Сизиф

Скрип подошв, сухая земля под ногами, колючий песок на зубах. И кровь — рваный пунктир, который я оставляю позади. Пустыня подёрнута бурой дымкой, на горизонте угадываются зубья далёких скал. Прохожу с полмили и оборачиваюсь: пустота. Пространство поглотило обломки моего самолёта, развеяло дым от пожара, зашторило всё грязноватой мутью.

Шаг, ещё один. Кровь сочится из-под повязки на голове, запястье распухло, сломанные рёбра пульсируют болью. Где-то тут должен быть посёлок — милях в десяти от места падения. Если только это не клякса на карте.

Поднимается ветер, и небо приобретает оттенок охры — будто неведомый гигант зачерпнул битого кирпича и раскрошил в тончайшую пыль. Сквозь завывания доносится шуршание мириадов песчинок и далёкие хлопки, словно парусина на флагштоке. Скал больше не видно, я двигаюсь посреди пустоты.

Через сотню шагов что-то различаю впереди. Подхожу ближе и понимаю, что это приземистое здание без крыши — стены обветшали и осыпались, стальные балки будто оплыли от зноя. Сооружение напоминает кости огромного зверя, выброшенного из родной стихии под безжалостный небесный свет. Скелет чуть колышется в предвечернем мареве, из земли гарпуном торчит покосившаяся кирпичная башня — всё это давно и безнадёжно заброшено.

Опускаюсь на землю, приваливаюсь к стене и закрываю глаза. Вой ветра всё тише, он улетает прочь и уносит сознание — нужно успеть перемахнуть вслед за ним через скалы, и тогда я буду спасён…

Новый хлопок, теперь гораздо ближе. Сбрасываю оцепенение и жмурюсь на приплюснутое вечернее солнце, уходящее за горизонт. Ветер стих, и воздух больше не ранит острыми песчинками, не обжигает полуденным зноем. На земле извивается длинная тень — краем глаза замечаю матерчатый купол, свисающий откуда-то сверху. Задираю голову и тут же хватаюсь за рёбра. Когда боль проходит, я фокусирую взгляд и понимаю, что надо мной висит воздушный шар! Он зацепился за вершину башни — мышиного цвета оболочка складками спадает вниз, стропы доходят до земли. Голова кружится, я унимаю тошноту и ползу к гондоле, закреплённой на конце строп. Хватаюсь за борт и заглядываю внутрь: горелка на месте, сопло направлено в проём на нижней части купола. Трогаю разрывной шнур, ведущий к выпускному клапану — раздаётся знакомый хлопок. Если повезёт, мне удастся взлететь и добраться до обитаемых мест!

Несколько минут неподвижно сижу и набираюсь сил, потом переваливаюсь через борт и проверяю газовый баллон — он заправлен под завязку. Слегка отворачиваю вентиль горелки и щёлкаю поджигом — сопло чихает и коптит. Нужно дать больше газа… Новый звук в вышине! Это не клапан, что-то другое. Оборачиваюсь и вскрикиваю от неожиданности — передо мной сидит птица неизвестной породы. Она поворачивает голову и смотрит сначала одним желтоватым глазом, затем другим.

— Иди отсюда…

Не узнаю свой голос — он тихий, как шуршание песка.

— Кыш…

Птица смотрит.

Я щёлкаю поджигом, и тогда она вдруг раскрывает клюв и кричит — протяжно, долго.

— Пошла вон!

Птица расправляет крылья, взмывает вверх и хватается когтями за канат. Она балансирует на весу, заглядывая в горловину воздушного шара. Я присматриваюсь и замечаю что-то инородное на внутренней части обода — там налеплен мусор вперемешку с ветками и тряпьём.

Тянусь к горелке… Новый крик! Птица пролетает за обод, усаживается на мусорную кучу, и я наконец понимаю, что у неё там гнездо.

В глазах темнеет — какое-то время я сижу скрючившись и обхватив голову руками. Когда я вновь разгибаюсь, птицы нет. Хватаю горелку, но, прежде чем поджечь газ, непроизвольно кидаю взгляд вверх — лучи заходящего солнца высвечивают округлый белый предмет внутри гнезда. Если наполнить шар горячим воздухом, складки расправятся, и гнездо неминуемо выпадет наружу.

Опускаю голову и встречаюсь глазами с птицей — она безмолвно сидит на бортике.

— Не могла найти место получше?

Птица не отвечает.

Обнимаю горелку и тихо раскачиваюсь, вслушиваясь в стоны ветра и шуршание песка. Солнечный свет иссякает, прячась за скалы. С противоположной стороны веет пока ещё приятной вечерней прохладой.

Наконец решаюсь и быстрым движением выкручиваю вентиль на максимум. Из сопла рвётся струя пламени, лицо обдаёт жаром — шар вздрагивает, его оболочка начинает медленно сползать с башни. Ещё минута, и содержимое гнезда отправится в свой единственный короткий полёт.

Втягиваю голову в плечи, ожидая новый крик… Тишина. Лишь усиливающийся ветер воет в развалинах, заглушая шипение горелки и моё собственное хриплое дыхание. Я не поднимаю глаз, но явственно ощущаю присутствие птицы — она сидит и смотрит. Горелка шипит, шар надувается… Твою ж мать!

Резко закручиваю вентиль, и пламя гаснет. Гнездо балансирует у самого края, но всё ещё держится в складках ткани. Я откидываюсь к бортику и слушаю ветер.

