Произведение и наказание
1
В нём разыгралась бешеная тоска по малой родине.
И наверняка многие это замечали. Одинокий мужчина, на закате среднего возраста, не мог не вызывать живого интереса у пассажиров плацкартного вагона. Он загадочно стоял возле окна, придерживаясь за поручень, только чтобы куда-то деть длинные руки с тонкими цепкими пальцами. Видимо, он размышлял о вечном, следя за проносящимися мимо неведомыми посёлками, безоглядными полями, неисхоженными лесами. Представлял себе, что везде теплится упорная жизнь: в одиночестве, в бедноте, но держится…
Как не мог он не вызвать удивление и немую зависть, когда в своей отрешённости являл миру профиль Байрона со смолистыми кудрями, чуть тронутыми сединой. Не чурался простоты в одежде, оттого так естественно смотрелась неглаженая белая рубашка под серым вязаным свитером, роговые очки с изолентой на шарнире правой дужки. Если приглядеться, то сквозь непроницаемую завесу стеклянности его взора можно прочесть глубокую грусть.
Вчера умер его отец.
Первым же рейсом мужчина отправился домой, чтобы успеть на похороны. Сел на поезд в шесть утра, и завтра ближе к полудню будет дома. Нет, мысль о скоротечности бытия не отравляла душу, но сам фа…
— Мужчина! Мужчина, подвиньтесь! Дайте пройти! Вы ж тут не один едете! Журналы, лотерейные билеты, кофе три в одном, конфеты…
Дама с тележкой прошла мимо.
Тележка проехалась пластиковыми колёсами по воздушному замку.
Сколько можно себя обманывать?
Никакой он не герой романа.
Просто Владимир Кузнецов. Самый обычный Владимир Кузнецов, даже хуже. Ни жены, ни детей, ни свободы, ни богатства. Год за годом ждал и ждал чего-то, а оно не пришло. Не прилетел к нему волшебник в голубом вертолёте, не постучались в дверь гномы во главе с Торином, не явился и Чёрный человек из зеркала.
Никому не интересен он на самом деле и в поезде: половина вагона уже храпит от безделья, молодёжь уткнулась в планшеты, олдскульный умник читает потрёпанную бумажную «Как разбогатеть с нуля», с дальнего выхода доносится едкий запах приправы для лапши, двое детей, как сумасшедшие, носятся по грязно-красным узким дорожкам.
Вчера умер отец.
Владимир Викторович попросил у начальника отгулы по семейным обстоятельствам. Топтыжка по закону мог дать все пять дней, но предоставил только четыре, будто эти отгулы у него самого забирали.
Отец умер. А зачем он жил?
Зачем, не ответив на вопрос, подарил жизнь сыну?
И как же ехать в этом поезде и не быть его пассажиром?
2
Вот уже три месяца, как инженер Кузнецов не был дома.
— А ты чё не самолётом-то, Боб? — Они курили на крыльце под бетонным козырьком. Закадычный Денис Денисыч, плотный, смуглый, в потёртой олимпийке и кроссах, остался соболезновать на ночь, то и дело бегая в угловое «Солнышко» за добавкой.
— Денискин, да ну его, этот самолёт. Морока до аэропорта добираться, там три долбопроверки, потом летишь, в ушах гудит, звенит, и при любой встряске сердце ёкает. — Владимир Викторович затянулся, глотнул немного воздуха, чтоб крепче зашумело в голове, и вытолкнул из гортани в вечернее небо туманное колечко. — А тут едешь, под стук колёс принимаешь неизбежное, с природой опять же наедине. Это как долгий переход от суеты к покою, смена созна…
— Мамка-то ждала — чё ей твой переход? — Денис Денисыч не любил разговоров ни о чём. — Видел же, убитая совсем. Ей тоже недолго осталось, чай, сам чуешь.
