Сокровище города серебряной обезьяны
Отряд бандейрантов Феррейры пока ещё пребывал в сладостном напряжении ожидания. Оно возникло в них, едва после многих дней гор и желтовато-зелёных степей, отстрела от индейцев (частью диких, частью науськанных иезуитами) они увидели каменные дороги, арки, столбы. Вот он, древний город великих сокровищ, южный собрат Эльдорадо. Феррейра удовлетворённо улыбался, видя на воротах рельеф обезьяны — верная примета, что это тот самый город. Правда обезьяна должна сиять белым серебром, но с этим всё ясно: либо иезуиты, эти святоши, не лишённые греха корысти, соскоблили, либо индейцы, узнавшие от них цену серебру и золоту, либо, и скорее всего, индейцы, которым просто понравился блеск. Но в глубине город должен хранить ещё много кладов. И у бандейрантов есть достаточно динамита, чтобы достать их все.
Да, отряд бандейрантов Феррейры пока ещё пребывал в сладостном напряжении ожидания. Но оно могло вот-вот взорваться гневом: многие часы блуждания по городу, и лишь каменные дома, колонны, дороги, да пышные фруктовые деревья и кукуруза по краям её. А вот индейцы не исчезали. Наоборот — дома служили им крепостями, так что они стали ещё опаснее. И выступали они слаженнее, иногда в фалангах как римляне — явно дело рук иезуитов, этих любителей античности.
Отряд поредел, и Феррейра призвал своих людей отступать. Засели в скалах, каменный город был виден издали. Среди людей шло волнение, они перешёптывались, поглядывали на Феррейру кто вопросительно, кто злобно. Но не таков был старый бандейрант, чтобы потерять хватку. Он улыбнулся широкой, уверенной, коварной улыбкой, как будто захват сокровищ был лишь вопросом времени:
— Иезуиты думают, что они — настоящие повелители индейцев. Но кто по-вашему лучше знает этот народ — святоши, витающие в облаках, или Феррейра, старый охотник сертана? Эй, Аранду! — так звали неформального лидера гуарани в отряде бандейранта. — Ты со своими ребятами войдёшь в этот город, как бы ища приюта. И будешь смотреть за настроениями индейцев и докладывать мне. А потом ты станешь еретиком-пророком, который разожжёт восстание. Надавишь на какое-то место, которое индейцам не нравится, или которое иезуиты в них не понимают. Докладывай мне о том, что узнаешь, и я подскажу, какой должна быть твоя ересь.
Они подождали, чтобы появление Аранду с его людьми не было подозрительным, и гуарани, с видом измождённых и несчастных, пришли к воротам с обезьяной. Когда иезуитские гуарани вышли к ним навстречу, Аранду рассказал о тяготах работы на Феррейру, и его приняли.
Позже люди Аранду доносили остальным бандейрантам, что происходит в городе обезьяны. И создавалось впечатление именно города, где течёт жизнь, а не просто руин, занятых дикарями. О чём впрочем Феррейра и так догадывался, помня, что там меж домами росли фрукты и овощи, что было бы странно для степи, не ухаживай за ними люди. Или же Феррейре лишь показалось, что он всегда догадывался.
Индейцы жили тихой жизнью. Ремесленники работали совсем недолго, крестьянский же труд делился между всеми. Произведённые вещи они относили в магазины, где другие горожане, под присмотром иезуитов, могли брать их, денег здесь не водилось. Меж работой развлекались и учились. Играли музыку, как на европейских, так и на индейских инструментах, играли в игры наподобие шахмат, только с цифрами и планетами вместо рыцарей и дам, занимались гимнастикой и игрой с мячом. Прямо на городской площади читали проповеди, лекции по семи свободным искусствам, вели диспуты — и всё на языке гуарани. Учителями были в основном иезуиты, но было уже и несколько индейцев, постигших эти науки.
Всю эту картину Феррейра собирал постепенно, по кусочкам, и чем полнее она становилась, тем громче он смеялся после каждого доклада.
— Неужели попы думают удержать эту хрупкую идиллию? И сам себе отвечу: нет, не думают. Потому они и пошли устраивать её в индейскую глушь, что Европа, да и прочий мир уже давно взорваны коммерцией, войнами, королями и юристами, некуда впихивать фантазии философов. Ну так и этот рай земной будет взорван мелким тычком!
