Эскиз по живому

— Я тебя ненавижу!

Прозвучало жалко даже для самой Ро. Она в сердцах пнула половинку кирпича, и та, перевалившись через обломанный парапет, сгинула в свинцовых волнах Невы. Всплеску вторил мягкий смех Саши. Через имплант звук доносился так, словно подруга была рядом. Вот только не почувствовать касания пальцев, не ощутить запаха любимых сигарет.

— Неправда. Что поделать, если я не успеваю на твою выставку? Работа — она как волк. Так и норовит в лес сбежать.

— В холмы за Кейптауном, — со вздохом уточнила Ро и свернула с моста направо, в проулки. — Вот позову с собой Барби, будешь знать.

Сюда не доставал нежно-розовый свет тройной башни Газпрома, а фонари вовсе горели один через пять, зато старую подстанцию украшали чудные граффити. Если бы не запах от свалки... Ро поморщилась, уткнула нос в шарф и ускорила шаг.

— Какая угроза! — Судя по шуму, Саша говорила в толпе, и Ро на миг стало нестерпимо жалко себя — одну на продуваемой ледяным питерским ветром улочке. — Ты его отлови сначала. Может, — подруга явно улыбалась, — ещё позировать уговоришь.

Ро невольно хмыкнула. У Барби даже лица не было, пока он не спалил профиль. После этого парень надолго исчез и только недавно снова начал слать свои фирменные открыточки с декоративными крысами. Так что позировать — это вряд ли, а вот на выставку вполне мог заявиться, чем чёрт не шутит?

— Ты же отказываешься. Придётся рисовать его.

— Ну-ну, — к удовольствию Ро в голосе Сашки прозвучала нотка настороженности. — Скажи лучше, какие картины отдала?

Под ногами тошнотворно хлюпала снежная каша. Следующая выставка — летом. Обязательно летом! Чтобы не мёрзнуть, мотаясь в зал и обратно каждый долбанный вечер!

Впереди вырастала подстанция — тёмный гриб в окружении одинаково-мрачных высоток. Только рядом что-то... Ро поправила очки, вглядываясь в белую фигуру.

— Снеговик, что ли?..

Но что можно слепить из пропитанной реагентами грязи?

— “Сестёр” и “Ледяную” помню. “Снеговика” — нет, — сухо отозвалась Саша.

Ро хмыкнула.

— Да тут просто фигня странная. Словно кто-то...

Раскинутые в стороны тонкие руки. Запрокинутый овал лица.

— Что? Эй, что у тебя там? Аврора!

— Манекен что ли, и ты знаешь, он...

Женщина стояла на коленях, глядя в небо. Единственный уцелевший фонарь мерцал, и Ро прищурилась. Свет падал точно справа, половина лица оставалась в тени, зато вторая — белый фарфор. У людей не бывает такой кожи.

— Помолчишь ещё несколько секунд, и я вызову полицию, — раздалось в ухе.

Ро отмахнулась, забыв, что Саша её не видит. Пальцы крупно дрожали. Очередной проклятый приступ. Ну почему?! Подойдя совсем близко, она остановилась. У людей не бывало такой кожи — у живых людей. Женщина смотрела в небо пустым взглядом, и от покоя на её лице у Ро щемило сердце. Наверное, виноват был свет. Свет — очень важен. Начало и конец всего.

Фонарь моргнул, заставив вспыхнуть хромированные прутья. Каркас шёл не просто вокруг тела, а — через него, обвивая новыми рёбрами, удерживая пробитые ладони. Крест. Кукла на палках. Грудь — небольшая, красивая, со светлыми, почти невидимыми сосками осталась нетронутой, но живот...

Ро непроизвольно отступила на шаг, и под ногой что-то хрустнуло. Замёрзшая алая роза. Такие же украшали широкий разрез от лобка. Ро стиснула руки, пытаясь унять дрожь. Не помогло. Зато голос звучал ровно. Странно.

— Словно какой-то больной ублюдок взял одну из моих картин — и воплотил. Прости, я отключусь.

— Постой! Это как вообще? Ты же!..

Голос оборвался. Сделать экстренный вызов имплант мог и сам. Ро оставалось лишь стоять и смотреть, сжимая кулаки. И только когда от пролива взвыли сирены, она поняла. Узнала. Наверное, свет сбил с толку. Свет — и это жуткое, безумно спокойное выражение лица. У Моники такого не было никогда. До сих пор.

 

Перед воротами кладбища толклись журналисты, дроны сновали туда сюда с мерным жужжанием. Ро сразу пожалела, что не приехала на похороны пораньше — могла бы смешаться с толпой родственников, а теперь ощущала себя мышью в яме со змеями. Все головы повернулись к ней и семенившему рядом Авке. Она торопилась, сорвалась прямо из студии, не успев даже забросить домой протез-автокисть. Теперь выглядело так, словно забежала между делом, чёрт! Надо было отменить занятия… Всё равно пришла только прилежная Анечка, остальных родители не привели. Ро их в общем-то понимала, слишком много шумихи вокруг неё. Не то внимание, которого ищешь.

И теперь — снова.

Путь на кладбище преграждала жадная до сенсаций толпа. И, конечно, не успела Ро приблизиться, как на неё наскочила журналистка в красном пальто:

— Аврора, не ответите на пару вопросов?

Сверху послушно опустился дрон с логотипом “РосНов”.

— Я спешу, — пробурчала Ро, попыталась протиснуться между журналистами.

Те встали плотной стеной — ей пришлось бы толкнуть кого-то чтобы пройти. Ро не посмела, вздохнула. Они приняли вздох за капитуляцию и радостно накинулись:

— Моника была вашей моделью?

Ро кивнула.

— Это правда, что вы лесбиянка? — с милой улыбкой спросила девушка в красном пальто.

