Зарытый скупостью и бесполезный клад
Любезный читатель, вы вправе звать меня как угодно: малодушным, можете даже трусом, если будет на то ваша воля, стерплю и подлеца, но… только не называйте лжецом. Моя история правдива, хотя, возможно, напомнит вам те страшные сказки, которыми наши отечественные романтики, напитавшись Гофманом, выдавали несмышлёной публике лет двадцать назад.
Повторюсь: моя история правдива от начала и до конца. Так пускай же и вам покажется она такой же безумной, как и мне когда-то. Потому я и предлагаю повествование о событиях, невероятных и немыслимых для простого разума, прочесть вам как есть: в виде моих путевых заметок, чтобы ощутимее выразить контраст меж тем, что могло бы вполне очевидно случиться в любой дорожной истории, и тем, что случилось на самом деле.
Глава 1. Неожиданный попутчик
Приехав в Кисловодск, я и не надеялся на столь скорое разрешение моего дела. Не буду вдаваться в утомительные подробности его, несмотря на то что жанр требует мельчайших деталей каждого скучного действия и всех замеченных в пути приятных глазу ландшафтов.
Две недели, проведённые в местном обществе, показались мне занятным времяпрепровождением после однообразия долгой дороги из столицы на Кавказ в компании слуги и кучера. В Кисловодске я смог свести знакомства с местными «достопримечательностями»: вдовой Друбецкой с дочерью, прелестной Натали; четой Аммосовых и, конечно, с жемчужиной города — очаровательной Эрнестиной Ласунской.
Днём я ходил по тому самому «делу», в перерывах позволял себе читать Расина (почему-то меня так и тянет к напудренным пьесам знаменитого француза), гулять по паркам, делать покупки на рынке для столичных друзей. Вечера проводил непременно в гостях: меня стали звать все подряд сразу после того, как я появился на ужине у Эрнестины… Впрочем, довольно моей светской жизни, ибо она не имеет никакого отношения к главным событиям, о которых я и собрался писать.
Меня провожали, искренне жалея, что вряд ли когда-либо увидят, не считая столичных, кто в Кисловодске так же по делам или просто прибыл пить воду. Мы с моим верным Яковом выезжали на казённых лошадях до станицы Баталпашинской, где нас поджидала бричка. Натали даже всплакнула: ей казалась нелепым то, как люди могут нечаянно встретиться, подружиться, а потом навсегда расстаться, и даже письма не помогут скрасить тоску.
Поклажа свисала с боков лошадей, у Якова через плечо перекинуто ружьё, у меня в седельной сумке хранился пистолет. Конечно, если попадём в засаду абреков, нас это вряд ли спасёт, но путешествовать совсем без оружия по Кавказу — верх всякой глупости.
Принято описывать красоты горных хребтов, загадочность тропинок, величие водопадов и торжественность звёздной ночи, но я, к вашему счастью или сожалению, не поэт.
На второй день пути мы и встретили этого незаурядного человека. Он загнал лошадь, сидел около её трупа и, как мне сначала показалось, рыдал. Потом я всячески отгонял это наваждение. Наверняка показалось…
Я, конечно, как дворянин и просто добрый самаритянин предложил помощь. Будто превозмогая что-то внутри, он согласился ехать с нами. Яков уступил ему лошадь и сел позади меня. Вещей у несчастного не было — лишь пистолет за поясом.
— Дмитрий Волжский, — представился странник. — Я ехал в Пятигорск. Мне надо было добраться туда поскорее. И вот… Видите как… Теперь уже поздно, так что не надо больше в Пятигорск.
Мы условились, что довезём его до Притулинского хутора, а там он сам решит, куда путь держать.
Он оказался на редкость молчаливым попутчиком: за всё время дороги ничего не спросил, да и сам ничего не рассказывал. Что ж, каждому своё. Кому говорить, кому слушать, а кому ни то и ни другое…
По крайней мере, я узнал: он потомственный дворянин, долгое время служил в Петербурге, откуда был сослан на Кавказ за дуэль. Конечно же! Интересный субъект. Надеюсь, на отдыхе он окажется разговорчивее и его немыслимые любовные истории скрасят вечера на бивуаках.
Дневник Волжского
5 мая
Элен навсегда теперь потеряна для меня. Я хотел всё исправить, хотел сознаться, что люблю только её, что именно она заставила снова почувствовать себя живым, жаждать подвигов, плакать навзрыд от чувств. Я не помню, когда такое было со мной.
Давно. Слишком давно…
Уже писал, кажется, насколько же осточертело существование, состоящее из нескончаемых обедов, прогулок, пустых разговоров, в которых моё слово самое меткое — только так я и могу доставить себе удовольствие, — и вина. Я жил день ото дня, с тоской встречал каждое утро, понимая, что снова начнутся те самые «радости», костыли времени, медленно движущегося к вечеру. Конечно, когда я вернусь с вод в полк, начнётся совсем другая история с менее приятными «костылями», но…
Элен перевернула мой мир. Помню, как впервые писал об этом месяц назад. Сейчас, с высоты навсегда ушедшего, осознаю этот нелепый и безумный факт. Что же в Элен такого было? Возможно, я говорил с ней, будто писал в дневник (поэтому здесь и мало страниц исписано за недавние дни). Она понимала меня. Первая из женщин… И мужчин, впрочем, кто по-настоящему бы проникся мною! Почему же я был так глуп? Почему отпустил её?
