Дева и Лев

Собираясь на работу, Егор Сараев вполуха слушал телевизор. Жена спала после ночной смены, и он крутил ложкой осторожно, чтоб не брякать. Между сном и дорогой на работу он пил кофе и думал. Раньше — о чём-то хорошем: о планах на отпуск или о поездке в лес на выходных, но давно уже не получалось, мысли приходили тяжёлые, их даже додумывать до конца не хотелось. Они просто катались в голове, как серые ватные перекати-поле. 

— …таким образом, тринадцатое зодиакальное созвездие Змееносца выступает ярким доказательством отличия астрономии, науки в полном смысле этого слова, от лженауки астрологии, — сказал телевизор, и Сараев отодвинул кружку, наклонив голову. — Если бы астрологи отталкивались не от удобства, а от фактов, им пришлось бы перекроить всю систему, поскольку даты вхождения Солнца в области созвездий изменились бы. К примеру, в созвездие Девы Солнце входит только 17 сентября, хотя в астрологии...

Егор уронил руки на стол.

— Господи... — простонал он. — Я всю жизнь прожил Девой, а был, оказывается, Львом!

Сараев выключил телевизор и вышел из дома, не допив кофе.

 

На автобусной остановке — опытный Сараев двинул сразу на конечную — уже вовсю шла борьба за пространство. Люди, как токийские небоскрёбы, вырастали из ниоткуда прямо на проезжей части и оттесняли Егора всё дальше к тротуару. Впрочем, эта тема его сейчас интересовала постольку-поскольку, он думал только о знаках зодиака и дальше — о несправедливости в мире. Погода была серая и хмурая, как на расстреле. Мимо остановки проползали автомобили, ругаясь сигналами на выползшую почти до середины проезжей части толпу. В автомобиле тепло и комфортно, в нём никто не пихает под коленки набитой сумкой, не наваливается и не просит передать за проезд. Жена давно намекала Сараеву, что могли бы и они обзавестись удобствами, но Егор машин боялся. Ещё он боялся ресторанов, казино — закрыли, да и чёрт с ними! — и прочих вещей, связанных с достатком, наглостью и успехом.

Маршрутка подошла, и людская толпа хищно сузилась в районе двери. Она, как воронка торнадо, начала засасываться внутрь. Центробежная сила оттеснила Сараева к киоску с табличкой «Табак».

«В следующей поеду», — привычно подумал Егор.

Влезть удалось только в четвёртую. Сараев повис в подпространстве, уцепившись за верхнюю ступеньку передними половинами подошв. Впереди — школьницы с портфелями, сзади — упрямый грузный мужик, который всё напирал и напирал. Водила, похожий на героя вестерна и бомжа одновременно, бросал со злобой через плечо: «Проходим в салон!» — причём Сараеву казалось, что обращался он именно к нему. Дверь не закрывалась. Пылкий народ уже голосил по-революционному. Водила опять развернулся и сказал, теперь чётко глядя Егору в глаза:

— Мужик, ты что — дебил?! Не видишь — дверь не закрывается?

Сараев всегда был силён задним умом. Сталкиваясь с открытым хамством, он терялся. Потом мог придумать сотню удачных ответов, действий и бездействий, но первой реакцией на грубость у него всегда был ступор. Ну и какая-нибудь глупость, вроде «что вы себе позволяете?» — что в нашем мире подразумевает роспись в собственной ничтожности, или, в редких случаях, «что ты сказал?» — что подразумевает втягивание в долгую тупую перепалку, да и глупость же — что он, на самом деле не расслышал, что ли? Рассуждая с самим собой о подобных ситуациях, Сараев обычно начинал думать про Америку: а вот, если бы у них, то уже бы — суд, штраф, извинения. Но у нас-то про суд все только с горькой улыбкой говорят. Какой судья примет такое дурацкое заявление: назвали дебилом в маршрутке! «Мужик, какое заявление, ты что — дебил?!»

Когда Сараев вышел из ступора, была странная тишина, а потом вся маршрутка разом загомонила. Медленно доходила мысль: что-то произошло. Егор огляделся с испугом и любопытством: понимал, что причина всеобщего шока — в нём. Водила сидел, уронив голову на руль, трогал себя за нос и тупо разглядывал набегающую в ладонь кровь.

— Хулиганьё! — резко заорал у Сараева прямо над ухом хорошо поставленный голос автобусной спорщицы.

