Ловушка самодержцу
— Человек — царь природы!
— Только звери об этом не знают,
они неграмотные.
Дядя умирал мучительно. Не мог ни ходить, ни стоять; даже сидеть и лежать не мог. Говорил, что стоит лечь, и позвоночник словно выдергивают клещами. Потом уже не говорил, только стонал и всхлипывал. И никак не мог заснуть.
На второй день после моего приезда дядя перестал плакать. Лежал на кровати и смотрел пустыми глазами в потолок. А на третий, наконец, перестал смотреть. Отмучился.
Всё это время скорая ездила к нам домой каждые три-четыре часа. Тетя вызывала, не могла терпеть молча.
Приезжали, кололи анальгетики. Действовало минут пять.
Этим утром приехали в последний раз, увезли тело на вскрытие.
Я закрыла за ними дверь и обернулась к сестре. Она вся бледная, с темными кругами под глазами, стояла за мной, но держалась, не плакала. Бедная девочка. Лишиться отца в неполных восемнадцать.
— Отвези слепок личности в Ви-Ар-Ком, — посоветовала я. Получилось сухо и нелепо. — Ты пройдешь по квотам как несовершеннолетняя. И маму впиши в лица с неограниченным доступом.
Она отвела глаза, кивнула:
— Да… я собиралась.
Надо было что-то сказать. Как-то поддержать. Но в такие моменты слова всегда не идут на язык.
Я медленно подошла к сестре — как же она выросла, господи, за четыре года, что не виделись! — взяла ее за руку и потянула за собой.
На кухне никого не было, но закипал чайник, который ни я, ни сестра не включали. Сестра опустилась на стул, на дядино место, я — напротив, на ее.
Взгляд рассеянно скакал по ничего не значащим мелочам. Немытые тарелки и кастрюля в раковине, горка слипшихся макарон на блюдце, ворох полупустых блистеров из-под таблеток, цветы и веточки на обоях.
Сестра, рассматривающая не то цветастую скатерть, не то собственные руки.
Ни она, ни ее мама никогда не узнают, какой диагноз поставят дяде посмертно. По официальной версии — чтобы родственники в случае заражения той же болезнью не занимались самолечением. А на самом деле… а черт его знает, что на самом деле.
— Жень, — тихо позвала я. Сестра посмотрела на меня исподлобья и сразу отвела глаза. Она почти плакала. И, наверное, не хотела, чтобы я это видела. Но у меня было слишком мало времени до рейса. — А теперь расскажи мне всё. Я знаю, ты ведь что-то замечала гораздо раньше, чем мне позвонила. Как и когда на самом деле дядя начал болеть?
Сестра недолго помолчала. Сглотнула, словно проверяла, что не разрыдается при первом же слове, и сказала:
— Я недели две назад заметила, что он неважно себя чувствует. Давление скакало, и у него иногда тряслись руки. Он один раз перевернул чашку, пару раз ронял что-то, мама ругалась.
— Вы не пошли в поликлинику? — уточнила я.
Сестра неприязненно фыркнула:
— Сдашь нас своим начальникам?
Не очень приятно, но ожидаемо. И как всегда — мимо ушей.
— Ты за кого меня принимаешь? — я постаралась, чтобы голос звучал убедительно. Не то чтобы взгляд сестры потеплел, но она по крайней мере ответила:
— Не пошли. Он сказал, что не болеет. Просто устал или что-то вроде того. Мама снова ругалась. А он взял два дня отпуска и ушел в Ви-Ар-Ком.
Я кивнула. Отношения дяди с женой оставляли желать, и после ссор он уходил из дома. Чаще всего шел к бабушке, в виар, мог неделями там сидеть.
— Когда он вернулся, вроде, получше стало, — продолжала сестра. — Я тогда немного успокоилась, надеялась, что, может, правда, случайность. А еще дня через три у него появилась бессонница. Ну, ты знаешь.
Я снова кивнула.
Бессонница. Один день, два… Сначала помогало снотворное, и дядя проваливался в беспокойный сон. Потом и оно стало бессильно. И пришла боль.
— Тогда мы поняли, что что-то не так. Пошли с ним в поликлинику. Он еще отказывался, говорил, что все в порядке. Мама настояла. Терапевт его погнала на какие-то анализы. Снотворное прописала и говорит, что без анализов не будет лечить. Потом позвонила нам и говорит, что надо в больницу класть. Но по квотам мест нет, все намекала, что можно лечь платно. А у него уже спина болела. Скорую вызывали. Они приезжают и всё: «Невралгия, не волнуйтесь. Не можем госпитализировать». Ну и вот…
Перед глазами маячили цветочки и веточки. Спустя некоторое время я поняла, что смотрю в стену, лишь бы только на сестру не смотреть.
Да, халатность. Возможно, врачебная ошибка. Но ничего не докажешь, потому что посмертный диагноз не разглашается. А ведь могут и на тетю с сестрой уголовку повесить. Заболел и не явился в поликлинику немедленно — приравнивается к сокрытию заболевания со всеми вытекающими.
Женька все еще не плакала, хотя побледнела до синевы. Как бы теперь ей скорую вызывать не пришлось. Или тете…
— Жень, сходи к маме, — я мягко тронула сестру за локоть.
Объяснять не понадобилось.
Я ушла от них далеко за полдень, когда всё немного успокоилось. Из родного дома вышла как из чужого, по старой привычке посмотрела на закрытое окно на втором этаже. На удачу. Когда-то там виднелся край ширмы, которая делила комнату пополам: справа моя половина, слева — Женькина. Теперь только складки тюля белели за подоконником.
В палисаднике, как и четыре года назад, цвели желтые розы. Их выращивала тетя, каждую осень срезала с них черенки. Идеальные желтые розы для идеальной на людях семьи. А наедине — как кошка с собакой…
От дома дорога шла под горку. Мимо калиток, палисадников; кустов сирени. Поздних примул и ранней дицентры. А далеко впереди и внизу дорога упиралась в синюю гладь озера в белых точках парусов. Справа за домами прятались причалы яхт-клуба.
Я всегда хотела вернуться в родной город. Подкопить денег и приехать, и остаться насовсем. Но я хотела приехать не так.
Сейчас бы вновь оказаться в мегаполисе. И работать-работать-работать. Работать столько, чтобы не оставалось сил думать.
Последним диагнозом, который моему дяде поставили при жизни, была невралгия. И сестра с тетей будут обязаны так думать всю оставшуюся жизнь. Они и будут. Всю информацию по патофизиологии человека давно убрали не только из школьной программы, но и из открытого доступа. Чтобы люди не занимались самолечением, вроде как.
Только невралгией там не пахло.
Четыре года назад я не задумываясь воспользовалась бы личным доступом, чтобы убедиться, что дело не касается инфекций, и сестра с тетей в безопасности. Но мой личный доступ закрыли четыре года назад.
К счастью, мне было у кого спросить.
