С моста через время

Со стороны Китай-города под стук топоров наново отстраиваемого Заречья шёл опричник лет тридцати, из новых, видно. Статный и высокий, он шёл красуясь. По боку хлопала сабля с резным, в форме пёсьей морды, навершием. Полы небрежно подпоясанного чёрного кафтана развевались; у ворота, под горлом, виднелась пёстро расшитая рубаха, а поверх неё — большой серебряный крест, должно быть, золотников в сорок.

Из-под сдвинутой на брови и лихо заломленной шапки с соболиным околышем зелёные глаза смотрели дерзко и весело. От этого взгляда мамки на противоположную часть улицы уводили девиц, которые нет-нет да и посматривали на завидного жениха. А тот только усмехался в пшеничные усы.

Направлялся он от Яузских ворот, на плече нёс длинный и заметно тяжёлый свёрток — в холстине, перетянутой бечевой.

Где-то в толпе позади следовал за ним монастырский служка. Неприметный, в ветхой замызганной рясе, толстенький и невысокий, с клочками волос на небритом лице. Часто останавливался, уступал дорогу конным и благородным пешим, отходил к заборам и крестился, задерживая запястье у губ.

Миновав ворота, опричник поднялся на свежие насыпи вала, окликнул крестьян во рву, мол, не ленись, и махнул рукой вдаль, где с двумя взнузданными лошадьми стоял, видимо, его челядин. Служка ускорил шаг, засеменил, подобрав рясу, чтобы догнать вышедшего на коломенский тракт опричника.

­— Оператор, «пузырь»! ­— тихо и отрывисто скомандовал служка в запястье.

Из-под скуфьи прошелестело:

— В периметре лока́лы.

Опричник, готовясь сесть в седло, снял с плеча на руки свёрток.

— Плевать! «Пузырь», немедленно! — зло прошептал служка.

И тут же их обоих, а ещё нескольких богомолок да мельтешащего между ними тощего пегого пса накрыла полусфера, за пределом которой время почти остановилось. Внутри же оно сохранило привычный бег.

Опричник обернулся, бросил свёрток и схватился за саблю, потащил её из дорогих касимовских ножен. Сурово глянул на тех, вместе с кем его прихватили чародейским сачком. Богомолки, а следом и монастырский служка, приметив, как мир вокруг них замер, как застыли в полёте птицы, как солнечный свет померк, точно их тонким слоем укрыло молочной рекой, а там, за границей, в киселе застыл православный мир, заозирались и принялись истово креститься.

Одна из богомолок упала на колени. Худой пёс, шкура да кости, чувствуя общее смятении, прижал уши и заскулил. А монастырский служка закрутился на месте, потом, громко призывая Богородицу, рванулся, с криком побежал, но налетел на невидимую преграду и упал, раскинув руки, на спину. Застыл. Не задорно уже, но зло опричник зыркнул на богомолок, обнажил саблю и, повернув к ним навершием, нажал большим пальцем на рукоять. И оттуда туманным раструбом рванула вязкая пелена. Богомолки за пару секунд замерли, словно мушки, попавшие в вишнёвую смолу.

Опричник отбросил саблю, сорвал кушак, распахнул полы кафтана и достал небольшую шкатулку. Присел, поставил на землю и, откинув крышку с экранчиком, на котором загорелись нули, стал вводить какие-то цифры. И тут же незаметно поднявшийся от притворного обморока служка налетел со спины, ударил в шею, сбил с ног.

— Не двигаться! — в полный голос приказал он. — Именем…

Тот, кто носил богатое облачение опричника, не желая сдаваться, перекатился и схватил саблю. Махнул клинком перед собой, потом привстал на колено и попытался достать уколом. Раз — прямо в ноги, другой — справа в бок, третий — в шею. С неугадываемым ранее проворством служка уклонился трижды, уклонился легко, как канатоходец, отступив назад, следом бросив корпус вправо, а в довершение — крутанув сальто назад. Только скуфья слетела с головы. Сабля обернулась пёсьей мордой к нему, и опять чернокафтанник надавил большим пальцем на рукоять. Служка со стремительностью, которая никак не вязалась с короткими ногами и согбенной фигурой, размытым силуэтом скользнул в сторону, двигаясь быстрее, чем взгляд опричника мог отследить, увернулся от разряда замедлителя. Метнулся к коробочке, нажал отмену и встал перед противником. Стоял неподвижно, пока до того доходило, что он попался. Служка дождался, когда красивые черты тронет изумление, а потом скривился и без замаха мощно ударил кулаком в нос. Опричник потерял сознание и, словно упав в желе, стал плавно оседать.

