Уездный трип

Утро промозглое, немного сердитое, слегка похмельное. Выпрыгиваю из кибитки и влипаю в грязь новыми туфлями. Это как предзнаменование на всю дальнейшую историю. Уж не зря же такой символизм во втором предложении выполз. Не к добру. А может и обойдётся. Видно будет.

Навстречу мне семенит камердинер с явными намереньями, смутными перспективами и затаённой надеждой. Имени его не помню, потому из камердинера он становится Камердинером.

— Господин-товарищ Доктор, господин-товарищ Доктор!

С большой буквы назвал. Или такая извращённая вежливость, или имя моё тоже запамятовал. А ведь я его от скорлотухи два года назад вылечил.

— Здравствуйте, господин-товарищ Доктор. Какое счастье, что добрались быстро.

Я дёргаю плечами, восприняв как упрёк. Ведь занятой и деловой человек просто обязан заставлять себя ждать, по правилам хорошего тона. Иначе, какой он занятой, коли везде успевает?

— Дороги нынче не капризничали — вот и добрался, — бурчу.

Чавкаю ко входу, распугав куриц и вызвав вялый интерес у старого и облезлого кота.

Собрались уже, меня одного ждут. А раз приехал я вовремя, значит, они уже тут были. По крайней мере, Душеприказчик точно. Этот старый индюк дальше губы не плюнет. И уж точно не примчался бы раньше меня.

Ещё Викарий трубкой дымит в углу, смотрит внимательно и почти нежно.

Имена этих двоих ничего для меня не значат, ибо сегодня они лишь исполняют функции.

А Камердинер меня к болезной тянет, сократив процедуру приветствия до коротких кивков. Впрочем, к лучшему. Не люблю расшаркиваться. Я к пациентке приехал.

Госпожа Измогилова, урождённая Климушкина, лежит на белоснежных простынях, утопая в подушках, и бледностью лица гармонирует с постельным гарнитуром. На голове чепчик, почти на глаза надвинут. Лежит и что-то губами лепечет. Не разобрать. Да и что умного сказать может?

— Ну-с? — машу рукой, мол, давай, Камердинер, рассказывай.

— Упала матушка. Оступилась и головой о порог. Вот и раскололась. И сломалась, поди. Говорит, говорит, а смысла нет.

Прям как Градоначальник наш.

А в голосе старика звучит искренняя печаль. Уж не грешила ли вдова со слугой? Вот откуда те затаённые надежды, что я во дворе заприметил. Впрочем, перспективы-то всё равно туманные. Вряд ли и на смертном одре она признается в порочащей связи и отпишет престарелому любовнику что-нибудь. Тем более, что я-то тут.

Чепчик стянул и хмыкнул. Голова-то лысая, вся в кривых полосах, а на затылке треугольного кусочка не хватает.

— Глафира клейстера сварила. Пытались заклеить, а один кусочек внутрь головы упал, — извиняющимся тоном говорит Камердинер.

— Самолечение — зло, — роняю сухо.

Шевелю пальцами ближайший от дырки кусочек и отламываю его.

— Да и клейстер у вас плохой. Не держит совсем.

К глазам подношу осколок головы.

— Керамическая?

— Фарфор из Столицы, — отвечает старик обиженно. — Матушкина голова целого состояния стоит. Стоила…

Я саквояж открыл, длинный пинцет достал, подцепил им что-то в черепе госпожи Измогиловой и наружу потянул.

— Позвольте, так у неё тут только атласные ленты и колокольчики, — удивлённо говорю, поднесся зажжённую свечу, и стараясь не капнуть воском внутрь. — А где мозг её?

— Так, господин-товарищ, она же дворянка. Всю жизнь на подушках пуховых, да с ложкой серебряной. Зачем ей мозг нужен?

Ну, только остаётся плечами пожать.

— Вы любезный, осколок-то достаньте, — недовольно кривит губы Душеприказчик, словно таки плюнуть хочет. — Похоже, из-за него она ртом шевелит. А так замолчит — да и хоронить можно. Мы люди занятые.

— Не мешайте работать, любезный. Сейчас закончу, тогда и вы приступите.

Тот ажно посинел от злости. Ничего, пусть пыжится. Доктор во всей округе только один. Потому дальше слов дело не пойдёт.

