Отпуск

— Маша, я тебя умоляю, ну не бери ты туалетную бумагу. Ну что они там без туалетной бумаги, по-твоему, живут? Чемодан уже не сходится. Будет перевес, ой будет перевес. А ты знаешь сколько берут эти «Серебряные копытца» за перевес?

Муж и жена склонили головы над чемоданом. Маша грустно вздохнула — она не хотела никуда ехать. Вон полочка лежит в углу, которую Виталий повесил полгода назад, и которую неведомая сила обрушила спустя два дня после этого. Вот стол их колченогий, который как Виталий не подкручивал, всё равно балансировал на трёх ногах, о чём неизменно нужно было предупреждать всех гостей. Холодильник натужно гудел и превращал все продукты в лёд после его, Виталия, вмешательства. Муж её был мастером какие-то такие руки, но точно не золотые. А к пришлым конкурентам относился весьма специфично. Придёт человек чинить загубленную стиральную машинку, так он всё это время простоит над душой у человека, раздавая непрошенные советы, а потом ещё полгода при любом удобном случае будет вздыхать, приговаривая: «Я бы сделал лучше».

— Может резиновые сапоги вытащим?

— А ты знаешь какая там будет погода, ну хотя бы приблизительно?

— Нет…

Маша отвлеклась от созерцания «уютного» гнёздышка. Пять лет, как они с Виталием женаты и пять лет, как она обещала ему, что они обязательно съездят в гости к нему, туда. Да всё что-то откладывалось — то переезд, то работа новая сначала у неё, потом у мужа. Но вот на пятую годовщину поздравить их позвонил Папа. Папа… Если к «статусу» мужа Маша уже привыкла и даже начала немного подшучивать над ним, то любое общение с Папой до сих пор вызывало у неё трепет. В живую они виделись всего два раза — во время первого знакомства и на свадьбе, но свои родительские обязанности он выполнял также хорошо, как и основные, и с сыном они часто созванивались.

— В этом году ещё одна памятная дата, — начал Папа после поздравлений со свадебным юбилеем. — 20 лет как ты покинул Утёскино.

— Ох, правда? Уже 20 лет прошло?

— Тебе давно пора проведать те земли, узнать, как там дела. Да и жене твоей нужно всё увидеть своими глазами.

— Знаю, пап, но мне немного страшно — как они там. Я, конечно, читал новости и всё-такое, но вдруг приеду и пойму, что всё плохо, люди несчастны.

— Понимаю. Я приглядывал за ними всё это время, как и за всеми остальными землями. Но не поехать совсем нельзя. И ещё одна просьба. Твой брат собирался какие-то вещи передать Лилии. Может она что-то забыла после развода, не знаю. Ты ему позвони сам, а то он забудет, а потом будет себя ругать. Маша, напомни мужу. Сыновья мои все как один рассеянные ребята.

— Лилии? Я и не знал, что она перебралась на Утёскино. Давно? Зачем ей вообще нужно было уезжать?

— Мне кажется она сама не могла ужиться в одном мире с новой женой твоего брата. Ну не женой, пока только невестой, но всё равно. Она там полгода где-то. Не уезжает. Может ей там хорошо?

— А может она просто выбрала самую жуткую дыру, чтобы залечивать свои раны.

…

Их автобус проехал мимо огромного самолёта южных направлений: двухэтажный, сверкающая новенькая ливрея с красочным изображением улыбающейся стюардессы на хвосте.

— Я читал, что там всем пассажирам выдают тапочки и маски для сна.

«Ой, не травил бы душу», — подумала Маша. За полёт на таком самолёте придётся тучу денег отвалить, а они уже отвалили. За перевес багажа.

В Южных странах она никогда не бывала. Пальмы эти огромные, водопады, покрытые зеленью горы, пляжи с желтейшим песком. С одной стороны жара. Жару Маша не любила. А с другой дорого. Как-нибудь, думала она, когда разбогатеем. Ей любопытно было спросить, почему его братья никогда не приглашали Виталия к себе. Ну так, пожить, посмотреть как они там всё обустроили. Она правда, как переехала в столицу, тоже сестру ни разу не приглашала. Нужно будет. Как-нибудь. Автобус дёрнувшись замер. Маша внутренне вся сжалась: самолёт выглядел развалюхой, какой-то грязный, швы обшивки все черные. На выходе началась лёгкая толкотня — все пытались побыстрее попасть в самолёт, чтобы распихать свою ручную кладь поближе к месту. В результате этих движений Машу с Виталием разлучили, и девушка оказалась чуть ли не в первых рядах на вход в самолёт.