Я сидел над бедным Царгуном — ещё одной жертвой моей несчастной любви — и не мог вынести отчаяния. Любовь подняла меня над землёй, чтобы сбросить, как дьявол Фауста, лицом в мокрую пыль. Кажется, теперь влачить существование сделается куда беспросветнее, чем раньше.
Меня нашёл в этом состоянии какой-то восторженный франт. Я не расслышал его фамилии, но старался быть вежливым: представился, отвечал банальщину, отделался сухим объяснением своего положения и сел на лошадь его слуги. Они едут на северо-запад, чтобы потом отправиться в столицу, а я…
Куда мне теперь?
Если не сойду с ума, вернусь, дотерплю остатки отпуска и погружусь в рутину службы.
Глава 2. Кавказская пленница
Погода не заладилась с самого утра. Я выглянул в окно: вечер наступил уже с рассветом. Серое небо и слабо моросящий дождь испортили настроение. К тому же ночью плохо спалось из-за ощущения повсеместной сырости да из-за скуки, по большей части. Надежды на интересные истории не оправдались: Волжский был молчалив, угрюм, разочарован. Я бы назвал его пародией на Байрона — нет, даже на Онегина, вот только Евгений-то был белой вороной: он не служил. Волжский же — офицер, тянет лямку по военной части. Думаю, и молчит он по очень простой причине: рассказывать нечего. Ехал к друзьям кутнуть, да лошадь подвела — вот и не успел на гулянку. Зато смотрит гордым гоголем, будто в нём есть что-то возвышенное, чего мне никогда не понять. Злился я, придумывал, как осадить спесивца поутру, но так и решился это сделать. Спутник же мой молча оделся и попросил меня не задерживаться с отъездом.
Потому мы и поехали под моросящим дождём. Я не смел отказать: не хотел выглядеть столичным неженкой.
Яков недовольно бурчал что-то за спиной, или напевал, или колдовал — кто знает? По дороге ехать казалось хуже, чем по бездорожью: грязь разлеталась из-под копыт, залепляя сапоги и верхнюю часть брюк. Впереди маячил лес, и я с безграничной радостью помолился Господу, что ниспослал нам это временное укрытие от противных капель.
Я и подумать тогда не мог, будто в лесу мы столкнёмся с невероятным, с таким, что, наверное, навсегда запомню как приключение всей жизни.
Проехав немного под защитой развесистых крон, мы остановились передохнуть. Разжечь костёр, понятно, не было возможности, потому мы уютно расположились возле самых стволов и перекусили холодными кусками телятины, хлебом и сырым луком. В моём жбане был компот — отвечать же за спутника я не могу. И тут — кто бы вы думали — мой Яков кричит:
— Абреки! Абреки вон там вон, у оврага! У них пленник!
Я вскочил в суеверном ужасе. Вижу, что горцев всего трое — нас тоже. Не думая о том, кто за мной последует, достал из седельной сумки пистолет, запрыгнул на коня и помчал вперёд. Попытался прицелиться в одного из похитителей, пока они не обернулись, не увидели погони. Самое страшное, что я не участвовал в дуэлях, опыта в стрельбе на скаку тоже никакого — на что же я надеялся? Вдруг один преступник, заслышав топот, развернулся. Лицо ничем не выдало страха или смятения — тут же поднял ружьё, что-то крикнул своим и…
Я дрожащей рукой пробовал прицелиться в горца, но рука дрожала и конь подо мной тоже подпрыгивал — казалось, дуло моего пистолета лицезреет верхушки сосен.
За спиной раздался выстрел — прямо над моим ухом.
Горец упал — лошадь его в страхе ускакала прочь. Двое оставшихся развернули коней, оценивая создавшееся положение. Один держал брыкающегося пленника и не мог стрелять, а второй…
Когда они остановились, я выстрелил. Пуля угодила в лоб как раз возле папахи.
Я убил человека.
Убил человека!
Он будет сниться в кошмарах до самой старости. Я посмел…
Третий прокричал что-то нам, потом сбросил пленника на землю и понёсся вскачь, петляя меж деревьев. Я опустил пистолет. Сзади чувствовал незримое присутствие Волжского. Конечно, это он был — не Яков же!
Мы спешились и пошли смотреть на того, кого спасли. Мне тут же вспомнился Пушкин с его разочарованным героем, отвергнутым возлюбленной. Захотелось уколоть остротой Волжского, сказав, что сейчас он познакомится со своим альтер-эго, но вдруг…
Пленник оказался пленницей.
Создание неземной красоты, в путах и с тряпкой во рту, корчилось на земле в тщетных попытках освободиться.
Первым делом я вытащил кляп.
— Скорее! — вне себя от страха кричала пленница. — Скорее! Вы должны отвезти меня к Симонову монастырю. Скорее! Он явится за мной! Здесь не спастись! Прошу вас!.. Надо успеть спрятаться!
Не знаю, чего больше я испугался: безумных слов девушки или того, что она просила отвезти её в место, которого не существовало уже лет пятьдесят.
Дневник Волжского
6 мая
Наскоро пишу на седельной сумке, пока слуга готовит ужин. Я бы и не взялся за перо, чтобы описывать нудное путешествие с Булавиным. Бедняга думает, что он ужасно умён, когда сначала отказывается от штампов, а потом начинает их перечислять и совершенно ударяется в пошлость. Он даже не смешон, а жалок.