Как-то вдруг Егор оказался на улице. Подташнивало, в голове что-то мягко било, как басовый барабан. Он сел на лавку, посмотрел на свои руки. Правая побаливала.

«Портфель, — подумал он отстранённо, — куда-то делся».

— Браток, — позвали его. — Браток, слышь…

Сараев повернулся. Ханыга в засаленной камуфляжной куртке тянул его за рукав. Голова у него была как красный воздушный шарик.

— Выручи, браток. Мелочишки какой-нибудь дай — не могу, помираю.

Попрошайки всегда приставали к Егору — видать, что-то они в нём видели. Денег он старался никому не давать, — кроме симпатичных молчаливых старушек, — но проклятая каста всё равно упрямо его донимала. К тому же они обычно трогали его за рукав. Сараеву это было неприятно. Он отводил глаза и бормотал под нос бессмыслицу про спешку, про дела. И не то чтобы врал, но напрямую сказать, что не даст, не решался. Он и сейчас бы не сказал, если б не плыло в голове. Вот так, бессознательно, он и выдавил:

— Нет. Не дам.

— Не, ну браток, я ж много не прошу. Ну, сколько есть.

— Руку отпусти.

— Чё ты как не русский, слышь. Говорю: трубы горят…

Сараев молча прикрыл глаза — с ним творилось что-то неладное. Ханыга опять, теперь настойчивее, дёрнул его за рукав. И вновь Егор впал на секунду в небытие, а когда вывалился обратно даже не удивился тому, что все вокруг глядят на него с изумлением и неприязнью, а пьянчужка скулит, барахтаясь на асфальте.

— Полицию вызываю?! — словно не веря своим собственным словам, полувопросительно произнесла мороженщица, высунувшись из киоска. — Это что творится?

«И правда, что ж такое?» — подумал Сараев, подскакивая с лавки.

Он шёл по улице, сунув руки в карманы и нахлобучив капюшон — заморосило. Редкие прохожие распустили зонтики.

«Тускло как... уныло. И почему, если мне всё это не нравится, я выгляжу, действую и думаю ровно так, чтобы быть в этой унылости незаметным?»

Сараев остановился под козырьком супермаркета, думал о дожде и о жизни. В руке у него оказался телефон. Звонил сам, или звонили ему — он не помнил.

— Алё! — выдохнул он в трубку, хотя там уже что-то говорили.

— Сараев! Ты заболел?

— Нет, я здоров.

— Так, я не понял, — после паузы продолжил телефон, — ты про увольнение серьёзно?

— Да, — машинально ответил Егор.

— Ты пьяный там, что ли?

«О!» — подумал Сараев и убрал телефон в карман.

В супермаркете он побродил возле стеллажей. Он не покупал спиртное с Нового Года. Решил не пить — и не пил. Каждый раз жене колол этим глаза: я не пью, не курю, работаю — чего тебе ещё надо. Иногда казалось, что ради этого он и бросил.

Водку Егор не любил, к тому же в прошлом году отравился сильно подарочком, который друг из Нальчика привёз. Потом он спиртометром ту водку измерил — двадцать три градуса оказалось, в морозилке замерзла. От коньяка его воротило тоже, но по другой причине: начальник все личные вопросы — по отгулам, премиям и дежурствам — решал через эту валюту, и одно слово «коньяк» в его отделе всех бесило. Девица с весёлыми хвостиками, в чёрных лосинах на ладных ножках, в красной форменной куртке с бейджиком, заметила Сараева и подскочила, бросив расставлять бутылки.

— Вам помочь?

На бейджике у неё было написано «Алина».

— Нет, — сказал Егор до того односложно, что любому стало бы ясно: его «нет» — это «нет», и это совсем не «не знаю», и никакое не «может быть».

— У нас очень богатый выбор напитков.

— Да, я вижу.

— Вы на какую сумму рассчитываете? — Алина продолжала допрос, словно и не слышала Сараева.

Теперь Егор не прыгнул во времени, он слышал и воспринимал каждое своё слово и действие, хотя управлял голосом и речью не он, а кто-то другой. Сердце начало стучать медленно-медленно. Он взял девицу за тоненькую ручку — не грубо, но решительно и крепко, — притянул к себе и сказал тихим задумчивым голосом:

— Я возьму текилу и затащу тебя в подсобку. Буду слизывать с твоей шеи пот на закуску, как делают настоящие мексиканские мачо.

Девица раскрыла рот, хлопнула ресницами и вяло дёрнулась. Егор и сам опешил — он вдруг, как наяву, представил её на шатком раскладном столе подсобки, ритм «Танца со шляпой» и вкус мескаля во рту.