Медленно продвигаясь, Маша с любопытством изучала пассажиров. Суровых на вид утёскинцев было легко отличить от немногочисленных туристов по тёмной одежде, серьёзным лицам и характерному говору. Уже почти дойдя до своего места, Маша обернулась на шум. Народ какой-то волной колыхнулся обратно ко входу, она видела только руки людей, тянувшиеся к чему-то. «Сынок, сынок» — услышала она.

— Неужто?

— Да, сам, — перекинулись словами утёскинцы, сидящие в соседнем ряду, туристы с любопытством тянули шеи.

Маша заняла своё место, сразу достав книгу и маленькую подушечку для шеи. Кресло в самолёте было жёстким, как садовая скамейка. Движение по проходу возобновилось, и тогда Маша разглядела мужа, которому что-то говорили идущие рядом люди, а каждый, кто уже сидел на своём месте, тянул руку, чтобы пожать или просто похлопать его по плечу. Хмурые лица неловко растягивались улыбками.

Виталий плюхнулся на кресло рядом и начал возится с ремнём. Неразговорчивые соседи тоже подали ему свои руки для приветствия, одобрительно кивая.

— Как они тебя узнали? — одними губами спросила Маша. Ей было немного тревожно и радостно одновременно.

— Не знаю, — также беззвучно ответил Виталий, — мне кажется просто почувствовали.

— Сынок? — окликнул его пожилой утёскенец, сидящей через ряд впереди них, — А где вы остановились?

— В гостинице, — уточнять было не нужно. На Утёскине была всего одна гостиница, которая так и называлась «Гостиница».

— Ну вот ещё. Это для туристов. Мы для вас поищем хороший домик. Гостиница хорошая, хорошая, не волнуйтесь, — сказал он наблюдавшим всю эту сцену туристам.

Самолёт спокойно взлетел и, развернувшись над городом, набрал высоту. Маша пыталась в иллюминатор разглядеть их дом, но очень скоро они влетели в слой облаков. Освещение приглушили, и возбуждённые встречей утёскинцы, если так можно было сказать об этих с виду сдержанных и хмурых людях, кто начал задрёмывать, а кто просто сидел, глядя прямо перед собой, пережидая это временное бездействие. Маша немного почитала, а потом тоже задремала. Виталий же сидел, потихоньку приходя в себя после столь неожиданной и бурной встречи. Его эмоции улеглись и тогда он почувствовал это: тихую радость, которая словно стекалась к нему ручейками от пассажиров самолёта, радость родителей, чей сын наконец-то навестил отчий дом спустя столько лет.

— Простите, — раздался шёпот в щели между креслами, — простите, что беспокою.

Виталий наклонился к щели, разглядев яркую спортивную одежду туриста.

— Простите, но кто вы? Вас тут все знают.

— Я? Наверно можно сказать, что я — создатель Утёскино.

— Вау! — пассажир сунулся вперёд, пытаясь лучше рассмотреть Виталия. — Вот это да. Знаете, мне там так нравится. Многие любят жаркие страны, а мне на севере хорошо. Я на Утёскине уже третий раз.

— Да? А я первый.

— Первый? Как первый? Вы разве не прилетали туда с тех пор?

— Ни разу.

— Но почему?

— Да то работа, то… да нет. Просто боялся на самом деле, — шёпотом ответил Виталий. — Я и сейчас боюсь.

Турист немного помолчал.

— Мне кажется я вас понимаю. Мне бы хотелось вас приободрить, но вот сами увидите — это прекрасное место.

…

Им, и правда, нашли домик. Небольшой каменный двухэтажный дом недалеко от центра города. Утёскино — это не очень большой остров, формой своей напоминающий толстую рыбу. Ближе к хвосту высилась горная цепь, с которой спускались многочисленные ручейки, сливающиеся в одну Реку. В центре рыбы река расширялась озером, на берегу которого, почти в том месте, где у этой самой рыбы должен был быть глаз, стояла Столица. И у реки, и у гор, и у столицы конечно были свои названия, но так как всё это на Утёскине имелось в единственном экземпляре, то и называлось просто, без имени. В столице было несколько высотных зданий, но в основном она вся выросла из двух-трёхэтажных домов, выстроенных из серого камня, привезённого когда-то с гор.

