За неделю

Он появился на пустой улице. Над головой бетонные скалы, лишайник, жгуты проводов толщиной в слоновью ногу. Ещё не вечер, но солнце не видно и темно словно ночью. Шаг в сторону от освещённой витринами улицы и будто проваливаешься в бездонный колодец. То ли тусклый месяц, то ли дальний фонарь отражается в луже, темень по углам. Шорохи в грудах мусора. Под ногами разбитый асфальт с торчащей арматурой — ломанный, вспученный буграми. Пахнет пролитым бензином, кошачьей мочой, недоеденной булочкой, сыростью и пластиком.

Озираясь, какой-то недомерок с длинными худющими руками колдует над замком роллета. Мгновение и его замечают через камеру. Вспышка света, гром железной двери напротив. Два почти квадратных мужчины налетают на недомерка. Удар впечатывает его голову в роллет, оставляя вмятину. Звякают выпавшие ключи и кусачки. Воришку запинывают ногами. Свет выхватывает его лицо — вытянутое, подростковое со свёрнутым носом.

–… вылупился? — оборачивается квадратный.

Его приятель бросает короткий взгляд — острый словно нож — и возвращается добивать. Бьёт он аккуратно и редко, вкладывая в удар вес тела. Недомерок чем-то напоминает змею — бескостный и извивается.

— На стрёме стоишь?

В драке не было смысла, но он был молод и ему хотелось проверить предел сил.

— Этот уже получил чуть больше, чем чрезмерно, — осклабился он. — А что там у вас спрятано? Стоит жизни?

Нормальный человек просто уйдёт, опустив глаза. Храбрец поднимет крик. Глупо! Никто не придёт на помощь.

Учитель бы не одобрил. Однажды они были на разведке в баре. Спартак показывал на красные лица посетителей, блестящие глаза и рассказывал о заколдованном круге. Колесе, из которого не вырваться.

— Ты обо мне шепчешься, педик? — какой-то тщедушный безумец ухватил учителя за рукав. — В морду хочешь?

— Нет, не о вас, — примирительно сказал Спартак. — Извините, если мы говорили слишком громко и вас потревожили. Давайте, я поставлю вам выпивку по вашему вкусу, и мы уйдём, если мешаем.

— Да ладно, что уж. Сидите, если нормальные.

Ему было стыдно:

— Ты же мог свернуть шею этому доходяге! А теперь он думает, что ты трус и слабак.

— Марат, какая мне разница, что он думает? Он тоже жертва колеса, только не осознаёт этого. Разве мы сюда пришли мериться силой? Какая нам от этого будет польза? Когда ты уже повзрослеешь?

— Он напал на вас!

— Да, и я могу его успокоить. Но что будет дальше? Нам придётся уйти. Или… он может удариться виском, затылком. Умереть. А у нас задание. Мы не имеем права самоутверждаться в драках с пьяницами.

И всё же учитель был не прав. Если безумец напал на заведомо превосходящих его в силе, то он точно не будет колебаться в схватке со слабым. Бешенную собаку следует пристрелить как можно раньше, пока она не перекусала всю улицу.

Теперь поднимается второй квадратный. Воришка уже не дёргается. Лежит смирно и, кажется, не дышит.

Их глаза снова встречаются.

— Беги! У тебя последний шанс, — кажется, говорит второй. На самом деле, он не разжимает губ.

Шаг навстречу. Марат знает, кто будет его соперником. Первый наскакивает, суматошно размахивая пудовыми кулаками. Марат пару раз уклоняется и срезает апперкотом. Забавно смотреть на разом изменившееся лицо, бессмысленное выражение. Крикун сползает, чиркая виском стену. Жить будет, но встанет нескоро.

Второй бьёт аккуратно, не раскрываясь. Хороший боксёр, вот только с практикой против слабаков. Марат вяжет ему руки, ставит примитивную подножку и ухитряется оказаться сверху. Кряк! Локоть боксёра вышел из сустава. До свадьбы заживёт. Короткий удар в партере, чтобы не отвлекал воплями.

Самое время посмотреть куда лез воришка. Марат сбрасывает перекушенный замок. Ящики — хлам от гаек до ржавой рулевой рейки. Кулёк с каким-то порошком. Однажды Спартак сделал химический анализ этой дряни. Бьёт по башке почище кулака боксёра. Марат не собирается калечить себе голову. Но для начала потребуется стартовый капитал. А как говорил учитель, он почти всегда добывается преступным путём.