— Чувствую, — признался Владимир, но он солгал. Ничего он не чувствовал. Давно уже. Он забыл и мать, и отца. Редко по телефону созванивались: у них-то ничего не происходило, кроме походов в огород и ожидания пенсии. А в Москве жизнь не знает остановок: можешь, конечно, позволить себе шикнуть на корпоративе — теплоход с фуршетом, все дела, но с утра как штык — на работу. Топтыжке и дела нет, что глаза у тебя слипаются. — Чувствую. Только я ей чем помогу? Старости не избежать. И мы с тобой лет через…
— А чем остальные помогают? — Денис Денисыч сплюнул на бордюр. — Уехал бабки зарабатывать, да? И на кой тебе там бабки? На баб же и спускаешь? Бухло дорогое, вискарёк-макарёк, клубы… Ты вот мамке так и скажи, мол, все тут как дураки за гроши на заводе спину гнут, а я особенный — за деньги эт делаю, чтоб в унитаз их спускать. Ты скажи-скажи ей, сколько пенсий у тебя на одну только хату уходит!
— Ну, я тоже не сказал бы, что отдыхаю там…
— Тогда какого ты вообще туда сунулся? Кинул пацанов, семью. Вот что я скажу тебе, Боб. Ты только не обижайся, я ж по честноку. Говно ты человек, Боб.
— Понятно. Спасибо за честность. — Как ушат холодной воды на голову — аж протрезвел.
— Да ты не обижайся, но ты пойми просто: у нас так не делают. Ты тип крутой тут со своими бабками, приехал, мамке кинул на поминки, ребят угостил коньячком. И это всё? Мне тебе ноги полизать? Да пошёл знаешь куда?
— А ты бы, Денискин, тоже бы пошёл, а?
— Чё?!
— Сгоняй, говорю, в магаз — дома на две стопки осталось. Купи ещё коньяка. Ноги можешь не лизать, если самый дорогой выберешь.
— Давай вонючее своё бабло — сгоняю. — Денис Денисыч выхватил из ладони Владимира Викторовича новенькую пятитысячную купюру и помчался, как молодой борзой пёс, прямиком за угол.
Горько стало Владимиру то ли от «Кента», то ли от обиды.
Бешеная тоска по малой родине стихала. Он здесь. Здесь всё как прежде. Только вот пятиэтажная панелька напротив обзавелась пошлым полосатым сайдингом, да скрипучие качели сменились типовыми пластмассовыми замками с горками для пятилетних.
К слову, он точно такая же несовременная деталь.
Ещё чуть-чуть, и под бетонным козырьком скоро станут говорить по честноку больше не Боб с Денискиным, а кто-то новый, но так же бездарно растопивший под прямыми лучами сусальное чудо.
3
В Первомайской улице, в одном из больших пятиэтажных домов, лежал утром в постели, на своей квартире Владимир Викторович Кузнецов.
Нет, не в съёмной квартире с высокими потолками и двухметровыми витринными окнами с видом на стройные муравейники мегаполиса.
А дома. У себя дома. Как казалось, сотню лет назад, потягиваясь от неги, слушая гомон телевизора за стенкой в маминой комнате, глядя на пятиэтажную панельку сквозь узкое окошко хрущёвки.
Протёр глаза, пытаясь вспомнить вчерашний вечер. Денискин… Он в итоге ушёл, что ли? По ходу, на такси уехал, как всегда, чтобы остатки ночи таки провести с семьёй.
Ругались вчера, а потом мирились. Ой как мирились: братались, обнимались, в подъезде светильник разбили, перед соседями извинялись, опять на крыльцо выходили курить.
С новой порцией теперь и перед собой, и перед мамой стыдно. Сидит, наверное, слушает там очередного Малахова, а в голове — батя в гробу, смирный, руки сложены на груди, глаза впалые, высохший весь.
Сын тут ещё приехал наконец, а вместо того чтоб мать утешить, с другом накидался до беспамятства.
Да уж…
Дно.
