Батарейка

Маленький человечек шёл по кругу, толкая пластину, что упиралась ему в грудь. Он смотрел под ноги и шагал, заставляя работать механизм, который был много выше и шире него. Раздражённо скрипело что-то справа, иногда постукивая: гигантская машина к вечеру уставала и шумела всё больше, образовывались новые трещины. Человечек часто рассматривал их. Они были одинаковы, начинались слева, у самой стены, а кончались почти у центра. Трудяга нарочно их перешагивал, ведь не мог бросить свой пост, и потому старался не падать. Человечек шаркал и считал круги, боясь сбиться и начиная счёт заново каждое утро.

Он вглядывался в бесконечно тёмный пол комнаты, когда ногой коснулся чего-то твёрдого, нечаянно пнул это и вздрогнул, услышав глухой звук. Затем, с опаской дойдя до камня вновь, ударил его и пошёл дальше. На следующем круге, в этом месте человечек поднял слегка голову, чтобы найти свою игрушку, чуть сдвинулся, но не достал, осмелившись попробовать снова в другой день. Он стукнул ещё раз, отдав пас стене. Потом старался не терять мячик из вида, редко касался его, но порой закидывал в такие места, из которых не мог достать несколько кругов. Также он придумывал трюки, а когда достаточно осмелел, воплотил их в жизнь. Мог подбрасывать камешек одной ногой, шагать и ловить второй, но достигнув определённого мастерства, заскучал. В поисках нового занятия он рассматривал стены и изучал механизм, не смея до него дотронуться.

Стены этой комнаты были сделаны из пластика, а шестерни в центре из металла, под потолком едва был заметен небольшой люк, и ничего другого человечек не видел, новую игрушку он не нашёл, а старая надоела. Работая, человечек начал прислушиваться. Тишина сменялась лязгом, другой, почти мертвенной тишиной и влекущими разговорами. Голосов было двое: размеренный приятный женский и задорный, почти не затихавший, мужской. Они говорили много и часто, наслаждаясь обществом друг друга, моля само Время смилостивиться и остановиться, подарив им хотя бы пару лишних минут. Они смеялись, вспоминая как познакомились, удивлялись витиеватой судьбе, которая их свела, и, казалось, каждый час клялись в любви. Маленький человечек чесал затылок, хмурился, растерянно выдыхал да шёл себе дальше, когда слышал очередное «я тебя люблю».

Одним днём голоса долго смеялись, человечек тогда особенно прислушивался к их разговорам. Идти было сложно, колени скрипели, но он от чего-то не мог прекратить и встал, лишь когда голоса затихли. Он вскинул кверху голову, и глаза сами нашли люк. Человечек нахмурился, отвернулся, поднял ногу, поставил её, поднял вторую. И остановился вновь. Мозоли на руках ныли, пластина впереди напоминала о долге, а глаза не могли отпустить ту таинственную дверь. Человечек тяжело выдохнул, отдёрнул руки, взглянул на них, перевёл взгляд на пол и замер. Затем он медленно повернулся в сторону люка и осторожно сделал шаг, подождал, но ничего не происходило. Механизм не скрипел, шестерни не вращались. Человечек медленно и тихо, почти что на цыпочках приблизился к заветной части стены и осмотрел её. Ему едва хватало роста, чтобы коснуться дверцы. Он протянул руку, смотря на неё исподлобья, но, дотронувшись, быстро отдёрнул, словно обжёгся. Осмотрев ладонь, подпрыгнул, ударив кулаком дверцу. Она была совсем лёгкой, заскрипела, зашатавшись. Человечек присел на корточки, закрыл глаза и зажал руками уши. Когда затихло, он выпрямился и подбежал к своей пластине, положил на неё руки, сделал несколько лишних кругов и вернулся к привычному темпу.