На окнах их дома висели занавесочки, вышитые яркими тропическими цветами — национальная вышивка страны, в которой такие цветы никогда и не росли. В таких же цветах была скатерть. На столе стояли две чашки с дымящимся импортным кофе. Проводник их, поселивший их в доме своих соседей, которые на полгода уехали в другую страну, смолол и сварил им этот кофе, отдал ключи от своей машины, и ушёл, бормоча, что они наверно устали с дороги.

— Ну что?

— Что? — Маша села за стол обхватив чашку руками. Дом ещё не успел прогреться и было зябко.

— Ты хочешь спать?

— Шутишь? Нет — мне так хочется поскорее начать тут всё осматривать. А ещё хочется в том ресторанчике у озера попробовать жареную[L16] рыбу. Как он сказал «очень-очень вкусная». Два раза очень!

— Нужно будет ещё заехать к Лилии.

— Да… может ты без меня? Я же её ни разу не видела.

— А я всего один раз. На свадьбе. Поздравляю, спасибо — вся история.

— Интересно, почему она выбрала Утёскино, — Маша отпила кофе, — хороший кофе.

— И мне. О! Пишет — давайте сегодня вечером, предлагает какой-то бар. Значит получится поговорить. А то я думал, что встретимся, сумку передадим и до свиданья. Она мне всегда казалась такой мрачной. Может поэтому и переехала — здесь все мрачные.

— Не мрачные. Суровые скорее.

…

— Вот с этого места всё началось. Я стоял тут, сначала пустил всюду расти траву, попробовал вырастить дерево, затем вытолкал из недр острова камень. Тот лесок тоже пробный — я ещё не знал, как растить смешанный лес. Поэтому тут повсюду так много сосен. И та скала тоже пробная. Помню, как пытался придать ей естественную форму, а у меня почему-то всё время пятиугольные столбы вылезали. Они вон с той стороны, видишь?

— А почему рыба?

— Ха-ха. Папа меня тоже об этом спросил первым делом. А я и не знал, что остров получился в виде рыбы. Я и что такое рыба-то не знал. Я же его с высоты не мог видеть. Наверно случайно.

— Можно?

— Конечно.

Маша протянула руку к валуну. От нагретого на солнце камня шло тепло. Девушка закрыла глаза и дотронулась, пробежала пальцами по его поверхности, нащупала что-то, остановилась, потрогала ещё раз. Словно тёплое тело мужа, вот даже шрамик, как от аппендицита.

— Это всё и есть ты, да? Всё вокруг: горы, река, озеро, трава, и камень этот, и дерево, — Машу обуяла какая-то детская радость.

— Да, — Виталий немного смутился, хотя и чувствовал — да, всё это он. Но как-то всё равно было неловко, словно он тут самая важная птица. — Ну ты же и так это знала.

— Знала, но не чувствовала. Там дома ты — это просто ты. А здесь ты словно больше, шире. Мне кажется, что ты вокруг меня. Вдохну воздух и тот — ты. Расскажи мне ещё раз что было до того, как пришли люди.

— Зачем, ты же сто раз…

— Ну пожалуйста, мне хочется послушать об этом именно здесь. Чтобы здесь это прозвучало, — Маша забралась на валун, смахивая полами пальто сосновые иголки. Виталий забрался рядом.

— Хорошо. Когда-то давно в начале недели отец… ну мой папа встретил маму. Они вместе нашли мир, в котором были только свет и вода. И носились они между светом и водой бесплотными духами. От их любви появились у них дети — это были я и мои братья. Сестёр у нас не было, хотя папа говорит, что они очень хотели девочку. Они научили нас тому, что умели сами — создавать. Каждый из братьев создал часть этого мира из света, воды и себя. Утёскино — часть моего духа. А Центральные земли, откуда ты родом, часть духа моего брата Арика, Восточные создал Паша… Ну ты знаешь.

Потом каждого из нас навестили родители. Ни папа, ни мама ничего не сказали о том, как у меня получилось — хорошо или плохо. Поэтому я так боялся сюда возвращаться — вдруг плохо, вдруг эта земля скудна и бедна, вдруг я что-то напутал и реки пересохли, а люди не хотят здесь жить и мучаются.

— Мне кажется, у тебя всё отлично получилось, — тихо сказала Маша, погладив мужа по спине.

