Перегон

клиц-клац

Моргающая неоновая лампа на потолке напоминала жуткий счётчик, отсчитывающий секунды чьей-то жизни. Клиц — свет, клац — тьма. И опять клиц.

В голове работал телетайп. Одна и та же сводящая с ума строчка: машинист всегда должен следовать инструкции. Машинист — всегда. А что насчёт водителя такси?

Преддверие реанимационного отделения было таким же однообразно унылым, как и бегущая строка телетайпа в моей голове. Сознание пыталось вырваться за пределы черепной коробки, и я изо всех сил цеплял его за трещины на неровной стене. Интересно, у штукатуров есть инструкция…

Тяжёлая белая дверь мягко посторонилась, вытолкнув из отделения крепкого мужчину в синей форме медика и белом медицинском колпаке в горох. Вид у реанимационного вестника был озабоченный.

Чертовски захотелось курить.

— Кручинины ваши?

— Мои, — прохрипел я, избегая смотреть ему в глаза: боялся узнать раньше, чем он произнесёт.

Пластиковое кресло рядом покорно прогнулось. Я заёрзал на своём, словно всем телом пытался отсрочить плохие новости.

— Состояние очень тяжёлое, — всхлип облегчения: живы! — Остаётся только ждать.

Ждать — готов! Только бы дождаться…

— Это хорошо, — произнёс врач.

Он словно читал мои мысли.

— А мы с тобой товарищи по униформе, — сказал он. — У меня синяя и у тебя.

Я рассеянно кивнул, пытаясь направить строчку в голове во вменяемое русло.

— Поезда водишь, — полюбопытствовал доктор, указав толстым пальцем на мой рукав с нашитой буквой «М», похожей на мультяшного бодибилдера.

— Электропоезда, — машинально поправил я, окончательно ещё не вернувшись в реальность. — Да, учусь.

— Это хорошо, — повторил врач. — Стажёр, значит.

— Правильно говорить «ученик машиниста».

Мой униформенный собеседник громко заржал. Я испуганно взглянул на белую дверь, опасаясь появления шипящего медсестринского спецназа. Инструкция на неровной стене ясно гласила: соблюдай тишину!

— Не боись, — доктор фамильярно хлопнул меня по плечу, заметив моё беспокойство. — Там, как в бункере, ничего не слышно, только новеньких подвозят. А ты мне нравишься! Дотошный.

— Вы врач? — наконец выдавил я из себя.

— А что, не похож? Кто, по-твоему, может выйти из реанимации?

Я смутился.

— Просто о своих хотел узнать подробнее.

Здоровяк шумно выдохнул, отчего даже немного сдулся.

— Кома — одним словом. Полностью на аппаратах. Ближайшие пара суток всё решат. Сам понимаешь, легковушка против камаза — фарш. Твоим ещё повезло, а водителя, можно сказать, частями привезли — не понятно, как на месте не умер…

— Может, что-то нужно? Помочь или… я не знаю, что надо в таких случаях, — я не знал, что делать и что говорить — инструкции к жизни не существовало, поэтому я так уважал метрополитен: в нём была регламентирована каждая секунда. Мечта.

Громкое пыхтение рядом выдавало мыслительный процесс. Наконец мясистые губы собеседника сложились трубочкой.

— Да помочь можно, но я не уверен, что ты правильно поймёшь мою просьбу.

— Нормально, я готов, — я тряхнул головой, чтобы окончательно выйти из ступора, порождённого недосыпом, усталостью от смены и страхом за жизнь самых близких.

— Тогда прямо: надо перегнать состав.

Абсурдность этих слов не позволяла мне воскликнуть даже пресловутое «Что?!», хотя оно набатом било у меня в голове.

— Состав, — повторил доктор. — Знаешь, как в задачках: из точки А в точку Б.

— Проверка какая-то? — медленно спросил я, разглядывая его белую шапочку, горошек на которой при ближайшем рассмотрении оказался звёздочками. — Я здоров, раз в полугодие прохожу полную медкомиссию. И психиатра тоже.

