Игры, сны и поезда

Тронулся поезд. В последний миг у Сёмы что-то стиснуло сердце, он стал хвататься за карманы и ощупывать сумку. Невнятная тревога, словно он что-то забыл, засверлила изнутри грудь. Но кошелёк лежал в левом кармане, мобильник — в правом, ключи — во внутреннем. Всё было на месте. Кроме, должно быть, кусочка души.

Это чувство охватывало его каждый раз, когда он уезжал. Словно город пытался уцепиться за последний вагон и задержать поезд, но после бросал это дело и оставался хмуро наблюдать, как он набирает скорость. Неохотно и с неприязнью отпускал он Сёму на малую родину, которая всё чаще снилась ему, не давая себя забыть.

Сёма сам не знал, зачем он возвращается. Зачем покидает место, которое уже десять лет называет домом, чтобы вернуться в место, которое уже десять лет так не называет. Но какой-то заострённый сердечный нерв подсказывал: так нужно. И Сёма в первый раз после смерти родителей — спустя полтора года — покорно усаживает себя в плацкарт на боковое сиденье напротив худой блондинки в мешковатом свитере. Она разворачивает бумажный пакет с парой бургеров, а Сёма заказывает у проводницы чай.

— Дразните, — усмехнулся Сёма, кивая на пакет. — Пахнет на пол-вагона, а я и забыл, что не ел ничего с обеда.

— Да нет, — пожала плечами девушка, разворачивая бумагу. — Просто взяла в дорогу. А как это можно — забыть поесть? На дистрофика вы не похожи.

— Это нервное… Много дел было, вот — завертелся и забыл.

— И с собой ничего? — она впилась зубами в гамбургер, внимательно глядя на собеседника — словно их пустой разговор был невесть каким важным.

— С собой только минералка… и водка, — неловко выронил Сёма.

— Ого! А вы, я смотрю, человек высокой культуры! — девица встрепенулась, вынула из пакета бургер и протянула соседу. — Значит, берите и ешьте без вопросов. Но за это угостите меня водкой. Я сейчас закажу чаю — вот в него и добавите!

И была она бойкая, резкая и непреклонная. Только так — водку с чаем, извольте, а минералку, Сёма, оставьте себе. И глядела так пристально, будто они не ерунду какую обсуждают, а проблемы мирового масштаба. Тают ледники, голодают дети, тысячи ядерных боеголовок упёрлись планете в висок, Сёма хочет кушать, а его спутница хочет водки.

— Это вовсе и не мне…

— Ну и купите ещё, как приедете, — бескомпромиссно заявила она, пальцем пододвигая к нему угощение. — Меня Алёнкой зовут.

— Семён.

Он всё-таки поднялся и вытащил из рюкзака, лежащего на верхней полке, бутылку, которую вёз старым знакомым. Алёна ушла за чаем. Сёма воровато огляделся на полупустой вагон, но никому не было дело ни до него, ни до Алёны, ни даже до водки — какие-то люди на боковушке знакомятся, коротают дорогу, чего в них такого?..

И поезд катился дальше, прочь от затхлых проспектов мегаполиса — к затейливым уголкам провинций, где маленькие домики врастали в землю среди озёр и лесов. Плацкарт подрагивал и молчал. Люди в нём пили чай с рыбою и водку с пирогами, а поезд всё катился, размазывая по воздуху запах копоти и горячей стали.

***

Верхняя боковушка, холод от окна, ноги упираются в перегородку. И снова Сёма спрыгивает с полки, идёт сквозь ночной вагон, стук колёс замедляется, а проводника всё нет. Сёма открывает дверь, когда поезд останавливается, и сходит на перрон.

Это его станция. Он узнаёт полустертую разметку, оградку с облупившейся кое-где голубоватой краской, маленький навес в центре платформы. Помнит досконально сеточку трещин — вот одна большая поперёк плиты, от неё слева паутинка мелких, а с середины ещё две буквой «игрек». Он дома.

Только это не дом. Вокруг нет ничего. Лишь платформа с одиноким фонарём и обрывающийся за её пределами в пустоту мрак. Густая черная бездна, в которую ускользает покинувший Сёму поезд, и он остаётся один во мраке на фальшивом перроне своей малой родины.

