«Не всё Мокоша вяжет»

Часть 1

 

Мстислав готовился к этому дню много лет. Он даже встал раньше бабушки, прибрал чёрные густые волосы, уже оделся и теперь сидел на лавке, думая о волхвах и обряде.

«Приду и всё им выскажу! — говорил он себе. — Вот удивятся!» — Мстислав захохотал, представляя лица жрецов. Вот они смотрят на него, раскрыв рты, качают головами и перешёптываются. Потом встают и говорят: «Мстислав, ты неподвластен судьбе, нет у тебя её знаков. Она — твоя служанка». Мстислав расправил широкие плечи и поудобнее сел на лавке. «Вот здорово!» — сказал он и увидел бабушку.

— Рано ты, — проговорила она, шаркая к окну. Была она большая и тёплая, как печка, но ещё и мягкая. Постояла она там, поклонилась солнцу и обернулась к Мстиславу. — Готов уже? — она взяла его руки и внимательно осмотрела.

— Я их так удивлю! — он взмахнул руками.

— Каков внучек!Это не шалости ваши… — пробормотала она, выходя во двор.

Мстислав не хотел сидеть один, поэтому тут же соскочил с лавки.

— Бабушка! — крикнул он, натягивая башмак. — А это не больно?

— Чего? — она поставила ведро и обернулась.

— Ну… когда знаки читают.

— Да я ж говорила тебе.

Он догнал бабушку и поднял ведро.

— Говорила, но я так… чтобы точно знать, — сказал он и побежал к колодцу.

Через час они с бабушкой пошли к волхвам. У леса стояла кучка детей и отроков. Все они галдели, дёргали друг друга и лезли на Мстислава.

— Готов? — кричали со всех сторон.

Он только кивал и протискивался к деревьям.

— Пустите, глазопялки! — ворчала бабушка, расталкивая детей. — Сам дальше, — выдохнула она и остановилась у деревянного Чура, охранявшего границу капища.

Мстислав быстро зашагал к волхвам. А они — три человека — уже ждали его. В длинных одеждах и подпоясанные, готовые к древнему обряду, они покоряли своим величием. Волосы их лежали на могучих плечах, а бороды струились.

Мстислав оробел. «Таких не одурачишь», — мелькнула мысль и тут же скрылась, гонимая уважением. Он поклонился старцам и стал на коленях в центре начертанного круга.

— Богиня Мокошь, мать, хранительница дома и очага, — начали они тихо, — открой нам тайну всю. Богиня Мокошь, мать, хранительница рожениц, открой нам тайну всю, — уже громче и нараспев говорили волхвы. — Богиня Мокошь, мать, хранительница судьб, открой нам тайну всю!

Тем временем один из жрецов достал окровавленную пряжу и начал разматывать её, передавая остальным волхвам. Тогда они закрыли глаза и стали медленно раскачиваться, продолжая монотонно напевать. Мстислав и сам повторял слова, обращённые к богине. По телу разливалось тепло, в голове не было мыслей.

Длилось это почти вечность, но вот она прошла, и один из жрецов взял Мстислава за кисть, поднял рукав и провёл по коже старым веретеном, обёрнутым жёсткой тканью. Она оцарапала руку, но Мстислав даже не дёрнулся, так глубоко он поглотился обрядом.

— Богиня Мокошь, — продолжали они, — мать, хранительница…

Волхвы уже сливались, их голоса заволакивало далёким звоном, по руке бежали сотни иголок.

— Богиня Мокошь… — повторяли волхвы.

Жрец, державший руку Мстислава, наконец выпустил её, и он повалился на землю. Волхвы перестали звать богиню. Стало тихо, только где-то далеко всё ещё позвенивало, но вскоре исчез и этот звук.

— Мстислав, — громко сказал жрец, — взгляни на руку свою. Там судьба твоя.

Он сел и медленно поднял руку. На ней виднелись разноцветные символы, похожие на круги. Жрец снова взял руку Мстислава и покачал головой.

— Свадебника нет,— говорил он, разглядывая символы. — Ученья не будет. Многих в Навь проводишь, отца с матерью тоже.Но Сварог не обидел, труд ты любишь, — продолжал он, а Мстислав жадно слушал, запоминая каждое слово.

Когда обряд кончился, Мстислав вышел из лесу.

— Ну как? — спросила бабушка, вставая с пенька. — Что там? — спрашивала она, нетерпеливо задирая его рукав. — Детишек много будет?

Мстислав встряхнул головой, отгоняя дурман обряда, и отдёрнул руку.

— Как захочу, так и будет!

— Чего это ты, внучек? Али матушка Мокоша обидела? — она опять хотела прочитать руны, но Мстислав отошёл к лесу.

— Никто не обидел, бабушка, — спокойно сказал он. — Я сам себе Мокоша, — добавил Мстислав и широким шагом пошёл к избе.

Бабушка торопливо шаркала позади, всё причитая:

— Где же это видано? Как же это? Чего надумал?

Голос её становился всё дальше и всё тише, и совсем пропал, когда Мстислав добрался до дома соседа.

— Я вот что думаю, — говорил он другу Петру. — Неправда всё, неправда, — он рассёк воздух рукой, словно этим мог рассеять все сомнения.— Хочу сам решать, как жить, без этих… — он замялся, — ну… сам, в общем.