— Состав, говорю, из А в Б — что непонятного? Глядя на твоё лицо, возникают большие сомнения в компетентности этих комиссий, — он хохотнул и потрепал себя за рыжий вихор, выбившийся из-под шапочки.

— Что за состав? — осторожно спросил я, решив, что наводящими вопросами выужу из него больше информации.

— Обычный состав — поезд, извиняюсь, электропоезд, — ухмыльнулся странный доктор. — Ничего особенного, уверен, ты такие водил.

— Электропоездами управляют, — машинально поправил я. — Из депо?

— Нет, я скажу тебе, где он стоит. Ты спустишься и перегонишь — всего и делов-то.

— И как этим я помогу своей семье? — мой мозг наконец просигналил мне о том, что видимых причинно-следственных связей им не обнаружено.

— Сейчас!

Здоровяк изящно для своей комплекции соскользнул с кресла и, бесшумно двигаясь по бетонному полу, очутился у переговорного устройства реанимационного отделения.

— Слушаю, — недовольно выплюнул пластиковый динамик.

— Ритулечка, золотце, попроси Моисея Степановича выйти из отделения на секундочку, — нараспев слащавым голосом проговорил доктор, и, повернувшись ко мне, произнёс, выставив вперёд ладонь размером с разделочную доску:

— Сейчас всё будет.

Через несколько мгновений дверь выдавила из себя высокого худощавого субъекта в таком же синем медицинском костюме, но на этот раз без шапочки. Впрочем, голову субъекта покрывала густая шапка седых курчавых волос.

Рыжеволосый здоровяк, приподнявшись на носки, что-то густо зашептал старику на ухо, затем вынул из кармана две ампулы с прозрачной жидкостью и с силой сунул их тому в ладонь. Моисей Степанович брезгливо поморщился, отстранился от наседавшего на него коллеги и посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом.

— Возможно, — сказал он всего одно слово, прежде чем белая дверь его поглотила.

— Что вы ему дали? — спросил я плюхнувшегося рядом со мной врача — хотя насчёт его профессии у меня возникли сильные подозрения.

— Новое лекарство. На рынке его нет, но средство проверенное, от надёжного производителя, можно сказать, живая вода — мобилизует силы организма и возвращает пациента к жизни. В инструкции, конечно, всё это научными терминами описано, — он поднял вверх указательный палец и добавил шёпотом, словно это была тайна. — Подлинник в истинном значении этого слова.

Я развернулся к здоровяку всем телом.

— Сколько?!

— Дурак! — махнул рукой доктор. — Говорю, на рынке нет, значит, и цены нет. За вещи, у которых нет цены, по-другому рассчитываются, понял?

— Как?

— Услугами и одолжениями. Ты — мне, я — тебе.

— А вы где взяли? — спросил я на всякий случай, не особо рассчитывая на ответ.

— Помогаю кое-кому. Вот балда! Бери, говорю, пока дают. Таких, как ты, страдальцев, много, реанимация полная! Не хочешь, другие с руками оторвут, — рыжий горячился или делал вид, но получалось у него хорошо.

— Ладно, — согласно кивнул я. — Что вам от меня нужно?

— Я же говорю: состав перегнать. Это не проверка и не шутка. Настоящий электропоезд. Из А в Б.

Я со стоном обхватил голову руками.

— Вы не понимаете! Это невозможно! Я даже ста метров не проеду: рельс отключат или на соединительный путь загонят — в тупик. Всё же автоматизировано: диспетчеры, стрелки, управление. Да я только токоприёмник включу — об этом сразу станет известно. То, что вы мне предлагаете — какая-то глупая афёра!

— Человек — глупая афёра, а дело, которое я тебе предлагаю — верняк, — стоял на своём рыжий.

Не успел он произнести последнее слово, как дверь, робко отодвинувшись, снова выпихнула Моисея Степановича.

— Мария Николаевна Кручинина — ваша родственница, я полагаю? — спросил он, внимательно глядя на меня сквозь очки в широкой черепаховой оправе.

— Жена, — вскочил я с испугом.