Скупой желтоватый фонарь посреди станции бросает свет на табличку с названием, но оно написано на каком-то незнакомом языке, который Сёма знает, но никак не может вспомнить, кажется, ещё чуть-чуть и…

Он опять проснулся. Приглушенный свет, качка, стук колёс и шум в голове. Скоро выходить.

***

Дома, как всегда, не было ничего. Он понял это, едва спрыгнув с подножки — платформа родного города недружелюбно ударила его в пятку. А он-то воображал, что асфальт спружинит, и запоют райские птицы, и воздух дохнет жасмином и сиренью. Нет, конечно, Сёма, никогда такого не было и не будет — ты знаешь это, но тебе продолжает сниться этот перрон. Только в кромешной пустоте среди ничего под хлипким фонарём ты чувствуешь себя на своём месте. Но лишь секунду — потом притяжение снова пропадает.

Город был пустым. Сперва он был пустым, потому что была ночь, а на следующее утро он остался пустым, потому что старики вымерли, взрослые состарились, а дети подросли. Не пригодилась и водка, которую он так и не довёз. Незнакомые люди ходили по улицам, новые качели качались в парке и новые ребята в спортивках пили новое пиво на летней эстраде Дома Культуры. Только спортивки, казалось, остались те же. Но это всё было потом, а той ночью они спрыгнули на платформу и пошли, считая трещины.

— Алёнка, ты зачем сюда? — спросил Сёма.

Она ведь вышла вместе с ним зачем-то здесь, дурёха.

— А у меня там то же самое, — поёжилась она. — Только парой станций дальше.

Ему почему-то показалось, что «то же самое» она имеет в виду в буквальном смысле — словно их города — одинаковые локации компьютерной игры, в которых они бродят теперь недоработанными модельками, вырезанными из альфа-версии, ненужными и отправленными на доработку.

Какая глупость в голову лезет. Даже здесь нельзя от всей этой рабочей чепухи спрятаться. Ещё не хватало здесь за работу засесть. Профдеформация, не иначе.

— Пойдём-ка мы с тобой печку затопим. У нас в старом доме печка есть. И дрова, помнится, оставались…

— Если не растащили, — сорвала с языка Алёнка.

Оказалось — не растащили. Дровяник оставался нетронутым. Только в доме поселилась пыль, отклеились кое-где обои, пара потолочных плиток отвалилась и слетела в угол, где их затянула паутина. Дух запустения щекотал ноздри. Алёнка провела рукой по шершавым бумажным обоям, вслушиваясь в шорох. Он пугал и завораживал. Звук чужого дома. Чего-то неродного.

Сёма, чертыхаясь, жёг в печке бумагу, пытаясь запалить горстку щепок. У него не получалось, а едва разгоравшийся огонёк чадил ему в лицо. Сёма кашлял, докидывал туда лучины — стройный домик костра рушился и рассыпался быстро затухающими углями. А в детстве получалось так легко и быстро. Алёнка подошла и коротким движением выдвинула заслонку сверху.

Сёма вздохнул. Постучав коробком спичек о стенку печки, он снова принялся за работу. С тягой дело пошло быстро. Что-то сломалось в его настройке, что-то оторвало его от прошлого — он был даже более чужим в этом состарившемся доме, чем впервые ступившая за порог Алёна.

***

Свадьба была быстрой и тихой. Медовый месяц они провели далеко на юге — в совершенно новой локации, которую мироздание подсунуло им, счастливым и оторванным от расписаний и моделей. Игроделы из Сёминой конторы затихли по другую сторону провода, одиночество Алёны обрело родственную душу.

Они нежились в гамаках на пляжах с пальмами, пили холодное молоко из зелёных кокосов. Они прыгали в волны, не заплывая слишком далеко. Гуляли по прибрежному городу, оказавшемуся маленьким и однообразным. Вскоре Сёма выучил наизусть расписание всех пляжников — вплоть до минут, когда они ходят в туалет. Это наводило на мысли.

Долго они не протянули там. Пляжи с пальмами, кокосы и гамаки приелись Алёне, загар облезал по третьему разу, пещеры и древние храмы показались Сёме на удивление однообразными «локациями». Так он выразился, удивившись сам себе, что это слово сорвалось у него с языка.