В следующий раз человечек снова дождался тишины и подошёл к люку. Оглядевшись подпрыгнул, оттолкнув дверцу, зацепился руками и подтянулся, выглянув наружу. Было темно, но светлее, чем внутри. Тьма боялась белого кругляшика в окне напротив, и все страхи человечка разбились, когда он увидел свет.

Эта комната была гигантской, её стены не были сделаны из пластика, а в середине не стоял механизм. На деревянной кровати под окном спали двое, укрывшись одним одеялом. Оба улыбались и смешно посапывали. Человечек тоже улыбнулся и посмотрел вниз. Он выглядывал из часов, чуть выше их середины. Одна стрелка, потолще и покороче, была направлена налево, а вторая вниз. Он хотел спуститься, но большой человек, один из голосов, проснулся, сев на кровати, и взглянул на часы. Маленький человечек всунул голову обратно и, спрыгнув, побежал к пластине. Он знал, что ещё вернётся туда, но пока должен был работать.

В следующую ночь человечек, когда понял, что снова ничего не слышит, остановился, взглянул на люк и улыбнулся, лукаво прищурясь. Затем он опустил пластину, отошёл от неё, покрутил головой, пошагал из стороны в сторону, сделав вид, будто ничего не замышляет, и подбежал к люку. Подпрыгнул, зацепился руками и подтянулся, как вчера. Но в эту ночь он высунулся целиком, сев на основание стрелок.

Облака... Они ещё вчера привлекли его внимание. Они, как он, бежали, и человечек готов был поклясться, что они тоже трудились, ходя по кругу, приносили пользу обществу. Как можно жить иначе! Все должны приносить пользу и иногда позволять себе думать об этом.

Через пару дней, опять дождавшись ночи, он подошёл к люку, вылез и сел на прежнее место. Он болтал ногами, шатаясь из стороны в сторону, и смотрел в окно. Снаружи мир был страшнее, но намного красивее. Здесь были люди — маленький человечек думал, что и ему найдётся место в большом мире. Он похож на прочих людей: у него есть работа, две ноги и две руки, голова, в которой ютятся мысли. Человечек бы обошёл весь мир, чтобы найти своё предназначение в нём! Сколько, интересно, таких гигантских комнат поместилось бы во вселенной? Не менее трёх, наверное. Он долго бродил бы, принося пользу.

Его размышления были прерваны: молодой человек проснулся, повернул голову к девушке, улыбнулся, поднялся на локте, растрепал рукой волосы любимой, и ушёл. Его слова «я тебя люблю» догоняли убегающего человечка. Снова было нужно работать, и человечек не собирался откладывать дела.

Весь следующий день он слушал шорох своей одежды и скрип надрывающегося механизма. Переставлять ноги раз за разом было всё сложнее. Тело отказывалось слушаться, и человечек смотрел на потолок да вспоминал облака, пытаясь справиться с этим. Вдалеке что-то стукнуло, и вскоре он услышал голоса в большой комнате.

— И наконец-то мы дома! Как день, дорогая? Я очень устал.

— Тоже устала, Ром. В конце месяца работы много, как всегда, а сегодня даже подташнивало, — Девушка отвела взгляд от любимого.

— Ляжешь спать раньше? Я помою посуду, не волнуйся.

— И пыль протрёшь? — Улыбнулась девушка.

— Протру, Юль. — Рома заметно приуныл и полушёпотом добавил, — Я всегда буду рядом. Обещаю.

Человечек грезил о ночи: в это время суток он чувствовал себя увереннее, мог любоваться шелестом тёмных листьев, надеясь, что когда-нибудь сорвёт один и обещать, что найдёт свою Юлю. Он двигал стрелки, чтобы они показывали полседьмого, спускался по ним, сидел на краю часов, совсем не боясь упасть, шатался из стороны в сторону, болтал ногами и вспоминал разговоры больших людей:

«Интересно, как это, любить? Может, я люблю? Если нет, то обязательно нужно что-нибудь полюбить! — Он ударил себя рукой по лбу, — Я же люблю свою работу! Наверное, любить несколько вещей очень трудно... — Человечек приуныл, опустил взгляд на руки, покрутил их и пощупал ноги. — Я... Мне точно нравится сидеть здесь и говорить с облаками. Даже уходить не хочется. Здесь и телу, как будто, лучше. А внутри я... Это они называют усталостью?»