Чудесный мир! За свои двадцать три ему никогда не было настолько свободно и хорошо. Он дышит полной грудью и впервые с рождения сам решает. Может, он поищет новых противников в баре? Вдруг ему повезёт найти того безумца? Или он встретит истинную любовь? Первый поцелуй, тепло объятий, учащённое сердцебиение…

Спартак посмотрел на циферблат. Осталось сто шестьдесят шесть часов. Он переоделся в бесформенное нечто, чтобы не выделяться из толпы и надел очки с жёлтыми стёклами. Ему не нравилось постоянно щуриться от бликов солнца и ярких огней. Он едва удержался от искушения взять машину. При здешнем трафике и невозможности припарковаться это было лишней потерей времени. Он любил водить. Пока руки касались баранки, у него оставалось только настоящее. Ни забот, ни хлопот, лишь сосредоточенность на движении. В «командировках» он иногда пользовался машинами, даже если в этом не было необходимости. Это была его очевидная слабость. Давно бы следовало повиниться товарищам и пройти курс коррекции.

Улицы — это реки. Станции метро чем-то напоминают дельты, настоящие экосистемы. Множество травоядных пролетариата, попрошайки, редкие хищники, обчищающие карманы на входах-выходах. Он мог бы переловить воришек за пару часов, но что это изменит? Тот, кто побогаче откупится, тот, кто победнее — на время исчезнет, освободив нишу для конкурентов. Хочешь изменить общество — меняй систему производства и распределения благ, а не гоняйся за карманниками.

Мириады людей-рыбок, снующих между скалами. Можно потратить годы, но так и не найти беглеца. А если он и не сбежал? Бедный мальчик заблудился и теперь кружит по знакомым местам. Совершенно чужой в этом городе, испуганный, потерянный. Бесконечно одинокий. Сто шестьдесят пять часов.

Его учитель, Мао, нашёл бы выход. Обратился бы с заявлением о краже или попыткой убийства. Пусть работают неторопливые местные органы. Но времени мало и слишком многому придётся найти объяснение. Спартак не Мао. Мао был лучшим, настоящим. Когда в бункер пришла беда, он запечатал за собой дверь и вручную перезапустил реактор.

Очередной вагон в метро, пересадка. Качка пола под ногами, словно они идут на высокой волне. Дребезжание динамика:

— Осторожно, двери открываются! Следующая станция…

Он выходит, делает круг. Живое море людей. Бесполезно надеяться на случайную встречу. Сто шестьдесят четыре часа.

— Чисто технически это возможно, — Два поддатых мужчины ухитрились рассесться так, что заняли всю лавочку. — Наша оборонная доктрина подразумевает возможность ядерной атаки при очевидной угрозе. Раз за разом они устраивают провокации на подстанциях.

— Там же не дураки сидят, — пожал плечами его приятель. — Договорятся. Бабки всё порешают.

— Может, и дураки, если думают, что порешают. Когда одна сторона постоянно очерчивает красные линии, над которыми уже весь мир смеётся, то рано или поздно может бахнуть.

— Давай лучше сами бахнем.

Снова вагон метро и очередная станция красной линии. Бессмысленно, Марат может быть, где угодно и он точно не потерявшийся щеночек. Спартак оказался плохим учителем. Он воспитал волка, а тот убежал в лес.

Сто шестьдесят три.

Он помнил их первую вылазку. У Марата светились глаза от счастья. Настоящее солнце, синее небо, живой воздух. Они немного послонялись по дворам и присоединились к компании разновозрастных подростков. Марат играл в полную силу. Надо было ещё тогда понять, что несмотря на вложенные знания и технологии, Марат оставался ребёнком. И ему хотелось бегать, прыгать, а не слушать лекции о способе производства и моральном кодексе. Мораль — это изобретение стариков, чтобы держать молодых в узде — и какой бы она не была необходимой, у юного организма свои потребности.

Дети боготворили Спартака, что здесь, что дома. Он отстоял на воротах и отбил большую часть мячей, показал правильный дриблинг, закинул в девятку. Для Спартака это были пустяки, а ребята считали его героем. Они помнили его по прежним вылазкам. Была надежда, что Марат покажется на площадке.

