Ледяной
Там, откуда Айли пришла, было всегда светло. Солнце пронзало листву, и лучи его, изумрудные и лимонно-золотые, падали на густые лохмы осоки, подсвечивая каждую травинку, а из травы глядели звёздочки ветреницы. Едва солнце заходило, как короткие лиловые сумерки с пляшущими мотыльками и комариками сменялись лунной ночью, и лунный свет был едва ли не ярче солнечного, отличаясь лишь оттенком. Там много пели и смеялись. И почти не спали, только дремали в знойный полдень, вставая отдохнувшими и полными сил.
Зимой же к луне добавлялось северное сияние, праздничная одежда зимней ночи. Реки и ручьи леденели, и луна с сиянием отражались во льду и заставляли снег искриться. Передвигались на коньках — так было быстрее и веселее, и, несмотря на стужу, даже особо тепло не одевались — так силён был летний огонь в крови. Катались друг к другу в гости, варили горячий шоколад. Там у Айли был дом, а здесь не было ничего, кроме пронизывающего холода.
***
Холод охватывает тело, как одежда, ледяная и твёрдая, под ногами скользко, а с чёрного неба сыпет мелкий крупчатый снежок. Айли бредет уже много часов (или дней) по улицам, стиснутыми домами цвета старой бумаги, высокими, этажей в пять, и с ажурными коваными балконами, с которых свисают короны стеклянистых сосулек и похожие на одеяла пласты снега. Ей и самой хочется под одеяло, где тепло, и ничего не происходит, и снег на балконах и внизу, у стен цвета бумаги, кажется мягким и уютным, а воронки фонарей качаются, раздваивая её тень.
Иногда в конце улицы мелькает белый силуэт, скрадываемый вьюгой, но когда Айли поднимает голову, то никого уже нет. А сверху, с сыпавшего снегом неба, раздается то ли крик, то ли свист.
***
Она заходит в какой-то двор и замирает: там, на тёмно-красной арке, покачивается огромная светящаяся голова. Белая, выше человеческого роста, она изображает голову клоуна в котелке, с намалеванным ртом и круглым алым носом, который то и дело мигает лампочкой. По арке тоже мерцают гирлянды — желтые и зелёные огоньки, из самой же её несется музыка. Совсем не такая, как у Айли дома (хотя она уж и стала забывать, что у неё когда-то был дом) — нежные флейты и гитарные переборы. Эта музыка тяжело бухает и дребезжит.
Снег искрится в свете гигантской головы. Мимо арки тянется цепочка следов, больших, как поднос, и с отпечатками когтей. Айли делает шаг к воротам, потом второй, третий.
И падает рядом с ними. Она слишком устала, а снег такой мягкий...
***
Айли почти заснула, прислонившись спиной к мигающей арке, под бухающую музыку, когда над ней раздается хриплый голос:
— Ты чего тут расселась, малохольная?
Она поднимает глаза: серое в клетку пальто, полосатый оранжевый шарф. Ненормально широкое зеленоватое лицо и рот до ушей, а нос такой курносый и одновременно приплюснутый, что его как бы и вовсе нет. А вот глаза хороши — большие, выпуклые и удивительного оливкового цвета в золотую крапинку. На ответ уродец, похоже, не очень рассчитывает, потому что выуживает из кармана портсигар, открывает его, зажимает в зубах сигарету (отчего его широкий рот принимает почти нормальный размер), чиркает спичкой, со вкусом затягивается и снова спрашивает:
— Ты работу какую-нибудь умеешь, а? А то у нас бегуна вчера сожрали.
Потом переводит взгляд искристых глаз на Айли.
— Меня Типак, кстати, зовут.
***
Если пройти, не сворачивая, весь цирк насквозь, обогнуть все дощатые вагончики и шатры из холстины с напечатанными на ней буквами, то обязательно упрешься в сетку. За сеткой — или ничего и снег или факелы и снег. Теоретически факелы должны отпугивать каменных львов и сфинксов, практически же те и другие не обращают на них особого внимания, и потому сетка — единственное и не особо прочное препятствие — по бокам и наверху — от сфинксов. Ну и на арене, конечно.