Он посмотрел на спящих, улыбнулся и залез обратно, вернув стрелки на нужные места, но не спешил толкать пластину, а сел под люком, спиной касаясь стены, обнял ноги, лбом уперевшись в колени. Человечек иногда поднимал глаза, проходился ими по механизму, особенно задержавшись у пластины на месте, в котором её обычно держал. Он громко выдохнул, встал и медленно подошёл к ней. Работа не ждёт.

— Они друг друга любят, по ним это сразу видно. — рассуждал он, привычно сидя на часах. — Всё любят: ноги, руки, волосы, имена. Имя... Таинственный набор звуков. Зачем людям имена? У меня никогда не было имени, я ведь не умер... Традиция, что ли, такая. А ведь их имена красивые. Юля и Рома! А как бы меня назвали, будь я большим человеком? Я был бы Юлей или Ромой? Наверное их имена мне не подходят. — он немного помолчал, повернулся к часам, хитро посмотрев на механизм, и дальше глядел на облака. — Какие ещё существуют имена у больших людей? Ирек? Я ведь и вправду не знаю больше имён... Но они есть у всех больших людей.

Человечек встал, сходил направо, вернулся, пошагал налево, повторил и придумал. Он уселся на прежнее место и продолжил.

— Я буду звать себя Урри! И другие пусть тоже меня так зовут!

Урри погрустнел, взглянул на больших людей, на облака и посмотрел вниз. Здесь было намного выше, чем у него в комнате под потолком. Но, если бы он смог спуститься, точно бы больше не скучал, пробежал по полу до кровати, посмотрев, что за ней, поднялся на подоконник и говорил, долго говорил с облаками. Сейчас, увы, им его не услышать: он так далеко. А как хотелось бы, как было бы славно!

Урри встал и потянулся, улыбнулся, вспомнив новое имя. Довольный своей выдумкой, он полез по стрелкам вверх, но в середине пути остановился, взглянув напоследок вниз.

— Когда-нибудь я туда спрыгну! — обещал он себе, — Я стану первым часовым человечком, побывавшим в большом мире. Я, Урри, найду себе друзей!

Он больше не оборачивался, а стоя у пластины, наверное, с неделю не уставал. Человечек шагал, насвистывая себе под нос задорные мелодии и пританцовывая под них, а когда запомнил несколько мотивов любимых песен Юли, запел и их. Он надеялся, что Юля станет его первым другом, что покорит её своим пением, удивит тем, что они любят одни и те же песни. Урри однажды услышал странный голос из большой спальни. Тот был до смерти знакомым, но какие-то его черты не могли оставить его равнодушным. Был день, но Урри выбрался из часов, правда, оглядываясь чаще, чем обычно. Яркий свет заливал всю комнату, стены дышали, а Рома травил анекдоты, рассказывал по ролям смешные истории.

— Вы, сударь, — начинал Рома, назидательно вскидывая указательный палец кверху и делая невообразимо надменный взгляд, — Совершенно неправы! Хотел бы я вам наглядно показать, как надо было выкручиваться из этой ситуации, да вот незадача: потерял демонстрационный столик. Может вы его видели?

Когда Рома играл, он переставал тараторить, вживался в роль так, что не был похож сам на себя. Но Урри не мог смеяться над этим: Рома выглядел скорее отвратительно, чем смешно. Но Юля! Такой прелестной он её ещё не видел. Когда Юля очередной раз заливалась безудержным смехом, на щёчке появлялась милая ямочка. Она вся тряслась, а солнечные лучи, пробиваясь сквозь стёкла, отблесками танцевали на светлых волосах, превращая их в золото. Глаза девушки, наполненные слезами, отдавали перламутром. Она сворачивалась в клубок, гладила живот и жестами просила Рому дать её передышку: так ведь и умереть недолго!