Мальчишки с восхищением смотрели на его мускулистые руки. Спартак не был качком — просто хорошо сложен и невероятно быстр для местных.

— Вам бы в сборную… Ух, сколько бы динаров заработали! — сказал мальчишка. Его звали Толстый.

Толстому приходилось за собой таскать свою сестрёнку Милу. Мила была «тайно» влюблена в Спартака и краснела при встрече. Спартаку было невыносимо больно.

— Человек не должен жить одними спортивными успехами. Это неправильно, да и в деньгах я не нуждаюсь. У нас дома такое общество, в котором все занимаются чем хочешь и ни в чём не нуждаются. Хочешь играть в футбол? Пожалуйста. Но не бесконечно. Ведь мячей ограниченное количество, как и полей, на всех не хватит. Представьте, если все захотят играть в футбол? А кто будет хлеб растить? Спорт — это только разминка.

— А если я хочу только на диване лежать и жрать от пуза?

— А ты пробовал? Если бы тебя как следует кормили, ты бы с этого дивана сам сбежал. И потребовал бы подходящей по нраву работы. Всё хорошо в меру. Есть время полежать на диване, хорошо поесть, поиграть в футбол и поработать. А не как у вас. Вот у тебя отец где?

— На работе.

— А мама?

— Тоже.

— И что, часто их видишь? То-то же. Сам себе предоставлен. Некогда им с тобой заниматься, за жизнь они борются. А в нашем обществе родители видят детей сколько захотят.

— А что это за общество?

— Коммунистическое. Это значит мы как одна большая община, племя. У нас общие средства производства. Всё вокруг общее и всё вокруг моё. Вот что такое коммунизм. В таком обществе не нужны ни заборы, ни охранники. Но сперва коммунизм надо заслужить. За него надо бороться. Мы его достигли, сможете и вы. Когда-нибудь. Надо только бороться и соответствовать.

Дети принимают на веру, когда доверяют. Но они же и самые беспощадные критики, если видят несоответствие. Жаль, что нельзя их забрать. Некстати, вспомнился давний спор с Мао. Учитель впервые рассказал ему о вылазках. У Спартака загорелись глаза:

— Так это выход! Вот, к примеру, есть понятие точки бифуркации. Надеюсь, я правильно понял. Это значит, что поток времени может разделиться после принятия важного решения. Допустим, решения Гитлера напасть на Польшу. Или речи Хрущёва на XX съезде, разрушившей единство социалистического мира. Если бы мы смогли вернуться до принятия решения….

Мао покачал головой:

— Тебе следует больше заниматься теорией. Ты по-прежнему остаёшься рабом идеи превосходства личности над обществом. Гитлер не принимал единоличных решений. Его слова и действия — это воля правящего класса и промышленников. Поэтому устранение Гитлера ничего бы не изменило. Вспомни, народовольцев. Они хотели победить царизм, а достигли только изменения цифры после имени очередного императора.

Спартак засмеялся.

— Ладно-ладно! Торжественно клянусь каждые три дня прочитывать по книге или хотя бы пытаться. Я просто хочу сказать, что почему мы не можем вернуться? Смерть Гитлера и Хрущёва ничего не дадут? Так почему не внедрить агентов и исподволь не поменять способ производства? Мы же можем… ну, не сейчас конкретно, а в принципе.

— Хорошо. Но против нас парадоксы. Допустим, мы нашли и ликвидировали точку бифуркации, отправившую прошлое по ошибочному пути. Если нет проблемы, то нет и сложившегося общества, нет поиска решений, а значит, некому отправиться в прошлое и исправить линию. Это заколдованный круг. Изменяя прошлое, мы ничего не можем изменить, потому что если мы действительно что-то изменили, то изменились и сами, а, значит, не делали вылазки и ничего не изменяли. Прошлое невозможно изменить. Мы вынуждены переживать его снова и снова. Мы можем изменить его только в своём восприятии. Более того, любая память — это литературное произведение, плод фантазии. Но это же другая тема. А пока, Спартак, на тебя жалуется учитель физкультуры. Мол, ты отлыниваешь и делаешь упражнения как можно быстрее…

Мао погиб, но его дело жило в учениках. А будет ли жить дело Спартака? Его лучший ученик сбежал.