— Э… — зачем спрашивать это сейчас? На кладбище... — Вообще-то мы с Александрой…

Ро замялась, и журналистка выстрелила новым вопросом:

— Каково это, быть художником с тремором? Не кажется, что рисуете не вы, а протез?

— Нет, конечно. Это просто стабилизирующий механизм. Рисую — я, мои руки, — Ро говорила медленно, обшаривая глазами толпу в поисках лазейки. Похороны уже наверняка начались.

— А вас не волнует, что на ваши картины дрочат? — парень с бородкой-клинышком спрашивал, нахально глядя ей в глаза.

Ро моргнула.

— Простите?

— Голые женщины с цветами вместо частей тела, — уточнил журналист. — Такое нравится всяким извращенцам. Решили дальше пойти?

— В смысле? — осторожно спросила Ро.

Зачем вообще начала отвечать? Лучше бы толкнула. Раньше на неё тихонько косились, а теперь раздуют скандал.

— В прямом. Убийства по картинам — отличный пиар. Таков ваш мотив?

— Что? Я не… — Ро шагнула назад.

Журналисты прянули к ней. Ловушка. Клетка из людей и вопросов.

— Надоело два дэ? Перешли на три дэ?

— Моника была вашей подругой? За что вы её так?

— Кто следующий? Уже решили?

— Я просто её нашла, — у Ро заломило виски от гула голосов.

Прямо в лицо, пронзительно жужжа, сунулся наглый дрон, сверкнул вспышкой.

— Скажите пару слов для убийцы!

— Вы продолжаете писать?

— Да отстаньте вы!

Ро кинулась напролом сквозь толпу, пролетела ворота кладбища. И словно попала в очерченный мелом круг — журналисты не пересекли черту. Ро выдохнула. Приложила ледяные дрожащие пальцы к щекам, чтобы унять заливший их жар. Жаль нельзя так же смирить жар внутренний — поднявшийся из-за всех этих!.. Родня Моники, не жаловавшая ни её работу, ни богемное окружение, была ничем не лучше журналюг. Скопом обернулись, зашептались, когда Ро подошла. Ей хотелось даже огрызнуться на особо громкие комментарии, но она смолчала.

Надо перетерпеть всё это. Ради Моники.

Тихо поздоровавшись, Ро встала с краю толпы. Венки, целое море венков, лент, мягких игрушек… но не цветов. Никто не принёс цветов. Ро сама едва не купила букет, но от единственного взгляда на розы задохнулась подкатившими слезами.

“Любимой дочери”, “Лучшей подруге”, “Помним, скорбим», “Помним”…

Монику любили, и Ро в который уже раз спросила себя: зачем с ней так? Она ведь была отличная. Из тех, кто может просто так купить тебе шоколадку, ещё и не забыв, что ты любишь именно белый с голубикой. За что? Потому что стала моделью не у той художницы?

Прямо Ро пока что не обвиняли, всё же полиция отпустила по алиби, но в воздухе витало почти осязаемое осуждение. Будто она виновата, что нашла. Что какая-то мразь решила исковеркать, извратить именно её, Ро, картины. Убить Монику.

Чья-то рука вдруг высунулась из толпы. Ро не успела оглянуться, когда в её пальцах оказалась зажата записка. Бумага отличная — даже на ощупь. Ну если на такой написали какую-нибудь дрянь! Она уже была готова — из интернета ей налетела сотня злых анонимок, и даже сейчас имплант тихо пиликал каждую секунду, сообщая о новых письмах. Наверное, журналисты уже слили свеженькое интервью в сеть.

Над обитым бархатом гробом читал молитву священник. Моника, наверное, не хотела бы уходить так… Традиционно. Ро простится с ней позже, по-своему. Она развернула записку. На красивом листе для писем прыгали буквы:

“Мне очень жаль, серьёзно. Сочувствую!”

Ро даже поправила очки. Она-то ждала каких-нибудь угроз от негодующего анонима, а тут…

“Погано, когда они все не вдупляют, ни в свет, ни в настоящую красоту”.

Холёная бумага диссонировала со сленгом, Ро не сразу даже поняла смысл. О чём это вообще? Она захотела скомкать записку — слишком много уже всего, чтобы разбираться с ещё одним… странным. Но любопытство не позволило.

“А ведь изменился только вид холста, материал, чо им, а представляешь, что будет, когда поменяется не только форма, но и смысл? Сеть просто сгорит! А ведь без этого никак, верно? Видишь, я-то тебя понимаю”.

Ро едва не выронила бумажку — так сильно задрожали пальцы. Кое-кто уже обвинял её, но чтобы так? Или… Или это он сам? Признаётся? Она резко обернулась. Обшарила глазами толпу. Кто это мог? Она вообще мало кого тут знала — только родителей Моники и пару друзей из тусовки. Половина — слишком старые, чтобы играть в записки.

Кто-то задел её плечом. Пока она судорожно оглядывала толпу, гроб уже опустили в могилу, и теперь все потянулись к яме, чтобы бросить на крышку ком промёрзшей земли. Ро осталась на месте. И когда толпа рассеялась, она увидела…

Парень. Стоял поодаль, смотрел прямо на Ро. И чем-то он казался знакомым. Может, Моника их когда-то представляла друг другу? Заметив её взгляд, парень отвернулся, поспешил влиться в поток, прянувший к могиле.

Но Ро уже поняла, узнала. Это же… Барби что ли? Его белобрысые пряди из-под шапки, тонкое, почти девичье лицо, за которое они с Сашкой его так и прозвали. Но почему он?.. Ро снова глянула на записку. А ведь казался таким милым. Она решительно, почти бегом двинулась к нему. Авка ковылял следом.

— Твоё? — резко дёрнула парня за рукав. Он ещё пытался делать вид, что не замечает её. — Это — твоё?

Ро сунула ему записку прямо под нос. Барби — ну точно, он! — дёрнул рукой, пытаясь освободиться. Глаза смотрели испуганно. Ро осмелела и вцепилась в него крепче.