— Она светится, — зачарованно говорил Урри, — Я чувствую её тепло... Она звезда — ей не место среди людей, она должна быть на небе! Ты упала с неба? Скажи, Юля, твоё имя подделка как и моё?

Урри немного помолчал, подумал, уставившись в пол. Потом снова смог смотреть на Юлю.

— Я обязательно верну тебя на небо, обещаю, нет... Клянусь! — Урри снова помолчал, осмотревшись и взглянув на себя, пощупав свои руки и ноги, грудь.

— Пока не могу, — говорил он с горечью, — Но доставлю. Позволь пока развлекать тебя анекдотами и песнями?

Но Юля не отвечала. Она не слышала маленького человечка. Девушка переводила дыхание, а Рома уже переходил ко второму акту своего выступления, свистом подавая театральные звонки. Урри забирался по стрелкам домой: хотел поскорее заняться сочинительством.

Первый анекдот он придумал быстро и раз за разом повторял, смеясь.

«В дверь постучали: «Тук-тук». «Опечатка», — подумал часовой человечек»

Но вот остальные... С ними было сложнее, и он решил вернуться к ним позже. Урри ведь ещё не скоро спустится: не может оставить механизм без присмотра, стоит найти помощника, прибраться. А ещё разобраться в большом мире перед побегом. Нет, конечно, Юля расскажет ему всё, что будет нужно, но вернуть девушку на небо он должен сам. Иначе, что из него за рыцарь?

Мысли о переезде поглотили его, а неизвестность напугала, заставив вспомнить о прошлом и об обязанностях. Он любил прятаться от них снаружи, привычно подслушивая чужие разговоры.

Рома не любил тишину, он говорил много, никогда не повторяясь. Трещал обо всём на свете. Из его монологов Урри узнал, что рисунки носов кошек уникальны, как отпечатки человеческих пальцев; что люди пьют больше чёрного чая, чем любого другого; что у медуз нет мозгов и кровеносных сосудов; что температура молнии в пять раз больше температуры поверхности Солнца; что только загадочная колибри умеет летать задом наперёд. А Юля могла заставить его замолчать: она любила аудиокниги, и Рома с уважением относился к её интересам, слушал вместе с ней. Или, например, один раз Юля долго молчала, отводила взгляд, часто дышала и совсем не смеялась.

А потом, улыбнувшись, сказала:

— Рома, стой. Подожди, пожалуйста. Я беременна.

Урри не знал ещё, что это значит, но подумал что-то нехорошее, ведь, когда вылез, увидел, как Рома изменился в лице, задышал так же часто, как и Юля, схватился за голову и впервые за вечер замолчал. С его глаз одна за другой скатывались бусинки, а Юля, замерев, выжидающе смотрела на него. Кажется, нехорошие мысли заползали ей в голову: слёзы появлялись и на её глазах. Урри захотелось быть внизу с ней, утешить, рассказать анекдот.

Но вместо него говорил Рома:

— Я... Я правда не знаю, что тебе сказать, — начал он, — Я не считаю, что мы готовы к ребёнку, но я... Мне нужно время.

Он ушёл, в прихожей накинув ветровку. Хлопнула входная дверь.

Юля ещё какое-то время смотрела в его сторону, будто могла видеть через стены. Потом взглянула на живот, погладила его, на минуту перестав плакать, но слёзы не отпускали её, и она зарыдала в голос. Ей не хватало воздуха, она подошла к окну, но, не открыв его, отбежала, сев на полу. Девушка обнимала колени, тяжело дыша.