— А вы Марата давно не видели? — спросил Спартак. — Помните, мы играли вместе.

— Нет, он к нам не заходит, — признался Толстый. — Но на улице о нём говорят. Будто бы он теперь главный. Большего я не знаю. Может, пацаны расскажут?

— Уже спрашивал…

— Мой папа видел драку. Говорят, победитель был похож на Марата. Только Марат как-то странно назвался.

— И как?

— Бонапартом. Никто о таком не слышал.

Один из революционных генералов, предавших республику и ставший императором. Шутка для своих. То ли намекает, что не вернётся, то ли потерял голову от самоуверенности. Мальчишка! Бедный одинокий ребёнок в большом городе.

— Здесь забит мой номер. Набери меня, если он появится.

— А ты ещё придёшь поиграть?

Спартак улыбнулся.

Сто сорок два часа.

Его наручное устройство плохо подходило к технологиям города, но он смог подключиться. С горем пополам Спартак запустил программку помощника, отслеживающего любую информацию о беглеце. Увидел следы закрытой анкеты на сайте знакомств. Молодой парень ищет друзей. Видимо, нашёл, раз закрыл. Отследил точки захода. Городское кафе. Теплее.

— Добрый день! Старший следователь Сергей Зубатов по делам несовершеннолетних, — представился Спартак и быстро протянул полуоткрытую корочку.

Отвалившийся подбородок официантки.

— Марина.

— Не волнуйтесь вы так, Марина! — улыбнулся Спартак и быстро скользнул глазами по стенам. Камеры. Две в зале, одна над кассой и на улице. — У нас поступил звонок, что в ваше заведение мог заходить преступник в розыске. Представляете, у самого два развода за плечами и долги по алиментам, а ещё и несовершеннолетних школьниц соблазняет.

— Давайте, я старшего позову, — предложила Марина.

Спартак мягко коснулся её запястья.

— Старший нам понадобится, если он действительно заходил. У вас же камеры есть? Можно посмотреть? Это пустая формальность, не займёт много времени?

— Конечно, я вас провожу. Только я не знаю пароль администратора.

— Это не беда. Вы же не думаете, что мы зря свой хлеб едим. Спасибо, Мариночка! Спасибо, что помогаете следствию.

Ему не составило труда подобрать пароль. Тем более, он был написан на приклеенном под монитор листочке. Марат действительно заходил в кафе. И, судя по всему, не один раз. Он быстро адаптировался. Сменил одежду, причёску. Стал более уверенным. И всё же он оставался ребёнком в теле взрослого. Его ещё можно было вернуть. Сто тридцать часов.

Порой Спартак задавал глупые вопросы. Мао никогда не сердился.

— Что думали динозавры за мгновение до падения метеорита?

— Во-первых, они не были разумными и не могли абстрагироваться. И, следовательно, среднестатистической мыслью, вероятнее всего, было что-то вроде «эта ветка кажется особенно питательной». Да и вымирание не происходило мгновенно, а растянулось на долгий срок.

Спартаку бы такое терпение. Он во всём уступал учителю и, тем не менее, занял его место. У Спартака было немало учеников, но самый любимый сбежал. Марат не оставил прощальной записки. Он ухитрился запомнить пароль и последовательность действий, после чего ушёл единственной дорогой, которую знал. Чем дольше мальчик находился в мире, тем сильнее реальность вымывала из него культуру. Бытие определяет сознание.

— Да, завтра заеду. Завтра, ладно, пока, связь плохая! — голос мимо проходящего мужчины. Точно такой же динозавр, тянущийся к своей последней ветке.

Мао был идеальным. Он знал ответы на все вопросы.

— А что бы вы делали за день до конца света? — спросил Спартак.

Учитель вздохнул.

— Что это ещё за конец света? Ты увлёкся мифологией?

— Ну… пусть будет до катастрофы.

— Работал бы.

Слова Мао не расходились с делом. Когда случилась беда, он просто вошёл и исправил. Буднично, без колебаний и лишних разговоров. Перезагрузил, а потом умер без мучений.