Очнулся Сараев возле кассы, со злосчастной бутылкой золотой текилы в руке. Обалдевшая Алина на заднем плане что-то втолковывала охраннику. Тот, здоровый мордоворот, явно не дурак подраться, слушая, кивал, стукал кулаком в ладонь и поглядывал на Сараева оценивающе. Кассир уже выбила чек — две восемьсот бутылочка! — и можно было спокойно уйти, сделав вид, что некогда-спешу-дела, но ноги понесли Егора обратно в зал. Охранник, который уже двинулся к кассам, подобрался. Девица спряталась за его спиной.

Сараев шёл и пытался сообразить, о чём он думает и что будет говорить, впрочем, сердце билось всё также осторожно и даже, словно бы, с опаской. Егору это показалось гораздо более странным, чем все остальные неординарные события сегодняшнего утра — однажды, поругавшись с соседом по поводу громкой музыки, он полчаса после этого торчал в ванной, пытаясь унять колотящееся сердце.

Охранник спешно превращал лицо в физиономию. Он набрал воздуха, но нечто внутри Егора не собиралось отдавать инициативу.

— Обо мне говорили?

Мордоворот отступил на шаг.

— Ну! Ты хотел за мной пойти? Догнать? В морду дать? Так я — вот он.

— Вы... это... — промямлил охранник. — Вы... что себе позволяете?

Сараев захохотал громким искренним смехом. Алина вцепилась в прилавок с мороженым, прикусив нижнюю губу. Егор сразу угадал: она думала о подсобке.

«Они приняли меня за Кого-то! — подумал он с ликованием. — Тот, кто говорит и ведёт себя, как я — это обязательно Кто-то Особенный, кого все знают и кто знает кого надо!»

Смысла стоять перед ними больше не было. Он пошёл, слыша тихое бормотанье охранника про то, что он бы дал в морду, да вот только... И от этих угроз, которые мордоворот не решился бросить в глаза, Сараев почувствовал себя совсем хорошо.

На стоянке супермаркета дежурили такси и частники, а Егору сейчас, конечно же, нужно было ехать куда-нибудь. Он влез в машину с ромбиком и хорошим номером «012».

— В другую пересядь, — кисло сказал бомбила, не поворачивая головы. — Не моя очередь ехать.

Из другого такси уже выглянул хмурый тип в засаленной кепке.

— Слушайте, я не хочу никуда пересаживаться, — доброжелательно ответил Егор. — Ну что за глупости? Мне тут нравится.

— Я говорю: не поеду, глухой что ли? Вон, в девятьсот семнадцатую пересаживайся!

— А, да... я забыл совсем... — раздался в ответ новый голос Сараева. Ладонью он картинно шлёпнул себя по лбу, прокашлялся и рявкнул: — Вези, давай! Ты что, дебил? Сказал: тут поеду, значит — поеду!

Водила окрысился.

— Ну-ка, вылазь!

Сараев вышел, бомбила — тоже. Из других машин высунулись любопытствующие.

— Ты чё, мужик, опух?

«Вопрос на пять с плюсом», — подумал Егор.

Бомбила упал на переднее крыло стоящего рядом «Логана» и сполз на асфальт.

— Ты что, сучара, делаешь? — заорал тип в кепке.

Он наклонился, зашарил под сиденьем и вытащил биту. Сараев вбил его обратно в салон. Тип заорал матом, сунулся вылезти снова, но получил дверью по башке. Егор отобрал биту, швырнул её под машину и пошёл к таксистам.

Шофёр, пожилой дядька, молчал и косился. Сараев откупорил текилу, первый глоток провалился в желудок горячим комком. И, как только спиртное проделало весь свой сложный путь в организме и сознании, всё вокруг изменилось. На миг пропал мир: машина, дорога, дома, прохожие — и Егор словно рухнул вниз, пролетел Вселенную насквозь и опять, как в воду, нырнул в собственное тело. Это было так неожиданно, что Сараев дёрнулся и судорожно вздохнул. Из бутылки выплеснулось на панель, но таксист опять промолчал — видел, наверное, концерт на стоянке, не хотел связываться. Егор посмотрел на свои руки — что-то было не так, и он понял, что: всё вокруг напоминало сон. Ясный, красочный, но — сон. Сказочная эйфория распирала его изнутри.

— Извините, — сказал Сараев. — Что-то я… неловко.