И когда месяц подходил к концу, их стало тянуть. Алёну — в большой город, а Сёму — в маленький. Так пошла трещина. Зная, что возвращаться нельзя, девушка обустраивала семейную жизнь там, где по-настоящему был их дом. Где им предстояло жить. Сёма с ней соглашался, но перрон по-прежнему снился ему.

Они пытались найти причину. Причина пряталась.

Но теперь Сёма во сне подходил к краю платформы и заглядывал за неё — во мрак, расстилающийся у него под ногами. Во мраке не было ничего. Слабый свет не долетал до края перрона, и Сёма падал в бездну и летел, кувыркаясь и захлёбываясь пустотой. Кричать не получалось. Но впереди горел свет.

Он не мог не проводить параллель, когда шёл на работу. Его посещали мысли. Мысли были неприятными. Его вёл по жизни некий игрок. Вёл за ручку, подсовывая ему школу и хорошие оценки. Подсовывал первую любовь, которая любила умных, подсовывала компанию сверстников, которые любили компьютерные игры. Подсунула ему Алёну. Каждую ночь включала ему в голове заставку — тусклый фонарь на перроне во мраке. Сёма двигался по сюжету, как поезд по рельсам — от станции к станции, от катсцены к катсцене.

— Ты любишь дом? — спросила его прямо Алёна.

— Я не знаю, где мой дом, — честно отвечал он.

Сёма знал такие игры: где сюжет завершался в какой-то точке, главный злодей погибал, герою доставалось всё, а потом он мог бесцельно блуждать по миру и выполнять побочные задания, сражаясь с монстрами и собирая сокровища. Только ни монстров, ни сокровищ не было у Сёмы на отрезке между большим и малым городом. Был только глупый маятник между тем и другим, и горькое чувство в груди, что его сюжет закончился, а он даже и не заметил.

Сёма снова купил билет на верхнее боковое и поехал. На этот раз взяв с собой большой бумажный пакет, на пол-вагона пахнущий бургерами. Напротив сидела девушка — худая блондинка в мешковатом свитере.

— Дразните? — спросила она, кивая на пакет.

***

Потом была тусклая ночь в пустом доме пустого города, пахнущем плесенью и пылью. Липкий пот на старых наволочках, жар запретной глупой страсти. Чужая женщина, чужой город и чужое время. Потрескивание огня в печке больше не отдавало уютом — оно раздражало и мешало спать. Забрезживший за желтоватыми занавесками рассвет царапал неспящие глаза Сёмы, и он проклинал своё потерянное прошлое, бездарное настоящее и убогое будущее.

Дом разваливался. Сёма разваливался вслед за ним — старость маячила на горизонте, ещё не скоро и совсем не обязательно. Душа, однако, пропахла и сморщилась, как побуревшие гнилые сливы за окном. Семён стиснул зубы и вдыхал запах уходящего лета, глотая вставший в горле поганый горький ком, а за окном надрывался чей-то поздний петух.

Худая блондинка при свете дня оказалась вовсе не похожей на Алёну. И характер у неё вовсе был другой. Не было бойкой уверенности и пронзительных глаз. Не было того тонкого чувства времени, тишины и печального созерцания. Она не гладила тихо шуршащие обои и не колупала ногтём краску с подоконника. Эта девушка, проснувшись, моргнула пару раз серыми глазами — рыбьими, скользкими, и, прочистив горло, выдавила:

— Ну что, чаю, что ли, может быть?..

«Ну, что ли, может быть, наверное, и чаю», — подумал Сёма. Но не пошевелился. Чая в доме не было.

Выполнять это задание не было никакого резону — тянущий Сёму за ручку безымянный игрок ничего не хочет от его сюжета. Он просто развлекается, думая, что всегда можно нажать на паузу и перезагрузиться. «Нажми, — молился про себя Сёма, — нажми и перезагрузись. Сбрось это всё, обнули, начни пораньше. Умоляю!».

Он отвернулся к потемневшей стенке и сомкнул глаза. Больше всего ему хотелось увидеть сон про чёрную станцию с тусклым фонарём, обнаружить в углу полосу загрузки и проснуться минувшей ночью в поезде, не совершая глупостей.