Разминулся с Маратом. Если бы Спартак не потерял время на взлом адреса в службе знакомств, он бы нашёл короткую заметку о клубе голых кулаков. Дерутся чемпионы смешанных стилей и любой зритель может бросить вызов.

Бонапарт вчера дрался, причём дважды за вечер. Спартак лично обучал его боевому самбо, но только у плохого учителя ученик дерётся за деньги. Сражаться можно только за правое дело. Какое правое дело может быть у мальчишки? Сто шестнадцать часов.

Город продолжал жить. По графику ходили автобусы и поезда в метро, машины заполоняли улицы. Множество людей — осмысленные и нет, глупые, умные, скучные, весёлые, яркие и серые. Вечное непрекращающееся броуновское движение. Спартак не любил город, но у него было мало открытых точек назначения. Он мечтал увидеть цветущие яблочные сады, неспешную речку с пляжем, сирень.

— А почему мы не можем выбирать любую дату? — как-то спросил Спартак. — Я ненавижу эти серые коробки! Стёкла, бетон, арматура. Разворошенный муравейник.

— Но это наше прошлое. И ты не имеешь право осуждать. Большинство из них жертвы. Думаешь, им нравится такая жизнь? Просыпаться до восхода солнца, весь день проводить в помещении и возвращаться в темноте? Два-три часа в дороге. Издержки концентрации.

— И всё же — почему не можем выбрать другую дату и место? Допустим, зелёные поля Йоркшира. Я хочу посмотреть на те холмы, о которых писал Джеймс Херриот.

Мао потрепал его волосы.

— Мне бы тоже хотелось на них посмотреть. Но, во-первых, у нас ограниченный допуск. Во-вторых, мы не можем рисковать. Да — парадокс путешественника в том, что он ни на что не влияет. Но — мы не можем рисковать, поэтому идём только в такие места, на которые не сможем повлиять при желании. И, в-третьих — неужели ты до сих пор думаешь, что мы развлекаемся?

Спартак не успел объяснить этого Марату. Теперь он вынужден просто ждать. Его программки рыскали в сети в поисках любого упоминания беглеца. Он записал время всех турниров, включая, не очень легальных. Ближайший через неделю. Слишком поздно для Марата. Сто часов.

Город бурлил. Пару раз он видел промчавшиеся с мигалками машины полиции. Сначала в одну сторону. Потом в другую. Шум в местных группах: — У меня парня задержали. Два часа просидел в отделении, пока не приехала мама с документами. Выпустили. Произвол!

— И у нас.

— И меня.

— Радуйся, что не посадили! Все не без греха. Прижали бы сильнее и раскололся. Наркоман, небось.

Обмен оскорблениями. Реклама чужих программ. Крупицы информации в спаме.

— Средь бела дня ограбили инкассаторов. Забрали оружие и недельную выручку. Просто вырубили голыми руками. Камера засняла момент нападения.

Ужасное разрешение, да ещё и пережатое видео. И всё же Спартак узнал мальчика. Широкие плечи, капюшон и маска. Вывернутая кисть инкассатора, колено в живот и голову. Добивание лежачего, чтобы не мешал. Простые механические движения. Ни эмоций, ни криков. Первый уже не двигался. Сотрясение и черепно-мозговая травма. Месяц реабилитации, которой у него не будет. Ребёнок, жена. Какая-то часть внутри Спартака ещё надеялась, что мальчик просто заигрался. Может, он собирает средства на революцию? Может, он просто хочет спасти этих людей?

Утром Спартак с грустью посмотрел новое видео об ученике. На огромной махине Марат наворачивал круги на ночной дороге, а потом умчался вдаль. Полуголая девица на пассажирском сидении. Одобрительные крики хозяина камеры. Пора открыть глаза. Марат не ощущал себя персонажем ни «Трудно быть богом», ни «Аэлиты». Он просто предатель. Не первый, но, увы, и не последний. Можно было возвращаться и приложить все усилия к новым ученикам. Предатель всё равно обречён. Но он не мог уйти. Не мог. Предательство должно быть наказано рукой закона, а не провидения. Восемьдесят шесть часов.

— Он приезжал, — голос Толстого в трубке. — Ещё здесь, но скоро уедет.

— Спасибо, я сейчас буду. Не говори обо мне. Пусть это будет сюрпризом. Мы давно не виделись.