Тощий пегий пёс, которому достался последний заряд замедлителя, медленно высовывал язык, чтобы нервно облизнуться.

— Забирайте нас, — проговорил служка в запястье и стал подбирать с земли оружие и вещи, а также коробочку компактного устройства межвременного перемещения.

После санобработки задержанного перенесли в просторный кабинет, на двери которого висела табличка «Начальник оперативного отдела по Восточной Европе Нового времени Шандор Ратах». Пока лжеопричиник «оттаивал», валяясь в наручниках на диване из рыжей антикожи, служка успел принять душ, побриться и переодеться. И теперь хозяин кабинета в белой сорочке, чёрных брюках и удобных форменных ботинках шагами мерил вдоль стола паркет просторного кабинета без окон. Шагами не забитого, согнутого в вечном поклоне престолоподносчика. Мерил резкими шагами шарканя[1].

Остановился у стены за столом, под картиной, на которой секундная, минутная и часовая стрелка, сорвавшись с крепления, улетали от центра циферблата. Понюхал запястье и скривился:

— Каждый раз такая вонь. Ненавижу санобработку!

Подошёл к дивану, сначала постучал тыльной стороной ладони по щекам, а потом, не дождавшись пробуждения, залепил звонкую оплеуху.

Задержанный очнулся, затравленно оглянулся по сторонам. Магнитные браслеты, которые не свести вместе и не развести больше чем на четверть метра, стягивали запястья. Утёр засохшую юшку из разбитого носа и хрипло затараторил:

— О чюдо прелукавое, чародейское. Призываю в помощь херувимскаго Владыки Матерь, надежду мою и заступницу Владычицу Богородицу, и всех святых, избранных Божиих[2]… — Опустился на колени и стал двоеперстно креститься, подтягивая правой рукой за браслет левую.

«Служка-чародей» покивал, демонстративно накинул фиолетовый китель с большой золочённой стрелкой на плечевом шевроне и ухмыльнулся:

— Давай, поганец, давай, придуривайся.

— Кусательные словесы! Что провиниши пред тобою и чем прогневаша тя христианстии предстатель? — Он поцеловал крест.

— Зовут как?

— Всем ведома, Ондрей Фёдоров, сын Нагово. С Лучаны. — «Опричник» поднялся с колен и горделиво повторил: — Ондрей Фёдоров, сын Нагово. Жилец бо служилец великого государя царя и великого князя Иоанна Васильевича всеа Руси.

— По-хорошему будешь разговаривать?

— Не разумееша тя. Надобно скорейши во своя возвратитися.

Начальник подшагнул и рантом ботинка ударил по щиколотке задержанного. Тот со стоном упал на диван.

— Коего зла и гонениа от тебе претерпех. Про что побил? А что провинили пред тобою?

— Царевича ножом пырнул, — ухмыльнулся начальник.

— Ты лжеши, сия несть было! — Он сощурил глаза. — А-а-а, познах. Христос мой, седяй на престоле херувимсте одесную силы величествиа в превысоких — судитель межу тобою и мною, Его волей возвратистеся…

­— Фамилия и имя, год рождения, год последнего пребывания?

Задержанный уставился себе под ноги.

— Ну? Что молчишь?

— Горестию душа моя объята.

— Хватит ваньку валять.

— Ну, хватит так хватит. — Задержанный осклабился и откинулся на спинку дивана. — Надеюсь, вам понравилось моё небольшое представление.

— Очень. Аж ладошки от аплодисментов зудят. Фамилия и имя, год рождения, год последнего пребывания?

— Никитский Платон Александрович. А я с кем имею дело?

— Шандор Ратах, начальник оперотдела по Восточной Европе Нового времени. Год рождения, год последнего пребывания?

— Год последнего пребывания — 2332-й. Год рождения — 2278-й.

— М-м-м, да ты мне в деды годишься. Род занятий?

Никитский пожал плечами, мол, сами прекрасно понимаете:

— А как вы меня вычислили?

— Любопытно?

— Ага.

— Позёрство твой порок. Времяходец должен быть незаметным, даже –отталкивающим. Чтобы не смотрели на тебя, а отворачивались.

— Не, в золотари не хочу.

— Почему сразу золотарём? Можно нищим. Или прокажённым. А лучше юродивым нищим прокажённым.

— Нет уж, спасибо. И всё-таки, как?

— Задача Гиерона. Мудрые были люди, кто при открытии межвременных каналов первым делом сняли мерки с истории: сделали контрольные размерные характеристики всех доступных объектов материальной культуры. И разместили эталон в надёжном месте. Чтоб потом периодически сверять с актуальным состоянием. Мало ли что изменилось. Так что, когда ты себе кафтан аутентичный раздобыл, это довольно быстро заметили. А кафтан, он на определённую эпоху указывает.