— Спасибо, кажется да… так вот. Мама и папа тогда набрали у ручья глины, нарвали сухой травы и сделали куколку. Бесполую такую — просто руки, ноги, голова. Папа сказал дотронуться до неё. И я дотронулся до груди, вот сюда, — Виталий показал куда. — А на утро я проснулся на своём острове, а сюда уже пришли люди: мужчины и женщины. Утёскинцы словно сто лет знали мой остров, а не только сегодня появились на свет. Кто-то уже начал строить дома, а кто-то на костре готовил какую-то еду. Помню, что мне понравился запах, и я подошёл к огню. Мне дали тарелку , налили похлёбки с картошкой, отломили кусок хлеба, и я сел вместе со всеми есть. Среди них были и старые люди, и молодые, но не было маленьких детей. Тогда я понял, что я был голоден, и что я ребёнок.

— Сынок, — позвала меня одна бабушка, — Ты ли нам всё это сделал? — Кивнула она себе за спину на озеро и горы.

— Да.

— Спасибо сынок, порадовал. Хорошо вышло, правда?

Все кругом согласно закивали. Так я жил с ними ещё пару дней, а потом пришёл отец и сказал, что я должен учиться разным наукам, и для этого мне нужно переехать в большой город. Ну, а дальше ты всё сама знаешь. Тогда я видел этот остров последний раз.

— Так вот почему они тебя так называют. Потому что ты тогда был маленький для них, а я подумала, что из-за того, что ты сын Отца.

— Да я и сам забыл об этом прозвище, пока они не узнали меня в самолёте. Вот такие они и были, эти утёскинцы, с самого начала всё знали и всё умели, и работа у них спорилась, и мастерили они всё очень ловко, не то, что я.

— Ты тоже хорошо мастеришь, — прижалась Маша к его плечу и хорошо, что он не умел чувствовать её так, как утёскинцев, потому что понял бы, что она лукавит.

— Спасибо, родная, ну что, поехали дальше?

— Поехали. А сейчас ты можешь здесь что-нибудь создать?

— Могу, но мне кажется, что это может быть опасно. Потому что здесь уже живут люди и звери. Тогда это место было абсолютно пустым и я мог спокойно делать всё, что хочу. Ты бы видела, что тут творилось, когда я создавал горы, ух. Одни не выдерживали, дробились, нужно было их убирать, вышвыривать в океан огромные камни и всё начинать сначала. Хочешь попробую создать что-нибудь маленькое?

— Ой, лучше не надо, а вдруг это тоже опасно.

…

— А здорово они тут всё обустроили. Дорожки эти деревянные, скамеечки. Красиво.

Они шли по деревянному настилу в парке. Между лапами горных отрогов расположилась небольшая долина. Вдалеке, на въезде в эту долину, виднелась деревушка, в которой Маша и Виталий нашли кафе, где им сделали бутерброды с собой, а также снабдили картой парка. Вдоль гор тянулась узкая полоска леса, а между ними оранжевая в чёрных разводах долина с каскадами маленьких голубых озёр над которыми клубился белый горячий пар.

— Хотел сюда приехать, посмотреть, как тут сейчас. Честно скажу — я тут с гравитацией напортачил, начал делать красивый водопад, да вода всё время била вверх, как я не старался. Вот то место. А они тут площадочку сделали…ОГО!

— Ого!

Вверх ударил просто огромный столб воды, туристы на площадки принялись фотографировать и что-то кричать.

— На карте написано, что это «Гейзер» — ха-ха, это они его так назвали? Ну, значит нормально, понравился. Никто и не понял, что я тут налажал на самом деле.

Вечером уставшие, но довольные муж и жена вернулись в город. Озеро и далёкие горы уже погрузились в темноту, улочки блестели от дождя, а в окнах за яркими занавесками зажёгся свет. Они шли под одним зонтом, оставив машину около своего дома, периодически раскланиваясь с редкими прохожими. Кто-то просто улыбался, кто-то хотел пожать руку, многие говорили добрые слова, знакомились с Марией.

— Ты заметила, что все говорят, что я приехал в гости. Будто и в мыслях нет, что мы можем тут остаться.

— Да, интересно. А ведь и все твои братья не живут у себя. Почему?

— Не знаю. Может, потому что мы учились в Центральном регионе. Правда потом часть разъехались кто куда. Но я кажется единственный, кто так долго не навещал свой край. А вот и тот бар — «Мокрый пёс».