Днище.
Как вот теперь к ней выйти таким? Сушняк, конечно, заставит…
А комната почти не изменилась. Потускнела, как старая фотография.
Вот здесь, за письменным столом, оклеенным выгоревшими стикерами-вкладышами из «Трансформеров» и «Мортал Комбата», юный Вова, ученик четвёртой школы, садился каждый вечер делать домашку. Здесь он писал сочинения на городские конкурсы — один даже выиграл и с гордостью принёс домой зелёненький блокнот.
Иногда отец часами сидел над какими-то бумагами: стихи, может, сочинял или пьесы.
От нечего делать Владимир выдвинул наугад ящик — тот нехотя, со скрипом наперекосяк выполз, и старому хозяину открылись аккуратно сложенные в файлы исписанные листы.
«Жизнь Виктора Кузнецова, описанная им самим», — предупреждал заголовок. Владимир полистал испещрённые мелким почерком альбомные страницы.
«Кажется, я нашёл способ выбраться из петли, но, боюсь, это наследственное, и…»
Боже, неужели отец хотел руки на себя наложить?! Жуть какая-то! Мамке видеть даже это не надо — и затолкнул поглубже в ящик, не рискнув даже начать столь увлекательное чтение с первой страницы.
Когда-нибудь потом, не страдая от жуткого ощущения бесполезности, он обязательно прочитает записки отца. В них наверняка таятся часы меланхолического озноба до кончиков пальцев. Надо просто это забрать с собой и оставить на особый день.
Так, а здесь что за микроскопический почерк, будто секретный шифр для мира полуслепых маглов? Конечно, Владимир знал ответ — это же его немажущая шариковая ручка с тонким наконечником.
Руки задрожали от волнения, смешанного с абстинентным синдромом. Неужели то самое?
Страницы выпали из файла на пол и разлетелись осенними листьями.
Оно. Оно!
«Хроники Аунворлда».
Бред сумасшедшего — их до сих пор не выкинули, не использовали на розжиг! Как написанная им повесть, а по замыслу — будущая величественная трилогия — прожила тихо-мирно в доме родителей двадцать (а ведь и в самом деле двадцать!) лет?
С бешено колотившимся сердцем, слегка задыхаясь от волнения, Владимир достал первый листок и…
Всё поплыло перед глазами, буквы сливались в синее облако. Рот открывался, чтобы позвать маму, но издавал только хрип рыбы, прыгающей по горячему песку. Лишь говорливый телевизор из-за стены сопровождал переход Владимира Викторовича в мир иной.
Да Денискин, внезапно вынырнувший из памяти со словами: «Говно ты человек».
А потом всё внезапно выключилось.
4
Эльфийского короля много раз предупреждали, что волшебник Дирмивал — человек очень дурной славы и его нужно остерегаться. Но он не слушал и посоветовал Искателям ока взять его с собой.
Как оказалось, не зря. В жестокой схватке он победил врага, который мог испепелить весь отряд.
— О Дирмивал, с тобой всё в порядке? — Безоблачные ярко-голубые небеса прятались где-то за ужасающего вида лицами. Ровным кругом нависали они, как сонм каменных богов. Каменных, ибо морды их словно топором из гранита вырубал создатель, а потом отправил на покраску.
Какой, на фиг, в порядке?
Владимир Викторович очнулся в состоянии ещё хуже утреннего. По ощущениям, будто с окна выпал в заросли американского клёна.
— Великий волшебник, ты восстал из Царства Мёртвых Теней с одной единственной целью — закончить начатое нами дело! — причитала над ним одетая в одни только кожаные ремешки воительница с конским хвостом, слава Богу, на голове.
— Когда ты упал с обрыва, сражаясь с исчадием ада, имя которого нельзя называть, мы уже подумали, что всё — тебе конец, но вот ты здесь, и…
— В лесу за стадионом ролёвка проходит, что ли? — ничего не понимая из болтовни странных людей, спросил Владимир Викторович.