— Понятно.

— Кстати, ваш брат уже замучил. В музеях при инвентаризациях то и дело находят дубликаты. Проводят датирование — выясняется, что вещь древняя. Скажем, по древку метод дендрохронологии применяют — не сходится. Явный новодел. А оригиналы в частных коллекциях. За крупные суммы такие как ты, «чёрные нырки», притаскивают.

Начальник смотрел на задержанного с плохо скрываемым презрением. Но тот безразлично и нагло выдохнул:

— Это к делу не относится. Меня, собственно, в чём обвиняют?

Начальник подошёл к столу, поднял с кресла свёрток в холстине, срезал бечеву ножом и раскрыл. Там лежали кованый ружейный ствол с ложем и отдельно резной приклад и спусковой механизм.

— А-а-а, пищаль-то. А я уж думал. Ну, подменил её на дубликат. Точная копия, между прочим, — дорого встало. Оригинал всё равно утрачен. Так что вызовите мне адвоката, и забудем это недоразумение.

— Адвоката? — ехидно спросил хозяин кабинета. — Кого изволите? Плевако? Или Кони? Может, Цицерона? Не полагается адвокат, если попал под Трибунал.

Слово «трибунал» ударило Никитского страшнее, чем кулак в лицо.

— Да за что Трибунал?! — Никитский вскочил.

Начальник оперотдела толкнул его обратно на диван и прошипел, нависая над ним:

— За попытку хроноцида.

— Какого хроноцида?! — перешёл на крик задержанный. — Что вы несёте?! Я только подменил исторический артефакт, который будет утрачен, на копию, и всё. Его же больше не будет в истории.

— Это тебя не будет в истории!

— Я… я имею право знать, что в этой пищали такого.

Начальник шагнул к столу и нажал несколько кнопок на панели управления. Перед задержанным возникла голограмма с текстом из дела и кадрами с камер наблюдения хроноархеологов.

Предметом интемпоральной кражи является так называемая завесная пищаль Михаила Воротынского. Ручное огнестрельное оружие, изготовленное в 1540-1560-х гг. неизвестным мастером, предположительно, в г. Дрезден. Классифицируется как западноевропейская аркебуза немецкого типа. Отличается высокой для того времени точностью стрельбы. Захвачена как трофей в ходе Ливонской войны. В качества подарка поднесена князю М. И. Воротынскому. В ходе битвы при Молодях как знак особой милости передана казацкому голове Игнатию Кобякову.

На фото, сменившем описание и сделанном откуда-то сверху, бородатый, скорее старый, чем пожилой мужчина в шубе передавал пищаль с мешком пуль моложавому крепышу в бехтерце, который одной рукой держал шлем с бармицей, а другой — повод боевого коня. И от позы, жеста старика веяло торопливостью.

Использована:

29 июля: в качестве ручного огнестрельного оружия при прикрытии отходящих отрядов Хворостинина, когда две сотни Кобякова, укрывшись за засекой, неожиданно обстреляли передовые отряды татар, что не позволило связать боем отступающих и что также дало дополнительное время на укрепление гуляй-города в предстоящем сражении.

На следующем фото этот же крепыш и его казаки стреляли, укрывшись за срубленными деревьями, в несущуюся галопом лёгкую татарскую конницу.

30 июля: в качестве ручного огнестрельного оружия при отражении атак из-за стен гуляй-города.

Тут изображение было сделано с большой высоты. Стрелка указывала на сцепленные воза с поднятыми бортами, где виднелись яркие вспышки.

31 июля: в качестве ручного огнестрельного оружия в ходе притворного манёвра, когда казаки, переодетые в княжеские одежды, имитировали бегство командования русских войск, чем обратили на себя внимание крупного отряда, возглавляемого лично Дивей-мурзой. Дождавшись преследования, казаки неожиданно спешились и обстреляли противника, убили лошадь под Дивей-мурзой, после чего последнего пленили подоспевшие суздальцы.

Новый кадр показывал, как всадник в дорогом восточном доспехе перелетал через голову раненого коня, а перед ним, спинами к камере, стояли рядами стрелки: кто-то стрелял, а кто — перезаряжал пищали.

02 августа: в качестве ручного ударно-дробящего оружия в ходе отражения штурма укреплений гуляй-города.

Тоже кадр с большой высоты и длинная стрелка. Меж груд порубанных тел, в свалке лезущих на стены гуляй-города татар и русских, отбивающихся саблями, пиками, всем, что попало под руку, трудно что-то разобрать.