Лучше уж молчать.
А ещё лучше повторять за другими, чтобы они думали, будто ты разделяешь их убеждения, а на самом деле глумишься.
Но, к его чести, стоит отметить отнюдь не показную храбрость. Вроде бы я даже в первый раз за всю встречу проявил искренность, когда хвалил юношу. Оно, впрочем, ретивое сердечко, падкое на женщин. Однако…
Горцы везли мешок — там вполне мог оказаться мужчина. Вроде бы Булавин как раз так и думал, потому и делал мне какие-то нелепые намёки, пытаясь приблизить мою личность к своим схемам, соотнеся с одним из литературных образов в его романтической голове.
Девушку трясёт. Она представилась как Гиули. Мы укутали её рогожей, Булавин вынул из своих мешков шинель.
Вот только дрожала она от страха. Она постоянно (даже сейчас) просит нас быстрее продолжать путь к разрушенному монастырю.
Гиули то ли безумна, то ли больна. Мы решили сделать крюк, доехать до этого места, а там и увидим…
Да, она женщина — я понимаю: их больше страшит неведомое, пугают разные суеверия, но чтобы настолько… На ней лица нет. Дай ей волю, так она побежит стремглав через лес, чтобы быстрее добраться до заветного укрытия. Правда, понимает после всего случившегося, насколько опасно здесь быть одной. Да и много ли пробежит она сама?
Вот и ждёт в тени старого вяза, дёргается, дрожит и время от времени умоляюще поглядывает на нас, чтоб скорее…
Слуга, кажется, почти закончил: крошит сверху укроп и базилик.
Интересно, что выйдет из этой истории? Мы отвезём её в больницу или найдутся всё-таки люди, которые за ней ухаживали возле монастыря? Кажется, эта история немного развеяла мою хандру. Я почти даже не думал об Э…
Слава богу, если он есть, что не сделал меня безумным, а наградил холодным рассудком.
Глава 3. Путь к монастырю
Конечно, уважающий себя читатель понимает, что девушка не могла назвать в качестве места, куда нам нужно направиться, Симонов монастырь. До него нам пришлось бы добираться много дней и ночей. Я специально заменил настоящее название на печально и широко известное. Не обессудьте, если вас это немного сбило с толку.
Гиули, спасённая нами пленница, вела себя подобно восточным красавицам: держалась в стороне, садилась поодаль, если мы делали остановки, всё время была задумчива, будто мы вырвали её из сна, и ждала, ждала, когда мы поедем дальше, чтобы добраться наконец до места. Я прекрасно знал, что тот древний монастырь давно разрушен.
Но желание дамы для меня — закон.
Почему-то Волжский со мной был согласен. Наверное, захвативший его сплин превращал выбор пути в равнодушное мелькание сцен, где он становился второстепенным персонажем, а не главным героем.
Наскоро не пообедав и не поужинав, а вкусив похлёбки, любезно приготовленной Яковом, мы отправились в путь — Гиули умоляла добраться до места засветло.
Место, где некогда стоял монастырь, теперь было безлюдным. Ни души не встретили мы по дороге туда за час езды. Хотя нет: видели старика с ободком в волосах. Он собирал травы в поле. Поклонился нам — видно, холоп, которого отправили в глушь найти чудодейственные растения.
К слову сказать, мы поймали одну из лошадей похитителей, и теперь ехали на трёх иноходцах. Конечно, я снова уступил право сидеть по одиночке моим спутникам, а сам теснился с Яковом. Процессию возглавлял Волжский, за ним — волшебная Гиули, замыкали цепочку мы с верным слугой. Я невольно любовался гибким станом юной наездницы.
Всё это время мы пытались поочерёдно успокоить красавицу, чтобы она не смотрела так пугливо своими огромными голубыми аметистами, и не решались спросить, чего она ищет в монастыре и как попала в плен. Просто не хотели тревожить ранимую душу страшными воспоминаниями…
Эти напуганные, почти детские глаза всколыхнули, как я думал, мои давно уснувшие чувства. Хотелось защитить её, спрятать, делать всё так, как она и хочет, не спрашивая почему. Может, она колдунья? Пусть так, пускай я буду в вечном плену её колдовства.
Страшный вопрос: а что скажет отец, если я заявлю о желании связать судьбу, по его меркам, с «дикаркой»?
Этот вопрос я старался всеми доступными мне средствами заглушить: не отрывая взгляда, наблюдал, как волосы её, густые, чёрные, взлетают и падают на спину волнами; как умело руки держат поводья, а ноги плотно прижимаются к конскому животу.
— Мы проехали больше, чем предполагали, а монастыря нет, — перед моим разнежившимся взором возникла фигура Волжского. Он развернул коня и подъехал для принятия важного решения. — Кажется, мы сбились с пути в темноте. Надо здесь заночевать, а утром попробуем сориентироваться.
Уже много времени мы передвигались по лесной тропинке. Я полагался целиком на Волжского: он здесь довольно давно и, кажется, хорошо знает дороги.
— Да. Скорее всего, так будет лучше. Утром выйдем на дорогу и, может, найдём проводника.
— Не доверяете мне? — зло усмехнулся спутник.
— Нет-нет, что… — начал я, но Гиули, словно поняв суть беседы, закричала:
— Нет! Нельзя останавливаться! Он где-то здесь! Он рядом! Уже стемнело, и он ходит тут, он ищет меня!