Когда к трем часам я пришла в кафе, Денис уже ждал меня.
Он сидел за угловым столиком у окна и читал меню. Когда я зашла, его взгляд вскользь мазнул по мне, и Денис вновь уткнулся в карту напитков.
Не узнал. Пришлось подойти поближе.
Он посмотрел на меня вопросительно, вгляделся…
— О, Нинка, — и вскочил, откладывая меню. — Ты что с волосами сделала?
— Перекрасила, — я усмехнулась.
Мой природный ярко-рыжий цвет плохо гармонировал с дресс-кодом нового места работы. Так, по крайней мере, считал мой начальник, о чем сообщил мне на второй день. На третий более понятливая секретарша шепнула, что лучше перекраситься и не бесить лишний раз. В конце концов, мало ли какие предубеждения у начальства.
— Это ты зря, — протянул Денис. У него никаких предубеждений отродясь не водилось, и разглядывал он меня со странной смесью любопытства и разочарования.
С Денисом мы когда-то учились вместе в институте, потом — работали в лаборатории в городской больнице. Потом я ушла из специальности, поругалась с родными и уехала в мегаполис. А Денис остался.
Мы иногда переписывались в соцсетях. За четыре года Денис медленно, шаг за шагом, дорос до руководителя группы и получил высший уровень допуска. Это значило, что за его манипуляциями с базой данных следили на порядок меньше, чем раньше. Идеальный вариант.
Мы сидели с ним в кафе, болтали о ничего не значащих вещах, и на душе мало по малу становилось светлее.
— Ты сейчас всё там же, тестировщиком? — спросил Денис, когда разговор сполз к теме лаборатории и общих знакомых.
Я кивнула, примериваясь к недавно принесенному мороженному. Сто лет его не ела.
— Что тестируете?
Пришлось отвлечься.
— Ви-ар-программу поиска потерявшихся животных. Вроде как, сейчас у многих проблемы по этой части.
— И что, удобно? — Денис казался заинтересованным.
— Вполне, — даже душой кривить не пришлось. — Она почти полностью копирует Хуман Сёрч, только сличает слепок животного с теми, что попали на камеры наблюдения.
— И дополнительный функционал тот же?
Я усмехнулась в мороженное.
Дополнительный функционал программ типа Сёрч еще два года назад при тестировании бета-версии вызывал массу вопросов, на каждый из которых разработчики отвечали одним встречным: «Вы что, планируете нарушать закон?» Пользователям предлагалось «посодействовать в раскрытии преступлений и создании безопасного пространства для жизни», и заполнять стандартные отчеты в случае, если на камеры попадало что-то подозрительное. На поверку оказывалось, что подозрительным могло считаться что угодно — от неправильной парковки до прогулки по темным переулкам.
— Его вы тоже тестируете? — уточнил Денис.
Я буркнула в ответ что-то, что могло трактоваться и как согласие, и как отрицание. Судя по поменявшемуся взгляду, Денис понял.
Да, тестировали. Но если обычным пользователям предлагалось заполнять отчеты по желанию, то для тестировщиков это было чуть ли не основной задачей. Во всяком случае, мне так казалось что при первых заходах в программу, что сейчас.
— И много за день отсылаете?..
— Некоторые от трех до пяти шлют. Негласное правило, не меньше одного в сутки. Считается, что при нынешней частоте нарушений закона заметить меньше невозможно. Они иногда еще ложняк делают, такие своеобразные веселые картинки. Не заметить нереально и от виара через камеру не отличить. Обычно на основе архивных видео. Не заметил один раз — строгий выговор. Еще раз — денежный штраф в ползарплаты. Третий раз — увольнение по профнепригодности.
Немного помолчали.
— Если что, Рууге все еще готов принять тебя обратно, — наконец сказал Денис. — Даже при профнепригодности.
— Надо подкопить денег, — когда-то это была основная причина уйти. Почти втрое большая зарплата. — Сейчас много понадобится на похороны, у сестры и тети нет.
— Как Женька? — сам того не зная, Денис свернул в нужную сторону.
— Она меня терпела дома только из-за дяди, — честно ответила я. — Сейчас — плохо. К тете пришла соседка, поговорили, получше стало. А Женька заперлась в комнате и всё, тишина. На стук говорит, что я дура, что она теперь маму не оставит, а я чтобы «катилась».
— Высокие отношения.
— Она с собой ничего не сделает, — хотелось бы в это верить. — Но я всё равно беспокоюсь. Она замкнулась в себе, и я не знаю, есть ли у нее кто-то, кто может ее поддержать. Диагнозу, который был у дяди, она не верит.
— Что поставили? — казалось, Денис действительно заинтересовался.
— Невралгию. Но там невралгией не пахнет. Со слов Женьки, тремор, через несколько дней бессонница, потом фантомные боли, потеря реакции на внешние воздействия, кома и смерть. Я хотела попросить тебя посмотреть по базе, что даст вскрытие, — и добавила: — Если, конечно, это не слишком опасно.
— В тебе вдруг специальность заговорила? — Денис улыбнулся. — Или это какая-то проверка?
— У меня дядя умер. Я понимаю, если бы чужой человек…
— Ладно-ладно, — Денис вскинул ладони, словно защищаясь. — Посмотрю, когда будет большая группа пациентов. Спрятать одного среди них плевое дело, никто не будет сличать по цифрам номера историй болезни и следить, как я в них копаюсь.
Мы говорили еще некоторое время. Потом Денис проводил меня до аэропорта. На прощание как бы в шутку спросил:
— Как думаешь, за нами сейчас следит какой-нибудь тестировщик?
— Думаю, нет, — так же полушутливо ответила я. — Мы с тобой совершенно, просто на редкость не подозрительны. Просто пара, которая днем посидела в кафе. Знаешь, сколько сейчас таких как мы? Миллионы по всему миру.
На том и разошлись.
***
Со стороны мое место работы можно запросто спутать со зданием бизнес-центра. Такая же многоэтажка с зеркальной облицовкой, разве что справа от входа тянется длинная вереница выведенных на улицу блоков охлаждения. Только внутрь даже до проходной посторонним попасть нельзя.
Магнитная карточка сотрудника открывала раздвижные внешние двери. За ними — проходная с охраной и наполовину зеркальный холл с гардеробом и десятком лифтов.
Я пришла рано, еще не было привычной суеты и толкотни.
В общем офисе обнаружился Дима — он сидел, развалившись в кресле, и что-то печатал.
Дима, наш человек-пятилетка-за-три-года, «работник с повышенной социальной ответственностью». Он один из всех ухитрялся отправлять больше пяти отчетов за день, за что собирал все возможные премии и поощрительные грамоты. Справедливости ради, именно благодаря его работе в прошлом месяце смогли раскрыть одно изнасилование и кражу. Не все гуляющие в темных переулках одинаково безобидны…
Диму всегда окружали многочисленные стажеры. Чаще всего из них он выбирал какую-нибудь девочку, которая затем ходила за ним повсюду, присутствовала рядом красивым антуражем и пару раз в день делала ему кофе.
