Крайний угол глобуса

Эпизод первый

Жытие жывых жунжыков

***

Жыдёхонкий асфальт закончился в аккурат перед указателем «Жunжыжa»; и аритмия дороги (теперь уже дорожного направления) переключилась на нескучный мотив: простреливая седалищный нерв победой евровиденья две-тыщь-читыри.

Биндюк ощерился и подмигнул Шпроцки:

— Yak na akordevone edem

— Угу. А почему жунжыжа?

— Tobish chomu?

— Ну что значит-то?

— Dыk boloto tama. Da drыgva. I жunжыki obitayut tobish

— Жунжыки? Чо за жунжыки та?

— A-a. Tobish nu tce poroda kabыzdohov takae. Che tam eponskae. Hatiki yakisь ih znatь. Tilьki hatiki chekayut, a жunжыki yak pan pomre — to teж togo. Wыgrыzayut sobi artishoki so sparжыkom i voyut at taski pakudы ne okolee.

— Псс, брехня. Выгрызают, ага. А село-то с чего так назвали?

— Nu dыk selo na starodavnim belagrusnim pogoste razrodivsya. De tam cih жunжыkov i bachili.

— А разве там не скотомогильник?

— Nu dыk edына udа — pogost abo skotoloжnik

— Могильник

— A ya yak skazav?

Шпроцки промолчал. Нелегкой его: столичного — живую легенду лонгридов, ретвитов и кофебрейка, занесло в эти запределья. Все было как в сказке. А сказка — ложь, да в ней не лож — а клади:

— Kladi-kladi. Ne жlobь. A to zaglohnem i zastryanem nahren

Шпроцки приоткрыл дверцу топки и закинул пару порционных кулёчков пюрешки. Подгасавшая топка притухла. Шпроцки вздохнул и кинул вдогонку жирную котлетку на свином сале и батоне. Топка запыхтела. В кабине вкусно запахло шкворочками, и, наконец перебило навозный дух. Бульбокатя прибавила оборотов.

Шпроцки вынул из внутреннего кармана е-бук на электронных чернилах и стило, тезисно накидал первые наброски местного колорита и образцы лексики esperanto-жунжык-суржика.

Биндюк затянул под дорожный мотив авторскую балладу, беспардонно фальшивя, да не в такт, но искренне и от самого сердечка:

«At puza da grudi — жunglei rыжыi plamenь

A on k tebe v puti — stvol evo kak kamenь

Chelnoshnыi putь-doroga — tuda-syuda-abratna

Nu shosh tы nedatrgoga — nevыnnostь bezvozvratna»

Шпроцки проникся, умилился, чуть привозбудился, а затем уснул.

***

Сон был беспокойный. Снился отчим, снился эйчар фикспрайса, снился полковник Аурелиано Буэндиа, и все как один задавали Шпроцки вопрос:

— Ты коммунист или колумнист?

— Колумнист! — отвечал Шпроцки. Поскольку коммунист хуже майнера. А колумнист безвреден: нечто бестолковое между сквишем и флаффером.

— А чем, мать твою, голумнист занимается?

— В колонку пишет!

— Писатель что ли? Зашквар Нелепен?

— Никак нет!

— Захер Прицеплен?

— Никак нет!

Шпроцки проснулся, поскольку продолжение кошмара он знал хорошо и всем своим кардио ненавидел дальнейшее перечисление лонглиста вопросительных псевдонимов прилипал-мазохов. Что впоследствии и вынудило его взять в пользование нынешний. К этому времени уже и приехали.

***

Ферма была из хвороста и бересты, на фундаменте из вспененного копролита. Любой лесной массив плотнее шышки уходил на экспорт, посему в пользовании и строительстве был запрещен:

«Vaжnым ukazam samoga atca-gasudarya i zakreplen dedam-ыmperataram Vseya Vneshney I Unutrenei Belagrusni. A za panarushenie — vыdalyatь zubы nahren i tak sama na expart atpravlyatь. V KALARADU! A kalarada samae strashnae mesto v Golakteke — adni жuki ihnei — ne жuki a neludi prosta. Sperva to zubы ne vыdalyali — kak estь expartali. Ale skora vыyasnilosь — shto etim bыstыdna polьzuyuccа. Nu i prishlosь usurovitь zakon. Pobachim kak bez zubov kukuruzu lopatь budete — yak proglotite tak i vыide»

Продекламировал без шпаргалы и суфлера Биндюк. Шпроцки пожалел что не включил диктофон, пришлось записывать по памяти. Как назло: чернила в е-буке заканчивались на самом интересном месте. Когда Шпроцки уснул, то неловко придавил е-бук, отчего оный и потёк.