Никто не ответил. Однообразные лица, в которых угадывалось смутное сходство с собственным кривым отражением в зеркале, смотрели тоже с недоумением.
— Помогите подняться, ну ё-моё!
Помогли. Огляделся — и снова чуть не упал. Вокруг словно коллаж из корявого диснеевского мультика: всё яркое, цветастое, но вообще неправдоподобное: лес — ровный квадрат деревьев (не берёз, не осин, не клёнов, не можжевельника — просто деревьев) переходил в реку, как ремешками на воительнице раз двадцать пересечённую круглыми мостиками; поля были жёлтыми, хоть на них ничего не росло — словно покрыты пуховым одеялом; вдали на линии горизонта, куда ни глянь, торчали замки и горы. Не может быть такого пейзажа ни в одном, даже упоротом фильме!
— Где я, блин?!
— Наверное, ты потерял память, о Дирмивал. Этого следовало ожидать, ведь после схватки с тем, чьё имя нельзя называть, ты…
— А нормально сказать нельзя? По-русски?!
— Не переживай, великий волшебник Первой категории, мы найдём эликсир у ведьмы, чей дом находится в нескольких километрах от того места, где мы находимся.
— А где мы находимся?! — уже кричал Владимир Викторович, устав от пафосности ряженых.
— Ты упал с Каньона Дракона, сражаясь с тем, чьё имя нельзя называть — его дух рассеялся в воздухе, став навеки пленником эфира, а мы спустились сюда и нашли тебя целым и невредимым, как говорят у нас в Эльфограде, — произнёс очередную длинную речь малой с длинными ушами и волосами. Если его в таком виде не избили у стадиона, то Владимир Викторович точно очнулся не в пределах малой родины.
— Как ты сказал? Эльфоград? — Дикая мысль родилась в руинах разума.
— Да, — улыбнулся длинноухий. — Ты начал вспоминать своих преданных друзей? Это же замечательно! Я эльф Шуряк-Буряк. Мы вместе вышли из гномьих пещер Друмга, где было совещание, на котором было постановлено, что все означенные должны найти первыми Око Хаоса, пока до него не добрался…
— Чародей из воды, — обречённо закончил Владимир, или Дирмивал. Он только сейчас осознал — это страшный сон. Он спит. Или… умер? Такой ереси не может произойти за пределами его сознания. Значит, он ещё внутри. Значит, надо проснуться. — Помню я, помню. Да. Ты вот… Шуряк-Буряк, эльф. Это гном… э.. Дурник. Тот парнишка — наёмник Бейморд. Девушка — это эльфийка-амазонка Хыырг, а скромняга в дорогой одежде, видимо, молодой барон фон унд цу Катценшайзе ам Зее. А континент наш называется Аунворлд. Я прав?
— О Дирмивал, ты восстановил утерянную во время сражения с тем, кого нельзя называть по имени, память, и наши прик…
— Стоп-стоп! А теперь вот ты, да, ты, с руками-зубилами, долбани-ка мне со всей дури по башке! Не жалей дури! Чего стоишь?! Это приказ мага Дирмивала!!! Бей, скотина!
Скотина обиделась и…
5
Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, пели жаворонки, дятлы больно стучали прямо по голове.
А в целом, не получилось.
Нет, ударить у Бейморда хорошо получилось. Только не вернуло это Владимира в реальность. Ощутил удар, что называется, каждой клеточкой. И остался тут. Правда, в себя пришёл не сразу.
Его несли на плечах то гном, то эльфийка.
— Старая Олда говорила мне, что злые духи иногда поселяются в телах людей, заставляя их делать вещи, которые люди не хотели бы делать, но духи заставляют их, и потому люди эти вещи делают. Так говорила старая Олда.
— Ты очень мудр для своего возраста, Бейморд, — улыбнувшись, выразила восхищение словам наёмника эльфийка и поцеловала его взасос.
