Однажды я проснулась
Однажды я проснулась.
Ресницы слипались, и глаза не хотели открываться, как будто кто-то большими, тёплыми, ласковыми руками настойчиво стягивал веки. Руки были добрые, шептали правильное (хотя руки же не могут шептать, правда?), но делали не то. Отстаньте. Или всё же рано, успеется ещё проснуться… Гладьте пока. Хорошо. Но холодно. Пятке, левой. Потому что мой подкроватный монстрик стянул одеяло. Я начала мёрзнуть. Тут и поняла, что надо что-то менять. А что? Непонятно. Осмотреться бы, подумать. А осматриваться лучше с широко открытыми глазами. В голове шёпот рук, что-то, кто-то. Потянулась, упёрлась в опилки. Опилки в подушке, там ещё греча. Говорят, полезно. Мне нравится. И наволочку купила в совах и ёлках. Я, правда, на подушке не сплю, для гостей держу, да на край кровати кладу, чтобы монстрик ко мне не залезал. А то трусит под утро вечно, к теплу человеческому тянется. Но запах гречки не любит. А я не люблю, когда он ко мне лезет. Потому что где же это видано, чтобы подкроватный монстрик на кровати спал? Засмеют.
Мысли и ветви за окном путались, крутились, складывались в неожиданные узоры. Не удивительно. Дома тепло, тихо. А выглянешь наружу: холодно, кружит, сносит. Ветер дует, деревья качаются без листьев, облетевших ещё осенью, и без снега, облетевшего вчера в ураган. Деревья танцуют. Тени переплетаются, обнимаются друг с другом, с домом, с окном, с ветвями, их отбрасывающими. Не отличить. Тёмные то ли тени, то ли ветви упали на кровать, и я их погладила — вдруг им тоже грустно? Одна из теней упала на совушку на наволочке, та моргнула, нахохлилась. Может поцарапало? Вдруг тени с подушки исчезли, слились в одну большую тёмную лужу. Совушка зажмурилась на всякий случай.
Я посмотрела в окно. За ним завис белый вертолёт. Большой, красивый, он казался чёрным. Но я то знала, что белый, просто луна светит сзади и сверху, а светом пользоваться надо уметь. Вертолёт фотографией, видимо, не увлекался. Точнее, не вертолёт, а мой сосед, который соорудил большой пропеллер, небольшую защиту, выкрасил это всё белой краской, чтобы птицы не сбили случайно (хотя они в него всё равно иногда врезались), и стал летать по ночам. Хотел сначала голубой, типа сливаться с небом. Но решил, что безопасность важнее. Да и небо голубым редко бывает, а голубое на сером не особо смотрится. Так подружка сказала, когда я украшения к платью на праздник выбирала. Сосед постучал, заглянул в форточку. Я села на кровати:
— Привет, Вий.
— Ага. Вот какая же классная придумка, да?
— Ночь?
— Форточка. У меня вот нет. На стеклопакетах сэкономил…
— Я тоже сэкономила. Я их не ставила. Рамы лет двадцать назад дедушка соорудил, поставил, я и не меняю до сих пор. Вентиляция опять же. Дерево. Экология.
Соседа звали Виталий. Или Вий, это если коротко. Ему часто не спалось по ночам, и он пытался меня разбудить. Так вот, сегодня я проснулась.
— Прикинь, кинул сегодня снежок в Косичкину. А она меня того… Сказала, что дурак, и надо бы брату её показаться.
— Из первого подъезда которая?
— Ну да… Она когда-то в школе сама в меня снежками бросалась, и ничего, не обзывался.
— Слов таких не знала?
Вий хмыкнул.
— Ладно, допустим, знала и не такие. А зачем снежок? Подарил бы фигню какую-нибудь, у тебя запасы большие. Или на худой конец в ресторан бы пригласил.
Промолчал.
У Вия в вертолёте ходовое горючее — эмоции. Обычно, когда оно заканчивается, Вий дарит подарки. Может, ещё что-то делает, как-то выкручивается, не знаю. Не спрашивала особо. Но в последнее время он стучит в окно реже, чем раньше. Я ведь его всегда слышала, просто не открывала. Потому что через окно неправильно. Потому что спала.
— А причём тут брат её? Он травматолог же, нет?
— Костоправ? Это был бы уже совсем другой разговор. Серьёзный. А она типа как упрекнула, что не солидно… Снежком… Не. Брат психиатр. Получается, крышеправ, — Вий хихикнул, но как-то неуверенно и нерадостно.
Помолчала и я.
— Вий, пойдём на крышу?
— Полетим.
— А она не уехала? Ветрено было.
— Заодно и проверим.
Крыша была покатая и скользкая. Шифер похрустывал. И лёд. А может, это только лёд хрустел, уж сама крыша всяко надежнее, чем то, что сыпется на неё. Всегда надеюсь на это.