— Зачем? А? Что это вообще всё значит?! — она не заметила, как перешла на крик. Парень отвёл глаза.

— Потом… — он говорил так тихо, что Ро едва расслышала.

И разозлилась ещё сильнее. Её будто прорвало. За всё сразу: за Монику, за проклятых журналистов, за боль, которую почему-то можно было испытывать всем, кроме неё. Потому что она будто виновата! И этот ещё тут!

— Что — потом? Какой ещё к чёрту новый смысл?!

— Потом!

Барби вдруг развернулся и с силой толкнул Ро. Непослушные пальцы расцепились, она сама едва не упала. Бросилась догонять. Глупо, какая из неё спринтерша?.. Парень бежал прямо через могилы, перепрыгивая ограды. Ро застыла перед первой же, задышала сбивчиво и глубоко. Сзади скакал Авка, но из него бегун был ещё хуже. Ну и пошёл он, этот придурок Барби!

Ро уже собиралась вернуться, но вереница родни и друзей уже медленно тянулась прочь, к воротам кладбища. У могилы стояли люди с лопатами. Чёрт! Не успела, не успела сказать хоть что-то… Проститься…

Ро побрела следом за всеми, оглянулась на свежую могилу. Что-то изменилось. Бесповоротно и навсегда, Ро чувствовала. И дело было не только в том, что Моники больше нет.

 

За окном огромный жёлтый смайлик улыбнулся Ро, достал из-за спины нож и разрезал себя снизу доверху. Пролился дождь голографической крови, и Ро, закатив глаза, затемнила стекло, отсекая улюлюкающих подростков. Какая безвкусица. А ведь тоже мнят себя художниками. Автоматически осветился потолок. Ровный желтоватый свет, почти достоверно имитирующий утро. Почти.

Она любила свою квартирку на верхнем этаже, но с затемнением открытая небу мансарда казалась чужой. А вот голос Сашки, звучавший в ухе — оставался родным. Хотя такой злости в нём Ро, пожалуй, не помнила. От неё становилось лучше. Теплее.

— Хочешь, я всё-таки приеду и разгоню их пинками?

— Только для этого приедешь? — поинтересовалась Ро, вскинув бровь. — Поня-атно… значит, как толпа молоденьких, так сразу, а ради меня...

Секунду она наслаждалась возмущённым молчанием, потом, не выдержав, рассмеялась.

— Нет. Погудят — и разойдутся. Да хоть бы и ночью бесились — знаешь же, сплю, как убитая. Не волнуйся, у тебя там своих забот по горло.

Взмах руки отсёк все наружные звуки. Свист, выкрики сгинули, словно и не бывало.

— А с тем ублюдком что? Думаешь, это он?

Ро раздражённо вздохнула. Ну зачем, зачем во время редких разговоров — о проблемах? Не о том, как она ждёт тепло и весну, не о походах, не о том, как она скучает, как хочет просто быть рядом? Это ведь куда важнее сейчас, в серости, на фоне чёртовых новостей. Она со стуком переставила мольберт так, чтобы свет падал ровнее.

— Не знаю, Саш. Правда не знаю. Та записка… но он ведь трус. Толкнул, да, но скорее как загнанная в угол крыса, знаешь?

— Говорят, была ещё инсталляция.

— Да.

В Кейптауне — говорили. Здесь — вопили во все трубы, и обсуждать это не хотелось совершенно. Даже с Сашкой. Тем более — с Сашкой. Не оглядываясь, она хлопнула в ладоши.

— Авка! Ко мне. Работать-работать.

Экзоскелет тихо подошёл, встал перед ней и развернулся, вытянув хромированные лапы. Гелевые перчатки стиснули руки, и Ро вздрогнула. Сколько лет, а никак не привыкнуть к этому ощущению. Словно тиски. Словно руки больше ей не принадлежат.

Но когда металлические пальцы аккуратно брали кисть, выдавливали из тюбиков краски — они не дрожали. Гель гасил тремор, не воспринимал его, умел отделять непроизвольное от сознательного. Ро так никогда и не набралась смелости спросить у Сашки, во сколько обошёлся протез. Её Авка.

Грязно-розовая, как тучи на закате, полоса метнулась по эскизу, обозначив гибкую плеть. Виноградная лоза обвивала шею миловидной китаянки, нависал над жадно раскрытым ртом. Для губ нужен был… пожалуй, чёрный. Резко, тонкими линиями, и жемчуг зубов — одинаковых, ровных, без клыков. Одни резцы… пожалуй. Чёрные глаза, как у... чёткие линии расплывались перед глазами, и кисть дрогнула, ушла не туда.

Ро выдрала руки из геля и провела тыльной стороной ладони по лицу, стирая слёзы, которые никак не хотели заканчиваться. Что чувствовала Моника, когда её?.. Ро резко мотнула головой. Не вкладывала она такое в свои картины, в моделей, в придуманных персонажей! Боль, насилие, унижение — никогда! А этот подражатель? Как он мог? Кем нужно быть, чтобы вот так, не боясь взглядов, не чувствуя угрызений совести, не сопереживая?.. Отнять выбор, свободу, жизнь! И показать — словно с гордостью! Словно грёбаный ученик!

Авка потянулся к её рукам — встегнуть обратно, продолжить. Ро оттолкнула. Протез неловко качнулся, грохнулся об пол. Хрустяще-ломкий звук. Чёрт!

Возвращая протез на место, она помедлила, глядя через радугу слёз на незаконченную картину, на хром лап Авки. А потом с усталым вздохом поднялась. Она закончит эту работу, хотя бы назло тому ублюдку, кем бы он ни был. Слишком много осталось в прошлом боли, борьбы с чёртовым телом, когда её держало только упрямство — и Сашка. Слишком много, чтобы у неё это отняли. Закончит. Но не сейчас. Авка подождёт.