В бочках горит огонь, иногда в них бросают петарды, которые взрываются разноцветными огнями. Некто в серебряной маске волка крутит огненные колёса на шнурах, а чуть поодаль изумрудная маска совы жонглирует выкрашенными золотом черепами. И везде палатки из разномастных отрезов ткани —в цветочек и полоску, шатры из мешковины и бархата, синие и зеленые дощатые фургоны, ларьки и лотки. Продают крутящиеся и сверкающие огнями всех цветов радуги шарики, крохотные, меньше яйца, ажурные чёрные и белые фонарики с миниатюрными водопадами из стекла и садами внутри и обязательным мерцающими кристаллами, что встроены в эти пейзажи в виде обломка скалы или совсем уж маленького внутреннего фонарика, засахаренные яблоки, груши и апельсины, колбаски в тесте, политые сомнительными соусами, блинчики с сыром и соленой карамелью и... не совсем законное и дурманящее. Шныряют между зевак мальчишки, а может, и не мальчишки, а просто кто-то достаточно тщедушный, чтобы за такового сойти. Часто срезают кошельки. И чем ближе к арене, тем шумнее и больше огней, тем теснее стоят лотки и палатки.
Айли — бегун. У неё есть зеленые в желтых ромбах лосины, длинный жакет, половина которого изумрудная, а половина золотая, и огромные зеркальный мяч, внутри которого, если по нему стукнуть, загораются огоньки. Лицо она покрывает блёстками. В перерывах между номерами она выбегает со своим мячом и скачет, крутится под бухающую музыку. В такт попадать несложно, а в зеркальный мяч хорошо видно львов под ареной.
Потому что арена — это натянутая сетка, на которой, как на батуте, скачут жонглеры, фокусники рассекают девушек или прячут их в разноцветных бочках, где в причудливом танце сходятся пегасы и единороги и непристойно извиваются гуттаперчевые девушки. Свет и шум привлекает каменных львов, они ходят внизу, а публика, подогретая спиртным, хлопает и восторженно ревет. Пару раз (Типак рассказывал) львы прыгали и рвали сетку, утаскивая артистов. Айли лёгкая, сетку она почти не проминает, а зеркальный мяч помогает ей согласовывать свои прыжки с перемещением зверей внизу. Каждый раз, вступая на сетку, она бросает взгляд на золотые и серебряные штопки на арене и думает, что вот это её выступление может стать последним. Поднимая голову, она видит сфинксов с черными лицами и золотыми глазами и крыльями. Они лежат на верхней сетке, как большие кошки и иногда чуть слышно свистят.
Ей всё время хочется спать и холодно. Ночует она в закутке одного из фургонов, отгороженном мешковиной. Там у неё лежит груда одеял, а в фургоне есть печка-буржуйка, маленькая и чёрная. Сверху стоит голубой эмалированный чайник. Айли кутается в одеяло и старается держаться ближе к печке. Она уже стёрла с лица блестящий грим и повесила костюм на крючки на стене в своём закутке. В фургоне шумно и накурено (в основном из-за Типака). Маски сов и волков сняты. Подсчитывают выручку и украденные кошельки. По кругу ходит бутылка. Айли пропускает свою очередь.
— Эй, малохольная, чего куксишься? — кричит кто-то.
— Холодно, — отвечает Айли.
— Холодно! — Типак пускает дым в закопченый, оклеенный старыми афишами, потолок. — А вот как Зверь придёт, тогда будет действительно холодно.
— Какой зверь? — спрашивает Айли, скорее из вежливости, ведь именно Типак привёл её в цирк и спас от голода и холода.
— Ледяной! — очередной дымный выдох летит к потолочным афишам. — Его взгляд замораживает воду, а дыхание воздух. Когда он приходит, мы не кочуем и не выступаем.
— Малохольная не переживёт! — восклицает кто-то. — Он её заморозит одним плевком, если попадёт!