Аккуратно приклеенные кусочки отламываю — осколок-то на самом дне и пинцетом не достать. А так пространства для манёвра больше будет.

— Любопытство моё спросить заставляет, — говорю, а сам от дела не отвлекаюсь. — Что делали Викарий и Душеприказчик в гостях у несчастной вдовы, когда беда случилась?

— Любопытство — не порок, — голос нашего святоши звучит как елей, если бы тот мог звучать. — Мы с господином-товарищем Душеприказчиком уже тут неделю как гостим. Вдова-то должна была вот-вот оступиться — мы и решили обождать. Женщина на Уезде видная и важная. На всё воля Господа нашего.

Вон оно как. То есть они не просто раньше меня, а заранее. Задолго заранее. Чудны дела творятся.

— А меня почему не позвали? — пальцы просунул, теперь бы осколок подцепить. Скользкий, зараза!

— Так думали, что сразу упокоится, а она вона как. Губами-то болтает. Хоронить в таком виде стыда не оберёшься. Вся Губерния потом будет судачить, что госпожа Измогилова на собственных похоронах скабрёзные стихи рассказывала. Я паству знаю — сплетничать горазды.

— А она, правда, скабрёзные стихи рассказывает? — я даже своё занятие прекращаю, да ухо к губам старушки подношу.

Викарий только головой качает.

— А Господь её знает, что она там лепечет. Но говорить будут именно так. Я свою паству знаю.

Наконец, вытаскиваю осколок и кладу на стол. Достаю из саквояжа бутылочку и к носу старушки подношу. Та бормотать перестаёт, только глазами водит.

— Это ещё что такое? — Душеприказчик волнуется.

— Согласно Медицинскому Уставу Царя-Вождя цитирую: "Надобно телу мёртвому под нос нашатырь подсовывать. Хуже не будет, а коли оживёт — хорошо". Ясно?

— Яснее некуда, — была бы воля Душеприказчика, то валить бы мне лес или на Урановых рудниках кайлом махать.

Бутылочку я закручиваю и в саквояж прячу. А сам начинаю обратно в голову ленты убирать. А они позвякивают так, и от того настроение даже немного улучшается.

Закончил, собрал черепушку, заклеил. И не клейстером, а собственным составом. Камердинер даже где-то парик матушкин нашёл. И чепчик. Я ей ещё на всякий случай и глаза парой стежков стягиваю, чтобы народ не пугать на похоронах. Уж больно ими покойница шевелит резво.

Потом Душеприказчик в дело вступает. Воскуривает благовония и приказывает душе явить себя. Та и говорит. Только откуда-то из глубины черепа, что несколько озадачивает старика.

— Слушаю вас, — вещает Душа.

— А что-то она как-то странно, господин-товарищ. Так и должно быть? — Викарий тоже беспокоится.

А мне как-то всё равно. Лишь бы скорее с формальностями управиться, да домой к жене.

— Дух молвит, откуда захочет, — Душеприказчик важно палец поднимает. Он вообще напыщенный. Как же… Недавно чин Коллежского агрессора получил — вот и важничает.

— Хорошо-хорошо! Спрашивайте уже, — машет руками Викарий.

— Завещание огласить бы, Душа госпожи Измогиловой. Наследники уже третьи сутки дожидаются.

— Записывайте, — гудит голос. — Своё имение и все мои сбережения, включая ценные бумаги и ассигнации, завещаю я Петру Чижикову.

Камердинер бледнеет и кашляет, Викарий подбородок трёт, а Душеприказчик ровно и не удивляется. Ему-то что? Свой процент при любом раскладе получит.

— Кто таков? — у Камердинера спрашивает.

— Не знамо, господин-товарищ! Среди списка гостей нет такого. Что за Чижиков?

— Мелкоуместный дворянин. Второго дня он сам приедет, — гудит Душа.

— Воля утверждена, — роняет своё слово Душеприказчик. Веско так роняет, гулко.

Дальше Викарий подключается. Читает пару молитв, окропляет усопшую святой водой.

— Всё? — Душа вопрошает. — Больше ко мне интересов и ритуалов не будет?

— Аминь, — отвечает Викарий и гудящий голос замолкает.

— Пойду Волю объявлю, — лепечет Камердинер, трясущимися руками забирая у Душеприказчика бумагу.

— Печать-то! Печать! — ругается тот.