В ванной Ро плеснула в лицо водой — ледяной, чтобы не только смыть слёзы, но и выгнать дурь. Потянулась за салфеткой, и тут из зала неожиданно донёсся голос диктора. Ро дёрнулась. Как? Она не приказывала! Какие-то уроды взломали систему?!

Со стены за мольбертом строгая женщина в сером костюме спокойно и уверенно говорила:

— Разумеется, социопатия может возникнуть и усугубиться под влиянием внешних факторов. Как мы видим…

За её спиной зажёгся экран. Вторая инсталляция. Девушка, почти подросток, распятая на… детали оператор замылил, но странно. Словно специально, чтобы образ можно было достроить.

Невидимая аудитория дружно вздохнула, но картинка уже сменилась портретом самой Ро, затем — слайд-шоу из её картин.

— Сходство очевидно, — закончила женщина.

— Иными словами, — подхватил ведущий, — вина здесь лежит на художнике, который, рисуя, как окрестили такой стиль, “гадость”, порождает чудовищ?

Зал одобрительно загудел, а женщина благосклонно кивнула.

— Именно! Принятие и осознание своей вины — это уже другое дело, как и признание последствий. Общество неизбежно реагирует на провока...

Ро отрубила звук, а потом и видео, словно грёбанное ток-шоу способно было пробраться в дом. Виновата? Не дождутся! Извратить можно что угодно. Любую идею. Любой образ. И всё-таки, пока Ро запускала антивирус, пока проверяла подключение и точку доступа, в голове назойливо вертелась мысль, что та же Сашка позировать всё-таки отказывалась. Шутливо, извиняясь, но… гадость?

Система пискнула, сообщая о завершении самопроверки. Никаких следов взлома.

 

Так и знала, что выбираться из дома не стоило. На занятия никто не пришёл, даже Анечка. Ро медленно брела к дому, на ходу удаляя тонны злобного спама. Ладно, всё равно хреновый из неё сегодня вышел бы учитель: руки точно взбесились, а Авку пришлось оставить в квартире. Почему-то она боялась, что кто-нибудь из всё тех же долбанутых подростков ударит, толкнёт… Сломает одним словом. Хоть экзоскелет и весил тридцать кило, на ножках стоял не так уж устойчиво.

Нестерпимо захотелось домой. На миг она представила, что там ждёт горячий шоколад с зефиром, тёплый плед, Сашка, партия в «Аркхем». Но нет, сегодня ничего не будет. Пустая квартира, фонтанирующий грязью интернет.

Нырнув в подъезд, Ро наткнулась на кривую надпись на стене: "Сатанинская шлюха" и рядом — "уРОдкА". Она отвернулась, бросилась вверх по лестнице. Ослабила шарф, который вдруг стал слишком тугим. А закрыла ли она дверь, уходя? Ро не помнила.

За что? За что её жизнь вот так запросто превращают в ад? Когда это кончится? Когда поймают убийцу? Или даже так она, Ро, чисто по инерции останется козлом отпущения? Сатанинской козой.

Когда до квартиры оставался один пролёт, ей что-то послышалось. Будто возня на площадке выше. Ро замерла, сжав перила. Вниз или вверх? Один или много? Частый топот убегающих ног и сдавленный смех.

Дверь её квартиры была раскрыта настежь. То, что Ро смогла разглядеть внутри, заставило её шагнуть назад. Опрокинутая тумба для обуви, разлетевшиеся по всей прихожей кеды. Содранные со стен, порезанные картины. Пол залит краской, будто из ведра плескали, а где не залит — весь в грязи.

Её квартирка, её вещи… Авка! Ро чётко знала, что входить нельзя, нужно вызвать полицию. Но там — Авка! Всё остальное можно починить, купить новое, картины — ещё нарисует, пусть после Моники больше ничего и не нарисовала. Не могла. А без Сашкиного подарка — и не сможет.

Ро перешагнула через порог. На мгновение засомневалась — закрывать дверь? Всё же оставила открытой, ёжась от мысли, что один из тех, кто проник в дом, мог по-прежнему находиться внутри. Сможет ли она теперь здесь спать? Зная, что кто-то легко сломал охранную систему, ходил, трогал и ломал её вещи. Мог затаиться в шкафу... Ро метнулась к серванту, распахнула дверцы. Сверху свалилось что-то тёмное и растрёпанное, будто большая драная птица. Ро сдержала вскрик, отпрянула. Через мгновение узнала любимую левайсовскую толстовку. Порезанную.

Она плюхнулась на пол и обняла себя руками. Хотелось, чтобы это были другие руки. По которым она скучала, которые утешили бы, в отличие от собственных.

Ро изо всех сил захотелось крикнуть: “Приезжай! Приезжай, чёрт тебя дери, Сашка! Неужели не понимаешь, что ты сейчас нужна мне, а не этому своему грёбаному Кейптауну!”

Нельзя. Сашка мечтала об этой работе, о шансе, который раз в жизни. И Ро не могла, не имела права разменять её мечту на ту жесть, что творилась сейчас здесь. Сашка… Авка!

Ро поднялась с пола, и заставила негнущиеся ноги двигаться. В студию. После разгромленной прихожей идти туда было страшно. Прихожая — просто комната. Жалко, но… А студия — её душа.

Поваленный мольберт, раскиданные тюбики, сочащиеся краской — будто яркие раздавленные гусеницы, лоскуты картин. В углу что-то завозилось. Натянутые струны нервов лопнули, Ро вскрикнула. Никто не бросился, и она потёрла руками лицо, ощущая дробь непослушных пальцев.

Авка… Просто Авка шевельнулся на верхнем стеллаже под потолком. Спрятался? Ро кинулась к пытавшемуся спуститься протезу. Как хоть туда забрался… Экзоскелет выглядел целым. Кажется — целым. Она обсмотрела его со всех сторон, выдохнула.

— Молодец, Авка, перехитрил глупых людей.