Фургон сотрясается от хохота, Айли растерянно улыбается, а когда все успокаиваются, уползает к себе, под одеяла, чтобы хоть на несколько часов забыться, но, даже закрыв глаза, она бежит по сетке, а вместо зрителей — сфинксы и каменные львы, смотрят на неё и отражаются в её шаре. За стеной фургона кто-то ходит, опирается о стену снаружи, Айли чувствует это движение сквозь сон.
Утром они сворачиваются и пакуют палатки, шатры и лотки, снимают сетки. Всё в холоде, всё затемно. Айли шпыняют, посылая помочь то тут, то там, ругая за нерасторопность. Она умирает от усталости. Покорные единороги и пегасы стоят под тёплыми попонами, впряженные в фургоны, у пегасов связаны крылья. На большой телеге покачивается голова клоуна. С ней обращаются бережно — она покрыта хрупкой эмалью.
Караван идёт по безлюдным улицам несколько часов, и за это время немного светает. Они сворачивают в какую-нибудь подворотню, где открывается безлюдный двор, из-за множества внутренних построек похожий на бесконечный лабиринт. Разгружаются фургоны, разворачивается сетка. И цирк оборачивает собой всё, растекается, заполняет светом, шумом и пестротой. С наступлением темноты появляются первые зрители.
— Сколько я здесь? — спросила как-то Айли у жонглера, что обычно носил маску волка.
Он удивленно посмотрел на неё через прорези маски:
— Да ты всегда здесь была.
Пожал плечами и начал крутить огненные шары.
— Сколько существует цирк? — спросила она в другой день у толстой торговки зельем в пузатых бутылках. Торговка носила бордовое бархатное платье с низким декольте и черную маску в мелких красных бусинах под жемчуг.
— Он всегда был, — пожала пышными плечами торговка, отчего бюст её колыхнулся. — Вечно.
Айли попыталась вспомнить, что с ней было до цирка, и не смогла. Всё повторялось — растягивание сетки, расстановка фургонов, шатров и лотков, бег с блестящим мячом надо львами, белыми, со слепыми, но всё видящими глазами, с хлопаньем крыльев сфинксов наверху. Накуренный фургон и гогот Типака. И усталость, усталость...
В тот день лев, пока Айли исполняет свой номер с мячом, прыгает и цепляет сетку, так что Айли Падает. Толпа восторженно воет. К счастью, мяч Айли упустила, и он катится к белым львиным лапам, в сетчатую воронку, отвлекая зверя своим блеском и кривым отражением. И, замешкавшись, тот не сразу дергает посильнее, так что она успевает добежать на четвереньках до края. Толпа улюлюкает и подбадривает то ли её, то ли льва. Айли подозревает, что последнее. Наверху мечутся, хлопая крыльями, сфинксы, их чёрные лица спокойны. Кривляясь, на длинных верёвках, заранее прицепленных к верхней сетке как раз на такой случай, вылетают акробаты в трико, делящих цветом их тела на две половинки — левая синяя, а правая красная, или левая желтая, а правая оранжевая. Лица их покрыты блёстками, акробаты летают на веревках по периметру, отвлекая львов, пиная друг другу зеркальный мяч Айли и притворяясь, что вот-вот свалятся. Другие же быстро-быстро штопают сетку.
Айли оттаскивают в ближайшую палатку, дают стакан чего-то горького и обжигающего.
***
Они едут по мосту, и, сидя на верху фургона, Айли видит чёрную медленную воду. Если упасть туда, то она с плеском сомкнётся над тобой. И почему вода не замёрзла? Потому что Ледяной Зверь не дыхнул на неё. Небо серое, а внизу как ночь. И только снежная крупа летит из этой серости. В домах горят редкие окошки, а на фургонах рядом с ней едут акробаты, что штопали вчера сетку, торговцы фонариками, пекари, что торгуют блинчиками и колбасками и другие, те, кого Айли давно знает, но чьи лица сливаются в серую, как небо, массу. Что-то горячо рассказывает Типак, рядом с ним клоун в белом слушает и одновременно жонглирует горящей лампой и бенгальскими огнями, репетирует номер, чего зря время терять. Вдали покачивается водруженная на самый первый фургон голова.