— Ладно. Бывает. Вытру потом.

Он покряхтел, потом решился-таки начать разговор.

— У тебя праздник что ль какой?

— День рожденья, — ответил Егор. — Вот скажите мне, почему в нашей жизни всё так... неправильно?

Шофёр усмехнулся с вершины прожитых лет.

— Жизнь как жизнь. У тебя стряслось что?

— Да. С одной стороны — вроде как заснул, а с другой... проснулся.

Застыдившись сказанной банальности, Сараев глотнул ещё. Улица за окном плыла неспешно, словно они не на автомобиле ехали, а на венецианской гондоле.

— Я говорю: почему такая жизнь? — Егор развернулся всем телом, воткнул взгляд в таксиста. — Всем ведь хочется, чтобы было по-хорошему. Чего только не выдумано: конституции, законы, этикеты всякие, правила, заповеди даже. Но вот написано: незнакомого человека старше шестнадцати лет следует называть на «вы». А получается: я — на «вы», а вы меня — на «ты». Это что такое? Я не человек? Человек. Вы меня ниже себя считаете? Да с чего бы — впервые видимся! Вы меня оскорбить хотите? Тоже, вроде, — нет. И что я должен делать? Тоже тыкать в ответ? Или унижаться и дальше выкать? А может и правда, ну его к чёрту всё! Вежливость, сюсюканье, расшаркиванье. Пережиток это, выдумка интеллигентов. Они в своей вежливости, как мыши в норке прячутся. Ну-ка, останови!

Таксист без пререканий остановил под запрещающим знаком. Смотрел он прямо вперёд.

— Не буду я платить, вот что.

Шофёр молчал. Сараев хлопнул дверцей.

Дождь кончился, людей на тротуаре прибавилось, и Егор встал на автобусной остановке, наблюдая за ними. Ведь все — люди как люди, не злодеи, не дураки, все хотят одного и того же — чтоб не было войны, болезней, бедности и глупости, так почему они делают всё наоборот? Ну время такое, сволочное, допустим. Но что такое «время»? Что это за странная субстанция, которая имеет силу делать из людей ущербных и злобных тварей?

Подъехала маршрутка. Старушка, цепляясь за двери, тянулась ногой к асфальту. Длинный очкарик в наушниках терпеливо ждал.

Сараев подскочил, подхватил. Когда старушке удалось выйти, парень шагнул в автобус, но Егор придержал его за рюкзак.

— Почему вы не подали руку пожилой женщине?

Парень смерил его взглядом.

— Меня никто не просил.

Давая понять, что разговор окончен, он зашёл в автобус. Егор нырнул следом и втиснулся на сиденье рядом.

— Ей тяжело, у неё ноги еле ходят. Неужели трудно было помочь?

— Во-первых, помощь — дело добровольное, а во-вторых, в Америке, если женщине место уступишь или руку подашь — по судам затаскают.

Эта Америка стукнула Сараева по башке.

— Причём тут Америка? Мы что, в Америке?! — Он понял, что ему не хватает ни слов, ни воздуха. — Да и хрен с ней, с Америкой этой! Пусть суд, пусть хоть расстреляют к чёртовой матери, но руку подай, когда нужно! Человек ты или кто?

— Мужчина, не кричите. Тут ребёнок сидит! — тронула его за плечо сердитая бабушка с фиолетовыми волосами.

— Вот вы, — обратился он к ней с надеждой. — Скажите мне. У вас внук, вы ведь его воспитываете? Вы его учите, что хорошо, а что — плохо?

— Шуметь и драться — плохо! — ответила бабушка, поджав накрашенные морковной помадой губы. — Вести себя надо потише. Не пить в общественном месте. Не вести себя вызывающе! И не приставать к незнакомым людям.

— Драться плохо? — переспросил Егор, тупо разглядывая этикетку на бутылке с текилой, которую он так и держал в руке. — А если хам? Если несправедливость? Если слабого обижают?

— Хамить в ответ на хамство — значит опустить себя до того же уровня.

Сараев встал и пошёл к выходу, скользя ладонью по поручню.

— Так вот оно что... — бормотал он под нос. — А я как-то не подумал. Вот чего мы все боимся: опуститься до уровня, потому и терпим, когда нас обманывают, облаивают, толкают наших женщин... А драться — плохо, и умные не дерутся. Умные терпят. Вот оно в чём дело...

Маршрутка подъехала к парку.