— Но я тоже очень мудр для своего возраста! — вскричал Шуряк-Буряк. — Поцелуй и меня!
— Ха-ха! — Именно так и засмеялась эльфийка. — Тебе уже восемьсот лет, а мудрости у тебя, как у подростка, каким ты и выглядишь, но возраст у тебя старше подростка, так что нет тебе поцелуя, Шуряк-Буряк. Ха-ха!
И таким же образом засмеялись остальные члены отряда. Смелись они долго и дружно.
— Господи, да что с вами не так?! — возопил лежавший на плече Друмга Владимир Викторович. — Я с ума сойду!
— Это злые духи исходят из тела, — пояснил Бейморд. — Скоро всё пройдёт. Тем более, что ты снова с друзьями, Дирмивал. Ведь так, ребята?
— Да!!! — ответило братство, и началось побратание, где всякий обнимал другого, а потом и третьего, чтобы выразить искренние чувства привязанности и любви. Дирмивала опустили на землю ради такого случая, и он тоже смог ощутить крепкие мужские объятья и, к нечаянной радости, тепло эльфийки в кожаных ремнях.
Мысли Владимира путались. Как мог он оказаться внутри собственной повести, которую сочинил ещё лет двадцать назад? Если это сон, то почему так больно от ударов? Если это явь, то почему вокруг деревья: картонные декорации к школьному спектаклю — ствол и зелёное кучевое облако, насаженное на него детской рукой?
— Дирмивал, какой у тебя план борьбы с Чародеем из воды? — спросил вдруг Бейморд, видя, что волшебник заскучал.
— Я нашлю на него проклятие, — отделался Владимир. Но сам задумался: и в самом деле плана-то нет. Что он там понаписал в повести двадцать лет назад? Какую магию надо использовать?
— Тогда вперёд! Замок, где друиды прячут Око Хаоса, прямо перед нами.
Владимир шлёпнул себя ладонью по лбу, чтобы ещё раз убедиться в реальности происходящего, и обнаружил, что они, и впрямь, находятся перед входом в «какой-то» замок, потому что здание мелькало, как отражение на поверхности озера в дождливую погоду.
— Так быстро? — удивился Владимир. — А как же враги, приключения, ловушки?
Словно по заказу возникло из ниоткуда огромное чудище, с когтистыми волосатыми лапами, ушастой мордой, полным одних только клыков ртом и безумными, налитыми кровью глазами, в которых, конечно же, узнавался такой знакомый взгляд…
— Я снежный тролль Дыныц. Вы все навоз.
«Ну, с фантазией у меня в юности было всё в порядке…» — обречённо вздохнул Владимир и вдруг покатился с плеч Друмга на землю — будто неумело залитую бетоном и потрескавшуюся от времени поверхность.
6
Всё смешалось в голове Владимира Викторовича.
В Аунворлде царило вечное лето, горы только маячили на горизонте, сколь к ним ни приближайся. Откуда бы взяться снежному троллю? Из стеклянного рождественского шара?
Голова уже невыносимо кружилась, еле выдержав новый удар. Казалось, перед глазами пляшут чёртики.
А нет, это не чёртики, а гном Дурник устроил акробатические номера и кувыркается, как клоун, вокруг Дыныца.
Видимо, отвлекающий маневр, чтобы…
— Уходи обратно в царство Аида, мерзкое чудище! — Эльфийка натянула тетиву, и Владимир уже перестал удивляться. Нет, даже не тому, откуда в Аунворлде знают античную мифологию… Просто за всё время их похода ни разу не мелькнул на её стройных оголённых плечиках колчан, битком нашпигованный стрелами. Ан вот сейчас мелькнул аккурат на правом. И лук Хыырг достала, видимо, из-под ремешка.