Мы оба повернулись к ней, не зная даже, что и ответить.
Яков сзади тяжело дышал. Думаю, он тоже устал.
Дневник Волжского
Всё ещё 6-е
Произошло нечто такое, чего не должно было быть. Я до сих пор в это не верю. И не знаю, смогу ли когда-нибудь осознать: сон это или явь.
Мы спорили насчёт места для ночлега. Девушка-дикарка (буду звать её так, дабы не попасть, как Булавин, под её чары, — а она, нельзя отрицать, сказочно красива — и снова не увязнуть в романтической истории) громко требовала, чтобы мы везли её в монастырь прямо сейчас же, не дожидаясь рассвета. Булавин, опираясь на мои слова, — снова эти чёртовы «костыли» — твердил, что это невозможно, что мы сбились, что заблудимся ещё больше. И тут…
И тут из леса раздался глухой звук, от которого по коже побежали мурашки.
Сердце куда-то ушло вверх, а на плечи неизмеримо стал давить груз и голова начала сжиматься, словно вот-вот лопнет. Наверное, и с Булавиным, и с его слугой происходило что-то подобное, потому как первый упал с лошади, а второй повалился на седло, затыкая уши грязными пальцами.
Я не сумасшедший.
Конечно, можно списать всё на расстройство из-за разлуки с Элен, но при чём же тут Элен?!
Никогда не было мне так страшно. Даже на дуэли, где жизнь висит на волоске, и то понимаешь: твой враг — тоже человек, тоже боится, тоже смертен. Один из вас умрёт, и это нормально. Так бывает.
А так вот, как с нами, не бывает.
Ни с кем и никогда.
Глава 4. Новый герой
Читатель может уличить меня во лжи, в склонности к романтизму, но в момент нашего спора о том, «куда ж нам плыть», со мной как будто случился апоплексический удар. Я не учился на медика и не могу определить этого точно. Однако же я повалился наземь. Яков то ли от потери опоры, то ли тоже от страха упал прямо на седло, но зацепился и смог удержаться на лошади.
С трудом я поднял голову и непроизвольно задрожал.
Гиули истошно вопила.
До чего же страшно порой ощущать беспомощность бренного своего тела: душа стремится совершать подвиги, а оно отказывается ей повиноваться. Надеюсь, есть такие миры, где душа и тело всегда находятся в гармонии.
Мне безумно хотелось встать и заслонить возлюбленную от любого ужаса, который она узрела в сумраке ночного леса. Но я не мог даже пошевелить членами: от последствий ли испуга, падения — тело не подчинялось мне! Я с трудом повернул голову в ту сторону, откуда слышались чьи-то громкие шаги, будто великан пробирался сквозь чащу.
Гиули выла.
Бедный Яков стонал где-то неподалёку.
Волжский, кажется, окаменел, как и я, вот только в седле.
Оставалось одно: закрыть глаза и ждать конца. Наверное, так же в древности ощущали себя те, кого приносили в жертву богам или чудовищам. Где же тот Персей, что прилетит на крылатых сандалиях, чтобы спасти невинных? С горечью ощущаешь, как далёк идеал от реальности: я никак не могу стать спасителем моей Андромеде.
Однако, к нашему счастью, спаситель всё-таки явился.
Я не сразу узнал его. Да и как можно было?
Незнакомец прибежал по той же тропе, что и мы. Он перепрыгнул через меня, пробежал немного вперёд и стал сыпать какие-то снадобья сплошной длинной линией. Безмолвно пальцем указал на коней и путь куда-то промеж деревьев, в глубь леса. Волжский тотчас же поскакал туда, поманив за собой остальных. Яков разогнулся, спрыгнул на землю, поднял меня и положил поперёк седла, конечно с помощью нашего нового знакомого. Гиули уже давно ускакала вслед за Волжским. Её не пришлось долго упрашивать.
— Её не спасти! — дальним отзвуком услышали мы страшный загробный голос уже далеко позади. Яков вёз меня, объезжая кусты и бурелом, глядя вслед удаляющимся спутникам. Я думал о том, что станет теперь с нашим спасителем. Сумеет ли он убежать от чудовища? Хотелось бы, чтобы у него это получилось. Я ему был безмерно благодарен. Он спас меня и мою бессмертную любовь.
Кстати, этим новым знакомцем был тот самый холоп, собиравший травы в поле у леса.
Дневник Волжского
7 мая
Он просит называть его Матюшей. На вид холоп, старик лет шестидесяти.
Ну какой он мне Матюша? Булавин слюнявил его Матвеем Васильевичем, а я никак не называл — приноравливаюсь. Смотрю, что ещё из этого колдуна выйдет.
Мы дошли до того самого разрушенного монастыря. Кое-где есть, конечно, стены — больше по углам. А так… Голый фундамент, поросший сорняками и кустами до пояса. Как это защитит нас от нечисти? Видимо, так же, как дед со своей солью — или что бы это ни было.
Сейчас мне сложно и писать: я не понимаю ничего! Прожил большую и лучшую часть жизни, думал, что могу, дёрнув за нитки, управлять марионетками, где бы ни оказался, и вот тут — на тебе — удар ниже пояса, туше! С горцами научился договариваться, приноровился к их обычаям — стал понимать и почти что подчинять. Если знаешь чужую схему, какой бы жёсткой она ни была, легко заставить человека действовать под твою дудку. Ведь схема действует безотказно, а у меня богатая фантазия и никаких схем!