Шпроцки понадеялся найти в селе вендорную лавку: прикупить электронных чернил и надувной глобус Всея Белагрусни, чтобы отмечать прокатанный маршрут. Но увы. Кроме единственного окна, с несколько подозрительно бело-синими, как этитетка сгущенки, занавесками.

***

Позади фермы, Бескрайним Белагрусным Морем, распласталось пасленовое поле: с кое-где фрейдистскими сигарами рогоза, прикуренными огоньками Святого Эльма; задушевным бас профундо квакающих педерпесов; и длиннющим, в локоть, лирически сопранотивным гнусом, пронзающим, звенящим хрусталём богемии, сгущённую до дёгтя сумеречную атмосферу.

Биндюк и Шпроцки привезли волокушу навоза на прицепе да несколько канистр мутной. В жунжыках сахарная свёкла не уживалась с болотистым грунтом, гнила да тухла, потому и гнать не из чего было. После того случая, как нагнали бормотухи с бульбы — местные, почти поголовно, и стали метисами. «Ot slovospolucheniya: METIlovыi Spыrt. Tobish: kto ne pomre — tot aslep». Как выразился по этому вопросу Биндюк. С тех пор бульба только на топливную пюрешку и шла. А Биндюк оформился как самозанятой, поставлять местным куганоидам шевяка с первачом: в обмен на сублимированную картофельную пульпу для бульбокатек.

Шпроцки нацарапал на обложке е-бука удачную находку: «КУГаноид — обитатель Крайнего Угла Глобуса».

***

С приездом Биндюка началась в селе совсем другая жизнь. Со всех углов понавыползали метисы с мутными глазами и широкими лыбами. Одни наощупь разгружали бульбокатю, другие волокли из амбаров кули с пульпой, третьи накрывали поляну.

Шпроцки присоединился к компании третьих, чтобы проникнуться местным колоритом, историей и обсудить наблюдаемый (крайне удручающий) уровень агрономии. На что получил весьма и весьма своеобразный ответ:

— Da pasadim pered zombiyasshikom, da radio vklyuchim. Paslya trыcati sutok salauinыh trelei i eleinogo kiselya u vushы — vsi yak adin na polya prosyacca. Tobi postaviti?

Шпроцки присмотрелся. Зомбиящик был натурально зомби ящик. Блаженный в кандибобере из алюминиевой фольги и в рубище, ссутуленный поверх на голову ношей: микроволновкой для усиления принимаемых радиоволнений. Сигнал госрадиопропагона ловил не хуже тарелки старлинка. Шпроцки изрядно впечатлился:

— Эт чо? Нет. Спасибо. Мне знаете ли как-то не хочецца

— To-tosh

— Что ж вы бульбу то все раком да раком. Ну а трактором? Не?

— A tы glyanь, Mulya. Ыsh kakoi vumnыi vыlupilsya. Dumaesh u nas traktora net? Aж tri! Von oni! Vыtyagnesh iz tryasovinы hotya b dva — adыn podaruem

— А второй пропьете?

— Tы, stolichnыi, to palehche vыraжaisya. Mulyu abidish — lyagnutь moжe

Шпроцки взглянул на Мулю и едва не дрогнул от экзотики. Почему Муля так выглядела — никто не признавался. Учитывая копыта — возможно мул. Учитывая приятный кофейный оттенок кожи (или шкуры) — возможно мулатка. Потому и Муля — без лишних вопросов, сантиментов и обид. Но вообще красивая как наркомедуза; если не клевенджер, то как минимум фразетта. Волоокая суккуба. Ради такой можно и на подвиг.

