Дядюшкин Сэм Сорока принесла Инопланетное внеконкурс
Про космос. Но жизненное.
ДШ
21.04.2025 13:47
«Инопланетное» пытается быть абсурдной сатирой, фольклорным анекдотом и фантастической притчей одновременно, но ни одну из этих ролей не играет внятно. В результате — текст, написанный в нарочито простонародной манере, где стилистическая игра заменяет собой сюжет, а стилистика быстро превращается в усталый приём.
Идея — очевидная: обыватель сталкивается с чем-то «не от мира сего», и каждый персонаж реагирует на это в меру своей убогости. Но автор не предлагает ни развития, ни конфликта, ни даже искры по-настоящему остроумного абсурда. Алёшенька, якобы инопланетянин, просто существует как пустой объект, инструмент для насмешек — над наукой, чиновниками, деревенским бытом, алкоголизмом, журналистикой. Но все эти мишени обобщены до степени полной безликости. Это не сатира, а ворчание — вялое и предсказуемое.
Язык — самая амбициозная часть текста, но и он работает против рассказа. Нарочитая «простоватость» становится манерной, неестественной. Обилие словечек вроде «малахольная», «гульдены», «старую обувную коробку» — создаёт ощущение, что автор не доверяет читателю: мол, если не перегнуть, никто не поймёт, что это шутка. В итоге язык перестаёт быть выразительным инструментом и превращается в самодовольное украшение, которому всё равно, что оно украшает.
Финал — «мыши сгрызли» или «свои прилетели» — даже не пугающе-абсурден, а просто ускользающий, ленивый. Повествование не замыкается в круг, не выходит на новый уровень, не рождает чувства — ни тревоги, ни печали, ни смеха. Оно просто растворяется в слухах и пересказах. Как и весь рассказ — он изначально выстроен как сплетня, в которой интонация важнее содержания, а интонация с первых строк на одной ноте.
Идея — очевидная: обыватель сталкивается с чем-то «не от мира сего», и каждый персонаж реагирует на это в меру своей убогости. Но автор не предлагает ни развития, ни конфликта, ни даже искры по-настоящему остроумного абсурда. Алёшенька, якобы инопланетянин, просто существует как пустой объект, инструмент для насмешек — над наукой, чиновниками, деревенским бытом, алкоголизмом, журналистикой. Но все эти мишени обобщены до степени полной безликости. Это не сатира, а ворчание — вялое и предсказуемое.
Язык — самая амбициозная часть текста, но и он работает против рассказа. Нарочитая «простоватость» становится манерной, неестественной. Обилие словечек вроде «малахольная», «гульдены», «старую обувную коробку» — создаёт ощущение, что автор не доверяет читателю: мол, если не перегнуть, никто не поймёт, что это шутка. В итоге язык перестаёт быть выразительным инструментом и превращается в самодовольное украшение, которому всё равно, что оно украшает.
Финал — «мыши сгрызли» или «свои прилетели» — даже не пугающе-абсурден, а просто ускользающий, ленивый. Повествование не замыкается в круг, не выходит на новый уровень, не рождает чувства — ни тревоги, ни печали, ни смеха. Оно просто растворяется в слухах и пересказах. Как и весь рассказ — он изначально выстроен как сплетня, в которой интонация важнее содержания, а интонация с первых строк на одной ноте.