Мне Дима только кивнул в знак приветствия — звезд я с неба не хватала, внимательным тестировщиком с социальной ответственностью хотя бы выше среднего никогда не была, а потому большего не удостаивалась.
Из общего зала раздвижная дверь вела в операторскую — тоже по магнитной карточке, хотя, казалось бы, здесь посторонних быть не могло.
Полукруглое темное помещение, мониторы и пульты во всю стену. И огоньки-огоньки-огоньки. Чем-то похоже на рабочее место звукооператора, только с совершенно другим назначением.
Сережа был уже на месте, кивнул мне, жестом показал, чтобы я ничего не говорила — похоже, с кем-то общался по рабочей гарнитуре — и активировал мою учётку.
Из операторской еще одна дверь выводила в транспозиторскую. Как игровой зал, длинный ряд мониторов и офисных кресел. Даже шлем чем-то напоминал те, что выдавали в кинотеатрах полного погружения. Такой же неудобный.
Я надела шлем, перед глазами зажегся белый экран. Движением глаз активировала транслятор. Над левым ухом монотонно загудело…
Это каждый раз похоже на падение. Словно тело летит через нечто, воспринимаемое как острое и холодное. Тугие потоки бьют в лицо, расступаются неохотно, а, расступившись, смыкаются позади. Не впускать. А если впустил — не отпустить обратно.
Всего долю секунды.
И моими глазами стала камера. Я словно сидела на фонарном столбе в четырех метрах над землей и видела ровно столько, сколько попадало на видеозапись. Вправо и влево тянулось пустое ночное шоссе, изредка проезжали машины, дальний свет бил по глазам.
Столб вдалеке с правой стороны подсвечивало красным. Значит, там тоже была доступная камера. Сплошная их сеть по всей земле, выбирай любую и смотри.
Я не глядя ткнула в заказ из выпадающего списка. Собака пропала в Сиднее. Программа проложила кратчайший маршрут. Всего три камеры отсюда до места назначения, как по заказу в самых злачных местах.
Готовься, Нина, смотреть придется осторожнее…
Денис позвонил через неделю.
— Я посмотрел то, что ты просила, — знакомый голос звучал устало. — Ты была права, там всё интереснее невралгии. Ему поставили неуточненное прионное заболевание. На препарате эти характерные дыры в мозге.
— Прионное заболевание? У генетически здорового мужчины сорока пяти лет? — не поверила я.
— В заключении написано, что случай либо спонтанный, либо было заражение во время полостной операции в пятилетнем возрасте. Инкубационный как раз примерно соответствует. Тело родным не отдадут. Наверное, уже сожгли, а что осталось утилизировали.
Я не ответила.
Думала о Женьке. Ладно я, у меня с дядей отношения не были близкими. Но что сейчас должно твориться с ней? Когда ей или ее маме позвонили и сказали, что тело не отдадут и даже проститься нельзя. Не положено по закону. И не объяснили больше ничего.
— Нин, поговори с Женей, — Денис словно мысли прочитал. — Я видел ее недавно, проходил мимо дома. Она выглядит очень плохо, меня не узнала или сделала вид. Найди способ с ней связаться.
— Рассказать ей это всё? А если…
— «Если», даже если было, то проявится не сейчас, а лет через десять в худшем случае. А сейчас они с мамой должны по крайней мере получить ответы.
— Я попробую дозвониться, — мне очень хотелось верить, что это получится.
— В любом случае, я передал информацию по клиническому случаю Рууге, — уже немного другим, «рабочим», тоном продолжал Денис. — Он, вроде, заинтересовался, обещал посмотреть.
Я только кивнула и промычала что-то. Для нас это вообще очень удобно — прикрываться работой. Человек становится «интересным клиническим случаем», а личное горе — чуть менее личным.
***
Сестру я увидела случайно и там, где совсем не ожидала увидеть.
Сначала я пыталась дозвониться до нее, но она либо не отвечала, либо сбрасывала звонки. Потом несколько раз звонила тете, но ее коммуникатор и вовсе был отключен. Потом писала Денису и просила встретиться с ними, но Женька его игнорировала, а тетя не знала.
Мне было нужно доработать месяц, чтобы уйти без огромных штрафов и неустоек.
И тогда я написала заявление на перевод на камеры родного города. Начальник принял его, посмотрел и, похоже, не нашел «желания использовать служебное положение в личных целях». Сказал только:
— Возможно, с этого тебе и стоило начинать, Нина. В конце концов, это твой город, и ты его знаешь лучше всех прочих. Надеюсь, там ты будешь работать с большей эффективностью, один отчет в день — не дело.
Я и работала. Пришлось засунуть гордость с совестью куда подальше и стучать на всех подряд. На неправильную парковку посреди переполненной стоянки. На деда, кашляющего за гаражами. На мужчину, дотемна засидевшегося на работе и срезавшего путь через дворы. Чтобы только эффективность была повыше и меня не отозвали обратно на случайные заказы. Тестировщикам гарантирована полная анонимность, никто никогда не узнает, кто именно выслал отчет. Но иногда достаточно того, что это знаешь ты сам.
И я ежедневно, так долго, насколько позволяла работа, висела на камерах около института, где училась сестра, и около нашего родного дома.
Женьки нигде не было, она словно испарилась.
В этот день я дождалась окончания четвертой пары. На максимальном увеличении просмотрела вытекающую из института толпу. Ничего не нашла — ни кошку, которую искала по заказу, и которая пропала как раз в этом районе, ни сестру.
Ждать всю пятую пару здесь не имело смысла, и тогда я ушла побродить по окрестностям. Незаметно обошла институтский парк, прошла по набережной. В пасмурный день спокойная вода матово серела за парапетом, исчезли яхты и купальщики. Потом как-то само собой так получилось, что добралась до родного дома. Было непривычно смотреть на него сверху, с фонарного столба, видеть отсюда занавешенное, наглухо закрытое окно на втором этаже.
Потом свернула к центру в оживленные кварталы. Городская больница, музеи, Ви-Ар-Ком… Толпа занятых людей.
И тут, уже собираясь переключиться дальше, я увидела сестру.
Она медленно шла мимо магазинов и офисов, полностью слившись с толпой. Выглядела Женька неважно, так, словно с тех пор как я уехала, она не спала нормально ни единой ночи.
Я двинулась за ней, так же медленно. Если бы за мной сейчас кто-то следил, он вполне мог бы подумать, что я методично ищу кошку по темным углам, а, значит, сразу потерял бы ко мне интерес.
Между тем, Женька дошла до Ви-Ар-Ком и скрылась внутри.
Что ей там могло понадобиться, неужели слепок отца еще не отнесла?..
После секундного раздумья я ломанулась следом. В конце концов, я ведь ищу кошку. Мало ли куда она могла забежать в поисках тепла и еды?