В это же время Бейморд сделал сальто, приземлившись точно на шею троллю, рубанул беспомощное создание секирой в черепушку, после чего Хыырг сделала изящный выстрел, попала в рукоять секиры, и та вошла ещё глубже.
Шуряк-Буряк же с самого появления чудища пускал стрелу за стрелой — все мимо!
— Красотка моя! — Сошёл с упавшего лицом в грязь тролля наёмник и зацеловал эльфийку.
— Ого, я погляжу, вы и без меня отлично справляетесь, — сам не ожидая, проговорил против воли Дирмивал. — Значит, подходит моё время уходить на Гору Берг, где обитают Древние Маги прошлого.
— О нет, Дирмивал! — отлепившись от Бейморда, в отчаянии запричитала эльфийка. — Нам ни за что не пережить эту боль!
— Да что с вами не так?! — взорвался Владимир, и это были уже его слова. — Почему вы творите бардак? Почему говорите, как — я не знаю — как зомби какие-то?! И откуда у тебя столько стрел в колчане, Шуряк-Буряк? Их там миллион?!
— О Дирмивал, ты вернулся из Царства Мёртвых Теней, в тебе ещё говорит злость, — менторским тоном заговорил эльф. — Давай посидим, успокоимся. Эй, Бейморд, затяни весёлую песню да разожги костерок. Нас ждёт тёплый дружеский вечер, согретый теплом дружбы и от костра.
Владимир перестал удивляться уже давно. Но всё же его немного беспокоило, что посиделки решили устроить прямо перед входом в замок, попасть куда ещё недавно очень спешили.
— Понимаешь, старый друг, мы такие, какими нас создал Великий Боб. — Шуряк-Буряк панибратски положил руку на плечо Владимира и со знанием дела стал раскладывать всё по полочкам под треск за миг явившегося костерка и трели баллады Бейморда, в которой невозможно разобрать ни слова, ни мелодию. — Может, разговариваем мы не как знать, а как простолюдины. Может, ведём себя нелепо, по меркам волшебника.
— Или вообще не понимаем, для чего нас придумали, — вставил между делом барон фон унд цу Катценшайзе ам Зее.
— Но мы те, кто мы есть, и счастливы этим. Мы делаем нужное дело, нам вместе весело. Так задумал Великий Боб — иначе и быть не могло.
— Могло, — мрачно ответил Владимир. — Если бы Великий Боб чуть лучше старался, а не так вот: тяп-ляп и набросал.
Если подумать, то и самого Великого Боба в его жизни тоже, наверное, сделали «на отвали» и отправили крутиться-вертеться в девяностые…
— Думаешь, есть кто-то выше даже самого Великого Боба?
— Конечно, есть. Ни одно творение не бывает без Творца. Это бесконечная цепь рекурсий…
— Тут ты прав, мудрый Дирмивал. Я в очередной раз поражаюсь твоей мудрости. И ведь правда. Невозможно же нам, простым смертным, просто так взять и встретить Великого Боба. Он же находится в другом, придуманным уже его Великим Бобом, мире.
— Конечно, нет, — усмехнулся Владимир. А потом добавил: — И всё-таки иногда это случается… Редко, но случается.
7
Велик был Чародей из воды и страшен был Чародей, от начала своего наречённый Рилавмидом.
Он пришёл в Главный зал — а где ещё прятать Око Хаоса — в то же самое время, что и Искатели Ока.
Если б чуть раньше подошли — столкновения можно было бы избежать. Но кто же мог знать будущее?
Приспешники Тёмного Властелина серым облаком клубились за его спиной, так что ни числа их, ни массы вычислить невозможно. Много их было — не победить даже всеми стрелами Шуряка-Буряка.