— Не пугайтесь, у меня для вас хорошие новости. Пациентка пошла на улучшение, показатели в норме, уже может дышать самостоятельно, — старик немного фамильярно хлопнул меня по плечу. — Успокойтесь, самое плохое позади. Иногда чудо случается помимо нашей воли. Надо просто с благодарностью принять его.

Я онемел от радости и так и стоял с открытым ртом, пока Моисея Степановича не поглотила ненасытная стерильная утроба.

— Вот, как обещал! — толчок локтем прервал мой счастливый ступор. — Препарат действенный, сам видишь.

— А дочь?

— Не всё сразу. Но клянусь, ещё пара доз и обе будут, как новенькие.

Я молчал. Голова не соображала совершенно, а ведь нужно было всё хорошенько обдумать.

— Нет, он ещё думает! — послышался возмущённый пыхтёж. — Срок же моего предложения не ограничен! Или у твоей семьи есть запасные жизни?

Мне захотелось дать рыжему по толстогубой морде, но я просто сел.

— Так быстро? Как такое может быть? — я ничего не понимал в анатомии, но, вероятно, давление на седалище усилило приток крови к мозгу — во всяком случае, мысли в моей голове рождались более дельные.

— Лекарство высокотехнологичное — весь секрет в этом, — собрат по униформе навис надо мной. — Очень быстро встраивается и усваивается. Результат почти мгновенный. Это тебе не за баранку сто лет держаться и рычаг дёргать, это наука — тысячелетия опытов на людях! Как считаешь, можно за такое время что-нибудь действенное изобрести? — продолжал он разглагольствовать. — Думаю, и обезьяна сможет. Ну, что решил? Договорились? — он протянул мне ладонь-доску.

— Подожди, — прервал я поток его красноречия: до меня наконец дошло. — В том составе… бомба? — последнее слово я произнёс очень тихо. — Вы хотите взорвать метро? — я сам не верил, что мой рот проговорил эти слова.

Рыжий возмущённо вытаращился на меня.

— С ума сошёл?! — он оттопырил пальцами рубаху на груди. — Я не причиняю страдания, а облегчаю их. Вот и делай благие дела, только в душу наплюют.

— А для чего тебе тогда нужен перегон? И откуда, чёрт подери, у тебя целый электропоезд где-то на путях? Почему об этом никто не знает? — я не заметил, как перешёл с рыжим на «ты», как будто мы уже стали с ним негласными сообщниками.

Здоровяк подозрительно прищурился.

— Хочешь сказать, есть причины, перевешивающие жизни твоих родных?

— Нет, — я обречённо тряхнул головой.

— Вот и отлично, — он снова протянул мне свою ладонь.

— Я сделаю, всё, что могу, но я только машинист. Если поезд остановят…

— Понятно-понятно!

Я протянул ему руку, и он с хищной радостью обхватил её своей клешнёй. Прежде, чем он убрал свою ладонь, которая на деле оказалась мягкой и обволакивающей, как тесто, я с отчаянием в голосе спросил:

— Обещаешь? — хотя какие гарантии он мог мне дать.

— Расписку кровью? — ухмыльнулся в ответ рыжий.

***

«Площадь Восстания» — я вздрогнул: голос диктора сильно смахивал на голос моего нового знакомого, хотя на предыдущих станциях я этого не замечал.

Я вскочил с сиденья и, скользнув рукой по поручню, вытолкнул себя из распахнутого зева вагона.

Точка А.

На станции было малолюдно и тихо — до закрытия оставалось минут двадцать. Я пересёк монументальный вестибюль между платформами. Когда антуражем преступления — а в том, что я подвизался именно на преступление, сомнений у меня не было — являются бронза и мрамор, это придаёт ему налёт значимости и даже мифологичности. Во всяком случае я ощущал себя Иудой, продавшимся за тридцать миллиграмм «живой воды».

На посадочной платформе в сторону Девяткино мялось несколько человек, по всей видимости, ожидали электропоезд. Кто-то спал на дальней скамье. Я бросил взгляд на таймер над въездом в тоннель: состав отошёл почти две минуты назад — у меня оставалось немного времени, чтобы рассмотреть нужную мне дверь на противоположной стене тоннеля.