За Шпроцки подняли уже восьмой тост и отвлекли его внимание. Как никак: столичный тут — гость редкий.

— A tы sыnku to chego Shprotzkih budish?

— Псевдоним творческий, в честь одного вида суперхищников

— Sыnku, tы bы pa-chelovech-i. Mы takih vыvertav otrodyasь ne slыhav

— А ну да. Ну это как бы... Погонялово такое. А суперхищники — это те кто всех жрут и страшнее всех вокруг. Мелкие — но жрут

— U-o-o. Yak nashы жunжыki

— Гроза пяти морей, ураган степей и болот. Банка шпрот обгладывает шайхулуда за пятнадцать минут

— Shai-kavo obыlgadыvaet?

— Шае Хулуда. Ну это вроде кашалота только пляжный.

— I plyaжnыe bыvayut? Ani sh tobish eti — morskie sh

Шпроцки уже хорошо набрался и жег глаголом, распускаясь и расцветая гиацинтом дуплета в подбородок:

— Всякие бывают. Главно: чтоб море было. Будет море песка — будет дюна с шайхулудом, если море трав — то дотракийским с кхалодрогой будет. Бульбы море с дрыгвой — вот тебе и Бескрайнее Белагрусное Море

— Dushevno stelish, stolichnыi

Шпроцки, непривычный к мутной, перебрал и экстренно по-английски ушел в блэкаут.

***

С перепою голова Шпроцки пустая и пыльная, будто миска сомалийского ребенка. Но подвиг тем не менее требовалось совершить срочно и всенепременно. Твердым, а потом нетвердым, а потом на полусогнутом твисте, а потом на карачках уверенно, а потом неуверенно, а потом да ну его нахер, но, еще немного потверкав, Шпроцки все же смог обозначить свое направление к тракторам. В аккурат на половине пути он начал погружаться.

К счастью погружение окончилось по пояс, но к несчастью: что-то словно огромными суровыми клешнями схватило Шпроцки в области сфинктера и мошонки. Схватило крепко, уверенно и безвозвратно.

«Это рак!», подумал Шпроцки. Трясина и вероятные клешни не тянули глубже, но и не отпускали. Шпроцки закричал о помощи. Предчувствуя скорую, близкую и неминуемую погибель (рак это вам не козерог) в качестве последней воли обреченного он затребовал пачку офисной а-четыре, блок риббона, печатную машинку «Ундервуд», глобус Белагрусни и самовар колумбийского кофию. В надежде на отпечаток в вечности, стать следом от подошвы на размазанной луне ваших грез. Не корысти ради — «жыть осталось неделю, а потешыть щеславие не хватит и муфлосаиловой пенсии».

***

Тащили его с января по март, а потом до середины лета, продлевая сезон. (Климат у Белагрусного моря мягкий, мягче трясины, бульба взращивается круглый год. Не очень крупная, но вдвое крупнее риса). Лошадиной силы Мули не хватало, метисы не трезвели, а биндюжья бульбокатя увязла бы как и пресловутые трактора. Пока искали бурлаков, лебедку и топливо от которого бы бурлаки не ослепли — Шпроцки набивал на девственном снеге а-четыре антрацитовый мемуариум ля фаталь авто-а-мортем де некроноптикус; успешно переживал нервный срыв; достойно превозмогал пятикратное джи награнипсихозуса. Переломный момент наступил когда рядом с перманентно утопающим присел полковник Аурелиано Буэндиа. И разрулил ситуацию ценными указаниями на сербо-хорвацком вперемерешку с комипермяцким на чуковском: по извлечению «vot eta vota iz bolota».

Из пасти полковника несло зверем. Мокрой ондатрой. Съеденной живьем. Вместе с хаткой и помеченной территорией. Сложный, но утонченный букет: терпкий, мускусный, без искусственных ароматизаторов. От такого слезились глаза, свербило и чикатило в носу и почти невозможно было не чихнуть. И Шпроцки чихнул. Что-то хрустнуло, Шпроцки понадеялся что это не позвоночник. Что вполне могло бы быть, поскольку злоупотребление кофием вымывает кальций из костей: превращая скелет в сахар-рафинад. Любой незапланированный пук и посыпется как рубль в четырнадцатом. Но трагедии не случилось и дело наконец-то пошло наружу из.