Проходит с полчаса. Темнота и холод наступают, в воздухе опять кружат тучи песка. Я долго и мучительно кашляю, затем выползаю из гондолы. Отдышавшись, вытаскиваю наружу горелку и газовый баллон. Следующая операция даётся сложнее — я упираюсь спиной в стену башни и ногами раскачиваю гондолу. Она неожиданно тяжёлая — стропы мешают, подошвы лётных ботинок соскальзывают с плетёного борта.

Наконец гондола переворачивается вверх дном, я залезаю на неё и встаю в полный рост. Вытягиваю руку, поднимаюсь на цыпочки… нет, никак не дотянуться.

В наступивших сумерках хорошо видно яйцо. Оно всего одно, и если подпрыгнуть, то я схвачу — должен схватить! Пружиню ногами, отталкиваюсь и лечу: вверх и тут же вниз — поскальзываюсь и падаю с гондолы — пытаюсь сгруппироваться — удар!

Прихожу в себя от тихого клёкота и вижу птицу — она сидит напротив. Сплёвываю кровь, разжимаю ладони и кладу спасённое яйцо на сухую потрескавшуюся землю. Жажда и боль входят в резонанс с ветром, закручивают внутри меня песчаный вихрь — на мгновение чудится, будто птица что-то говорит. Пытаюсь разобрать слова, но вместо этого снова проваливаюсь в забытьё.

Открываю глаза: на потемневшем небе проступили первые звёзды. Ночной ветер холодит кожу, и в голове немного проясняется — нужно стартовать, пока я окончательно не обессилел.

Сажусь на корточки, взгляд падает на яйцо — я протягиваю руку и прикасаюсь к прохладной скорлупе… Прохладной? Подношу яйцо ко рту и дышу на него теплом. Что-то не так. Яйцо приплюснутое и тяжёлое — слишком увесистое для своих размеров. Я кладу его обратно, отказываясь признавать очевидное. Озираюсь по сторонам в поисках птицы, словно собираюсь узнать у неё ответ. И птица приходит — она опускается с неба, пушит перья и усаживается на округлый белый предмет, так похожий на яйцо.

— Это камень, — шепчу я.

Птица не отвечает, смотрит желтоватым глазом — сначала одним, потом другим.

— Зачем ты высиживаешь его?

Птица молчит.

— Это бесполезно!

Мне мерещится, что птица качает головой, но может всё дело в ветре.

— Это ведь камень… — упрямо бормочу я.

«Для тебя это действительно камень», — чудится в ответ.

— А для тебя?!

Хочу крикнуть, но воздух, выйдя из горла и соприкоснувшись с миром, превращается в хрип.

«Это не важно, — долетает шорохом ветра. — Важно, где твой собственный камень. Важно, найдёшь ли ты его…»

Мой камень?

Задираю голову и смотрю на воздушный шар, напоминающий гигантское скукоженное яйцо. Подбираю горелку и хватаюсь за край гондолы.

Хлёсткий удар ветра!

Оглушительно хлопает клапан, шар вздрагивает, стропы бьются в ознобе. Прикрываю лицо и пытаюсь открыть газ. Скрюченные пальцы не слушаются — выворачиваю вентиль зубами — шипение и свист. Щелчок поджига — пламя вылетает длинным изогнутым серпом. Из последних сил удерживаю горелку, направляя сопло в круглый чёрный проём. Скашиваю глаза — птицы нет, и мне некогда её искать. Шар, наполненный горячим ветром, уже рвётся ввысь — нужно забраться в гондолу.

Выпускаю горелку, подтягиваюсь к бортику, заношу ногу… новый шквал! Гондола валится на бок, меня выкидывает наружу, а после я вижу, как мимо проносится тёмный силуэт — шар устремляется прочь от земли, стропы звенят от натуги. В следующую секунду слышится треск — оболочка цепляется за металлический штырь на вершине башни, стропы перевёрнутым маятником летят по кругу и отправляют пустую гондолу в ночное небо. Вся конструкция замирает в шатком равновесии, а затем разорванный шар выворачивается наизнанку, гондола по широкой дуге падает вниз и с хрустом впечатывается в землю.

Молча смотрю в пустоту. Потом прижимаюсь к ещё тёплой кирпичной стене и наощупь двигаюсь вперёд в поисках двери. Кладка крошится под пальцами, ветер беснуется вокруг, но я уже не слышу его — в голове крутятся недавние слова, не то выдуманные, не то пришедшие извне: «Узна́ешь ли ты его — свой истинный камень? Осилишь ли…» Хочу развернуться и отыскать птицу, но тут руки нащупывают дверной проём.

Внутри башни пыльно и тихо. Шарю в кармане и достаю зажигалку. Тусклый мерцающий свет.

Что-то висит на стене. Я подношу огонёк и бездумно разглядываю выцветший плакат: аэропланы и дирижабли — рай авиаторов прошлого века. Одно из зданий на картинке похоже на башню, в которой я нахожусь. Возможно, сто лет назад тут была смотровая вышка, а это значит… «Антенна! — проносится в голове. — Воздушный шар зацепился за антенну на крыше! Здесь должен быть передатчик…»

Неровными шагами пересекаю помещение — свет выхватывает допотопный короб со шкалами и проводами. Сдерживаю дыхание и кручу рукоятку динамо-машины — под пыльным стеклом оживает латунная стрелка! Кладу пальцы на текстолитовый набалдашник телеграфного ключа и выстукиваю в эфир: «Три точки — три тире — три точки», — ещё и ещё раз. Потом, будто в трансе, поднимаюсь, выхожу в ночь и смотрю вдаль. Он где-то там — мой собственный «камень». Я найду…

Опускаю глаза — под ногами лежит оболочка от яйца. Скорлупа аккуратно вскрыта изнутри, и на пыльной земле виднеется чья-то неровная, уходящая прочь цепочка следов.