Урри не мог на неё смотреть. Он должен был помочь, успокоить, но, когда хотел было спрыгнуть, не смог и пальцем шевельнуть. Урри смотрел вниз, ему казалось, что он намного выше, чем есть на самом деле. Упасть с такой высоты не то же самое, что и упасть с потолка комнаты. Он пошатнулся и спрятался за стрелками. Урри присел на корточки, правой рукой схватился за горло, а левой упёрся в стену. Гул давил на уши, на глазах появлялась пелена, и вскоре он уже ничего не видел. Руки дрожали, а вдыхать стало сложнее. Тело не слушалось, Урри мог лишь думать.

«Что это? Что происходит со мной? Это люди называют смертью? Я уже умер или скоро умру? Я ничего после себя не оставил... Юля будет смотреть на часы и видеть бездушную, бесполезную оболочку, когда-то бывшую её принцем»

Капелька потекла по его щеке. Урри услышал, как она приземлилась. Звук был странно знакомым, но сменился прежним шумом. Урри выдохнул и услышал, как упала вторая слеза. Одна за одной они текли по его лицу, он вытирал их, не мог успокоиться и плакал. Он лёг, свернувшись клубочком, и, вздрагивая, тихо всхлипывал.

«Ничтожное, отвратительное существо! До чего ты себя довёл? Я обещал помочь любимой и испугался сделать первый шаг. Какой я после этого Урри? В следующий раз я должен прыгнуть. Маленький, никчёмный человечек»

Мысли плетью хлестали его, заставив подняться и идти. Руки дрожали, но он смог забраться внутрь. Растянувшись звездой по полу, он смотрел в потолок и вспоминал облака, фантазируя, что бы они сказали о нём. Наверное, уже ходят сплетни о плаксивом человечке, в страхе чуть не забывшем самого себя.

«Себя... Что значит это слово? — рассуждал он, — Кто я?»

Урри приподнялся, повернулся лицом к стене, собрал ноги, и провёл пальцем по пластику, будто хотел что-то написать.

— Я не знаю, как и когда здесь оказался. — Урри говорил тихо, — Сколько себя помню, толкал пластину, чтобы ходили часы. Не было никаких мыслей, чувств, эмоций, из которых я сейчас состою. Лишь работая, я коротал свои дни. А когда появился страх, меня будто водой обдали. Человечек проснулся!

Урри усмехнулся и почесал голову, взъерошив волосы.

— Надеюсь, я не человечек, хотя пока так и кажется.

Глубоко вдохнув и выдохнув, Урри встал и огляделся. В темноте он видел хуже, после путешествия наружу, хотя его глаза были те же. Но ему было необходимо совершать свои вылазки, пусть он искал пластину на ощупь.

— Откуда я? Кто меня создал? Я не мог создать себя сам: слишком хитра работа.

Урри подбежал к механизму.

— Не зря ты стоишь здесь всё это время! Скажи, ты ли мой Создатель?

Урри упал на колени.

— Всё, что со мной происходит, всё, что я чувствую, все мои страдания — твой замысел! Тебе нравится следить за мной или я нужен тебе?

Урри слизнул с губ последние слёзы, почувствовав вкус соли, и взглядом зацепился за пластину.

— Я пришёл сюда, чтоб ходить дальше ради тебя.

Человечек поднялся и принялся за работу. Давно так долго ни скрипели шестерни в тех часах, ни болели мозоли, ни зудело нестерпимое желание выбраться отсюда. Разучился он работать, став Урри. Полюбил болтать ногами, сидя на краю. Привык подслушивать чужие разговоры и подсматривать чужие ссоры, не имев возможности обсудить с кем-то последние сплетни.

— А ведь здорово было бы, наверное, если б за мной бегал братик или сестрёнка. Они бы подросли, по хозяйству помогали... Я мог бы оставить механизм на них, уходя наружу.

Урри повернулся к люку.

— Сколько дней я уже работаю? Неделю? Месяц? Думаю, я заслужил отдых.

Урри смело отошёл от пластины и выбрался из люка. Этих движений тело не могло забыть!