Текущий исторический статус: утрачена.

Голограмма погасла.

— Ну вот: утрачена.

— Один пищаль подменит, другой кольчугу сопрёт, третий — гвоздь в кузнице. Знаешь, что случается, когда в кузнице нет гвоздя?

— Там были сотни пищалей! Десятки пушек. Тысячи сабель. Ещё чёрт знает сколько оружия. Вы хотите сказать, что от одной, пусть даже уникальной пищали зависел исход многодневного сражения?

— А что если б зависел? Ты бы отказался от заказа?

— Да ладно вам. Кто эту Молоденскую битву помнит? Ну даже если б проиграли, всё равно Девлет Гирею ничего не светило. В Новгороде Иван Грозный собирал новое войско.

— Ишь, учёный какой! Москву бы опять сожгли.

— Да сколько её сжигали! И ничего. Разом больше, разом меньше.

— Таким, как ты, это разом больше… Дай вам волю, вы ради денег всю историю поменяете. Всё — на дубликаты.

— Это несправедливо. Судить за то, что могло бы быть, но не случилось.

Начальник сел рядом на подлокотник и сверху вниз пристально глянул в глаза.

— Тебе же не придёт в голову менять опоры моста, по которому ходишь, на дубликаты. А история — более хрупкая штука. Только допустимую нагрузку не рассчитаешь, прочность не измеришь. Игры с историей до добра не доведут. Она как мост через реку времени. Сколько дубликатов выдержит? Десять? Сто? Тысячу? Прежде чем рухнуть. Поэтому её не надо шатать.

— И вы решили из первого попавшегося сделать чучело набивное, разукрасить. И у моста повесить. Чтоб другим неповадно было.

— Не надо было, — повторил Ратах, — шатать историю. Понял?

— Нет, — угрюмо ответил Никитский.

— У тебя будет время понять, чучело. Такая твоя судьба.

— Время нас рассудит.

— Время — это я!

После короткого заседания Вневременного трибунала осуждённого сопроводили к месту и времени исполнения наказания. Его переодели, выдали несколько баулов с вещами, провиантом и инструментами. Возглавлял конвой начальник оперотдела:

— Итак, мы где-то в окрестностях Тамбова, когда он будет основан. Сейчас май в каком-то году какого-то века. Точнее тебе знать необязательно. Там, — Ратах указал в сторону леса, — твой хутор. Он экранирован — никто к тебе не приблизится, и ты не сможешь выйти. Землянка, распаханное поле. Рядом речушка, источник пресной воды. Немного дров. В сумках кой-какая еда, одежда, инструменты. Стартовый капитал, так сказать. Выживешь — через двадцать лет тебя заберём. Нет ­— просто зачистят участок. Ясно?

— Да, — хрипло ответил Никитский.

— Есть что сказать на прощание?

— Вы мне чужую судьбу не подсадите. Я буду в истории. И вы будете.

— Посмотрим. Лично я это узнаю уже через час.

Через час, если смотреть по личному хронометру начальника, хутор пустовал. Останки Никитского из землянки перенесли в капсулу, а заросший участок зачистили. Как ничего и не было.

После очередной сверки с эталоном к начальнику оперотдела по Восточной Европе Нового времени зашёл подчинённый.

— Принятые меры дают о себе знать. Наблюдатели сетуют на жестокость, но «чёрные нырки» почти прекратили промысел. Отклонения отсутствуют, по крайней мере, по нашему отрезку. Только вот…

— Что там в сводках? — нетерпеливо спросил Ратах.

— В сводках ничего, но…

— Что «но»? Не тяните!

— Поступила жалоба от филологов. Есть изменение, дополнение в одном словаре, XIX век. Незначительное, — он вызвал голограмму.

РАТАХ — тамб. бранчивый, шумливый, сварливый человек.

— Такая строчка появилась.

Подчинённый, опасаясь гнева начальника, не стал показывать фото лежавшего в воде бревна, на верху которого — несмотря на ветхость — легко угадывалась резная фигура шефа в неприличном виде, и ниже крупными буквами была вырублена его фамилия. Только спросил:

— Филологам что передать?

— Если возмущаются, то пусть сами ныряют и исправляют. Изменение несущественное. — Ратах отвернулся к картине и ухмыльнулся: — Вот стервец: отомстил, плюнул в вечность…

Примечания.

1. Свирепый монстр в венгерском фольклоре. Часто изображался как дракон либо демон со змеевидным телом и крыльями.

2. Задержанный здесь и ниже цитирует письма князя А. Курбского.