Он быстро сочинил план и велел посланнику призвать сюда самого Аранду, чтобы сообщить этот план прямо в его ухо. И индеец приступил к выполнению. Он собирал различных людей, в основном молодых, гуляющих за городом в свободное время, звал гулять к утёсу над пропастью, лазить в скалах и пещерах. Постепенно люди Аранду заводили разные секретики со старожилами — братства, тайные места, куда они приходили поднимать руки и приплясывать на одной ноге, а также бусины, которые раздавали друг другу, и чем больше было бус, тем круче. Любого кто хоть о чём-то пробалтывался, изгоняли из тайного общества.
Когда отсеклись болтливые, Аранду избрал из своих людей молодого, красивого и хорошо говорящего, и он начал проводить ритуалы — сперва в виде игр, всё более заводя членов тайного общества, и раздавая бусины лучшим, потом стал прямо говорить, что он пророк, и с ним общаются духи. И он обещал, что приведёт к новому раю, где будет всё хорошее, что уже дали иезуиты, и большее, и будет их жизнь ближе к природе, к старым привычкам гуарани. Там можно будет предаваться разврату и есть людей в празднике жизни (про людей конечно было сказано не сразу, сперва было ритуальное поедание различных зверьков и их сердец — жареными, сырыми и живыми, впрочем и к разврату приводили через дружеские объятия).
План Феррейры был в том, чтобы взрастить в индейцах всё то, что не нравилось иезуитам. Будь оно из их изначального дикого рая, как этот праздник жизни, или привнесённое порочной цивилизацией, как бусы, которые постепенно превращались в деньги, проскользнувшие мимо чуткого взора иезуитов. На бусы в домах и пещерах тихо обменивали разное найденное в природе или данное в утопическом магазинах, и хорошо скрывали, что у некоторых индейцев больше ваз, тканей, вяленого мяса и какао-бобов, чем дозволено.
Постепенно иезуиты заметили, что всё больше их подопечных занимается разными непотребными вещами или знает, что такое богатство. И в один из дней объявили на площади, что честные гуарани должны сообщать о грехах своих ближних и попросили сдать все бусы. И ремесленникам, что ранее изготовляли украшения, стали подбирать другие занятия.
Жители города серебряной обезьяны стали мрачнее, раздражительнее. Ходили по улицам без песен и улыбок, оборачивались, говорили с соседями всё менее охотно, и ещё неохотнее — пускали друг друга в гости. Некоторые же пытались улучить как можно больше ближних во грехах, бывало — сами подкидывали украшения, чтобы получить расположение иезуитов и больше вещей в магазинах (менее греховных поощрений святые отцы не успели придумать, хотя и помысливали о закрытых пьесах и новых церковных должностях).
Вскоре из города выгнали Аранду, его юного пророка и прочих его спутников. Они сначала затерялись и замели свой след, затем явились к Феррейре. И того нисколько не смущало это изгнание: Аранду уже успешно сыграл роль змия-искусителя. Но когда они увидели, что из ворот несеребряной обезьяны вышел отряд иезуитских следопытов, решил, что нельзя более медлить. Юного пророка послали в город кричать, что «окостеневшие» должны быть съедены.
И в городе начался настоящий праздник жизни — огни, бойня, человеческое мясо — в основном молодые люди ели людей средних лет (не своих родственников). Феррейра решил триумфально войти в город (пуская вперёд себя Аранду) и потребовал привести главного иезуита (надо спешить, пока и его не съели). Раздетого и связанного священника с презрительным взглядом притащили.
— Где же древние сокровища? — сурово спросил Феррейра. — Говори, святоша, я знаю, что они существуют. Иначе зачем вы поселились в этом богом забытом городе?
— Да, охотник на индейцев, они существуют. Я подведу тебя к ним.
Путы на ногах чуть ослабили, и иезуит прошёл всего несколько шагов к обочине мостовой дороги, к деревьям.
— Что же ты встал? Где же?
— Вот оно. — и священник кивнул вниз, на чёрную землю.
— Ну смотри, если это шутка!.. Копайте!
— Не нужно копать. Сокровища не в земле. Сокровище — сама земля.
Напряжённый как бык Феррейра поглаживал револьвер.
— Значит, ты шутишь?