Но это… Это выходило за рамки всего, что я знал, читал, видел…
Сказочный великан, старый колдун — чёрт возьми, да я ещё многого не знаю! Стало наконец очень интересно! Куда вам, вавилонские блудницы петербургских салонов! Тут нечто такое, что лежит за пределами жизни и смерти, как бы пошло-романтично это ни звучало.
До монастыря дошли мы сами и тут же рухнули прямо на траву от усталости.
— Здесь он нас не найдёт! — уверяла дикарка. — Стены защитят. Я пряталась тут долгие годы. Пока бандиты не нашли меня. От них стены не защищают — только от демона.
— От кого? — встрепенулся Булавин.
— От демона, — пояснила девушка. Ни мне, ни ему легче не стало, но мы так намучались, что слова о безопасности оказались сильнее любопытства, и мы задремали. Я почему-то предпочёл опереться об уцелевший угол стен, мой спутник лёг возле лошади на подстеленное слугой развёрнутое одеяло из шкур. Дикарка бродила, тревожно озираясь. Видимо, ждала единственного защитника — мы не в счёт в такой ситуации. Это больно ранило бы самолюбие, но не сейчас. Я и сам ждал старика.
Он пришёл только на рассвете, живой, невредимый и бодрый.
— Зовите меня Матюшей, — сразу же подчинил нас своим правилам. — Все разговоры оставим на потом. Вот главное: Чернобог теперь знает, где вы прячетесь. Да-да, вы, прекрасная Гиули. До остальных ему и дела нет. Ночью он придёт именно сюда. Знание упростит ему поиск… Мы должны быть готовыми к встрече. Вам есть что рассказать нам перед страшной, а может, и последней битвой с извечным злом?
Тогда она и начала свой рассказ, жуткую повесть, в реальность которой поверить я б никогда не смог, если бы сам не прочувствовал тогда дикий ужас приближения чего-то неземного.
Красавица поведала нам историю о том, как познакомилась с богатым русским дворянином. Назову его Г.L. Так вот этот Г.L. безумно влюбился в нашу грузинку — а был он сумасброд, каких свет не видывал. Даже странно для нашего света, однако так оно и есть: все попытки модников и модниц стать оригинальными скатываются в пошлость и гадость. Г.L. же, по рассказам дикарки, был настоящим. Он сделал её своей законной женой, вопреки всему. Они познавали радости бытия на Кавказе, потом он познакомил её со столичными прелестями. Наскучив ими, они поехали в Европу.
Дикарка готова была хоть до утра рассказывать про их приключения, но я просил перейти к сути. Суть в том, что в Германии Г.L. познакомился с самим графом Сен-Жерменом, стал его закадычным другом и единомышленником. Тогда граф и поделился с ним секретом магии вечной жизни, которым не рискнул воспользоваться сам, но надеялся сделать это в дальнейшем. Видимо, не успел…
Вернувшись в Россию, Г.L. ждал подходящего момента, думал, пока, наконец, не решился… Дикарка просила дать возможность следить за событиями. Её муж готовился провести страшный древний ритуал, о последствиях которого никто из ныне живущих не имел и представления. Им было страшно, но цена того стоила. Я пробовал выпытать у дикарки секрет, но она прикидывалась глупой, лишь улыбалась и отнекивалась: только мужу Сен-Жермен рассказал правила.
По словам молодой женщины, у них всё получилось: на зов явился какой-то божок или призрак. Вот только незадача: он дарил бессмертие в обмен на чью-то полноценную и полнокровную жизнь. Иными словами, надо было принести в жертву добровольно здесь и сейчас молодого человека любого пола.
Божок не хотел уходить без жертвы. Он требовал её.
По правилам заклятия, если жертва не будет назначена, тот мог забрать в небытие человека, вызвавшего самого божка.
И тогда, видимо, Г.L. решил, что его жизнь не должна пропадать даром — он, благороднейший из смертных, себя принёс в жертву, подарив бессмертие своей избраннице.
Я бы ни за что не поверил её словам, но…
Она выглядит явно не старухой. И что бы ни говорили о благодатном воздухе гор, он вряд ли бы помог её красоте жить так долго.
В одиночестве скиталась она по Европе, наслаждалась прелестями бессмертной жизни: была в Ватикане, Лондоне, посетила северные страны, откуда переправилась по морю в Петербург, где решила остаться надолго, пока вдруг не почувствовала присутствие Чернобога, или, как она его называла, Демона…
Сначала он стал приходить ей во снах. Дикарка не знала, к кому обратиться и пошла в храм. Ей сказали молиться, поститься и чаще посещать службы. Как ни странно, но там она почувствовала себя лучше.
Потом вдруг потянуло на родину, чтобы скрыться от снов и ощутить себя снова живой.
Но сны приходили даже в родном ауле.
Блуждая по нехоженым тропкам, дикарка нашла обитель схимника. Он радушно принял её, выслушал всю историю и, как ни странно, понял. Отшельник назвал ей один лишь выход: прятаться за святыми стенами, которые могут уберечь от языческого божества.
С тех пор она и пряталась. Разрушенная церковь подходила больше прочих: здесь никто не задавал лишних вопросов.
Самое страшное, что ей это давно надоело.
Как я её понимаю!