Внутренняя камера Ви-Ар-Ком располагалась удобно — в углу над входными дверями, и весь холл отлично просматривался. Женька стояла около стойки регистрации и говорила с секретарем, рядом с ней женщина, другая посетительница, заполняла какой-то бланк.
Я выкрутила звук на максимум.
Ну, давай же! Кис-кис-кис…
— …ожно после стопроцентной предоплаты.
— У меня столько нет сейчас, — пробурчала Женька. Чужой женщины она явно стеснялась, хоть та и делала вид, что ничего не слышит. — Можно я оплачу …, а остальное после?
— Мы не можем транспозитировать вас без стопроцентной предоплаты. Плюс страховка.
— А если кредит?..
Она, что, не сдала слепок три недели назад, и теперь ее пытаются вынудить заплатить?.. Но она несовершеннолетняя, по закону она может сдать слепок в любое время и бесплатно. Или же…
Или же она давно сдала слепок. И даже успела исчерпать семь в месяц бесплатных часов транспозитации и теперь обязана платить. Страшно подумать, откуда у нее такие деньги.
— Мы не даем кредиты неработающим, только если вы приведете сюда поручителя, и он подпишет контракт, — секретарь была непреклонна.
Женщина с бланком наконец отдала лист и поторопилась убраться подальше.
— Вы не понимаете, — сестра, похоже, почувствовала себя свободнее и стала почти умолять, давя на жалость. — Мне очень надо! Вы же сами, наверное…
— Девушка, — ее по-прежнему бесчувственно перебили. — От предыдущего контракта у вас осталось чуть больше пятнадцати минут. Вы можете использовать их. И если вам понадобится продолжить, я могу предложить поминутную тарификацию. Это чуть дороже…
— Давайте, — сестра поспешно кивнула. — Мне нужно около получаса, хватит?
— Полное погружение… — секретарь что-то вбила в ноутбук. — Голограмма женщины сорока пяти лет, каталожный номер… Тридцать две минуты. Оплатите сейчас или после сеанса?..
Они ушли за раздвижные двери во внутренние помещения. Туда за ними я была не вхожа, на коридорные и кабинетные камеры имели доступ только тестировщики с повышенной социальной ответственностью.
Я плохо помнила, как меня вынесло из виара, как я попрощалась со всеми, как забрала вещи из гардероба. Очнулась уже на улице.
Мне осталось работать четыре дня, и май сменится июнем. А дальше… Дальше я вернусь домой. И, возможно, если повезет, смогу привести сестру в чувство. Еще совсем немножко подождать…
***
— Нина, у нас вторая ласточка, — с порога заявил Денис.
Я оторвалась от ноутбука. От работы со статьями болели глаза и голова.
— В больницу поступил мужчина, — Денис сел напротив. — Пятьдесят один год. Симптомы точь-в-точь как ты описывала, в диагнозе невралгия и хроническая бессонница. Рууге велел его изолировать, лично контролирует. Там развивается чуть медленнее, он неделю уже не спит, боли в спине едва-едва. Но нарастают.
— Для нас есть какие-то распоряжения? — отчего-то мне казалось, что Денис не стал бы топтаться по еще больному без указания свыше.
Тот с таким торжествующем видом выложил на стол флэшку, что мне невольно стало страшно.
— Это его полное личное дело, всё, от историй болезни и воспоминаний родственников. Под личную ответственность Рууге, только на сегодня до шести часов, так что читаем и сразу забываем все, кроме подозрительных фактов. Нам надо найти что-то общее в прошлом у этого мужчины и у твоего дяди, кроме того что они оба мужчины.
— Полостные операции были? — начала я с очевидного.
— Ни одной, — Денис только головой мотнул. — Я тоже это смотрел. Двигайся, с твоего ноута смотреть удобнее.
Следующие два часа мы убили на то, чтобы прочесть все разрозненные кусочки документов и собрать из них нечто более-менее цельное. Картина получалась не впечатляющая, а прямо-таки среднестатистическая.
Родилась наша «ласточка» в центральном городском роддоме.
— Дядя? — Денис вопросительно посмотрел на меня.
— В том же, — я кивнула. — Но разница в шесть лет.
Дальше ясли и детский сад. Школа по месту жительства. Ожидаемо, совсем не там, где было у дяди. В школе с первого класса занимался рисованием, плаванием — первый юношеский разряд. В средней школе начал ходить в компьютерный клуб Тринити, выступал за одноименную киберспортивную команду.
— У дяди было каратэ, и он на флейте, вроде, играл, — с трудом вспомнила я. — Про компьютерный клуб не знаю, но у него всегда были проблемы с ноутами, ему все программы Женька устанавливала.
— Тогда это тоже мимо, — Денис вздохнул, помечая строку красным.
Дальше вторая жертва прионов уехала в мегаполис, чтобы учиться в институте. Программист-разработчик. А дядя — бухгалтер. И институты разные, не получится свалить всё на грязь в общежитии.
— На третьем курсе лежал в больнице с отравлением, — наконец, в наших записях появилось что-то похожее. — Это примерно девятый класс дяди. Я могу спросить у мамы, было ли в это время что-то похожее.
— Тогда это помечаю желтым, — Денис сменил цвет маркера.
После института «ласточка» вылетела во взрослую жизнь. Сначала разрабатывала приложения для коммуникаторов, потом приложила руку к разработке программ типа Сёрч (мы с Денисом переглянулись и мстительно пометили строку кислотно-фиолетовым). Потом наш пациент ушел в какую-то небольшую фирму какой-то там техподдержки, где провел последние пять лет.
Итого — ничего. Между моим дядей и этим программистом не было практически ничего общего.
Тяжело вздохнув, Денис потянулся забрать флэшку:
— Ладно, я передам Рууге, что у нас нет результата. Ну не друг от друга же они заразились…
— Погоди, — я перехватила его руку. — Скопирую себе файлы. Хочу ночью дома в тишине подумать.
Раньше мне это часто помогало. За нашим кухонным столом я и диплом писала, и статьи. Теперь, правда, на кухне не посидишь, но зато в бывшей комнате родителей, которую тетя выделила мне, есть отцовский рабочий стол.
Только Денис не оценил предложения — посмотрел на меня как на сумасшедшую, разве что у виска не покрутил:
— Тебе вообще хоть что-нибудь говорит фраза «под личную ответственность на время»?..
— Говорит, — я кивнула, стараясь сохранять спокойный вид. — Я возьму на время, до утра. Поработаю и удалю. Никто ничего не узнает.
— А если за нами наблюдают сейчас?
Я огляделась. Быстро нашла камеру в углу под потолком. Индикатор записи горел зеленым.
Я заметила это не сразу, возможно, даже не в первый год работы, но по этому индикатору при некоторой внимательности можно было определить, сидит ли кто-нибудь на камере. Сигналом было слабое мерцание, едва заметное.