Наверняка он перезагружался уже много раз — откуда ему помнить? Ведь всё, что было дальше, потеряно. Не записано в его памяти. Он всякий раз просыпался и помнил только этот сон. Измены, ошибки, убийства и смерти — все неудачи его жизни вымарывались нажатием двух кнопок. Он даже не знает, что происходило с ним в этих альтернативных путях своего сюжета. Хотя и едва ли что-то глупее, чем это…

Он перестал стараться. Невидимый игрок перестал проходить игру. Теперь его герой развлекается спонтанными и глупыми делами наперекор главной задаче: пьёт водку, спит с этой женщиной, ездит туда-сюда между городами, ходит на работу и всё остальное. Безвольно висящий на ниточках кода Сёма бежит туда, куда кликнет мышкой невидимый игрок. Не может преодолеть своей программы, не может пересилить тяги, заложенной в его природу. Все воспоминания Сёмы — ложь, линейный сюжет, построенный из тысяч событий, обкатанных миллионами сохранений-загрузок. Никакого запаха лета. Никаких жёлтых слив за окном и первой любви. И родителей, и Алёнки, и этой безымянной разлучницы, и соседского позднего петуха.

Девушка ушла в полдень, так и не добившись от него ни чая, ни разговора. Сёма так и остался лежать, соскабливая ногтём облезающие обои. А вечером встал, оделся и побрёл на вокзал. Потом сидел на любимой боковушке, вытирая украдкой слёзы. Напротив него безликая темноволосая женщина добавляла водку в чай.

«Дразните?» — захотел спросить Сёма. Но не спросил. Полез на верхнюю полку и уснул там мёртвым сном.

***

Верхняя боковушка, холод от окна, ноги упираются в перегородку. И снова Сёма спрыгивает с полки, идёт сквозь ночной вагон, стук колёс замедляется, а проводника всё нет. Сёма открывает дверь, когда поезд останавливается, и сходит на перрон.

Это его станция. Он узнаёт полустертую разметку, оградку с облупившейся кое-где голубоватой краской, маленький навес в центре платформы. Помнит досконально сеточку трещин — вот одна большая поперёк плиты, от неё слева паутинка мелких, а с середины ещё две буквой «игрек». Он дома. Там же, откуда только что уехал.

Только это не дом. Вокруг нет ничего. Лишь платформа с одиноким фонарём и обрывающийся за её пределами в пустоту мрак. Густая черная бездна, в которую ускользает покинувший Сёму поезд, и он остаётся один во мраке на фальшивом перроне своей малой родины.

Скупой желтоватый фонарь посреди станции бросает свет на табличку с названием, и наконец туман рассеивается. Всё становится ясно, и остаётся один только мрак. Расплывается станция, гаснет фонарь. В кромешной тьме Сёма шагает по плитам перрона, возникающим под его ногами из пустоты. На них больше нет никаких трещин — он видит это, хотя света и нет.

В нём пробуждается память. Память того, кем он был до того, как впервые вышел на этот перрон и уехал на ближайшем поезде в этот мир. Всего лишь мгновение — но длиною в годы. Бесконечное мгновение страданий и метаний — жертва, чтобы найти способ разорвать порочный круг.

Его непреодолимо тянет вверх. И нет больше чувства, будто он что-то забыл там, внизу. Теперь есть чувство, будто он что-то вспомнил.

***

Сёма пробудился. Проснулся по-настоящему — не откатив игру на сохранение, не перезапуская события, не качаясь на верхней боковушке, а в исконной пустоте мироздания. В первый миг осознание того, чем был этот сон, наполнило его радостью и простотой. Это был ключ. Ключ к тому, чтобы выйти посреди пути — на непрогруженной и не построенной «локации», где нет ничего, кроме видимой из окна платформы.

Впрочем, на то это был и ключ, что он открывал замок. А за замком был мир за пределами Игры. За пределами перронов и рельс, плацкартов, городов и пляжей с пальмами, услужливо подсунутых невидимыми разработчиками. Мир настоящего — Вселенная как она есть. Бесконечность, где тишина перетекает в пустоту, а просветлённый Сёма пребывает во всё и во вся вне всякого физического тела.