Глава 5. Приготовления
История Матвея Васильевича заставила меня в очередной раз увериться, что мир наш далеко простирается за границы разумного и видимого. Столько всего в жизни повидал этот сельский знахарь и колдун. В правдивости его слов я нисколько не сомневаюсь — видел правдивость его действий, когда мы отступали к монастырю.
Некогда офицер наполеоновских войн, подал в отставку, поселился в глуши, в одиноком доме своём, без крепостных и большого земельного надела. Зарабатывал знахарством, иногда и негласно — колдовством. Говорит, много чего есть рассказать: как Верлиоку усмирял, с Ягой договаривался, у Кощея золото воровал, а самое главное — дитя Яровита пробовал остановить. Волжский нас слушал и в усы себе усмехался. Конечно, он верит только в себя, а святого у него ничего и нет.
Вдаваться в подробности Матвей Васильевич, или Матюша, как просит он его называть, а я не могу в силу уважения к опыту и возрасту, не стал: требовал к обороне от Чернобога готовиться. Засуетилась Гиули, когда услышала, что стены монастыря теперь слабее, раз враг узнал, где она скрывается. Запричитала, просила убить злого бога, демона и прочее-прочее.
Мне, конечно, тоже не по себе, как вспомню свою беспомощность при одних лишь звуках его шагов. Но пока ещё солнце в зените, хорошее настроение не покидало душу. Матвей Васильевич сыпал вокруг стен какие-то травы, правда, сказал потом, что мало их с собой захватил — слабая защита. К тому же большинство истратил при встрече с Чернобогом.
Мы готовились к чему-то страшному, доселе неведомому. Солнце всё ближе и ближе клонилось к кромке леса, безжалостно оставляя нас на растерзание древнего духа. Снова, кажется, всё повторяется, и Фаэтон завладел колесницей своего отца. Гонит её всё быстрее и ближе к земле: вот-вот загорится лес и наша обитель.
Гиули засела в центре того места, что некогда было колокольней. Она верит: её защитят остатки сохранившихся заговорённых от языческих богов стен. В колокольне они более-менее в целости, но Матвей Васильевич грустно мне подмигивает, и я понимаю, что не стены держат заклятие, а сама аура этого места. И если преодолеет её Чернобог, никакие стены не помогут…
Но, наверное, так надо, чтобы красавица была спокойна. Мы не стали ничего ей говорить.
— Не боитесь умереть? — вдруг снизошёл до меня Волжский.
— Нет.
— Это вас так любовь подогревает? — усмехнулся он, чего я от него и ожидал, впрочем.
— Да.
— Вы счастливец, — добавил он, многозначительно помолчал и ушёл к разрушенной стене, чтобы смотреть в пугающую даль.
Мне безумно хочется защитить Гиули. Я не знаю, что для этого нужно сделать, но готов на многое. И понимаю: ничего я не могу. Я слаб. Я всего лишь человек, пешка на шахматной доске, а надо мной стихийные силы: короли, ферзи, ладьи. Как в этой круговерти доказать Гиули, что я люблю её больше жизни, если даже смерть моя ничего не изменит?!
Не боюсь я умереть, сударь мой Волжский!
Я боюсь только одного: так и остаться ничтожеством в её мире.
Дневник Волжского
Снова 7 мая
Я боюсь умереть.
Конечно, я сотни раз представлял, как будут злословить обо мне приятели, родственники, но больше прочих — ревнивые рогоносцы, когда меня не станет. Приятно было пощекотать себе нервы, но это не всерьёз. Я никогда всерьёз не воспринимал того факта, что я смертен. Почему-то пули свистели, проносясь мимо, после болезни обязательно ждало счастливое выздоровление — я воскресал с самого, казалось, дна. И снова та же жизнь, то же расписание.
Смерть — это шутка. Как может пропасть мыслящий разум? Главное — куда? Вознесётся на небеса? Даже звучит смешно… Впрочем, до недавнего времени и все рассказы про богов казались мне суевериями…
На что же можно потратить последние отпущенные тебе часы?
Писать в дневник? Вспоминать прошлое? Рыдать от невозможности всё вернуть?
А может, бежать?
Я тут ни к чему. Слуга Булавина вот сбежал: ждёт где-то к северу от монастыря. Рассудок требует идти к нему, но что-то древнее, словно помещённое внутрь при рождении, заставляет не покидать девушку и колдуна, даже если сделать ничего не можешь.
Что ж, можно стать приманкой…
Иногда задумываюсь о том, а почему, собственно, я так дорожу собой? Почему думаю, что смысл существования в удовлетворении моих прихотей?
Может, это привычка с детства, когда окружённый десятками слуг…
Но шаги!
Чернобог нашёл нас!
Глава 6. Осада
С заходом солнца Гиули стала метаться, словно птица в клетке. Казалось, будто её кто-то зовёт, но она противится зову.
Матвей Васильевич дал ей снадобье из трав, растолчённых в ступе. Она немного успокоилась.
Однако же как полезно знать что-то, выходящее за пределы романтической прозы. Ведь на его месте мог быть я, и тогда…
Гиули рухнула на колени.
Волжский продолжал высматривать во тьме надвигающийся ужас. Да, мы приготовили пистолеты, наточили сабли, но, глядя на эти приготовления, наш колдун лишь горько усмехался.
Тяжёлый хруст вывел всех из оцепенения.
Он идёт к нам!