Индикатор нашей камеры горел ровно.
— За нами никто не наблюдает, — уверенно сказала я. Создала папку… ну, пусть будет «Котики и прочие зверята». И запустила копирование.
— Откуда ты знаешь?
— Денис, я, вроде как, бывший тестировщик, — я усмехнулась. — Знаю, и всё.
Денис посмотрел на меня с сомнением. Потом — на камеру. Потом — снова на меня. Немного подумал. И сказал:
— Ладно. Скопируй мне тоже. Вечером посмотрю.
***
«…у Вселенной есть старый, заваленный чулан, в котором она хранит загадки и секреты на любой вкус. Иногда она развлекается тем, что вытаскивает оттуда какую-нибудь одну, случайную и выкладывает на пути у человека. Как будто говорит: «На вот, попробуй, погрызи».
Мы неизменно попадаемся, пробуем загадку на зуб. А там — лабиринт…»
Однажды, много лет назад, я услышала это от Рууге. Он говорил тихо, со своим приятелем-профессором, а мы, еще студенты, просто пили чай рядом и невольно слышали разговор.
Потом, работая в Серч и читая новости науки, я много думала о том, что, возможно, однажды мы окончательно заплутаем в лабиринте. Или уже заплутали. Или выходом из лабиринта окажется вход в чулан с загадками.
…что мы будем делать тогда?..
Я откинулась на спинку кресла, потерла глаза. На часах было без пятнадцати три, завтра вставать в семь, я еще не ложилась. Зато просмотрела личное дело нашей «ласточки» еще раз.
Ничего нового. Ничего интересного. По коммуникатору мама сказала, что в девятом классе дядя в больнице не лежал, так что единственный наш желтый пункт стал красным.
Очень похоже на спонтанник. Но… спонтанник в пятьдесят один год? Я бы поверила, если бы ему было под сотню. Или, возможно, если бы он был всего один на двадцать миллиардов человек. Но у нас их уже двое.
«Один — случайность, два — закономерность, три — …»
Да, все верно, Нина. Три — правило. Надо искать третьего.
Четыре часа назад мне написал Денис. Рууге принял наш отчет, подумал и связался с несколькими старыми знакомыми из больниц по всему миру. Будут искать все случаи прионных болезней, возможно, даже посадят какого-нибудь аспиранта, чтобы собирал для нас досье…
Внизу на кухне что-то громыхнуло, щелкнуло и раздался треск греющегося чайника.
Я прислушалась — тетя или сестра?
За ту неделю, что я жила дома, ни одна, ни другая практически меня не замечали. Первая пребывала в прострации, каждое утро мы с ней перекидывались несколькими фразами, иногда говорили по вечерам. Но мне всё чаще казалось, что тетя даже не понимает, что я на самом деле здесь — живая я, а не плод ее воображения.
Вторая демонстративно молчала и отворачивалась. Уходила с кухни, если я туда приходила, никогда не открывала дверь комнаты. Иногда я сутками ее не видела. С мамой Женька вела себя не менее холодно, иногда в ее взгляде я ловила презрение.
А мне так хотелось с ними говорить. Как раньше, до поездки в Серч, до переезда. Когда здесь еще жили мои родители, когда дядя просыпался утром раньше всех и принимался нестерпимо шуметь. Почему-то будил он этим только меня.
Я захлопнула крышку ноутбука, вылезла из-за стола, потянулась. Нет, так не может продолжаться вечно. И я вышла из комнаты.
Темная прихожая перед лестницей, тут так никто и не сделал лампочку. Слабый свет снизу. Ничего, как всегда дойду на ощупь.
И не дошла совсем немного. Снизу, с кухни, раздались голоса, и я замерла на верхней ступени.
— Ты мало спишь. Уже три часа, пожалуйста, иди спать, — это тетя. Значит, все-таки она спустилась на кухню и поставила чайник.
— Скоро лягу, — безразличное. От сестры.
— Тебе завтра в институт. Ты так заболеешь от недосыпа.
Молчание. Шуршание. Плеск наливаемой воды в чашку.
— Мам, дай денег.
— Зачем тебе?
— Нужно на учебу.
— Я же давала тебе на прошлой неделе.
— Нет, ты забыла, это было в прошлом месяце. Теперь нужно в этом. В отличие от тебя папа никогда не забывал.
Краткое молчание. И беспомощное тетино:
— Тогда куда же делись деньги?..
— Откуда я знаю, куда ты их просадила? — молчание. И краткое: — Если я не оплачу, меня из универа выгонят.
— Женя, у меня нет денег. Ты же знаешь, если бы было, я бы дала.
— Ну тогда не удивляйся, когда я останусь без института, — звук резко отодвигаемого стула.
— Женя…
Быстрые шаги. Ближе. Ближе…
Я стояла на верхней ступени лестницы. Женька посмотрела на меня снизу вверх с предпоследней, скривилась, попыталась обойти.
Я поймала ее за локоть.
— Ви-Ар-Ком, — я даже не спрашивала. — Им ты таскаешь деньги?
Она дернула рукой раз, другой. Сильно. Но вырваться не смогла и фыркнула в темноту мне за спину:
— Не твое собачье дело. Отпусти.
— Давно научилась мать шантажировать? Голограмму ее так же получила?
Она обернулась. Ее глазами на меня смотрел чужой человек, и я невольно выпустила руку.
— Голограмма у них уже была, — сказал он Женькиным голосом.
Моё беспомощное «мразь» разбилось о ее хлопнувшую дверь.
***
— Ты сегодня не спала, — констатировал Денис, как только меня увидел.
Я посмотрела на него поверх кружки с кофе. Ответ не требовался, по мне и так все было очевидно.
— Ладно, разберусь сам, — Денис повернулся было, чтобы выйти, но тут до меня медленно дошло…
— Погоди. Нам нашли третьего?
Он вернулся к моему столу, посмотрел как на буйную умалишенную. Но хоть врать и отпираться не стал:
— Нашли. Мужчина, сорок семь лет, из Нью-Йорка. Очень краткое досье и там ничего интересного. Так что, может, ты сначала сходишь домой и поспишь?
— Нет! — должно быть, это прозвучало слишком поспешно, Денис заметно напрягся. Пришлось быстро объяснять: — Мне сейчас будет лучше заняться делом. И ты не мог бы об этом не спрашивать?
Он только плечами пожал, выдвинул стул и сел рядом.
Мы снова сидели вдвоем за моим ноутом и читали досье. Действительно, краткое. И, действительно, ничего интересного. Родился, женился… Разве что умер уж полгода как, в диагнозе неизвестная прионная болезнь. Впрочем, глаз зацепился за кое-что еще.
— С пятнадцати лет был членом игрового клуба Нэви. Со слов родных, выступал за киберспортивную команду, — прочитала я.
— Они там чуть ли не поголовно геймеры, — возразил Денис. — Многие и в пятьдесят в командах, даже играют где-то.