Если бы уроды его нашли — раздолбали бы до винтика. Но всё обошлось, а уж с остальным как-нибудь справится. Она ещё раз оглядела погром.

Стоило вызвать полицию. Ро вызвала пиццу.

Ловить и сажать всё равно никого не будут. А если и будут, то не всех, и те, кто останется, станут злее. Звучало логично и… жутко. Пока ждала свою "Prosciutto di parma", она позвонила в сервис, чтоб переставили замки. Заменила пароль на домашнем ИИ, на почте, в соцсетях. Ещё дважды переписала их на новые, а потом просто отрубила роутер. Ничего оттуда хорошего не приходит, а Сашка… Сашка позвонит, если что.

В коридоре кто-то гулко кашлянул, и Ро, вздрогнув, метнулась в прихожую. На пороге, прислонившись к косяку, стоял разносчик пиццы.

— Сколько я вам… — спросила она, не поднимая глаз.

— Нисколько, — приятный низкий баритон с лёгкой хрипотцой.

Ро вскинула глаза — светлые пряди, тонкое лицо. Вот чёрт, не хватало ещё! Она хотела просто молча захлопнуть дверь, но Барби настойчиво сунул ей в руки коробку.

— Чего тебе от меня надо? — спросили Ро с усталостью вместо злости. — Не надоело ещё?

— Я буду ждать, — Барби поднял ворот куртки и затрусил по ступеням вниз.

Только запирая замок, Ро поняла, что так и не отдала деньги. Какого чёрта он вообще работает в её любимой пиццерии?! Какого чёрта знает её адрес?

От сочащегося из-под крышки запаха чеснока живот забурлил, заставляя отбросить вопросы. Какая разница, чьи руки это принесли? К чёрту всё!

Кухонный стол оказался перевёрнут, и Ро поставила коробку на подоконник. Ненароком глянула на улицу через стекло. Барби в форменной куртке стоял на тротуаре, смотрел прямо в её окно. Вот придурок. Ро отвернулась и подняла картонную крышку.

На сей раз желудок не выдержал. Его скрутило, кислятина метнулась к горлу. Пролилась прямо в коробку на то, что было внутри. Поверх пиццы — её любимой, которую она теперь не сможет есть до конца дней — лежала крыса. Дохлая крыса с выколотыми глазами и распахнутой пастью с неестественно большими зубами. Брюхо вскрыто, и внутренности пролились на колечки оливок.

Задержав дыхание, Ро распахнула окно. Барби продолжал стоять и смотреть. Гад, ненавижу! Ненавижу тебя! Она перевесилась через подоконник и раскрыла коробку. Пицца, крыса, кишки и блевотина полетели на асфальт. Ей бы хотелось, чтоб прямо на голову, но проклятый ублюдок стоял слишком далеко.

— Чтоб ты сдох! — выкрикнула охрипшим голосом

Часто, до боли, дыша, Ро соскользнула обратно.

— Только вместе с тобой! — донеслось снизу.

Урод, урод! Это ведь он? Монику… И этот урод стоял прямо на пороге её квартиры, мог… Ро ощутила, как сердце в ужасе ломанулось наружу сквозь рёбра. Полицию. Теперь — точно. На том конце вызов приняли мгновенно.

— Я знаю, кто убийца!

 

Неделя. Как всё может пойти наперекосяк за жалкую неделю?

Тяжёлые чугунные ворота начали открываться, стоило ей подойти ко дворцу. Не успели снять доступ? Странно. Ро помедлила, вглядываясь в тёмный сад. К вечеру ветер улёгся, и деревья казались мрачными статуями. Хорошо. На улице было слишком шумно, слишком ярко, слишком много странных шорохов и теней.

Ро резко оглянулась, но проспект выглядел обычно. Никаких маньяков, тыкающих в неё пальцами детей. И всё же, по дороге ей казалось... да нет. Откуда Барби знать?

Прежде, чем войти, она провела пальцами — самыми кончиками — по бронзовой табличке. Следующая выставка летом, ха! Первая выставка будет летом. Возможно.

Дорогу к третьему хранилищу она помнила накрепко, и створки распахнулись под прижатой к сенсору ладонью так, словно ничего не изменилось. Словно она пришла просто проверить картины — как десяток раз прежде наяву, ещё больше — во сне, радостно предвкушая первую — самую важную! — выставку. Только после погрома в квартире Ро видела лишь кошмары. Что, если и здесь — так же?

Внутри оказалось прохладно и сухо, Ро стянула с лица край шарфа. Картины. Свёртки на безликих серо-голубых стеллажах. Она нежно провела рукой по рулону. Из первых, когда она ещё работала на хлопке — лён стоил слишком дорого. Что здесь? "Неродные сёстры", "Самайн"? Из раннего агент согласилась взять только эти две работы. Она недовольно кривила нос, а Ро старательно этого не замечала и пыталась мило улыбаться.

Ро не выдержала, вытащила рулон и положила на стенд. Просто убедиться, что с картиной всё в порядке.

Холст она расправляла медленно, лаская прошлое, которое так и не стало будущим. Всё-таки “Сёстры”. Старый, старый портрет, единственный, для которого Сашка согласилась позировать. Портрет с автопортретом. Ничего такого. Косметика, краска — самый минимум, под ретрофутуризм с андроидами. Как же Сашка ворчала, что тяжело сидеть, делая вид, будто держишь кого-то на руках!.. Себя пришлось вписывать позже.

Ро провела кончиками пальцев по Сашкиной бледной щеке. Когда-то она рисовала вот так, пока не ушла в… гадость. Когда-то. Картина, от которой кривилась агент, выглядела совсем простой. Самое начало, от которого она ушла раз — и… сможет ли вернуться? Начать заново? Понять, осмыслить новый путь? Или это значит — сдаться? Словно тот ублюдок — прав?

Из сада донёсся хруст, Ро застыла. Пальцы снова начали дрожать, комкая полотно, но она не решилась их отвести, словно… словно тот, кто был в саду, мог услышать движение воздуха. Она же закрыла ворота. Нет? Был ли стук, с которым сходятся створки? Кто-то успел следом?!