Сам я работал на второй линии метро, но в теории знал и схему первой — «красной». То, что за дверями путевого тоннеля был ещё один — технический — секретом не являлось. Но, по словам рыжего, в эту самую минуту там стоял целый состав!

Я двинулся вдоль платформы. Первая от въезда в тоннель решётчатая дверь с копьями, словно вход в преисподнюю, мрачно отливала бронзовым огнём. Выкованный в центре двери год «1955» в обрамлении позолоченных дубовых ветвей, казался мне выведенным сакральным шрифтом.

Меня обдало густым потоком воздуха: приближался поезд. Решётку повело в сторону, она вытянулась и схлопнулась, поглощённая прибывшим составом. Пассажиры зашли в вагоны. Я остался на платформе один, не считая того, кто спал на дальней скамье. Впрочем, он не подавал признаков сознательной деятельности, и я счёл его неопасным для моей фантастической миссии.

По моим подсчётам через станцию должна была пройти ещё парочка составов. Но я не стал ждать — рыжий заверил меня, что решётка будет не заперта. Я торопливо спрыгнул на путь, перешагнул рельсы и потянул дверь за нижний край, приходившийся мне на уровень пояса. Решётка легко поддалась. Я приоткрыл её ровно настолько, чтобы без труда вскарабкаться на приступ за ней, затем залез внутрь. Решётка мягко и бесшумно встала на место. Какое-то время я не мог отойти от неё, хотя понимал, что меня могут заметить — тут и настанет конец моему странному приключению. Должно быть, дежурный по станции клевал носом, иначе не оставил бы без внимания мой криминальный перфоманс.

Вновь прибывший поезд заставил меня отшатнуться от решётки, за которую я цеплялся, как за последнюю соломинку для пути назад. Я включил фонарик и вошёл в технический тоннель.

Рыжий дал мне довольно точные инструкции: сколько шагов и в какую сторону их сделать, чтобы найти состав — я тогда удивлялся, ведь такую махину трудно не заметить. Но сейчас, светя фонариком по сторонам, я видел лишь пепельно-серую пыль на неиспользуемых рельсах и такие же серые бугристые стены тоннеля, опутанные лианами коммуникаций.

Контактный рельс обычно расположен сбоку от путей в паре десятков сантиментов над землёй, но как ни старался, я не смог его найти. Знакомого электрического гудения тоже не было слышно. На всякий случай я старался не прижиматься к стенам тоннеля.

Состав возник передо мной неожиданно, из ниоткуда, когда я уже было, к своему облегчению, решил, что всё это дикая шутка сумасшедшего эскулапа. Серая и мрачная глыба, по виду простоявшая здесь много лет. Казалось, он прирос к рельсам, и никакая сила не сдвинет его, не вырвав их с корнем.

Осторожно ступая, чтобы не подвернуть ногу или не запнуться, я приблизился к громадине. Фонарик тускло осветил покрытые серой пылью окна, неохотно отражавшие свет. Поезд напоминал покрытого пылью шахтёра, который долго пробыл под землёй и с непривычки щурился от дневного света.

Вагонов оказалось всего два, один с кабиной машиниста. Это была «Ем-ка» — один из первых электропоездов. Некоторые из них, правда, сильно модифицированные, до сих пор были на ходу: иногда их выводили на пути — на праздники метрополитена или для технических работ. В общем, рыжий и в этом оказался прав: «Ем-ку» я знал.

Оставалось уповать на отсутствие напряжения или реверсивной рукоятки, а желательно и того и другого — чтобы наверняка.

Я прошёл вдоль состава до кабины машиниста и открыл боковую дверь. Ни скрежета, ни скрипа — как будто кто-то недавно заботливо прошёлся маслом по всем петелькам.

Порядок в кабине резко контрастировал с внешним видом состава. Она была старенькой, «со следами эксплуатации», но чистой и готовой для работы.

Слева на лобовом стекле была воткнута жёлтая табличка. Я перевернул её и прочитал: «Перегонка».