— Но у нас уже двое из трех в киберспорте.
— Если хочешь, можем ради интереса узнать, во что играли и не могли ли встретиться на соревнованиях, — Денис хмыкнул. — Но это версия заражения друг от друга.
— Я поищу этот клуб Нэви по сети в архивах, — работа предстояла долгая и неприятная, со старыми компьютерными играми, в которых я ни в зуб ногой. Самое то, чтобы хоть на время забыть, что меня ждет дома. — Можешь попросить Рууге поспрашивать нашего пациента?
— Сам поспрашиваю, — Денис поднялся. — У меня есть доступ.
Ну да, конечно, он же теперь руководитель группы и, вроде как, мой непосредственный начальник.
Я подождала, пока начальство выйдет, и полезла в сеть изучать ретро-киберспорт.
Денис вернулся через два часа, я как раз заканчивала список того, во что играли в нью-йоркском Нэви тридцать лет назад и далее по годам.
— Рууге сказал, что мы идиоты, — проинформировал меня Денис, садясь рядом.
— Чудесно, — я кивнула. Почему-то даже не сомневалась. — Зато у меня есть полный список игр, которые были в арсенале Нэви за последние тридцать лет.
— «Эф-один рэйсер» есть?
«Эф-один рэйсер» нашелся. Появился в Нэви года через три после того, как туда пришел наш нью-йоркский больной, да так больше и не исчезал.
— Отлично, — Денис кивнул.
— Что, только одна игра? — не поверила я своим ушам.
— Конечно не одна, — вздохнул Денис. — Но Рууге, после того как назвал нас идиотами, выслушал доводы и написал своему приятелю, от которого нам прислали досье. Тот американец играл в эту игру. В нее одну и запоями, иногда сутками не выходил. Наш пациент тоже играл. Признался, что иногда и сейчас поигрывает под настроение.
— Что за игра такая? — тут мне стало по-настоящему интересно.
— Самая первая ви-ар-игра полного погружения, — объяснил Денис. — Выпущена Ви-Ар-Ком задолго до остальных продуктов. Гонки. Полное погружение дает такой эффект присутствия, как будто реально сидишь в болиде. В первую версию загружены все реальные гонки Шумахера, Сенны, Хэмилтона, воспроизведение реальности с точностью до микросекунды. Есть дополнения с необычными трассами. Она была очень популярна тридцать лет назад среди геймеров, но доступна только в клубах. Говорят, из-за ажиотажа.
— Ви-Ар-Ком умеет привлечь интерес и спрос, — я усмехнулась. «Каждому по потребностям» — как негласный лозунг компании. Программа Серч — для тех кто хочет одновременно найти пропажу и проявить социальную ответственность. Куча всевозможных симуляторов — от прыжка с парашютом до восхождения на Эльбрус — для несостоявшихся экстремалов, которых на реальный Эльбрус никто в здравом уме не пустит. Гонки для подростков-геймеров. И огромная база слепков личности для тех, кто потерял и не может смириться.
— Твой дядя точно в нее не играл? — спросил Денис. — Можешь узнать у мамы?
— Она не знает, уже спрашивала, — вчера тема школьных увлечений дяди и второго пациента вспомнилась как-то сама собой, и я спросила. — Она замуж вышла и съехала, когда он в девятый класс пошел.
Недолго помолчали, я сосредоточенно медитировала на подмаргивающую лампочку. Была у меня одна мысль… А действительно, почему бы нет?..
— Но, мне кажется, я знаю, у кого можно спросить.
— Женька?
— Нет, — я мотнула головой. — Сходим к моему деду?
Денис, похоже, не сразу понял. Потом понял и вытаращился на меня:
— Ты имеешь в виду… спросить у слепка?!
Почти спиритический сеанс. Только вместо круглого стола и свечей — шлем виар и транспозитация.
— Они копируют память целиком, — напомнила я. — Значит, воспоминания со школы вполне могли сохраниться.
На том и решили.
***
Мы шли по светлому коридору мимо белых дверей. Над некоторыми горели красные огни, над другими — зеленые. Как бесконечный ряд стерильных операционных.
— Почему не к самому дяде? — шепотом на ухо спросил Денис. Секретарь Ви-Ар-Ком, идущая на два шага впереди, даже не обернулась.
— У меня нет свободного доступа, — так же шепотом ответила я. — Женька меня не проведет, она бесплатное время уже исчерпала, а тетю сейчас лучше не трогать.
Была, правда, еще одна причина, о которой я старалась лишний раз не распространятся.
Слепок деда в Ви-Ар-Ком относила я десять лет назад по просьбе мамы. Считывание — простая процедура, и ее без опаски поручают подросткам, у которых есть возможность сдать бесплатно один слепок. Сдается он на носителе, а место, в котором полная копия умершего родственника будет находиться, считывается из памяти сдающего. Ничего сложного, главное — детально представлять место.
Только в моем случае программа считывания дала сбой, и то, что мы получили на выходе, мало походило на стандартный слепок. Мама была у него в гостях всего пару раз, после чего перестала бывать совсем.
Чуть позже, сразу после совершеннолетия, я вызывала инженера Ви-Ар-Ком. В слепок приходил серьезный мужчина, смотрел и наблюдал. И не нашел отклонений от нормы.
Пришлось самой потратить некоторое время, чтобы понять, как правильно управляться с нашим слепком. Решение пришло случайно, и с тех пор я больше ни разу не вызывала инженера.
Краткое падение, ощущение холодного и острого на лице закончилось приземлением на коврик у двери в нашей старой квартире. Денис появился мгновением позже.
Я огляделась, заглянула в комнату, на кухню. Дед сидел за кухонным столом, спиной к двери, и что-то мастерил из деревянного бруска.
— Уже приехали? — спросил, не оборачиваясь. Дежурная фраза, записанная программой. Их таких пять или шесть, выбираются в произвольном порядке.
— Идем? — Денис потянул меня к нему.
— Нет, — я только головой мотнула. — Это голограмма. Слепок деда записан с ошибкой, тут всегда сидит голограмма.
— Да ладно, — не поверил Денис. Обошел голограмму с одной стороны, с другой.
Дед удивленно посмотрел на него, ткнул пальцем и спросил, обращаясь ко мне:
— Жених?
— Ни за что не отличил бы, — заключил Денис. — Самый настоящий слепок и по качеству, и по реакциям.
— Идем, — не глядя на деда, я зацепила Дениса за рукав рубашки и потянула за собой.
Пройти через большую комнату до балкона, не забыть взять ключ от шкафа с подоконника. Не понадобится, но почему-то без него не получается.
— Иди за мной, — на всякий случай предупредить Дениса. Я понятия не имела, как то, что я собиралась сделать, выглядит со стороны, но подозревала, что максимально странно.
И переступить порог балкона.
Вернее, попытаться переступить. Потому что оказалась я не на балконе, а у окна на кухне. Другой кухни — с виду той же самой, но пустой, без деда, сидящего за столом.