— Ха-ха-ха! — захохотал Чародей из воды. В этом лице Владимир снова узнал себя, лет так двадцати-тридцати, если бы в том возрасте увлекался эмо-культурой или гот-движением. — Глупцы! Вы думали, что первыми доберётесь до Ока Хаоса?! Но нет! Знаете ли вы, почему я смог прийти сюда в то же время? Я сразу начал подозревать, что эльфийский король готовит отряд Искателей Ока — мои шпионы доложили мне. Тогда я проследил за действиями эльфийского короля — он куда-то отправил своего верного Шуряка-Буряка, и тогда…
Пока увлечённый рассказом Чародей говорил, Владимир нагло подошёл к артефакту, взял его и вернулся к своим.
— Не помню, для чего тебе нужно Око Хаоса, но я сейчас вот возьму и разобью его об пол.
— Нет!!! — раздалось с обеих сторон баррикад.
— Тогда выполни мою просьбу, чернокнижник. Ты владеешь запретной магией — значит, можешь вернуть меня назад, в мой мир, что за пределами Аунворлда. Взамен ты получишь заветный артефакт.
— Нет! — закричал в ужасе гном Друмг. — Тьма не должна владеть Оком Хаоса, иначе цивилизации грозит гибель! Ты не можешь нас предать, Дирмивал!
— Кстати, я не Дирмивал! Я Владимир Кузнецов, — честно ответил Владимир Кузнецов. — Чародей из воды, ты самое могущественное создание в Аунворлде! Ты можешь вернуть меня на Землю?
Минутная пауза показалась вечностью.
— Могу, Владимир, — из-под закрытого железной маской рта, как у Скорпиона из «Мортал Комбата», угрюмо ответил Рилавмид. — Но мне подвластно лишь время, где я пребываю. Ты отправишься в 2003-й год. Тебе будет немного за двадцать, и…
— Я согласен!!! — не дослушав, завопил радостный маг и даже станцевал от счастья, едва не выронив заветное Око Хаоса. — Я начну всё заново! Я сделаю свою жизнь прекрасной! И вас! — Дирмивал потрепал за щёку Бейморда. — И этот мир тоже станет прекрасным. Зря я бросил это дело. Я не поеду в Москву, а стану писать книги.
Его взгляд остановился на гноме.
— Сначала научусь этому, конечно, а потом уже стану писать. Останусь жить у родителей. Буду помогать им, и…
— Ты готов? — крикнул Рилавмид. — Положи на землю Око Хаоса и выйди вперёд. Давай. Скорее!
Владимир послушно выполнил, что просили.
Он вернётся в нулевые, он всё исправит. Все будут счастливы. Здорово и вечно.
— Вжух!!! — с силой прочитал заклинание Владыка Тьмы, и старый маг исчез. С победоносным хохотом, которому вторила масса за его спиной, Рилавмид поднял с земли Око Хаоса.
Искатели Ока тут же взялись за оружие, но тьма накрыла их, и они перестали даже понимать, куда стрелять и по кому. Они слышали лишь удаляющиеся шаги и тихий шёпот:
— А ведь он согласился, не дослушав главного. Как всегда…
∞
В день двадцатипятилетия личной жизни Кузнецову дали по голове возле механического завода, где он добывал средства для своего существования.
Вовка проснулся с ужасной болью, хотя ему снилось нечто прекрасное — волшебный мир, как на кассетах с «Братством кольца». Вовка почти ничего не помнил из сна, но было там так красиво: верные друзья, соблазнительные амазонки, сражения плечом к плечу с товарищами — не то что вчера после работы уроды пьяные…
Пятиэтажка за окном задорно подмигивала лицами своих жителей. За стеной гудел телевизор — мама уже с утра жаждала новостей, пока гладила брюки. Отец вон за письменным столом что-то строчил, плотно закрыв дверь сюда, в спальню. Отгородился от жены, от новостей, от всего мира и пишет что-то непонятное: то ли стихи, то ли фантастику какую-то…
Вот бы, может, тоже так, а? Придумать континент, героев, описать это всё ярко, как во сне.
Чтобы туда приятно было возвращаться. А что? После работы времени навалом — оно и лучше, чем с пацанами приключений в подворотнях искать. И безопаснее. И смысла больше.