Ловко шлёпает гербовый оттиск и отдаёт слуге. Тот исчезает за дверью. Я успеваю заметить, что комната полна наследниками. Это же сидели, как мыши, и, наверняка, подслушивали. Хотя, вроде бы, крики негодования звучат натурально.

— Ну, я пошёл, — киваю двоим оставшимся, и покидаю особняк.

Кибитка ждёт уже. Ямщик, молодой парень с щербатым лицом, улыбается до ушей. Мы трогаемся.

— Как прошло всё, господин-товарищ? — спрашивает он, когда особняк скрывается за поворотом.

— Отлично всё! — отвечаю и начинаю с себя стягивать личину Доктора.

Она отстаёт с трудом, липнет к характеру и памяти, цепляется за навыки. Но, наконец, сдаётся. Я прячу личину в саквояж и встряхиваю головой. Теперь я больше не старый скучный Доктор, с изжогой, женой, двумя детьми и тайной греховной страстью к нумизматике. Теперь я — это я. Разрешите представиться: молодой повеса из Столицы, профессиональный Лицемер и Маг-жуликомант, Пётр Чижиков. Да-да, тот самый, которому Измогилова наследство отписала, если у вас плохая память на имена.

Ямщика моего Сенькой зовут. Личный мой помощник и партнёр. Особыми талантами не отличается, но язык за зубами держать умеет. А в наше время это уже достижение.

— Ну, всё, Сенька. Имение продадим и на отдых. На лечебные грязи. Знаешь, какие в санатории Сёстры процедуры делают? Да ничего ты не знаешь, Сенька! Эх, заживём. Наше самое крупное дело! Теперь только в права вступить.

Сенька отвечает что-то, но я его не слушаю. Он хоть и верный, но олух ещё тот.

Откидываюсь в кибитке. Устал очень.

Остаток дня провожу в неге сна в гостинице. Голова пустая, мысли разбежались. Жаль пить нельзя… хотя рюмочку перцовочки-то всё равно можно. За успех пить плохая примета, пока дело не сделано. Потому пью за прекрасную буфетчицу Варвару Булочкину, что согласилась скрасить мою одинокую ночь и согреть ложе. Сдобная вся такая, податливая. А на утро зачерствела немного. Но, всё равно вкусная.

Пора! Пора! Снова в кибитку и к покойнице прямым ходом. И грязь из начала истории уже и забылась как-то… Тут все мои, а точнее Доктора, знакомые. Плюс ещё какой-то человек с густыми усами и большим животом. Личина может его и знала, а мне откуда.

Здороваюсь, они отвечают. Представляются. Усатый Полицмейстером оказывается.. Я немного волнуюсь, но виду не подаю.

— Итак, вы Чижиков, — говорит Душеприказчик. — Откуда узнали, что сюда ехать надо?

— Так сердце подсказало. Оно у меня чуткое.

— Покойную знали?

— Да, было дело. Чудесная женщина. Ребёночком меня нянчила. Помню, сидит, головой машет, а у неё колокольчики звенят. А я смехом заливаюсь.

— Всё. Хватит! — это Полицмейстер.

Я думал, что Душеприказчик веский. Но он слова роняет как книгу на пол. А Полицмейстер как гирю.

Он как гаркнул, у меня душа в левую пятку забилась и скулит.

— Рассказывай! Ничего не утаивай!

Руку протягивает, а у него на ладони мой говорильник.

Надо же, не постеснялись Измогиловой голову вскрыть снова. Вот тебе, бабушка, и Судный день. Теперь и каторгой не отделаюсь. Не сносить мне головушки буйной да дурной.

Попытался я юлить, но как-то вышло не очень. У меня эта проблема ещё с детства. Бывало, нашкодишь, батюшка к себе зовёт. И зовёт-то, может быть по, другому поводу. Но, уж очень у него брови страшные, кустистые и на толстых гусениц похожи. Так я ему сразу в своих проказах и признавался.

Может и сейчас струсил, потому, что у Полицмейстера брови похожие. Рассказываю, как на духу. Как у Доктора личину купил, как сначала душу настоящую в бутылку запер, как потом в голову говорильник подложил.

Доктору, к слову, пришлось заплатить хорошенько. Уж так руки заламывал, что репутацией рискует. Теперь-то и его, за пособничество.