Ещё хруст — ближе. Писк сообщения — к счастью, только внутри головы.

“Ты стукнула на меня мусорам. А я думал, мы понимаем друг друга”.

Сердце пропустило удар. Как? Откуда он?..

Забыв про картину, Ро выскользнула наружу, в тени и лунный свет. Задержалась она только для того, чтобы ударить рукой со вшитым чипом по сенсору, закрывая двери. Терять ещё и эти работы она не собиралась. Ни за что.

Сообщение. Ро чуть не сбросила его прежде, чем поняла — от Сашки.

“Хэй! Не брать трубку — новая питерская мода? Я ведь беспокоюсь. Продолжишь молчать — попрошу Димку зайти, пусть даже ему придётся ломать дверь. Потому что так — просто нельзя. Ты ведь...”

Сбросить!

От попыток что-то разглядеть в полумраке болели глаза. Ро медленно двинулась к стене. Не к воротам! Не по прямой. Под стилами невыносимо громко похрустывала замёрзшая трава. Справа раздался низкий хрипловатый голос, и Ро, прижав ладонь ко рту, метнулась за дерево.

— Я ведь мог присоединиться к тебе! Представь, какие шедевры мы бы создали вместе! Не просто тело, цветочки и чистота. Химеры! Грязь! Истинная суть, природа всего! Только представь!

Голос, кажется, удалялся к хранилищу, и Ро перевела дыхание. До ворот близко, а там — улица, люди. Она осторожно выглянула, пытаясь хоть что-то разобрать. В тусклом свете лампы перед дверью хранилища мелькнула тень и исчезла. Он? Просто ветки или вымпел на низкой мачте? Ро знала, что надо идти — бежать! — но ноги не слушались. Твёрдая кора за спиной казалась такой надёжной. И у дерева её сложнее заметить, верно? Но одновременно ждать было просто невыносимо. Ждать, не зная, кто рядом, подкрадывается… Ро поймала себя на том, что с нетерпением ждёт, когда подонок заговорит снова. Но тот молчал, словно читал мысли, и она нехотя оттолкнулась от дерева. Механически отряхивая кусочки коры с рук, Ро сделала несколько шагов — и взвизгнула, когда чья-то рука схватила за плечо.

Барби подтянул её ближе, обдав кисловатым, химическим дыханием. Он что, на наркоте?! Додумать не успела. Парень встряхнул её так, что клацнули зубы.

— Считаешь себя художницей? Дура! Даже не понимаешь, что я могу тебе дать! Таких, как ты — вагон, но я думал — надеялся! — что есть в тебе эта искра, тяга к настоящему искусству! Сделала шаг — и всё? Жалкие самоповторы, смена одной тряпки на другую?

Каждую фразу он подкреплял новым встряхиванием. Ещё посередине речи очки слетели, и Ро услышала хруст стёкол под ботинками. Какой шаг она сделала?! Это ведь Барби — убийца!

— Пусти!

Она дёрнулась — парень отвесил удар по щеке. Голова тяжело мотнулась в сторону. Накатило одуряющее чувство беспомощности. Он обращался с ней, как с… куклой. Что чувствовала Моника? Руку сюда, голову поднять — и не рыпайся! Испортишь композицию!

С неизвестно откуда взявшейся силой Ро впечатала носок стила в голень Барби, повернулась бежать. Парень успел поймать за шарф, рванул назад так, что она задохнулась. А потом просто ударил под дых. Ро, хватая ртом воздух, осела на снег. Барби небрежно потёр ногу и шагнул к ней, навис.

“Он же не был таким?..”

Тёмный размытый силуэт казался огромным. Больше, чем она помнила.

“Надо бежать”.

Ро попыталась двинуться, но тут же застыла, забыв дышать. В руке Барби тускло сверкнула сталь. Секунду парень разглядывал нож, словно удивившись, а потом наклонился к ней.

“Бежать!”

Она попыталась ползти, заслониться рукой, но Барби схватил за шарф и скрутил. Лицо его выглядело совершенно спокойным, и от этого было страшнее всего. Конец.

— Думаю, я понял.

От звука голоса Ро вздрогнула. Пусть говорит. Пожалуйста. Только не…

— Тебе нужно доказательство. Крыса — херня.

Барби поднял нож. Ро зажмурилась, но тут же задохнулась от пинка по рёбрам и распахнула глаза. Парень медленно улыбнулся, поднял лезвие к щеке и повёл вниз, оставляя чёрную полоску, которая тут же начала сочиться кровью. Тёмная струйка сбежала к уголку рта, и Барби облизнулся. А потом наклонился к ней, и Ро почувствовала, как на лицо падают обжигающе горячие капли. Смотрела в блестящие от боли и удовольствия глаза.

— Мы сольём кровь, и ты поймёшь. Щека к щеке. Сердце к сердцу.

Ро смотрела. На рану, на белозубую улыбку, на лезвие, которое приближалось к лицу. А вот отвернуться почему-то не могла. Только ждать, когда…

Барби резко выпрямился, обернулся.

— Что за херь?!

Ро услышала тоже. Хруст наста. Скрежет. Шум снега, сброшенного с ветки. Барби метнул на неё злобный взгляд.

— Привела кого?!

Ро отчаянно помотала головой, не сводя глаз с ножа. Сбоку мелькнула тень, раздался стук о дерево, и Барби развернулся снова, выставив нож.

— Выходи!

Снова движение. За его спиной. Ро зажала рот рукой, чтобы не выдать.

Что-то… кто-то выскочил из кустов. Врезался в парня сбоку, повалил, придушив ругательство.

— Спаси… — благодарность застряла в горле.