***

К сожалению: к тому времени как, ценой невероятных усилий бурлаков: лебедя и щуки (вероятный рак определенно тянул в противоположную сторону) Шпроцки был изъят из пучины Белагрусного Моря — у него (Шпроцки) почти не осталось волос на голове. Лебедь — сволочь.

***

Извлеченного осмотрели все присутствующие и специально приглашенный доктор Гарин, в облегченных титановых протезах-болотоходах. Шпроцки спросил:

— Это рак?

— Ну-у-у

— Доктор, я готов! Это рак?!

— Ну-у-у...

— Это рак...

— Вероятно это полипы. Секундочку, ща сделаем пару фоток и уточним

— Какие, мать их к жунжыкам, полипы?! Я чувствую эти клешни сжимающие мои

— Коралловые наверно. Полипы. И к слову очень красивые, как мокрые одуванчики. Весьма и весьма цепкие. Очень цепкие. У них клетки такие интересные — стрекательные

— Доктор, сколько мне осталось?

— Ну это зависит от того, хотите ли вы стать Большим Белагрусным Рифом?

— Доктор!

— Ну ща-ща. Ща приложим компрессу с керосином. Думаю минут через двадцать само отвалится. Эй, а керосин у нас есть? Что?.. Ну давайте мутную

— Я буду жить?

— Разве это жизнь? Но кофейную диету, пожалуй, стоит сменить на мамалыгу и творожок. Сталагмит нарос слишком плотный. Легендарный я бы сказал. Вот, собственно и говорю. И никакого курения. Даже березовой коры!

— Доктор, но как?

— Ну как-как. Как обычно. Если полипа не шотнуть сразу, а довести его жизненное самочувствие до половины терпения — то такие пакостники сразу мутируют в легендарную особь. Что мы, собственно, и имеем наблюдать

***

К тому времени как отцепили захмелевшего полипа и вытянули сталагмит — у Шпроцки почти не осталось волос и там тоже. Щука — сволочь. Хуже Лебедя.

***

Сталагмит вышел знатный, как та башня из Пизы, что все никак не. На таком можно было даже столицу основать или оставить обелиском в честь подвига. Плотный, блестящий, с ароматом арабики. Хоть селфи на фоне делай, хоть экскурсии води. Даром что пока безымянный. А сей уникальный экспонат перистальтического зодчества безусловно так и требовалось наречь.

Шпроцки синхронизировал всю свою генетическую память по фрейдистким чудесам света. Маяк Александрии. Сальвадоров Гелиос из Родоса. Зевесов Препуций Кефалонии.

Белого пояса самбистом-мотыльком в, пылающий гиппогампной деятельностью, череп Шпроцки впорхнула идея: «КАЛОС-ФАЛОС АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ» и тут же обуглилась сиреневым трупиком вертинского. Ну Колосс-Родос-Калос-Фалос да пресловутый рогоз — ну так причем тут александрия в сим шанхайском болоте? И в это же мгновение в когнитивно-интимное пространство Шпроцки с разворота шестистопным ямбом: классической александрийской столпотворительностью: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Ланиты Шпроцки заалели во мгновенье ока: как членистоногие к нефильтрованному.

***

Провожали Шпроцки всем селом. Плакали-смеялись-пили. От этого в животе у Шпроцки порхали лепидоптеры в нарядных тестикулах, осыпая его творческий эгоэкстаз перхотью паховой моли. На прощание куганоиды вручили глобус, и попросили вернуться как издаст свой монументальный эпос — чтобы автографы на обложках оставить. Да и ради Мули стоило бы вернуться. Огонь-баба.

Подаренный же глобус был не то что бы глобус в традиционном понимании и этимологии. А представлял собой размалеванный тороид колесной камеры от бульбокати. Снаружи ватрушки бежевой крем-брюлешкой, словно иллюзия, Внешняя Столичная Белагрусня, а с малого кольца нежно-пастельного хаки: внутренний мир фантастически Бескрайнего Белагрусного Моря. И где-то там поблескивал кофейным антрацитом ниппеля легендарный сталагмит колумниста, томно ожидая австрийского акцента албибак.