Денис появился рядом спустя мгновение. От неожиданности чуть было не отшагнул назад, но я вовремя поймала его за рукав.
Впереди, у балкона большой комнаты остались другие я и Денис. Некоторое время потоптались там, потом в поле зрения непонятно откуда появился дед, и мы все втроем куда-то ушли.
— Потрясающий баг, — восхитился Денис. Он-то наблюдал за происходящим впервые.
— Там остались наши слепки, — объяснила я. — Похоже на глюкнувшие периодические граничные условия. Когда переходишь границу ячейки и оказываешься как бы в ней же, но на противоположной границе. А на самом деле — в соседней ячейке.
Дальше повторить маршрут через кухню и комнату до балкона. Но на этот раз у меня получилось переступить порог.
Только балкон я видела меньше секунды. Дальше его края словно расступились, принялись выцветать и искажаться, пока не исчезли совсем.
Мы стояли на площадке над пропастью. Как язык тролля — пара метров вправо, пара — влево, а дальше обрыв и пустота, и затянутая белой дымкой равнина внизу. Вдалеке справа поблескивала не то река, не то озеро с неровными берегами, а над ним из облаков торчала верхушка и шпиль перевернутого здания. Слева и еще дальше из дымки проступало какое-то нагромождение — не то исполинская бетонная лента, не то здание с галереями.
Я огляделась. Обычно дед встречал меня здесь, но сегодня почему-то не пришел. Подошла к краю языка тролля. Отсюда начиналась лестница — ступени узкие, еле хватит, чтобы поставить две ноги, и высокие — по колено, не меньше. От них вниз тянулись массивные колонны.
Спуститься?.. Быть может, сегодня он встретит нас в другом месте. Я занесла ногу над первой ступенью…
— Осторожно! Если сорвешься, разобьешься по-настоящему!
Не стандартная фраза.
Я обернулась. Дед стоял позади нас, ни я, ни, похоже, Денис не увидели, откуда он пришел. Денис и вовсе выглядел слегка ошалевшим.
Дед прихрамывал на левую ногу — и сейчас, и при жизни, сколько я его помнила. Прошел мимо и сел на валун у края. Оглядел меня внимательно, перевел взгляд на Дениса:
— Вы?..
— Я врач, коллега Нины, — представился тот.
— Дед, мы по делу, — быстро сказала я. А то сейчас, как обычно, прогонять начнет.
— По делу — это хорошо, — дед кивнул. Помолчал. И неожиданно спросил: — Нин, как родители?
— Живы, здоровы, — я усмехнулась. Значит, всё-таки переживает, хоть и гонит прочь каждый раз. — Вчера только маме звонила.
— Хорошо, — дед снова кивнул.
— Мы по поводу дяди, — объяснила я. — Ты не помнишь, он в школе увлекался компьютерными играми?
— Увлекался? — дед вдруг рассмеялся. Но хриплый старческий смех быстро стух. Дед вспоминал. — Он всегда говорил, что игры для тупых. Да и попробуй он увлечься, мать мигом бы ему мозги вправила ремнем. Вы что, у него самого спросить не могли, понадобилось сюда лезть?
Мы с Денисом переглянулись.
— Случилось что-то? — догадался дед.
Я не знала, как ему сказать. Как сказать отцу, что его сын умер? Что врачи уперто, до последнего отказывали в помощи. И заинтересовались только из-за диагноза, посмертно.
— Константин умер почти месяц назад, — Денис в силу более развитой профдеформации такими вопросами не задавался.
С виду, дед выдержал стоически. Даже в лице практически не изменился, только некоторое время смотрел вдаль, на перевернутое здание над водой.
— Значит, Костик здесь… — расслышала я.
Обратно шли тем же путем, след в след. Как будто выбирались из лабиринта, в котором любой шаг в сторону может увести бесконечно далеко от выхода. Молчали. Только в нашей кухне, где сидела голограмма деда, я сказала Денису:
— Подожди меня, пожалуйста, пять минут. Я сейчас буду.
Денис кивнул и исчез. Вышел из виара.
А я села напротив деда. Он даже глаза не поднял, всё строгал деревянный брусок. Голограмма. Пока с ней не заговорят, она действует согласно программе по умолчанию.
Я не сказала деду ни о тете, ни о сестре. С одной стороны, зачем, ведь он просто слепок. А с другой… не просто.
Сказать сейчас? Но ведь это голограмма… А самого деда пока лучше не дергать. Не надо мешать отцу увидеться с сыном, пусть даже здесь.
Так мы и сидели на старой кухне друг против друга. Дед строгал брусок. Я искала почву под ногами.
Сестра, которая мне не сестра, а незнамо кто, чужой, в которого Женька незаметно превратилась. Тетя, которую изводит чувство вины. Болезнь, которая убивает молодых еще геймеров, и которая почему-то убила дядю.
Дед вдруг отвлекся, отложил нож и перекатил брусок в мою сторону.
У него должна была получиться деревянная сова. Он закончил голову, глаза, клюв, перышки на шее. А дальше поперек квадратного, необработанного тела тянулась быстрая, размашистая надпись:
«Любая пропасть преодолима, любая бездна».
— Дед?.. — я подалась вперед, к нему.
На меня пустыми, мертвыми глазами смотрела голограмма.
***
— Что ты об этом думаешь? — спросила я, когда мы отошли достаточно далеко от Ви-Ар-Ком.
— Думаю, то, что ты назвала голограммой, еще было похоже на слепок, — после небольшой паузы ответил Денис. — Все, что было дальше — нет.
Я смотрела на фонарные столбы вдоль дороги. Вон на том есть камера, я с нее наблюдала за Женькой.
— Понимаешь, — продолжал Денис, — слепки — это ведь не живые люди. Это программа, она говорит прописанными для нее фразами и делает то, что хочет посетитель. Хочешь ужин — накроет, хочешь анекдот — расскажет. А это… я не знаю.
— Ты никогда не пытался делать что-то похожее у какого-нибудь слепка? Насколько я понимаю, тут главное — найти подходящую границу между ячейками.
— Ну, на балкон я выйти могу, — Денис усмехнулся. — В следующий раз у бабушки попробую зайти в шкаф, вдруг там Нарния.
Мы небыстро шли мимо витрин, слева от нас то неслись, то тормозили машины.
— Знаешь, — мне вдруг показалось интересным одно совпадение. — Мне кажется, у наших жертв прионов: дяди, «ласточки» и нью-йоркца, есть всего одно общее. Все трое очень часто пользовались виаром с полным погружением. У нью-йоркца — «Эф-один рэйсер». «Ласточка» — и геймер, и разработчик Серч, а значит на камерах в виаре висел постоянно. А дядя часто ссорился с женой и сбегал в виар. Сначала симуляторы у него были, потом, когда бабушка умерла, к ней ходил. Сестра говорила, что он перед болезнью два дня там просидел…
Взгляд у Дениса был пустым. Возможно, он понял практически одновременно со мной.