— И как эта штука работает? — спрашивает Викарий, смиренно теребя чётки и тыча пальцем в говорильник.

— Псевдоразум это. Механический, — отвечаю. — Задаёшь ей модель поведения, она отвечает. Вопросы только не слишком сложные должны быть. А то перегреется.

— А про эти машинки знает кто? — спрашивает Душеприказчик.

— Только слуга мой. Сенька.

А они хором как закричат:

— Отлично!

Вот тут-то я про грязь и вспомнаю.

Долго мы говорим и обсуждаем. Выбор у меня небольшой. Либо я теперь, как выразился Душеприказчик, работаю на благо Губернии, либо сдадут меня вождь-царской охранке. Что выбираю — догадаться не сложно. В своё оправдание скажу только, что у меня чудовищная аллергия на кандалы и пытки. Глаза сразу слезиться начинают и суставы ломит.

А эти втроём меня окружили и вопросы задают. Один лишь Камердинер скромно в уголке вздыхает.

— Много у тебя этих… говорильников? — вопрошает Викарий.

— Дюжина точно будет, — отвечаю.

— А как быстро делать их можешь? — хмурится Полицмейстер.

— На один примерно месяц уходит, — вру, конечно.

— А научить можешь? — Душеприказчик хитёр.

— Нет, господа-товарищи, это сродни порывам душевным, плюс Жуликомантия четвёртой ступени, — говорю, а у самого в голове "держи карман шире".

Приуныли, отошли, пошушукались. А я понимаю, что надо брать их за жабры. Наживу-то учуяли, теперь мне свой кусок урвать надо.

— Милсдари уважаемые, даже глубокоуважаемые, даже глубжеуважаемые.

Повернулись.

— Я вижу вы люди деловые да занятые. Предлагаю сделать так, чтобы всем хорошо было.

— Как так? — Викарий чётки между пальцев растянул — того и гляди лопнут.

— Ну, вы мне оставляете наследство, а я вам каждый месяц говорильник новый. Гений должен в комфорте жить. Когда гений доволен, так и вам хорошо. Цена хорошая, по моему разумению.

Камердинер крякает в углу, но на слова не решается.

Опять шушукаются.

— Согласны, — Полицмейстер, как глашатай общей воли.

С тех самых пор уже три месяца минуло. Я на полном пансионе теперь. На лечебных грязях Сестёр пачкаю пачками. И жизнь хороша, и жить хорошо. Давно об отдыхе мечтал.

Слыхал я, что у Викария чудо в Храме произошло. Образа заговорили. Со всей страны люди едут у Мучеников совета выспрашивать. А сам Викарий уже на пост Митрополитика метит.

Полицмейстер Градоначальником стал. Уж как ему в этом говорильники помогли — не имею понятия. Подозреваю, что он свои Викарию отдаёт, а тот его по карьерной лестнице, да с божьей помощью, подталкивает.

Душеприказчик опыт мой с завещаниями перенял. И выяснил у меня имя помещика, который мёртвые души в бутылках покупает. Приработок-то небольшой — пять целковых за штуку. Но не выкидывать же их, право слово. Не по-божески это.

Про Камердинера ничего не слышал. Похоже, старичка лишним посчитали и вычли.

Такие вот у меня каникулы получились. И рад бы дальше отдыхать, но пора и честь знать. Вывернуться нужно из цепкой деловой хватки троих моих "партнёров".

И причин для этого несколько.

Во-первых, наиграются скоро. До предела мечтаний дотянут. Умишки-то скудные и жадные. Потому и предел близко. А там, глядишь, и меня вычтут, как Камердинера.

Во-вторых, скучно мне. Остроты и вкуса жизни не хватает. Загниваю я тут. Коли не убьют — сам от тоски сдохну.

Ну, и в-третьих, Сеньку не могу им простить. Он хоть и олух, но жалко парня. Совсем молодой ещё был.

В общем, говорильники у меня теперь гораздо быстрее получаются. Я уже пару штук про запас сделал. И теперь мастерю то, что поможет мне выбраться на волю. Не просто говорильник, а Говорильник. И он меня уже узнавать начал.

План-то хороший имеется. Пожалеют, что связались с Петром Чижиковым, Лицемером, Жуликомантом, а теперь ещё и Витамехаником. Да-да, похоже я новую дисциплину создал. Такие дела.