«Скорее, угонка, — усмехнулся я. — Но почему вагоны никто не заметил, по виду они здесь давно?».

Я терялся в догадках.

Другая табличка, на торцевой двери, красным по белому гласила «Отпусти ручной тормоз».

Я с силой крутанул «штурвал» стояночного тормоза — большое металлическое колесо слева от торцевой двери, и почувствовал, как вагон «отпустило»: он словно осел, удобно устраиваясь на рельсах. Вместе с ним осело в пятки моё сердце.

Реверсивная рукоятка, оказавшаяся там, где ей и было место — на вале рукоятки котроллера, серебристо поблескивала в свете фонарика. Я двинул её вперёд от себя, чтобы привести кабину в рабочее состояние. Раздался мощный щелчок, вагон вздрогнул — внутри меня оборвалась последняя ниточка надежды. Кто бы всё это не задумал, они явно хорошо подготовились, а я являлся частью их плана — инструментом вроде реверсивной рукоятки.

Теперь я был убеждён, что всё сработает, поэтому ни на что уже не надеясь, врубил токоприёмник.

Вагон загудел, кабина моментально осветилась мягким жёлтым светом, фары ударили в темноту тоннеля.

Осталось только нажать рукоять контроллера. Как всегда, как учили, как знает каждый машинист: три раза к себе –тормоз, три раза от себя — вперёд.

Я забился в диком истеричном смехе.

***

Тоннель как подземная река. Тёмные воды. Иногда я выключал свет и нёсся в их бурном потоке в надежде разбиться о серые камни стен.

Но этого не случалось.

Поезд всегда приходил на одну станцию.

Вдоль края платформы колыхалась человеческая стена. Людей было много, иногда — очень много. С виду обычные пассажиры — мужчины, женщины, старики, дети, но немного другие: они не ждали поезд.

Некоторые плакали, другие метались в поисках безвозвратно утраченного; одни растерянно смотрели в пустоту, другие тряслись от страха и только единицы — я редко таких видел — казались умиротворёнными и смиренными. Врывающийся на станцию поезд всегда вызывал две реакции: ужас и радостное волнение. Часть людей откатывалась назад, напряжённо наблюдая за остальными, другая — нетерпеливо шагала в открытые двери вагонов. Всё от неизвестности.

Мне же конец был ясен. Сквозь кромешную тьму я вёл поезд к конечному пункту — точке Б, из которой нет возврата.

Многое из жизни я помнил смутно. Память была похожа на слайд со смазанной по краям картинкой. Воспоминания расплывались, один лишь перегон виделся мне чётко. Здесь время шло совсем не так, как там — «наверху». Мгновение и бесконечность сливались, заставляя усомниться в существовании привычного времени: оно могло сжиматься и растягиваться, порой казалось, что его вовсе не существует и я в сплошном безвременном пространстве.

Сначала мне было страшно, потом интересно, теперь — всё равно. Я просто Перевозчик, моё дело — перегон.

Позади раздался щелчок. Я обернулся: дверь в кабину из вагона ни разу не открывалась — не было нужды. В проёме расположилась знакомая фигура на этот раз в синей рабочей спецовке со светоотражающими полосками.

— Как обстановка на перевозочном фронте? — Проводник осклабился, показав крупные ровные зубы. — Всё та же серость, только контингент обновляется?

— А ты всё так же однообразен и в шутках, и в своих приёмчиках, — я с трудом узнавал свой голос в сиплом хрипении, вырывавшемся из горла. Теперь я редко говорил, разве что сам с собою, моим пассажирам было не до разговоров.

После нашей первой встречи в реанимации я видел Проводника лишь пару раз: один их них — когда он мне, рыдающему от страха и убеждённости в своём полном безумии, растолковывал, что такое на самом деле точка Б.

— Лгун, — брякнул я машинально в ответ на свои мысли.

— Всё ещё дуешься? Балда! Где соврал-то? А то, что договор был на один перегон — ты сам додумал. По большому счёту, он и есть один, только бесконечный, — он хохотнул.