— Давно? — ухмыльнулся Толстый. — Целую неделю?

Спартаку не требовалось оружие. Его голова и навыки куда опаснее любого оружия. Но сейчас бы не помешал пистолет и пара обойм.

Он взял машину в аренду и аккуратно подъехал на площадку. Марат уже уходил. Он был одет по местной моде — в нечто бесформенное и одновременно яркое-кричащее. Тёмные очки и цепь на шее. Татуировка на предплечье. То ли змей, то ли дракон.

Можно было разобраться на парковке, но Спартак не хотел пугать детей. Он тихо поехал за Маратом. Ему было интересно, как тот распорядился свободой. Свободой от долга перед человечеством, от морали. Ему было интересно зачем.

Марат снимал квартиру в муравейнике. Заставленные парковки и проезды обезличенными машинами под стать владельцам. Лифт. Марат запер за собой дверь, но Спартака это не остановило. Он даже не замедлился.

Почти пустая квартира. Собранные сумки и чемоданы. Техника. Автоматический пистолет рядом с ключами. Холодная ручка, пятнадцать патронов в обойме. Оружие профессионального убийцы.

Марат стоял на лоджии. Окна были открыты, он курил, ветер трепал края незастёгнутой рубашки.

— Зачем? — спросил Спартак.

Надо отдать ему должное, Марат даже не вздрогнул. Его глаза чуть сузились, заметив направленный ствол пистолета, и тут же вернулись в обратное состояние.

— Я хочу жить.

Спартак шагнул ближе.

— Кошечка тоже хочет жить. И крыса. Чем же ты отличаешься от животного?

— Зачем я вам? Я ничего не рассказал о нашем мире. Ничего. Ваша тайна умрёт вместе со мной.

— Она бы умерла и без моей помощи, — признался Спартак. — У тебя оставалось куда меньше времени, чем ты думал.

— Тогда зачем?

— Потому что предатель должен быть наказан волей закона, а не судьбы. Потому что ты — предатель. Думаешь, ты такой первый? Нет им числа. Но ты куда хуже. Они же — плоть от плоти своего времени, потерянные, несчастные. У тебя был опыт сорока тысяч лет! Ты знал, как поступать правильно.

— Я жил в клетке! Я страдал. О, не надо мне этих стариковских учений! Я не хочу больше глотать таблетки от стояка и жить в террариуме. Я хочу сам творить историю. Драться, бегать, стрелять, гонять по ночным улицам, любить. Я хочу строить свою империю. У меня есть знания и сила.

— Но у тебя совсем не осталось времени. Мне жаль. Мне действительно жаль, — пробормотал Спартак и прицелился. Он не колебался. Надо, значит, надо.

Марат извернулся и прыгнул в оконный проём. Чисто теоретически у него был небольшой шанс, но семнадцатый этаж есть семнадцатый этаж.

Спартак немного задержался в квартире. Он с горечью смотрел на расфасованные в пакетиках препараты, свёрнутые трубочкой деньги, маленькие весы, россыпь телефонных карт и презервативы.

Спартак поехал к детям. У него оставалось немного времени. Когда ему было плохо, он всегда возвращался к детям. Толстый ухитрился запулить мячик под колесо грузовика, где его и разорвало. Поэтому Спартак сходил в магазин и принёс новый. Они немного поиграли, но время было позднее, а он не хотел задерживать детей.

Уже включили фонари и стрекотали чудом выжившие в большом городе сверчки. Толстого и Милу позвала мама. Напоследок, девочка обернулась и ухватилась за его руку:

— А коммунизм наступит?

У неё были широко раскрытые зелёные глазки и ровный лобик.

Он вспомнил бесконечное завывание ветра за толстым стеклом иллюминатора, похожее на тот звук, когда подносишь трубу к уху. Пустыню без единой травинки, выжженную, просмоленную, спёкшеюся стеклом. Ломанную-переломанную землю. И ничего, кроме ветра. Те, кто развязал войну, просто сбежали. Мао считал, что они спрятались в прошлом, уничтожив коды доступа. Товарищи находили данные в системе о запусках ковчегов на орбиту. Соседи якобы засекли радиоволну старого мира с южного полюса. Людей просто бросили. Но они выжили.

— Наступит, — сказал Спартак. — Обязательно наступит.

Десять часов.