Без очков в темноте и мельтешении теней она почти ничего не видела, но звуки…Хрип парня. Глухое сипение. Треск рвущейся ткани. Лязг ножа. Она мучительно ждала, когда нападавший хоть что-то скажет, хоть зарычит, но он молчал. Зато Барби тонко вскрикнул — снова — и захлебнулся гортанным клёкотом. Ро, не моргая и не дыша, смотрела на слившиеся силуэты. Спустя несколько секунд, заполненных только хриплым дыханием, силуэт сгорбился, приподнялся и застыл, словно…

“Пусть он смотрит не на меня. Пусть он...”

Силуэт повернулся, припал к земле, и раздался звук, от которого Ро пробила дрожь, не имевшая ничего общего с холодом или тремором. Шорох снега, треск кустов, куда нападавший утаскивал тело, мешались с хриплым надсадным дыханием.

Ро смогла пошевелиться, только когда силуэты скрылись за шиповником.

Имплант пискнул. Сообщение. Нет, голосовая связь. Ро несколько секунд смотрела на высветившийся перед глазами номер Барби, а потом медленно шевельнула рукой, принимая вызов.

Стон, от которого поднимались волосы на затылке. Ещё один. Вскрик. А потом осталось лишь прерывистое, булькающее дыхание. И скрежет металла.

Домой она попала только утром. Слишком страшно было идти. Слишком хотелось побыть среди людей. Хоть в ночном клубе, хоть где. Закрыв, наконец, дверь, Ро привалилась к ней спиной и закрыла глаза.

Имплант пискнул, сообщая о звонке. Саша. Писк. Писк. Ро тяжело мотнула головой, сбрасывая. Снова. У неё не осталось слов. Пожалуй, кроме…

— Авка. Там где-то был ром. Ангостура. Третья полка…

Цокот раздался, когда она ещё не успела договорить. Хорошо. Сил открыть глаза не было. Но прислушиваясь к мерным шагам, Ро нахмурилась. Что-то было не так. Диссонанс. Странным образом это отвлекало от… от того, о чём не хотелось думать.

С неохотой разлепив веки, она нащупала на полке запасные очки, взглянула на робота, и дыхание прервалось. Янтарная жидкость едва не выплёскивалась из стаканчика, а сам протез подволакивал ногу. Словно сустав повреждён. Неужели ещё тогда, при погро… Ро нагнулась ближе, всмотрелась. Нет. Такого — не было. Не было вывернутого шарнира, вмятины сбоку. Или было? Было-не было. Было ли? Кажется, она сходит с ума.

От рома Ро почти задохнулась, но выпила до дна. Крупными глотками.

 

Кто-то стучал. Настырно, с криками и пинками — болью отзываясь в похмельной голове. Ро даже не шелохнулась. Зачем? Никто не придёт, не скажет, что теперь всё хорошо. Что ожил придурок Барби, которого нашли в выставочном зале, что живы все те девушки… Что жива Моника.

Ро на мгновение перевела взгляд с лежащего в углу протеза — больше не “Авки” — на дверь. Сашка ведь собиралась прислать Диму? Вдруг? Нет, если и он, то пусть лучше держится подальше от... Ро снова уставилась на протез.

Шевельнулся? Показалось?

Это ведь просто кусок железа, так? Окей, умный кусок железа. Умеющий рисовать кусок железа. Но не сам ведь? В какую бы дурку её затолкали, сообщи она, что её протез резал людей? Надо позвонить Сашке. Рассказать, уточнить: это вообще нормально — так думать?

Ро послала вызов и тут же сбросила. Конечно, бред. Откуда у автокисти — нож? “Для резки холста”. И что там у него на лапе?

— Только шевельнись, сука!

Ро поднялась с дивана, натянула до пальцев рукава серого свитера. Медленно приблизилась к протезу и пригляделась. Травинка? Сухая, как те, что Ро давила вчера в саду.

Она замотала головой. Это ведь Авка? Её Авка, не может он?..

— Дрянь, дрянь!

Ро зло пнула сложенную ногу протеза. Верхнюю часть, с “руками” не решилась. Это ведь почти её руки. Что она без них? Ро слышала про художниц-инвалидов, рисовавших ногами или держа кисть в зубах. Ей бы точно не хватило воли и упорства. Она снова замахнулась, но нога едва задела железо. Будто протез увернулся.

— Ты — ничто, ясно тебе?! — Ро пятилась, не сводя глаз с неподвижного механизма. — Я и без тебя всё смогу, слышишь? Смотри, как я…

Она выдавила краски на палитру, вцепилась одной трясущейся рукой в край мольберта, другой — в кисть. Линия. Ломаная. Вместо машинно-точных мазков в паре с Авкой — эпилептичная мазня.

— Могу, могу без тебя...

Ро выпустила мольберт, вцепилась в собственное запястье, не давая руке с кистью трястись. Медленно приблизила щетинки к холсту. Повела руку, словно сильный партнер в танце. Не слишком ровный нажим, но…

Пальцы дёрнуло так, что косая красная полоса перечеркнула полотно.

— Чёрт!

Ро ткнула кистью в холст. Ещё, ещё раз. Даже пятна кривые, дёрганные. Разжала пальцы, кисть тихо стукнулась о пол. Ро плюхнулась следом. Зарычала — на свои руки, на себя. В чём её вина? Просто в том, что хотела вытащить образы из головы на свет? Показать людям?

Ро уткнулась носом в рукав свитера.

Снова нестерпимо захотелось позвонить Сашке. Чтобы кто-то был рядом, хотя бы голос. И опять не послала вызов — нечестно делать вот так. Впихивать в неё свою боль. Но можно хоть немного, хотя бы услышать?.. Ро принялась перебирать последние сообщения. Где-то там, она помнила, мелькало Сашкино, непрочитанное, с красной пометкой "Важно".

"Ро, — никаких больше шуток, Сашка редко, почти никогда не звучала так серьёзно. — Я знаю, там у тебя — всё по-настоящему плохо. Но дождись меня, слышишь? Пожалуйста".