________________________________________________________________________________________________________________________

Эпизод второй.

Шиболлето Шроника

***

Ш закончил: перелистнул и вырвал страницу. Прощай старая жесть, впереди новый этап. Взглянул напоследок в календарь и почти напугался: на носу без четверти как трепятое время года — шиболлето. А значит дело к темной: периоду, в который орбита белагрусного бублоида кладется-ложится поперек оной центростремительности, околачиваясь за белым карликом имени хърсъом ибн феб фаэтон оглы фон ра. Следствием оного обскуривает всю внутреннюю монголию белагрусни страшнее чем в первом риддике. Темень самозарождается — хоть глаз коли. Да только ежели зеницу перенетрировать — сперва вспышку поймаешь, а затем уж и малевича, так и в белагрусне с последними лучами фаэтоныча вспыхивает небокольцевое кайросовым двацть-пятым кадром и уж затем ванта-блэк. Поэтический момент, философский и самурайский. Прекрасен — как аванс перед выходным.

Ш встал, благодарным книксеном к поднебесному кольцу, за то что календарь был отрывной и ему хватило — в аккурат тех дней когда он не мог. После известных событий клапан с трудом удерживал давление, поэтому рисковать терпеть до последнего было чревато. Подвиги они такие — даром не проходят.

***

Даром и не прошли — за первый сезон писания на печатной машинке Ш невероятным образом прокачал параствольный битуннельный синдром запястий и восприятия реальности глазными антоновками, что несколько отрицательно сказалось на характеристике штрафным до минус двух.

***

Даром не прошел и второй сезон продленки печатания на пишущей машине. За сей период Ш раскачал бицепс, трицепс и кордицепс. Впрочем последний прокачался сам, проделав немалый путь с ногтя большого пальца ноги прям до интеркраниальной ниточки на которой держатся уши, и уже вполне обстоятельно обосновался в несколько трухлявой древесине головной мозги.

***

Жунжыжу Ш покидал на брошенном ватермеркеле. Водил в стильных кожанках высосало лучом любви в Непонятную Левитирующую Опухоль, а ватермеркель удержался благодаря сцеплению с поверхностным натяжением белагрусного. Ватермеркель — классный транспорт (не хуже силт-страйдера), на гидрофобных педипальпах, при помощи которых и достигалось устойчивое сцеп-скольжение по поверхностному натяжению всеми любимого белагрусного. Вообще эволюция ватермеркелей была форсированной, им попросту отрывали конечности которые не имели гидрофобных свойств, поэтому они выживали как могли.

***

Тьма не дремла. Сгущалась и уплотнялась.

Темень опасна — она жрет силу, вылизывает интеллект, откусывает харизму и высасывает радость.

***

А вот куда ехать — лишь черт с перекрестка знает. Ведь темень же, едва подсвеченная огоньком закуренной цигарочки. Штобы не скучать Ш наощупь пописывал второй том мемуаров с рабочим названием Жытие Жывых Жунжыков и шыкарным эпиграфом: это ЖЖЖ — неспроста. Ватермеркель скользил, плавно качая куда глаза глядят, а чо они глядят — ни видно ж ни зги, ни Эзги, благо зомбей тут нет — усосаны все в белагрусном. Вперед — на чо-нить да наткнешься. Едва Ш записал это в хронику, опечатавшись на "ш", что вышла "шроника", ватермеркель пропорол брюхо иглой. От небоскыра в четверть лиги, с фасадом на осьмидесят футанарей. Ш подсветил спичкой брюхо и сразу узнал чугунный флюгер с зонтом и крыльями которые венчали шпиль небаскыра. Такой он видал на открытках и сувенирных марках. Все это говорило о том, что доскользили до города. Осталось найти вывеску.