— Когда я ходил к нашему пациенту, — мимо нас с визгом пронесся грузовик, и пришлось замолчать ненадолго, — …он сказал, что его всегда раздражали бесконечные медосмотры до игры и после. В ви-ар-игру пускали только совершеннолетних, снимали ЭКГ, энцефалограмму, потом то же самое после игры. Вроде как заботились о здоровье киберспортсменов, чтобы тренировки не слишком истощали силы. Я тогда не придал значения, их и сейчас по всем кругам медицинского ада перед соревнованиями гонят. А сейчас задумался, почему?
Гонят. Еще бы не гнали.
Как протестировать новую технологию на как можно большем числе добровольцев? Правильно, Нина, положить ее в красивую обертку игры. И уговаривать, привлекать и зазывать никого не придется — сами прибегут и выстроятся в очередь, чтобы только погонять на одной трассе с любимыми Хэмилтоном и Шумахером…
Вот только…
— Но ведь безопасность транспозитации была доказана в лаборатории. Я видела статьи с тестами излучения транслятора на белках, потом на обезьянах.
— …но их никто не облучал в течение десятков лет, — ответил Денис.
Следующим утром мы дошли до Рууге. Отчитывался Денис, показывал графики, которые за ночь надергал из статей. Профессор не то чтобы впечатлился, и не такие гипотезы за свою жизнь видел. Сказал только:
— Я знаю всего один способ, как это проверить. У нас в морге сейчас есть несколько тел. Если гипотеза верна…
… то начальные прионные изменения будут у всех.
Их нашли в девяти случаях из десяти, у одного реальной причиной смерти была не «остановка сердечной деятельности», а неизвестная прионная болезнь. Мы взяли сутки на подумать и смириться. С возможным закрытием виара, с необходимостью искать лекарство от болезни, о которой и говорить-то боятся.
… А на следующий день думать уже не пришлось. Сверху спустили распоряжение прекратить все исследования прионных болезней. Случаи спорадические, из-за них закрывать доступ в виар никто не станет. И публиковать наше исследование — тоже.
***
Я проснулась посреди ночи, некоторое время лежала, прислушиваясь. Меня точно что-то разбудило.
Потом снизу, с кухни донесся шорох.
Тетя или сестра?..
Это неприятно потянуло, и я все-таки вылезла из кровати. Спущусь. Пусть огрызнутся, но хоть спать смогу, успокоившись.
Темная лестница, слабый свет снизу.
Ощущение дежавю.
Не упасть бы в потемках.
На кухне была сестра. Она стояла спиной ко мне около стола и что-то рассматривала. Меня она не заметила, я успела неслышно подойти и заглянуть через плечо.
— Зачем тебе нож?
Она резко повернулась, задела стол. Неприятно скрипнуло.
Увидела меня и спрятала руку за спину, словно это что-то могло изменить.
А глаза все те же — чужие…
— Ты была в виаре, — догадалась я. — Откуда взяла деньги?
— Не твое собачье дело, — выплюнула сестра.
Я шагнула к ней. Она — от меня.
— Ты ко мне с ножом шла?
— И к тебе тоже, — еще один плевок.
К матери?.. Но у тети нет денег…
— Она все равно мучается, думает, он из-за нее умер, — скороговоркой выдала сестра. — В виаре ей будет лучше. Там папа, там у них семья. Я иногда хожу к ним и вижу маму. Ей там лучше, она улыбается. Отдам слепок, как папа просил…
Голограмма. Голограмма тети, которая уже была в Ви-Ар-Ком. Может ли слепок вызвать голограмму?.. Может, если это что-то типа деда. А может…
«…делает то, что хочет посетитель. Хочешь ужин — накроет, хочешь анекдот — расскажет». А захочешь — попросит принести слепок.
Что из этого правда?
Я в два шага оказалась рядом с сестрой, схватила за локоть.
Она размахнулась.
Нож ближе. Ближе…
Я едва успела прикрыться рукой. Прошло вскользь, распороло несильно, голову бы точно не пробило. Но кровь хлестнула так, словно мне оторвало руку.
Нож отлетел в сторону, проскользил по полу под стол.
И тишина.
Женька стояла и смотрела на меня. Я толкнула ее к столу. Она села.
Стараясь не выпускать ее из поля зрения, я обошла стол и села напротив.
Смотрела не отворачиваясь, не моргая. Словно стоит моргнуть, и сестра исчезнет.
Пусть прионы, пусть виар без конца и края, чертов лабиринт «впустить и не выпускать». Еще страшнее терять раз за разом и видеть чужой взгляд на родном лице.
Я не знала сколько времени прошло, когда сестра начала плакать. Просто сидела, а слезы текли сами, словно она их не замечала. Потом она уснула, прямо на столе, положив руки под голову.
А я все сидела и смотрела на нее, пока за окном не забрезжил холодный рассвет.
***
На работе я задержалась до темна. Ничего необычного — ведь может ученый-медик заработаться?
Сидела до последнего, пока только в моем окне не остался свет.
Я работала за компьютером, писала статью. Ничего необычного, ничего подозрительного.
… только свет в единственном окне как ничто другое привлекает внимание тестировщиков с повышенной социальной ответственностью.
Я продолжала работать. Иногда отходила в лабораторию и брала пипетку. Потом эксперимент закончился, но я все сидела и писала. Потом мне понадобились данные и я вытащила ключ от серверной — в медцентре удаленный доступ запрещен.
Я была совершенно, просто абсолютно не подозрительна.
Именно поэтому за мной шел тестировщик.
По внутренним коридорам, по камерам, невидимый и неслышимый, но след в след.
Не заказ свыше — я слишком мелкая сошка. Самодеятельность. Желание выслужиться и получить баллы к социальной ответственности. Премию за припозднившегося ученого, который, быть может, наркотики в пробирках гоняет по ночам.
Я зашла в серверную, включила компьютер.
Ты ведь смотришь, правда? Социальная ответственность гонит тебя заглянуть мне через плечо.
Зеленые индикаторы камер мерцают еле заметно — такое не увидит невнимательная неудачница Нина. И ты это знаешь, поэтому, не стесняясь, ходишь по камерам, выбираешь лучший ракурс.
Открыть документ и превратить графики в ясный и понятный текст. В кристально ясную утечку данных из лаборатории Ви-Ар-Ком.
Ты читаешь, ты не можешь не прочитать, прежде чем отправить отчет.
А завтра ты не сможешь промолчать и не доложить начальству. Не раскрыть свой павлиний хвост перед очередной красивой стажеркой, перед друзьями, которые привыкли с завистью и восхищением смотреть тебе в рот.
А дальше… Дальше всеми вами будет управлять уже не закон, а страх — перед смертью, перед болезнью, перед этим лабиринтом без выхода.
Ищи выход, Нина. Ищи…