Мост плавно вливается в мощёную площадь, окруженную низкими домами. Из труб поднимается жидкий и робкий на морозе дымок, завивается и застывает, точно ему тоже холодно. От крыши отделяется чёрная тень, раздаётся свист. Бледный свет играет на золоте крыльев, сфинкс бесстрастно смотрит перед собой, точно его и не интересуют ни люди, ни пегасы и единороги. Толстая торговка зельями вопит, в её руке тут же появляется факел, клоун в белом встаёт во весь рост и его лампа выбрасывает вверх длинный язык пламени. Бенгальские огни тоже пускают в дело, цирк ощетинился факелами. Бахнул фейерверк, над головой Айли проносятся разноцветные ракеты, а сфинкс падает на двух единорогов, что впряжены в фургон с Айли. Они встают на дыбы, фургон дергается и Айли слетает с крыши.
Ей везёт — она падает сначала на привязанную позади фургона свернутую палатку и только потом на булыжники. Возница сшиб сфинкса, и он шипит, распластав крылья мостовой. С крыш летят другие твари.
— Малохольная, догоняй! — кричит кто-то, и пегасов с единорогами пускают рысью. Мимо Айли едут синие и зелёные фургоны с надписями и рисунками.
— Поднажми! Булками шевели!
— Нечем ей шевелить!...
Раздается взрыв смеха. Айли пытается бежать, но фургоны едут быстро, и белый клоун машет ей лампой и бенгальскими огнями. Она остаётся одна, потому что сфинксы тоже улетели. Айли кутается в своё одеяло, накинутое поверх чьего-то отданного ей драпового пальто. Ей чудится, что в конце улицы кто-то или что-то есть, большое и белое. Лев?
Нет, он намного больше льва и идёт спокойно, точно нет ни снега, ни ветра. Бока его задевают дома узкой улочки, а когда огромный рог касается фонаря-воронки, тот с хлопком гаснет. Ледяной Зверь белый, лохматый и похож одновременно на слона, носорога и быка. У него короткий меховой хобот и рога посреди лба, прямо над хоботом, бивни тоже есть. Глаза тёмные и умные. Когда он вступает на мост, то река белеет и перестаёт течь. Мощные раздвоенные копыта набатом топают по булыжнику. Сейчас Зверь сметёт Айли с пути, размажет, но она не в силах сдвинуться. Зверь останавливается. Айли смотрит на него. Она старается не дышать, потому что дышать больно от холода. Болят сжимающие одеяло пальцы, дыхание вырывается паром. Из хобота Зверя пар не идёт, он так близко, так что Айли может его коснуться. Что она и делает.
***
Зверь стоит, а потом обвивает её хоботом. Айли становится теплее, а зверь сажает её себе на спину.
Мимо проплывают дома, и Айли может заглянуть в освещенные окна, увидеть книжные шкафы и изразцовые печи. Заметив зверя, люди торопливо задёргивают шторы, а Айли хочет объяснить им, что боятся не надо и Зверь — хороший. Она с головой закрылась одеялом, и ей тепло в этом коконе. Шерсть Зверя согревает ноги.
Дома становятся ниже и реже, и вот они идут через снежную равнину. Долину заливает свет — это луна! Айли поворачивает голову и видит низкое закатное солнце. Они со зверем оказываются то в розовом, то в серебристом свете. Впереди мерцает радужная завеса северного сияния и Зверь идёт сначала на него, а потом через него. Миражами возникают замки, леса, тропические острова, и Айли понимает, что они реальны. Она вспоминает свой светлый мир и находит его! Вон Лесная Башня, увитая плющом с голубыми цветами — знакомое место! Она может соскользнуть со спины Зверя и вернуться. Точно услышав её мысли, Зверь вздыхает и останавливается. Опять вздыхает. Айли думает минуту, и остаётся на его спине. Треплет его по лохматому загривку. Зверь радостно фыркает и они вместе идут сквозь сияние. Чуть позже Айли замечает, что зверь всё же выдыхает пар в морозный воздух, присматривается. Это не пар, а острова и леса, замки и города. В лесах вместо птиц живут пёстрые рыбы, а птицы плавают в воде у островов. Замки и города населены драконами и людьми с песьими головами. Новые миры.