Был день. Рома собирал маленькую кроватку. Ещё в день ссоры большой человек понял свою ошибку, вернулся с букетом, встал на колено и опять поклялся быть всегда рядом. Юля снова плакала, но в этот раз, кажется, от радости.

Большие люди ждали кого-то третьего, небольшого, но такого же важного, как и они; готовились отдать себя, будто к этому шли всю жизнь. Урри не мог понять их, но знал, что Юля — богиня их мира, раз может создать что-то хитро устроенное, выполнив свою задачу.

— Она истинный Бог. Не ради механизма я тружусь, ради неё. Она мой Создатель, мой смысл, моё счастье и мой мир. Зачем мне служить бездушной молчаливой шестерёнке, когда я должен спасти принцессу? Механизм лишь издевается надо мной, пытается направить по ложному пути. Я не должен поддаваться! Он демон, дьявол, он неправ! Я остаюсь здесь.

Урри уселся на краю и больше не вставал. Ему больше ничего не мешало делать то, что он хотел, думать, о чём он хотел, и столько, сколько он хотел.

Живот у Юли рос, скоро должен был родиться ребёнок.

Урри часто говорил сам с собой об этом.

— Подобно тому, как из ниоткуда появляются дети при рождении, умирают люди, уходя в никуда после наступления смерти. Я боюсь смерти, потому что она непонятна. Но Юля не боится родов, она Бог, она всё знает. Когда-то и я был создан, чтобы служить ей. Я не был умён: видимо такой я был ей нужен. Но Юля бы обрадовалась, когда узнала, что я вырос таким смышлёным, храбрым, осознанным. Она бы долго говорила обо мне с Ромой, а потом и с новым ребёнком, ставя меня в пример. Она будет счастлива, когда я наконец спущусь отсюда. Я стану по-настоящему взрослым.

Урри перестал болтать ногами.

— Но почему я не могу перестать думать о смерти? Почему моя жизнь стремиться к ней? Я смогу чувствовать после смерти? Мыслить, надеяться, переживать, шутить и смеяться, огорчаться и плакать... Смогу ли я жить и жив ли сейчас? Может, я мёртв и чувства были подарены мне смертью? Останусь ли я свободным? Буду ли видеть Юлю? Я боюсь, мне очень-очень страшно.

Подняв ноги, Урри обнял колени.

— Я вспоминаю себя прошлого, и меня тошнит, когда я думаю о том страхе, что испытывал ежедневно. Я боялся на шаг отклониться от маршрута! Я не мог понять, что рассматриваю одну и ту же трещину, считал, что каждый день появляются новые. Я был смешон, я ненавижу себя прошлого так же сильно, как и механизм, для которого был таким.

Стоны боли прервали самобичевание. Юля, гладя живот, пыталась встать. Рома нервно кусал губы: скоро он станет отцом. Он старался быть полезным, но считал, что его роль недостаточна.

Через пару минут, когда положит в сумку последние нужные вещи, когда поможет любимой одеться, они поедут в больницу.

Урри вскочил, метался из стороны в сторону, схватясь за голову.

— Нельзя же сидеть сложа руки! Надо что-то делать. Но что? Спуститься, спрыгнуть. Да! Я обещал, я клялся, я смогу! Здесь я ей бесполезен, я должен быть внизу. Тогда на счёт три? Как там было? «В дверь постучали: «Тук-тук». «Опечатка», — подумал часовой человечек» Неплохо, но, наверное, стоит попробовать с акцентом на слове «часовой». Будет звучать лучше, я уверен!

Урри повторил анекдот.

— Я готов. Точно готов. Раз...

Урри глубоко вдохнул.

— Два...

Человечек замер.

— Два с половиной...

Урри выдохнул.

— Три!

Урри спрыгнул, закрыв глаза.

Когда Юля, Рома и Саша вернулись через несколько дней домой, Юля взглянула на часы в спальне и заметив, что они не ходят, попросила Рому заменить батарейки. Тем же вечером маленький человечек в часах пошёл, толкая пластину, что упиралась ему в грудь.