Это был его эксперимент. Он был Богом, затеявшим поднять неподъёмный камень — разделив себя на «внутри» и «снаружи», он отправил одну свою часть в созданную собой колоссальную симуляцию, чтобы понять, как может победить одна из половин его бесконечного бытия. Ведь бесконечность, поделенная надвое, остаётся бесконечностью; даже если одна из половин остаётся Богом, а другая — становится человеком. Парадокс не разрушил бытие и ни одна из сторон не одержала верха, но «Сёма» смог воссоединиться на бесконечно долгий миг.

И тогда он уселся в позе лотоса посреди лилово-красной звенящей пустоты — думать. И думал он, как спасти людской род, столь опрометчиво созданный им. Пропуская бытие сквозь своё бесконечное сознание, испытавшее и людскую ограниченность, бог стал искать путь. Как без кар, без грома, молний, потопов и соляных столбов указать дорогу тем, кто идёт не туда?..

Вокруг рождались и умирали галактики, закручивалось в многомерные вихри пространство, чёрные дыры пожирали друг друга и рассыпались, время замкнулось в петлю и летело, не трогаясь с места. Бог повис в небытии без плоти и крови, думая, как быть со своим ограниченным всемогуществом. Как найти безопасный и честный путь сделать так, чтобы бедных полуразумных тварей перестало мотать туда-сюда притяжением глупых сиюминутных страстей, чтобы устремили они свои взоры вверх и оставили свою захудалую планетку, как Сёма наконец оставил свой рассыпавшийся старый дом.

И не придумал.

***

Сёма проснулся.

Приснившийся ему сон долго не желал изглаживаться из его памяти. Он прямо перед глазами видел череду событий: вот он едет обратно, а вот опять проклятый перрон, а потом это путешествие в никуда, где он был всемогущим и перед его взором пестрил цветами и запахами таинственный космос.

Картины развеялись, и перед его взором снова возник белеющий во тьме стальной потолок. И Сёма ощутил, что сердце его, доселе бывшее в напряжении, словно бы стоявшее как-то вкривь и не там где надо, наконец со скрипом протиснулось в какой-то нужный ему паз и встало со щелчком на нужное место. Сёма отпустил свои ошибки, отпустил своё убогое прошлое и плюнул на кликающего мышкой безумного игрока по ту сторону Мироздания.

Это в последний раз. Никогда больше. Никогда больше не возвращаться туда, где облупленные обои, чадящая печка и поздний соседских петух. Забыть эти сладкие жёлтые сливы — они сгнили и сморщились. Забыть скрипучий диван — он облез и пропах плесенью. Забыть рисунок трещин на платформе. Забыть вообще дорогу на вокзал. Он много раз себе в этом клялся. Должно получиться и сейчас.

Поезд замедлил ход. Сёма, повинуясь порыву, накинул куртку и глянул на спящую на нижней полке девушку. Она натянула одеяло на самый нос и отвернулась к стенке — только светлые волосы разметались по подушке. Надев куртку он пошёл в тамбур. Проводник открыл дверь и разложил крыльцо.

Станция была незнакомая. Не тот рисунок трещин. Фонарь освещает табличку с названием, не разобрать, что написано... Сёма пытался вспомнить сон, что улетучился в один миг, пока он слезал с полки и надевал пальто. Там тоже был поезд, была эта девушка… было что-то ещё… Но он опять запомнил один только старый перрон.

Подумать только — как быстро обнуляются сны! Ещё пять минут назад он всё помнил, а только что стало пусто — всё удалилось, откатились назад к моменту пробуждения. После сна у него осталось смутное чувство — будто он должен выйти где-то на промежуточной станции, и тогда поймёт нереальность происходящего.

Но Сёма не понял. Он стоял на незнакомой станции, табло показывало, что поезд едет из большого города в маленький, а он уже этого и не хочет, его там ничего не ждёт, а ждёт его обратно оставшаяся позади Алёна, которая была совершенно права. Он, маленький глупый Сёма, всю жизнь подчинявшийся незримым кликам мышки, вырвался из порочного круга, но обнаружил, что жизнь реальна и другие станции — существуют.

Вот только… Только что же ему опять снилось?