Чтобы укрыться от ветра, подошли к слуховому окну. Невозможно же ни думать, ни разговаривать, когда сдувает тебя и крышу под тобой, а она ещё и скользит, сама уехать норовит. С подветренной стороны было потише, но всё равно неустойчиво и холодно. Вий потянул створку на себя, она открылась легко, даже не заскрипела. Кто-то любит тут сидеть, смотреть на луну. Ключ от чердака у нас только у Юрия Николаевича, домового председателя. Он за разглядыванием луны замечен не был, да и порядок наводить тут вряд ли будет. Но и ключ никому просто так не отдаст, на то и домовой. Значит, кто-то с крыльями, или с пожарной лестницей, или коты, или с пропеллером. А может, трубочисты, когда снег убирали. Трубы то в нашей панельке уже не дымят давно, а снег только с веток сдуло, с крыши не сдувает — тут либо солнцем, либо лопатой. Может, они. Трубочисты.
— Сани, чего зависла?
Ничего себе, а он уже внутри. Быстро. Руку тянет, то есть протягивает. Взяла, помог забраться в окно. Молодец, но опять за своё.
— Сани у Деда Мороза, который не прилетел, а я Сандра. Или Саша на крайний случай.
— Ну в крайнем и скажу.
Чердак. Я была здесь когда-то очень давно. Стены укрывают от ветра, так легче думать о ветре. Но что тепло, кажется только поначалу. Потом понимаешь — нифига. Под ногами будто песок. А это пыль. Голуби сбились в углу. Не разлетаются. Привыкли. Хотя куда они разлетятся: за окном красиво, только мокро и зябко.
Я тоже молодец, я взяла плед, раскрашенный ёлками и шариками. Кому-то хотела подарить, наверное. Постелила на какую-то каменюку. На ней тоже пыль, но ничего, плед потом постираю. Села, тапочки скинула, забралась с ногами. Вий, конечно, не забыл про подарок на Новый год. В этом году принёс мне носки, две пары. На одной панельки, на другой книжки. Я смеялась. Носки дарить, девушке. Но ношу. Один носок с панельками, другой — с книжками, одновременно. Все думают, путаю. Пусть думают. А мне просто оба нравятся.
Тем временем Вий отстегнул пропеллер, сложил вертолёт, положил рядом с собой, сел рядом со мной.
Я достала из кармана мандарин:
— С Новым годом.
Вий взял:
— Будешь?
Кивнула.
— Слушай, а мандарин — это фрукт или ягода?
— Не знаю. Плод. Какая разница? Вкусно, — надавил на кожуру слишком сильно, в меня брызнул сок, прямо в глаз. Запахло теплом. Съели.
Ёлки на пледе почувствовали родной запах, распушили иголки, стряхнули фитонциды.
— Тебя не останавливают? Ты же свой пропеллер нигде не регистрировал наверняка.
— Да нет, норм. Только за такси часто принимают.
— А ты?
— Подвожу. Иногда. Как раз топлива хватает, бывает и остаётся.
— Топлива мало?
— Конечно… Особенно чистого. Из добрых эмоций, ярких. А летать же лучше на чистом. Особенно, если куда-нибудь далеко хочется, или высоко.
— Ты хочешь улететь?
— Я хочу летать. Нравится. Да и удобно. Вот на праздниках Дедом Морозом подрабатывал. Чудил понемногу.
— Хорошо, что понемногу. Чуда не может быть много! Тогда оно станет обычным. И надо будет искать новые чудеса для чуда. А как их найдёшь в сплошном чуде?
— А тогда это будет что-то совсем простое. Ну как в негативе. Чтобы отличалось.
— Например?
— Не знаю... Речка. Встреча. Мандарин.
— Простое?! Я на речке сто лет не была. Они так быстро прошли, я про речку-то и забыла.
За чердачным окном с неба посыпались хлопья. Заметёт, потом и не открыться может.
Вышли на крышу.
— Вий, когда закончится зима?
— На знаю…
— А тебе не кажется, что это кто-то наверху сидит и накидывает на пропеллер?
— Снег?
— И снег.
— А может. Давай попробуем. У меня, правда, пропеллер небольшой, но я тоже так могу, — Вий запустил вертолёт, отлетел чуть от дома, завис передо мной.
Я загребла пригоршню снега, рыхлого, чуть прохладного, кинула. Потом конфетти. Конфет. Щепотку восторга, меру любви, ожидание нового дня.
Кусочки полетели вниз, на город, на людей в нём. Я смеялась.
— А ты? Что ты кинешь?
— Ничего. Прости.
Вий отнёс меня домой и пошёл к себе. У него закончилось топливо.
***
Утром я позвонила Косичкиной. Вообще у неё, по-моему, другая фамилия, но это не важно, я и имени то не помнила.