Гиули завыла от страха и снова начала судорожно дёргаться, будто кукла-марионетка в руках заправского пьяницы. Волжский напрягся кошкой перед длинным прыжком, а я бросился обнимать драгоценную мою подзащитную и шептать, что всё будет хорошо. Конечно, сам я в это слабо верил.
Тьма окутала нас — и дело не только в сумерках лесной чащи. Казалось, что-то сдавило сам воздух: он стал смрадный, густой и плотный. Зло могло возникнуть из ниоткуда, воплотиться из небытия прямо перед носом — мы бы и не успели рта раскрыть.
— Он идёт с северной стороны! — прокричал Волжский и ринулся в сторону стены, разделённой надвое широкой пробоиной, сквозь которую мог бы пройти и слон.
Что-то с шумом просвистело и упало в паре шагов от нас с Гиули. Она, естественно, снова завизжала, но… Было, конечно, отчего! Хотелось по-настоящему визжать: присмотревшись к упавшему предмету, я узнал отсечённую голову Якова. Мороз сковал члены.
Нам не выбраться отсюда.
Он идёт!
Он уже близко!
Волжский почему-то переглянулся с Матвеем Васильевичем. Последний кивнул и достал из кармана стеклянную бутыль.
— Сейчас или никогда, — прошептал он. — Больше у меня с собой ничего нет!
Волжский обратил нервный взгляд на Гиули, словно ожидая от приказа. На меня посмотрел, как показалось, с жалостью. Потом сошёл со стены и стал кричать во тьму:
— Чернобог, давай заключим договор! Моя душа в обмен на душу девушки! Я ещё не слишком стар, чтобы…
И тут явилось само древнее чудище в страшном обличии.
Великан размером с человека, сидящего на лошади, шёл сквозь бурелом. В кольчуге славных витязей из сказок, с длинной бородой и иссиня-чёрными волосами. Глаза в сумерках трудно рассмотреть, но его глаза видно отчётливо: тёмные огромные зрачки, которые смотрели прямо на нас. Он уверенно шёл, смахивая сильной рукой препятствия на пути.
Чернобог посмотрел на Волжского, как на щенка, скулящего у дома. Схватил за плечи, приподнял над землёй и… Я не знаю, как описать: моя душа уходит в пятки всякий раз, когда я представляю произошедшее. Чудовище скомкало Волжского и превратило в мяч. Кровь лилась рекой, кости хрустели. Гиули тошнило, я еле сдерживал позывы рвоты, а вот Матвей Васильевич не терял времени даром. Он добежал до занятого делом Чернобога и раскрыл свой флакон под его носом. Тело бедного Волжского безвольной куклой выпало из рук.
— Я слушаю тебя, человек, — медленно и отчётливо проговорило мифическое существо, обращаясь к Матюше, я бы сказал, даже с ласковой интонацией. Именно так, к Матюше. Он молодец, он сильнее и свежее многих юнцов, увядших в ранние годы.
— Мы готовы на сделку. Что ты возьмёшь в обмен на жизнь девушки? — удерживая флакон в крепких руках, обратился к Чернобогу наш знахарь.
— Девушка прожила долго. Слишком долго. Это ошибка. Что бы вы ни предложили, я не могу позволить девушке ещё пожить дольше одной человеческой жизни.
— Пусть так! — прокричал я, обрадованный возможностью разделить с ненаглядной Гиули свою судьбу. — Пусть так! Чего это будет стоить?
Я хотел напомнить про убитого Волжского, обезглавленного Якова, но Матюша грозным орлиным взглядом заставил меня прекращать речи — видимо, сила снадобья таяла и нужно было скорее прийти к соглашению. Наверное, следование условиям сделки — единственное, чем можно урезонить всесильных духов, впрочем и всесильных людей, наверное, тоже.
— Каждый из вас, — он окинул взором меня, Гиули и Матюшу, — принесёт мне по жертве, отправив в загробный мир живое разумное существо.
Воистину чёрным оказался этот древний бог!
— Нет! Хватит уже смертей из-за меня! Я устала жить, устала прятаться — забери меня, Чернобог! — в отчаянии воскликнула красавица, бросаясь на колени перед огромной неподвижной фигурой.
Картины страшных жертвоприношений проносились перед глазами, но надо было решаться! Сейчас или никогда! Я ждал именно её столько лет! А сколько она, наверное, ждала меня!
— Стойте! Мы согласны! Отпусти её, Чернобог! Мы найдём ему жертвы, правда! Не беспокойся, Гиули! Покараем убийц… Возможно, будут дуэли… Или горцы! Мы только вчера убили двоих. Могут быть и ещё! Так отправим их в мир иной во славу спасителя Гиули! Мы согласны!
— Принято! Ты, старик? — Чернобог опустил глаза.
— Согласен, — быстро отчеканил Матюша. Я его понимал: сделку необходимо было быстрее закрепить, иначе Чернобог заберёт нас всех к себе, не спрашивая и разрешения.
— Слово за тобой, старая девушка. — Глаза чудовища впились в испуганные глаза Гиули.
— Я… — Она обернулась. Я часто и усиленно закивал. — Я…
Наверное, страх смерти пересилил её принципы:
— Я согласна!
Флакон раскалился и стал жечь руки знахарю. Матюша держался до последнего, пока не появился слабый дымок. Тогда знахарь резко поставил его на пожухлую траву и заткнул пробкой.
— Что ж… Я буду ждать жертв один год… Если их не будет, я приду за всеми вами и заберу в мир вечного холода и тьмы.