Потрескавшиеся герои гражданской войны с длинными винтовками стояли вокруг вечного огня. По елям прыгала белка. Сараев отпил текилы, сморщился и бросил ополовиненную бутылку в урну. Странная штука, эта текила. Егор совсем не опьянел, только стало хорошо и хотелось что-то делать.

«Да пропади она пропадом, эта всеобщая справедливость», — злился он про себя.

Не было её никогда и не будет. Вот, дал он по морде хаму-маршрутчику — а вдруг у того сотрясение, он поехать не сможет, люди на работу опоздают. И плевать им, что водила Сараева оскорбил ни за что — они будут рассказывать знакомым: представляешь, какой-то гад водителю голову разбил — ну что за народ? И какая тут справедливость? А у водилы этого, поди, ещё и жена есть, родители, дети. И у каждого бандита, у каждого вора и хама они есть.

Сараеву вдруг очень захотелось летать. Во сне он умел оттолкнуться посильнее, подпрыгнуть и взмыть до верхушек деревьев. Полететь, задыхаясь от восторга, уворачиваясь от проводов, набирая высоту и ныряя камнем вниз. Правда, хотя он и чувствовал, что сейчас может всё, пробовать не стал — стыдно было, что ли. Вместо этого неторопливо побрёл по парковой дорожке — ему хотелось проверить своё всесилие ещё раз, только бы не расточать его на всякую ерунду. На ум приходили дурацкие фильмы про супергероев. Там эти сверх-полулюди всегда знали, где совершается что-то плохое, везде успевали и всё предотвращали. Егору хотелось так же. Но как они это делали? Ни в одном фильме таким мелочам внимание не уделяли.

На лавке сидел священник, и Сараев бросился к нему.

— Как отличить добро от зла?

Священник был натуральный, с бородой, крестом на цепи, в рясе. И для Егора было очевидно, что он и сидел тут с одной целью: отвечать на важные вопросы, — но священник вздрогнул и заморгал.

— Ну, скажите, мне же надо знать! Пожелать раба ближнего своего — грех? А ближнему иметь раба — это как вообще? И щёку подставить — ладно, но, если не тебя бьют, а другого? В сторонке постоять? — кричал он уже вслед убегающему.

Ряса трепыхалась на ветру, священник не оглядывался.

Егор вернулся к урне и достал текилу.

Он перешёл дорогу, огляделся, стоя посреди тротуара. Прямо перед ним оказалась витрина оружейного магазина. Сараев глупо улыбнулся. Никогда тут не было этого магазина. А сейчас — есть. Слева — книжный, справа — парикмахерская, а между ними — он.

«Мне нужен пистолет!» — подумал Егор.

— Мне нужен пистолет, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу внутри и разбегаясь глазами по прилавку.

Продавец, молодой с виду, но с серебристыми висками, бросил взгляд на текилу и пригладил короткие волосы. На ребре ладони у него Егор заметил татуировку «За ВДВ».

— Какой именно?

— Внушительный.

— Внушительным пистолет становится в руках внушительного человека. Оружие знаете? Стреляли раньше?

— Я в армии не служил, — сказал Сараев. — Все вокруг говорили: мол, дураки одни служат, и что в армии только два года зазря терять. А я всегда прислушивался, что другие говорят. Почему-то мне казалось, что они, ну эти другие, всё лучше знают.

Продавец улыбался одной стороной губ и молчал.

— Стрелял только в луна-парке, в тире. Из «воздушки». Один раз — из охотничьего ружья по бутылкам, но мне не понравилось.

— Понятно. Есть пневматика. Есть травматические пистолеты. Есть газовые.

— Мне нужен такой, из которого убить можно, — сказал Сараев, пряча глаза.

Бывший десантник кивнул, медальон на его шее — не привычный крестик, а что-то вроде перевернутой буквы «Т» — качнулся.

— Подход правильный. Оружие, которое не убивает — это как безалкогольное пиво, лучше уж лимонад. Убивать кого собираетесь?

— Ну как кого… людей! — ответил Сараев, удивляясь вопросу.

— Хм. Ну да. Кого придется? Как тот норвежец?

— В каком смысле? А-а... Нет, зачем? Маньяк я, что ли? Плохих людей. Бандитов. Воров всяких...

— ...хамов, — в тон ему продолжил продавец. — Грубиянов. Бомжей. Пьяниц. Дураков. Тех, кто на ногу наступил в автобусе. Кто одевается не так. Кто закурить не дал или, наоборот, плохо попросил. Да?