***

Потерянный город в белагрусном море названный в честь (какое однако совпадение) потерянного шестидесятидвухлетнего мальчика — кидалV-кидалт. Что с мандаринского диалекта переводится как Залив Трепангов. Ш затрясло, как робота от ужаса, и накрыло въетнамскими флешбеками. Залив Трепангов, Продув Шлангов, Прокат Ушатов, Кочан Салатов, Заказ Суши, Якорь Суши, Жбан Лапши, Чан Кайши.

Город был двухэтажный, точнее стал, так-то он был типичной квазиавтономной побочной веткой-самосборкой гигахрущевки в полдесятка этажности, но немножно приусел. Белагрусное Море — оно такое — зыбкое и обманчивое. Внутри глубже чем снаружи.

По городу бродил бесхозный пенсионного возраста мальчик, то ли девочка то ли виденье, в поисках потерянной премии карагандинского-утрамбо и кубка-губка-боб-ганзера выпавшего из кармана. Ш присвистнул — талант: такие граальные артефакты дорогого стоят — за премию-то треба реализовать хеттрик в ворота тангейзера, а за стакан понадо сет: тройку-семерку-туз гигеротического таро собрать, что не каждому копперфильду по амбициям.

***

А был ли мальчик? Впрочем какая-то активность по местности активно происходила. Носилась как угорелая. Киборги в этой глуходроме не редкость. Но вот чтобы в инвалидной коляске на подводных крыльях. Впрочем не сама конструкция удивила Ш, а то что на сию глиссирующую на субзвуке параолимпиаду были надеты шорты. Инвалидная коляска в шортах — это было весьма и весьма концептуально, с какой стороны ни глянь. Субъект ловил плутониевых светляков и собирал в банку из-под якобса. Баги отчаянно сопротивлялись, спамили дикпиками и пастами с автар-тудей и вовсе не хотели собираться кучей в банку, поскольку даже они знали, что будет ежели оных наберется критическая масса. Ш попытался было предупредить. Объект взглянул прямо в упор: как предложение подписаться на пьюдипая "Neher menya pugatь, u menya жoltыe shortы po жыu-жыdcu", и он(Ш) может катиться откуда прикатил.

В общем такому втирать императиву с ультиматумом не стоило, такой сам тебе пояснит куда ставить хепа-фильтр для контента. И так дефлектором отдефлорирует, что дифлюкан не поможет. Ш как-то стушевался, не ожидав узнавания в столь неподходящей обстановке, и решил не участвовать в лингво-ганкате с автографами, предпочтя не дожидаться момента когда наберется достаточно для цепной реакции.

Спасибо светлякам и Ш углядел-нащупал-учуял нежно-прохладный земляничный запах подорожника у перекрестка. Нарвал его, поплевал и залепил пробитое брюхо ватермеркеля. Пациент чуть поскулил, чуть отхилился, но пополз-поковылял как малакасик-улиточка, по глади прочь до развилки которая на глобусе обозначалась как Обелиск Втиралова. Оный был расколот, как бы переломлен в аккурат аки границы ключ. Так гласила легенда которой придерживался прораб отвечавший за объект. Прораб утверждал что всему виной битва каких-то двух мастеров покемонов — "I tuta etat Esh vыhvataet fantik at maroжenki i vыvalivait iz nivo karovku iz korenovki. A eta samaya Misti v жoltыh shortah iz leningrackoy atkritki vыtrahaet chuguneva leva, toka melkava yak жunжыk"; а затем эффектно (как поттер в девять и три четверти) ушел в архитектурное недоразумение не оставив возможности предъявить.

Почему однако (вместо мрамор-гранит-конгломерата) обелиск был из монтажной пенки и красного шлама выяснить не удалось. Поскольку вокруг достопримечательности началась драка оборотней в пальтохах, но без портоков, выясняя чья бакэнака толще и шерстистее. Ш запаниковал, но вспомнил древнюю легенду об изгнании безвозратно нечисти-нехристи, и начал насвистывать: "чижык-пыжык, где-ты был". Бакенеки угрожающе ощерили свои причиндаки

***

И если вы это читаете, то возможно меня уже того. Запомните меня как Ш. Что значит Шиболлето. Возможно это моя последняя шроника.