Слова Чернобога эхом повторялись в моём сознании, пока сам он уходил обратно в ночь, куда-то за пределы монастырских стен, сеять зло и наблюдать за положением чаши весов.
Гиули поднялась с колен. Она смотрела на меня с любовью и благоговением. Я поклялся спасти её и спас, взял на себя ответственность и готов исполнить предназначенное.
Думаю, впереди ждёт сказочная жизнь, ведь у такого романтического начала не может быть скучное продолжение! Да, я, счастливец, познал высочайшее: я буду вечно любить тебя, о Гиули!
— Я связан с вами крепкой нитью, — напомнил Матюша. — Пока не принесём три жертвы, я не смогу спокойно спать: не хочется, знаете ли, в мир вечного холода и тьмы…
Мы с Гиули улыбнулись, хотя в душе немного кошки скребли. Страшные дела придётся совершить за этот год, но, я уверен, мы справимся!
Правда, это уже совсем другая история!
Дневник Волжского
8 мая
Бумага в тетрадке сыровата, вот только не из-за слёз: дождь зарядил, и рикошетом с навеса брызги летят на записки.
Погода соответствует настроению. Серая, беспросветная, тоскливая.
Компания из четырёх унылых разочарованных мужчин, прячущихся под куском плотной ткани, довершает картину.
Яков вернулся, когда всё закончилось и начался этот бесконечный дождь. От Чернобога он прятался один, от дождя — с нами и навесом. Вполне разумный слуга.
Начну сразу с того, что приманкой быть у меня не получилось.
Чернобогу не потребовалось много времени, чтобы пройти сквозь насыпанные знахарем травы.
— Старо как этот старый мир, — сообщил он нам, сметая их носком сапога.
Над защитой святых стен ему пришлось потрудиться дольше. Он просачивался внутрь, словно толстяк в узкую дверь: то боком попробует, то передом, то пуговицы оторвутся, то живот начнёт втягивать. С Чернобогом происходило примерно то же самое.
Мы ждали.
А что нам ещё оставалось?
Когда Чернобог проник внутрь и кровожадным взглядом уставился на дикарку, штатский юнец бросился к нему и начал лепетать что-то о жертве, предлагал деньги.
Создание из мира иного смело его так же сапогом, как и травы знахаря.
Булавин тут же ринулся к колдуну и стал требовать склянки то ли с волшебной жидкостью, то ли с мазью.
— Мы не в силах остановить Чернобога, — сказал мудрец. — Это само зло, тьма, смерть. Он следит за равновесием сил. Гиули прожила не одну жизнь… Она нарушила равновесие жизни и смерти. Она должна уйти.
— Но неужели нет иного пути? Неужели нельзя спасти её? Давайте заколем овцу, коней… Я не знаю, да я готов хоть Якова…
Тогда я влепил ему оплеуху. Булавин отдышался, успокоился, но стал смотреть на меня змеёй, на которую только что нагло наступили.
— Есть один выход, — поделился знахарь. — Мы все должны отдать за неё жизни. Это равноценно тем годам, что она уже прожила и даст ей возможность прожить ещё с десяток лет. Вы готовы пойти на такое? Я хоть и стар, но, думаю, больше пригожусь в других делах. И местах…
Я тоже был против. Конечно, история захватывающая, романтическая, но не стоит того, чтобы жертвовать собой. Как бы малодушно оно ни звучало...
Не спорю, я хотел быть приманкой раньше… Но это было приключением, со смыслом и азартом. Здесь же чистой воды невыгодная сделка. Меня словно хочет одурачить шулер в игорном доме.
— Что ж, если вы против, то смысл мне… — начал объясняться Булавин, и тут я не выдержал:
— Не надо валить на других! Ты сам готов отдать свои мягкие кресла, игристое вино, театры и балеты в обмен на жизнь незнакомой тебе женщины?! Говори!
Но он молчал.
Он опустил голову, отошёл от нас и, видимо, заплакал. Мне почему-то стало стыдно.
За этими разговорами мы не заметили, как Чернобог успел забрать душу беспечной странницы Гиули, оставив на траве лишь истлевший прах.
Интересно, что она почувствовала, когда уходила? То же, что чувствует обычный человек, проживший одну обыкновенную жизнь? Или нечто большее?
Она мало говорила с нами всё это время, словно чуждалась. Дикарка… Нравилось ли ей прятаться в одиночестве в стенах монастыря долгие годы? Неужели такая скучная жизнь и то лучше, чем смерть? Подумаю об этом на досуге…
Дождь всё не прекращается.
Яков не видел ничего из этого, он просто ворчит из-за непогоды.
Четверо мужчин сидят под брезентом и прячутся от дождя. Мы хотели спасти девушку… Но не спасли.
Красота рассеялась в этом холодном весеннем ветре.
Почему в жизни всё не так, как в книгах?
То ли огонь слабый, то ли дрова сырые…
Кстати, я перестал и думать об Элен. Она пустой звук в сравнении с тем, что произошло за последние дни.
Но ведь и с ней я повёл себя точно так же. Я малодушно отпустил её, отдал другому, потому что не нашёл в себе сил сражаться, но отчаянно гнался за безнадёжностью, упиваясь ею, наслаждаясь своим отчаянием.
Не нужна мне была Элен — я хотел трагедии…
Провожу нашего знахаря до его дома у леса в N-ском уезде. У него в запасе много занятных историй.