— Болтун.

— Что поделать, во всём должен быть баланс: ты — молчун, я — болтун, а в мироздании равновесие.

— Зачем явился?

— Какой-то ты неприветливый. Понимаю, издержки профессии, — Проводник многозначительно подмигнул. — Что я, не могу узнать, как у тебя дела? Считай, напарники.

— Тамбовский волк тебе напарник, — мрачно ответил я, сомневаясь, что эта фраза звучала именно так.

Я не мог сказать, сколько времени прошло с нашей последней встречи: глядя на своё отражение в зеркале, я мог сказать, что прошли десятилетия, но увидев его — ни на черточку не изменившегося, я понимал, что мы вполне могли видеться всего лишь час назад.

И всё же его появление казалось мне неестественным, если вообще это слово было уместно в моём положении.

Задача Проводника — открыть дверь между жизнь и смертью, остальное было за мной. Он помогал человеческой душе начать переход, я делал его необратимым. Нам не было нужды соприкасаться, хотя мы оба болтались между мирами.

Проводник по-прежнему беззаботно разглагольствовал и сам же смеялся над удачными, на его взгляд, шутками.

— …Моисей ноет, на свободу просится. А я что? Моё дело маленькое. Не я с ним договоры заключал, не мне их расторгать. Сдалась всем эта свобода! Другое дело, когда ты при деле: и цель ясна, и средства понятны. Вот, как у меня или у тебя. Лучше, когда всё по инструкции, правда?

От канцелярского, совершенно чуждого этому месту слова «инструкция» что-то болезненно сжалось внутри, хотя более детальной инструкции, чем теперь, мне нельзя было и желать. Вечный перегон.

— Бойся своих желаний? — с ухмылкой произнёс за моей спиной Проводник. Пора было привыкнуть к его вспомогательной способности читать мысли. Он вообще был кладезем способностей. Или это не так говорится… Память стала другой: постоянно ускользало, размывалось что-то важное.

Я поймал в маленьком зеркале над головой его насмешливый взгляд.

— Мне пора отправляться.

Он шутливо взял под козырёк несуществующей фуражки и, бесшумно скользнув в проём, захлопнул дверь.

Я перевёл взгляд в боковое зеркало, ожидая, когда он выйдет из вагона. В это раз на платформе людей было очень много, и больше молодых.

«Наверное, какая-то катастрофа» — подумал я.

Многие из стоящих на платформе заходили в вагон, растерянно оглядываясь по сторонам и явно не понимая, что происходит. Точно катастрофа — что-то быстрое, без подготовки, переход оказался для них как падение в бездну.

«Сукин проводник не справился», — настала моя очередь ухмыляться.

Наконец я увидел, как его вихрастая голова рыжим пятном замельтешила в толпе. Он остановился и стал высматривать кого-то на платформе, затем обернулся и снова заглянул в вагон.

Дело попахивало нечистым. Кого-то из пассажиров Проводник хотел проводить лично.

Мне вдруг стало интересно — давно я не испытывал этого чувства.

Я с трудом отодрал костлявые пальцы от рукоятки контроллера, оправил превратившиеся в лохмотья остатки формы и отворил дверь между кабиной и вагоном.

В вагоне царил полумрак и стояла тишина. И хотя он был набит людьми, это были скорее колышущиеся тени — дело было не в их физическом состоянии: просто они уже перешли в иной мир за исключением небольшой формальности в виде перегона.

Я с трудом пробирался между пассажирами на негнущихся ногах, отвыкших ходить, одновременно наблюдая за проводником через окно вагона. По движению его головы я старался угадать, на кого он смотрит.

Молодые, старые, искажённые страданием или безмятежные — все лица были незнакомы для меня.

Рыжая башка прочла мои мысли и, судя по количеству оборотов вокруг шеи, сильно беспокоилась. Наконец Проводник не выдержал и снова шагнул в вагон.

Я не сразу узнал её — уже прошёл на пару шагов дальше, когда смутное воспоминание в моей голове обрело кристальную чёткость: для чего я здесь. Глаза защипало, воздуха стало чертовски не хватать, я мог бы разбить окно вагона, но знал, что это не поможет.