Чтобы оставить после себя послание в будущее. А так жил человек, думал, городские конкурсы сочинений выигрывал, а потом пропал на заводе до пенсии. Вот и не вспомнит никто: а о чём он думал? И жил ли вообще?
Тем же вечером Вовка не пошёл лечиться от головной боли с друзьями в овраг возле старой обувной, а вытащил из принтера лист, начеркал на нём красочно название — и понесла нелёгкая его коней на Парнас. Отца дома не было — работал сутки через трое. Мама сидела у соседки по лестничной площадке.
Родители и думать не могли, что сейчас в их квартире собственный сын начал великое дело.
Не жену искал, не работал сверхурочно, не шатался с алкашами — Вовка творил Вселенную.
Ему это так понравилось!
Словно он прожил вместе с героями их первое приключение. Да, немного походило на то, что сам он смотрел и читал. Ну ведь здорово же! Значит, он мыслит на равных с Толкином и Джексоном, с Бруксом, Желязны и Говардом!
С тех пор он старался писать каждый вечер. Иногда с энтузиазмом, иногда превозмогая себя, когда не знал, что сделать дальше и его герои болтались по континенту, перебрасываясь колкостями или беседуя на философские темы у вечернего костра.
За полгода Вовка закончил рукопись.
За месяц он набрал её в Wordе.
Две недели он ждал ответа из «Эксмо».
Примерно столько же, иногда даже меньше ждал потом ответа после отчаянных попыток отправить рукопись в другие издательства.
Потом он сложил «Хроники Аунворлда» в пустой файл и закинул в долгий ящик.
И никому ничего про них никогда не рассказывал.
Друзья давно уже привыкли шататься без Боба, да и не хотелось ему больше с ними. Аунворлд не отпускал. А они и не поймут — только засмеют.
Порой доставал рукопись и читал — так обидно было, до слёз.
Однажды Вовка, немного пьяный, проорал куда-то вглубь листов:
— Слышишь меня, Чародей из воды?! Если я так и останусь неудачником, отправь меня в мою книгу. Отправь, как только долбаный неудачник возьмёт в руки первый лист, чтобы перечитать…
Сказал и сам испугался, потому что показалось ему, словно от бумаги был получен ответ.
Вовка тут же сунул листы обратно в файл и запрятал подальше в ящик.
Больше к ним уже не возвращался.
Страшно было, что исполнится пророчество. Впереди ж ещё столько всего: семья, богатство, слава…
С первым что-то не сложилось, вот и стал Вовка, или уже Владимир Викторович, о втором думать. Погуглил и нашёл себе работу в Москве. Делать там надо почти то же самое, но зарплату обещали в два раза больше, чем дома. С мамкой, с батей обсудил — те не против были. Почему не попробовать? Просили в отпуск приезжать, навещать их да внуков привозить. Лет с пяток поработает, денег накопит, так и можно здесь двушку купить — в Москве недвижимость-то сказочная.
Но затянула Владимира Москва не на пять лет…
Пока однажды мама ночью не позвонила и не сказала, что умер отец.
Тут же позвонил начальнику, Топтыгину Михаилу Михайловичу, взял отгулы, потом на сайте РЖД купил билеты на утренний поезд.
И вот Владимир Кузнецов уже мчится на всех парах в родную провинцию.
Жизнь пролетела так быстро, незаметно, в делах, в тревоге. И вроде бы у всех вокруг она тоже идёт, но будто бы она вымышленная какая-то, второстепенная, а его, Владимира Кузнецова, важная — все следят за ней с экранов, со страниц книг. И ничего не может произойти с ним просто так — всё осмысленно и продуманно, как с главным героем.
Именно сейчас вот, в поезде, например, ему страшно захотелось домой.
Нет, даже не так…
В нём разыгралась бешеная тоска по малой родине.