— Ты, предводитель бандитов, умён, раз повторил подвиг змея. И не понимаешь, что это не шутка. Тебя не смущают пышные сады здесь, где кругом степь, и чуть на север — джунгли? Сокровище — сама земля. Она не природная, она рукотворная. Её создали древние индейцы, тонкими методами удобряя почву отходами и телами. Её продавали в кувшинах другим индейцам за много миль, пришла она и сюда. Индейцы исчезли, может их истребили, может выкосил мор, а земля сохранилась до сей поры, и её мы возделали, создав этот сад.
Феррейра молчал, все морщины на его лице были напряжены. Иезуит продолжил:
— Ты можешь забрать её часть и продать, раз уж хотел добыть здесь сокровище. Но никому не показывай дороги сюда. Ты уже испортил это место, но оно ещё может быть лучше порочной циви…
Раздался выстрел.
Я рассказал эту историю, восстановив её последовательность и логику из противоречивых баек. Мне представляется, что всё было именно так, потому что иначе оно было бы нелепо (например, кто-то говорил, что юный пророк соблазнил гуарани в один день и сразу поднял восстание, что есть нелепость, кто-то говорил, что он соблазнил жену старосты гуарани, но это слишком похоже на историю Адама и Евы, и потому вероятно выдумано). Что же было дальше — не могу судить. Одни говорят, что Феррейра в злобе забрал не часть, но всю чёрную почву, и с тех пор в городе серебряной обезьяны не осталось не только серебра, но и ни одного сокровища, и он запустел. Другие — что бандейрант ушёл ни с чем. Третьи — что всё же нашёл где-то в шахтах залежи золота, о которых иезуиты не говорили, чтобы не соблазнить индейцев, а затем и сами забыли. Наконец, наиболее нелепая версия, что остатки золота ещё лежат где-то там и ждут своих искателей. Хотя я могу посоветовать поискать те самые бусы: наверняка они будут иметь коллекционную ценность, и их можно продать за неплохие деньги, если только доказать, что это бусы именно оттуда, а не из любой другой точки земного шара, дабы они были ещё более редкой вещью, чем золото.
Что же стало с самим городом? Говорят, там ещё жили гуарани какое-то время. А потом с юга прибежали арауканы — индейцы, известные тем, что взяли у белых ни философские и религиозные идеи, ни экономику и цивилизацию, но самое полезное: лошадей и пушки. Они угнали гуарани в плен, а от города не оставили камня на камне, так что и не поймёшь, был ли тут когда-то город, не было ли, разве что где-то может лежать камень от ворот с резной обезьяной. Жаль: археологи всё больше начинают ценить руины сами по себе, а не наполняющие их клады. Уверен, они с большим энтузиазмом записали бы всё, рассчитали бы, где древние индейцы встречали солнцестояния и равноденствия.
Но вот что мне никто не рассказывал — так это судьбу учения Феррейры, юного пророка и Аранду. Скажете — глупость, обман, чтобы погубить один городишко, было и прошло? Может быть. Но знаете ли, в некоторых странах метисов и креолов я вижу похожие националистические течения. Там конечно не едят людей на деле (хотя где-то в кулуарах может кого и съели), но философии «праздника жизни» придерживаются. И я не осуждаю это. И не говорю, что один Феррейра обманул их всех, глупых и несчастных. Есть ведь некий общий дух, идеи, которые обязательно возникли бы. Может деятели тех течений и не знали эту историю, но заново воссоздали тот же дух. Может гуарани, в разочаровании разошедшиеся из города серебряной обезьяны решили «Да, нас обманули, но было же в этом что-то искреннее, какой-то настоящий дух жизни» и просто продолжили или указали на кого-то — «Вот, то был ложный, это уже НАСТОЯЩИЙ пророк». Примером подобного назову Шабтая Цви — иудея, объявившего себя мессией, который поднял за собой толпы евреев, всколыхнувших всю Европу. А попав в плен к турецкому султану он взял, да и принял ислам. Но иудеи, ещё помнящие сладостный экстаз, решили — как же так, не может же искренний радостный божественный дух в нас быть обманом — и продолжили следовать его течению иудаизма. А может быть, Феррейра, Аранду и юный пророк и сами взяли уже давно существовавший в воздухе дух жизни (пусть и использовали его для обмана — а разве в других религиях не бывает нерадивых священников?) и проповедовали они среди гуарани, заранее готовых, в которых этот дух и жил всегда.
В общем, если уж говорить о таком тянущемся всепронизывающем облаке идей и духа, становится как-то бессмысленно говорить, тянется ли одна конкретная ниточка от того города. Но у меня есть слабость — я люблю такие ниточки.