Я медленно повернулся и наткнулся на хмурый взгляд Проводника.

— Не тревожь её, — он говорил вполголоса, но в тишине вагона его слова прозвучали очень громко. Впрочем, никто из пассажиров не обратил на это внимание. — Пусть уйдёт с миром.

Она совсем не изменилась и стала совершенно другой. Я узнавал её и нет разом. Морщины, уставшие глаза и опустившиеся уголки губ — вероятно, она прожила долгую жизнь и умерла тихо в окружении родных и близких.

Я хотел уйти, но не мог. Это был последний шанс сказать «прости», объяснить, рассказать никому теперь не нужную правду. Комок в горле рос и грозился вырваться из груди стоном или криком.

Я упал на колени и стал целовать родные когда-то руки, не зная видит ли она меня, чувствует ли.

— Привет, — сказала она совершенно буднично.

Я поднял голову и увидел, что на смотрит на меня. Она меня видела!

Я закивал головой, не в силах произнести ни слова. Она узнала, она поняла. Её руки ощупывали моё лицо, словно она не верила своим глазам.

— Ты совсем седой, — произнесла она так, как будто мы не виделись всего пару недель. — И зарос сильно. Борода тебе совершенно не идёт.

— Прости, — наконец сказал я. — Прости, что оставил вас одних.

— Мне сказали, ты умер. Упал на рельсы. Я даже на похороны не успела, долго в больнице лежала — сначала в одной, потом в другой.

— Нет, я жив, я… не важно, главное, что вы живы… — я осёкся, понимая, где мы встретились.

— Ты разве не помнишь? Анечка погибла тогда — в аварии, потом ты, а я всё по больницам разным лежала, плохо мне было. А сейчас мне хорошо, спокойно.

— Аня… что? — мне казалось, она бредит.

— Дочка наша Анечка, маленькая совсем была… Я и не жила после. Всё ждала, когда вас увижу, хотела к вам, но мне таблетки давали, а после них я уже ничего не хотела, просто дышала по инерции. Дождалась вот, — она вымученно улыбнулась и погладила меня по косматой голове.

Мне вдруг стало предельно ясно: Проводник никогда не появляется среди живых, если он пришёл, значит, кто-то умер. Тогда в реанимации…

— Ты перевёз свою дочь в первый перегон.

— Ты обманул меня, сволочь! — рванулся я к нему.

— Я всё рассказал тебе после первого раза. Я сказал тебе, что не прихожу просто так. Но ты был слишком напуган, чтобы услышать меня. Ты слышал только свой страх. Твоя жена была спасена, как я обещал, и ты мог уйти после первого же перегона, но ты сам не захотел или не понял. Ты просто не слушал меня. Вы, люди, никогда не слушаете!

— Я хочу вернуться. Сейчас! Вместе со своей женой!

— Она уже умерла от старости и болезни. Да и ты вряд ли сойдёшь за живого.

— Ты соврал мне. Всё это время я наделся, что моя семья жива и здорова. Только это держало меня у рукоятки этого чёртового поезда. Моя дочь умерла, а жена мучилась всю жизнь!

— Я обещал тебе, что она будет жива, но не обещал, что будет счастлива.

Я бросился на Проводника, но он прочитал мои мысли раньше, чем я сделал первый шаг. Куда бы я не повернулся, его там уже не было. У попадал кулаком по воздуху или по кому-нибудь из пассажиров. В конце концов наша потасовка начала привлекать внимание, вагон загудел, люди взволнованно зароптали.

— Опомнись! — взывала ко мне рыжеволосая бестия на этот раз из дверного проёма в мою кабину. — Что ты творишь! Лучше бы с женой попрощался нормально.

Он был чертовски прав. Я должен вернуться к жене.

Она сидела на том же месте и беспокойно всматривалась в серый туман, сгущавшийся за стеклом. Пора было отправляться.

— Наконец-то дошло, — услышал я знакомый голос за спиной.