— Привет. Это Саша из пятого подъезда. Я забыла, как тебя зовут, но мне нужен твой брат.
— Я тебя тоже не помню, — Косичкина дала телефон.
У Сергея Ивановича, я взяла накопитель эмоций и чудес, который должен быть у каждого психиатра. Или психолога, коим оказался брат Косичкиной. Не важно, главное, что он у него был. И он его мне дал.
Вообще, накопитель для Вия я делала уже почти год, но понарошку. Точнее, я думала, что делаю, а на самом деле спала, обдумывала, но ничего не происходило. А вчера проснулась. Значит, надо продолжать его делать здесь. А поскольку делать я такие штуки на самом деле не умела, вот и нашла, с чем можно работать. И пошла собирать горючее для вертолёта. Это ведь я могу?
Начала с подкроватного монстрика. Посмотрела под кровать — нет. Заглянула в шкаф. Иногда, когда я забывала закрыть двери, он перебирался туда. Сидел тихо, чтобы не нашли. Я нащупала, потащила на себя. Цапнул за ладонь. Выступила кровь. Наверное, одежду перемажу… Блин.
— Вот ты зачем?
Посмотрел на меня жалобно, втянул когти. Испугался…
Хотя, говорят, кровь эффект накопления эмоций усиливает. Буду думать так. Монстр тем временем прижался ко мне, пытался лизнуть в руку. Посадила его на кровать, укутала в тёплый плед. На этот раз в ромашку, тоже зачем-то кому-то покупала.
— Только сиди на крае, и на подушки не лезь! Гречкой больше не буду отбиваться.
Удивление и восторг потекли в шар.
Дальше. Порошок для совушки, она любит чистить крылышки. Заодно и наволочку постираю.
Для дома мишуру, да и пыль протереть давно собиралась. Для соседей рядом — выпечку. Подвального не знаю, чем порадовать. Ещё получится наоборот всё, вечно он не доволен, порыкивает снизу. Даже домового гоняет. С шаром в шоппере пошла на улицу, но всё-таки остановилась около выхода, повернулась к подвалу.
— С Новым годом вас! Я не знаю, чем порадовать, но хочу. Вы намекните, если что, — может, зря, а может, и нет: ручеёк радости потёк одновременно с бурчанием, доносимся снизу.
На улице на скамеечке под голым деревом сидела тётя Зина и кричала на кого-то в телефон. Я не придумала, что с этим делать, и пошла дальше.
По заснеженному лобовому стеклу машины катались вороны. Номер залепило, то ли снег сам прилип, чтобы найти себе уютное место, то ли хозяин, чтобы никто не догадался, что машина его. Вороны садились на попу (у ворон это так называется?) и ехали вниз. И опять. И опять. Интересно, зачем? Ха-ха, веселье. Банальное веселье, немного предвкушения, азарт.
Что дальше? Просто поговорить с людьми? Вон курьер завис, по сторонам зыркает. Я не Яндекс, я район знаю. Главное, лишнего не отхватить. Попробую. Сработало.
Потом подошла к дворнику, к ребятам на площадке, к одному прохожему, к другому:
— Что вы хотите?
— И вас с праздниками, так приятно!
— Чудес не бывает, это фантазия нейросети.
— Своих хватает.
— Что взамен?
— А давайте, я вам шаурму дам. Вы не смотрите, она домашняя, сестра делала.
Шаурма оказалось вкусной, и я её почти доела. Крик. Мальчик на качелях. Не то. Золотая рыбка из аквариума на первом этаже — очень уж рот широко открывает. Нет, не она. Кошка Машка. Да. Прищемило веткой. Подбежать, поднять, обнять. Подскочила тётя Зина:
— Ты же моя хорошая, сейчас посмотрим, что у тебя тут… Накормим вкусненьким… — покосилась на рыбку, вздохнула, ушла домой с Машкой.
Я выдохнула. Про шар и забыла… А он тут же, на скамейке. Добавилось… Хорошего, замешанного на панике, с облегчением, с благодарностью, с предвкушением, сильного. Так ли важно? Не важно. Но почти полон аппарат.
Нашла, как зовут Косичкину. Позвонила, поблагодарила за брата. Опять забыла, как зовут.
***
Вечером в окно стучали только тени. Я смотрела в окно.
Вий бродил по нерасчищенным дорожкам. Пропеллер подмышкой.
Сплела из ветвей сетку, спустилась вниз.
Подошла. Достала шар, протянула.
— Вий…
— Да?
— Это — чудо. Оно, правда, маленькое. Тебе. На полёты…
Взял:
— Нет.
— Ты же взял? — я начала расстраиваться. Странно, без причины. А он засмеялся. Воткнул шарик в снег.
— Ну что?!
— Моё чудо, да. И чудо не может быть маленьким. Чудо — важно.
И обнял. А шар сиял в снегу. Красиво, наверное.