— Вы продадите мне пистолет? — спросил Сараев.

— Не продам, — ответил десантник. — Нет у меня специальных пистолетов против бандитов.

— Ясно, — сказал Егор.

И правда, какой пистолет? А если на него опять накатит?

— А у вас такое бывает... — вырвалось у него уже на пороге. — Ни с того — ни с сего, вдруг начинаешь поступать, как никогда не поступал, хоть и всю жизнь мечтал? Как во сне, когда знаешь, что это — сон? Ощущение абсолютной власти и всемогущества.

— Знакомое чувство. Бывало. А у вас?

Сараев кивнул.

— Ну, и как? Нравится?

— Нравится. Только страшно. Страшно, что это вдруг кончится — и всё, никогда больше не повторится.

— Бояться плохо. Трусам тяжело.

— Я не просто трус, — сказал Сараев доверительно, аккуратно опёршись о прилавок. — Наоборот, я всю жизнь боялся показаться трусом, и всегда жутко переживал, когда им оказывался. А вообще мне кажется, в нашей жизни уже всё предрешено. Одни могут дать в морду, когда надо, а другие — ни в какую. Зодиак этот проклятый виноват... Вот вы кто по гороскопу?

— Я-то? — Десантник усмехнулся. — Дева.

Сараев раскрыл рот, покачал головой и вышел на улицу.

Зазвонил телефон. Жена.

— Егор, что случилось? С твоей работы звонили, ты почему трубку не берёшь? Ты где вообще?

— Скажи, Маша, когда мы только познакомились, ты такая в платьице коротком, голубом… и тебя, помнишь, машина на переходе толкнула, а я ничего не сделал, ничего водителю не сказал, ты решила, что я трус?

— Не понимаю, о чём ты?

— А ещё, когда ты Ванькой беременная была, чёрную рябину сорвала возле соседской дачи, и тебя мужик по рукам ударил, а я из-за забора что-то сказал, но так и не вышел?

— Да что с тобой?

— Прости. Всё нормально у меня. Пока.

Сгорбившись, Сараев побрёл по тротуару. Летать расхотелось, будто аккумулятор вытащили. Он решил пойти домой. Позвонить шефу, придумать историю в своё оправдание. И завтра пусть всё идёт как раньше. Меланхолия испортила такой отличный день, вышла пошлость, как в дешёвом романчике: получивший власть терзается совестью, — полка «уценённое», дайте десяток, печку топить. Правду не спрячешь: чужое всё, взаймы полученное, не его. Что поделать: эволюция, естественный отбор. Если все будут бить, то кому тогда бежать и прятаться?

Когда уже начало смеркаться, Егор доплёлся до того самого супермаркета. Текилы в бутылке осталось на три пальца, но он всё равно вознамерился её вернуть, как некондицию. Не сработало с ним. Не прижилось. Он увидел, что на остановке ждала автобус та самая Алина с хвостиками. Их глаза встретились, Сараев покраснел и отвернулся.

Отвернулся и увидел огромный чёрный сарай на колесах, который нёсся прямо в остановку. Бутылка вырвалась и рассыпалась тысячей брызг на асфальте, и Егор успел подумать, что всё-таки, денёк получился неплохим, но только бы не проснуться прямо сейчас. Ещё минутку. Коротенькую.

Он оттолкнулся от асфальта и полетел. Завис над фонарями, окинул торжествующе взглядом улицу и спикировал наперерез внедорожнику. Столкновение было неравным: с одной стороны — две с половиной тонны немецкого железа на скорости горнолыжника, с другой — всемогущий Сараев. Люди на остановке даже испугаться не успели. Автомобиль застрял в столбе, на водительском сиденье никого не было.

Двое прохожих, оба в джинсах и чёрных куртках, вытащили телефоны. Один начал снимать, другой — звонить. Егор расслышал: «Алло, «Скорая»?»

Пора было просыпаться, это хоть и тоскливо немного, зато привычно. Но ничего не менялось. Подъехал автобус и Алина пропала в нём, она, кажется, и не узнала Сараева.

Егор постоял ещё немного, изучая покорёженного врага, а потом махнул рукой и пошёл домой. Фонари и витрины горели сегодня особенно ярко. Это мешало думать — так, как он любил: протяжно, угрюмо, осуждающе. Вместо этого хотелось смеяться, но Сараев сдержался, просто подмигнул небу, откуда смотрели на него немейское чудовище, поверженное Гераклом и держащая колос дева Деметра.