— Возможно, я не слушал тебя, но сейчас всё будет по-другому, — бросил я Проводнику через плечо.

— Что ты задумал?

— Умерла, говоришь? — Сказал я, тяжело дыша после непривычной беготни по вагону. — Но ведь я ещё не завершил перегон.

Впервые я увидел, как его красная рожа стала белее бумаги. Честно признаюсь, я испытал при этом адское удовольствие.

— Не смей, — угрожающе произнёс он.

— А то что? Мы все умрём? — я рассмеялся ему в лицо.

— Ты не сможешь, — я наступал, а Проводник отступал назад, к дверям. В его глазах был виден ужас — представляю, что он читал в моих мыслях. — Ты не знаешь, как!

— Пошёл вон из моего поезда. Здесь я — Перевозчик, и это — мой состав, — я был охвачен мрачной решимостью. Вряд ли я осознавал, чем всё закончится, но одно я знал точно: хуже ни для меня, ни для Маши, ни для остальных пассажиров уже не будет.

Прежде, чем он успел мне ответить, я вытолкнул его из вагона. Затем прошёл в кабину, сел на своё место и закрыл двери.

Густой пепельный туман обволакивал поезд со всех сторон, напоминая, что уже пора. Поезд всегда вёз пассажиров только в одну сторону и никогда обратно — всегда по одному пути. Но я знал, что есть вход — я сам когда-то провёл через него состав, а значит, существует и выход. Помнится, есть миф о золотой ветви, которая открыла одному сумасшедшему вход в царство мёртвых — не знаю, так всё было или, может, память снова подводила меня, но одну парочку золотых дубовых ветвей я помнил точно, как и место, где они находятся.

Я щёлкнул тумблером. Громкоговоритель в вагонах удивлённо затрещал, выдохнул пылью и прохрипел моим голосом:

— Уважаемые пассажиры, следующая остановка «Площадь Восстания».

Восстания из мёртвых.

Я нажал рукоятку контроллера, как полагалось по инструкции, как учили, как я помнил: три раза от себя.

 

***

клиц-клац

Светофор моргнул красным глазом, словно отсчитывая последние секунды жизни пешехода, распластавшегося в паре метров перед вмятым капотом.

Все звуки ночного города разом куда-то пропали, лишь радио в машине продолжало увлечённо тараторить о чудесном спасении всех пассажиров рухнувшего самолёта. Моя нога как будто приросла к педали тормоза. Я не понимала, это я давлю на педаль или она держит мою ногу. Нужно было просто выйти из машины…

Стук в водительское стекло заставил меня вздрогнуть и наконец сделать вздох.

— Вы в порядке?

Была не была — дернула я на себя ручку двери.

Парень на вид был мертвее мёртвого — кровавая лужа нимбом обрамляла его голову, не оставляя сомнений. Невинная жертва нарушенных ПДД.

Рыжий мужик в синей робе тёрся рядом, охая и шумно вздыхая.

Сейчас он достанет телефон, и настанет конец и так не особо счастливой жизни. Как там: от тюрьмы и от сумы? Теперь мне гарантировано и то, и другое. Муторная работа в метро теперь выглядела пределом мечтаний.

Я машинально огляделась кругом, выискивая камеры и случайных свидетелей. Городская ночь фонила электрическим светом фонарей, вывесок и светофоров. Всё было чисто, кроме этого здоровяка…

— Я тут уборщиком подрабатываю, — вдруг сказал он.

Какая мне разница, идиот!

— Я к тому, что можно всё убрать без следа, — протянул он, смешно вытягивая губы трубочкой.

Подумалось вдруг, что он читает мои мысли.

— Не поняла.

Всё ты поняла, дура! Вопрос в том, во сколько тебе это встанет.

— Я вижу, вы в метро работаете? — он кивнут головой на мою форму. — Машинист?

— Стажёрка.

Нашёл время для светских бесед, тупица!

Рыжий здоровяк поморщился, словно ему резануло по ушам.

— Правильно говорить «ученик машиниста», — поправил он, а затем тихо пробормотал, воздев глаза к небу. — И с каким материалом только не приходится работать…