Большой толстый пёс грустно смотрел на них с вывески чёрными глазами поблёскивая под дождём. Они зашли внутрь — оказалось очень уютно. Столы, покрытые всё теми же расшитыми скатертями, растопленный камин, а над камином большая картина с нарисованной собакой с вывески, только лежащей на ковре и держащей перед собой огромную кость. Несколько человек отсалютовали им кружками. А на встречу поднялась девушка, которая никак не отличалась от местных мрачностью своего гардероба, только цветом кожи. Лилия родилась в Восточных землях и была смуглой.

Они заказали горячего вина, а Лилия порекомендовала им жаркое из картошки с мясом.

— Как тебе здесь?

— Хочешь узнать, почему я выбрала именно твои земли?

— Если не хочешь, можешь не отвечать.

— Да никакого секрета здесь нет. Я уехала лишь бы куда-нибудь. А тут куда не уедешь окажется чья-то земля. Так, на заметку, — Лилия подмигнула Маше. — Моя семья, родители, живут в Центральном регионе, поэтому возвращаться на родину смысла не было. А тут… может ты не заметил, но Утёскино — это единственные земли, на которых не живёт ни один из твоих братьев.

— Не заметил. И правда.

— Не принимай близко к сердцу, но они все деловые ребята, а тут…

— Глухомань.

— Точно. Но есть и вторая причина. Я приехала сюда ещё до развода, но, когда уже было понятно, что всё. Всё! — она сделала многозначительную паузу, — кроме злости я чувствовала только огромное желание спрятаться где-нибудь подальше. В школе, в которой я тогда работала, была на стене нарисована огромная карта всех земель и на самом её краю под потолком этот остров-рыбка. А рядом с ним только часы на стене. И вот я приехала сюда без особого плана. Думала, что все дни отпуска просижу в гостинице, но просидела только пару дней. А потом… не знаю, то ли воздух тут такой, то ли люди. Но я стала выбираться в город, стала ходить к озеру, смотреть на горы. И я поняла, что кроме злости у меня появились и другие чувства. Я поняла, что хочу поехать к тем горам. Хочу ловить рыбу на озере. Хочу ходить в этот бар. Хочу преподавать литературу в местной школе. Так и случилось. Я вроде бы прижилась и не выделяюсь, если только, — она потёрла смуглую щёку, — здесь не обязательно всё время улыбаться, можно просто жить. Так что…

Она подняла свою кружку с глинтвейном.

— За Утёскино!

Они чокнулись. Посидели ещё, выпили по новому кругу. Когда Виталий вышел в туалет, Маша склонилась ближе к центру стола.

— Слушай, а как это вообще происходило, ну, когда вы разошлись?

— А что?

— Да нет, ничего, но просто это первый случай у нас, жён.

Лилия вздохнула.

— Да как у всех наверно. Папа иногда звонит. Чаще пишет. Вот с вещами помог договориться, но так не тревожит, проверяет скорее. Ну теперь там царствует Ева, поэтому… Но, кроме этого, я и сама хотела спросить. А тебя никогда не беспокоило, что вот сейчас вы оба вроде как люди и как люди болеете, и как люди оба умрёте. Но после смерти ты отправишься туда, ну… неизвестно куда и, может быть, совсем перестанешь существовать, а он останется самим собой, но просто без тела? И, может быть, даже опять вернётся на землю.

— Нет, — просто ответила Маша. Она устала после дороги и всех этих немного тревожных, но приятных впечатлений. Ей уже хотелось спать и от чистого воздуха, и от крепкого вина. Она чувствовала, что Лилия сейчас словно сгусток беспокойства, не смотря на все свои слова о новой жизни, но не могла разделить с ней этого беспокойства.

— Понятно, а вот я постоянно об этом думаю.

— Можно я тоже буду тебе иногда писать? — Маша протянула руку и накрыла своей теплотой холодную руку Лилии.

— Конечно можно, — улыбнулась та в ответ.

…

Через две недели положенного отпуска Маша и Виктор вернулись домой, нагруженные баночками с вареньем и мёдом, вышитыми салфетками, сосновыми шишками и домашними настойками. Им опять насчитали перевес. Всё потихоньку вошло в привычную колею, только Маша вдруг заметила за мужем, что тот неожиданно стал настоящим мастером на все руки и всё, за чтобы не брался, получалось просто отлично, словно после той поездки и в нём что-то встало на своё место. Они так и жили в Центральных землях, пару раз съездили на роскошные Южные курорты, но в отпуск всегда старались навещать родное Утёскино.