Рукав свитера стал совсем сырым. Сырая шерсть… Гадость какая. Ещё и липкий чуть — текло из носа. Ро засмеялась, фыркнула. Потёрла лицо сухой стороной рукава. Сашка. Сашка едет! Ещё раз шмыгнув носом, Ро улыбнулась. Отклеилась наконец от шерстяных узоров свитера.

В угол она посмотрела случайно. И не сразу даже поняла.

Протеза на месте не было.

Сердце снова заколотилось тревогой, страхом. Злостью.

— Где ты, сука? — Ро вскочила на ноги.

Огляделась. Прислушалась.

— Где ты, мать твою? Испугался?

Орать, злиться — проще. Иначе бы она забилась в угол между стеллажом и диваном и ждала бы. Ждала, унимая дрожь не только в пальцах, во всём теле.

Квартира — клетка со зверем. Стало как-то слишком, невыносимо тихо. И оглушительно тукала кровь в ушах, шумно протискивался воздух в лёгкие.

— Это же ты? Ты, да? — крикнула, чтобы забить голосом безмолвие. — Зачем?

Она рванула на себя дверь. За ней — никого. Прошла по коридору в ванну. Прислушиваясь, шаря глазами вокруг.

— Зачем? А? Хотел узнать, можешь ли без меня?

В ванне пусто. Конечно, пусто. И всё равно Ро заглянула в шкафчик под раковиной. Где ты?

— Ни хрена ты не можешь!

На кухне никого. Ро показалось, что тут по-прежнему воняет дохлой крысой, и она поспешила захлопнуть дверь.

— А Барби зачем? Меня защищал? А я просила? Я тебя, сука, просила?

Она прихватила из туалета швабру, вцепилась в пластиковый черенок.

— А Моника?!

Голос дрожал так, что угрозы звучали жалко. Ро прижалась к косяку на входе в зал. На ковре — травинки.

Она не могла заставить себя войти. Перехватила швабру концом вперёд — как копьё.

Полицию. Надо вызвать!

Авка спрыгнул откуда-то сбоку. Сшиб Ро на пол, резанув по руке. Швабра отлетела в коридор.

“Экстренный вызов”! Ничего. Никакой реакции. Что за? Ро дёрнулась под Авкой. “Полиция!”. Попыталась сбросить протез с себя. Пнула наудачу в повреждённый сустав. Авка скатился, Ро поползла к швабре. Рука кровила — там, где был вшит имплант.

Полиция — к чёрту. Сашка! Сашка едет! Нет, нет…

Ну же, вызов! Послать вызов… Сашка, не...

В затылок ударило тяжёлым. Сашка...

 

Первым, что увидела Ро, были руки, протянутые на закат. Солнце садилось под тучами, расцвечивая горизонт ало-оранжевым. Тонкие бледные пальцы не дрожали, даже чуть-чуть. Наверное, поэтому она не поняла сразу, что руки — её. Поэтому — и потому, что не могла ими пошевелить. Не чувствовала. Но как тогда...

"Как я смогу рисовать?"

А потом Ро вспомнила. Без очков мир размывался в цветные пятна, и она не видела проволоки, лески, того, что держало руки — её саму! — в неестественной позе. От этого, и от отсутствия боли почему-то было даже не страшно. Кто бы мог подумать, что в параличе есть свои плюсы. Ро со всхлипом втянула воздух, попыталась закричать — но из горла вырвался только тихий сип. Она не чувствовала ничего ниже шеи, но наверняка на горле была кровь. Небольшой укол — и голоса нет. Как просто. И этот свет. Прямо, как она любит.

“Чёртов робот. Так и не понял. И Барби тоже”.

Мысль получилась какой-то безвкусной. Серой. Как обидно: стать плагиатом на саму себя. Зато те, в ток-шоу будут довольны. Чудовище сдохло.

Хотелось плакать. Могла ли она плакать?

В какую картину её превратил этот ублюдок? Из последних, или?.. Ро мучительно прищурилась. Отражение в стекле трудно было разобрать и с нормальным зрением, а так… смутный контур не походил ни на одну из работ. Она стояла на коленях, протянув руки, но… и руки, и ноги на месте, это точно. Разрезы… всё тело словно мерцало алыми разводами. Даже голова, с которой урод срезал волосы. Как это выглядело? Механически-ровно? Нежно, стараясь не порезать? Ро содрогнулась — оставшись неподвижной.

Осознание пришло внезапно. Не разводы. Буквы. Крупные печатные буквы по телу. Раны уже не кровоточили, и...

"...выше звёз... вознесу..."

Она никогда такого не рисовала. Даже близко.

“...зойду на высоты... подобен… севышней”.

В коридоре раздалась переливчатая трель. Ро попыталась повернуть голову, но двинулись лишь глаза. Шкаф, край двери, и всё. Из горла снова вырвалось сипение.

"Пожалуйста. Пусть это будет полиция. Они войдут, и... я могу жить? Даже так?"

Она ждала стука, грохота взламываемой панели, но вместо этого по квартире прокатился тонкий перезвон.

За её спиной к двери простучали механические лапы. Вразнобой, приволакивая.

Нет-нет-нет!

— Ро? Господи, ну и вонь. На две недели нельзя оставить.

Конечно, у Сашки был доступ. И, конечно, она не знала. Ро рванулась изо всех сил, словно тело можно шевельнуть просто усилием воли — но ладони всё так же о чём-то умоляли солнце.

Нет!

Она словно билась в клетке, стараясь выбраться, выломать прутья. Зря. От усилий становилось только хуже. Слабее. Сколько она потеряла крови? И Ро всё-таки чувствовала слёзы.

Голос Сашки, шаги, стук металла по паркету доносились словно через пелену. Смутно, расплывчато.

Почему так быстро темнеет?..

Сашка, беги. Прошу.

— О, привет, Авка. А Ро где?

Клетка захлопнулась.