Пётр, до сих пор не выронивший ни слова, медленно заговорил, обдумывая каждую фразу.

— Не прав ты, Мстислав. Традиции уважать надо, хоть ты веришь в судьбу, хоть нет. Предки наши жили по знакам Мокоши, и мы будем жить так. Да и сбывается многое. Будешь судьбу слушать, так счастливым станешь.

— Дурак ты, что ли? — не выдержал Мстислав.— На кой мне ваша судьба? «Счастливым станешь», — передразнил он. — Мне жрец говорит, — он понизил голос, — что у меня ни семьи не будет, ни детей, что мне ученье не светит, а всегда работать буду! И про них сказал. Говорит, мол, провожу их в Навь, как тебе такое? Не будь этих знаков, так жили бы купно с ними!

Пётр покачал головой и всё так же медленно произнёс:

— От судьбы не уйдёшь. Что Мокоша решит, то и будет.

— Ну тебя! — Мстислав круто развернулся и пошёл домой.

Настала осень, и Мстислав поехал в город. Бабушка сколько ни плакала, сколько ни умоляла, он не слушал её. «Учиться хочу!» — твердил он. Ни волхвы, ни Пётр не отговорили его, так рвался Мстислав против судьбы.

Приехал он и не мог нарадоваться. «Судьбу провёл», — смеялся он вечерами после долгого дня и тут же печалился, думая о судьбе родителей и о покинутой бабушке. «Как они?» — спрашивал он себя и засыпал с этим вопросом. А по утру бежал к учителю и жадно слушал всё, что он говорил. А говорил он много и интересно. Всё рассказывал да рассказывал о далёких странах, а Мстислав внимал ему с горящим взором.

Но не успела луна возродиться, как пришёл человек с дурными вестями. Мстислав тут же позабыл и упрямость, и ученье да поспешил домой. Там ждали его всем людом.

Он быстро кланялся и почти не говорил, спеша к бабушке. Та осталась одна в избе да стала чахнуть. По утру солнце встаёт и видит заместо лучистого лица старое и тонущее в печалях. Поклонится бабушка светилу да начнёт плакать о детях своих и о внуке. Смотрели на то соседи, да стало невмоготу, надумали тогда отправить кого-нибудь ко Мстиславу в город.

Он вошёл в избу и обомлел. На лавке распласталась бледная бабушка. Глаза её были закрыты, веки подрагивали, руки покоились на груди, которая едва шевелилась. Вся она, казалось, постарела лет на десять.

— Бабушка! — прошептал Мстислав и опустился перед ней на колени. — Бабушка, что с тобой? — спрашивал он, согревая своим теплом морщинистые холодные руки.

Она шевельнулась и открыла потускневшие глаза.

— Вернулся, — выдохнула она.

— Вернулся, бабушка, вернулся.

— Обратно когда?

Мстислав затряс головой.

— Никогда, бабушка, никогда! Не нужен мне город, не нужно ученье, лишь бы ты живой была!

Бабушка вздохнула и с того дня начала поправляться.

На небе не сменилась и дюжина лун, а Мстислав захотел жениться. «Так и надо, детишки нам нужны, — поговаривала бабушка и добавляла: — Мокошь захочет, и будет их полный дом». Мстислав усмехался на это, но ничего не отвечал. Тогда бабушка лезла к его рукаву, чтобы самой поглядеть, много ли будет деток. Мстислав выдёргивал руку и сердитый уходил во двор.

С соседом Петром он больше не водился.

— Глупый он, — отвечал Мстислав на расспросы бабушки.

— Ты и сам, внучек,не больно-то учёный. Пётр волхвов да Мокошь уважает… Ты вон мне и руки своей не покажешь, а Пётр-то живёт так, как велено судьбой да обычаями нашими. Кто ж тут глупый?

Мстислав только махал рукой и сбегал во двор от длинных поучений.

Время текло, и настал день Купалы. Все шумели, кружились в хороводе, прыгали через костры, смеялись и радовались солнцу.

Мстислав же стоял в стороне. Он прислонился к дереву и всё глядел на одну девицу, что давно ему приглянулась. Звали её Марьей. Была она высокая, румяная и с длинной косой. Она всегда плакала, когда резали петухов, говорила с колосками и любила детей. За то считали её простодушной и глуповатой.

Но пела она так, что весь люд волей-неволей слушал! Бывало, сядет за шитьё да затянет песню о жизни нелёгкой, и сразу затихнут во всех домах: её слушают. Мстислав видел её лучшей девицей на всём свете.

В день солнцеворота Мстислав и подошёл к ней. Долго они шептались за берёзками, то краснела Марья, то пугливо оглядывалась, а потом вмиг просияла и начала песню тонким голоском:

 

— Солнышко моё

Красное, гляди

На всё житьё,

Беды отведи.

 

Замуж я пойду,

Всю родню любя,

Горя не стерплю,

Не губи меня.

 

Марья закружилась около берёз и сама походила на ожившую берёзку: тонкая, гибкая, изящная. Мстислав поймал её за руку и повёл в хоровод. После они прыгали через костёр, не расцепляя рук, а вечером, почти ночью, запустили венок из прекрасных цветов.

— Как хорошо, — тихо сказала она, сидя на берегу. Её почти не было слышно: шумели девицы, бросавшие венки, что-то кричали парни, уводя избранниц подальше от людских глаз.

— Хорошо, — кивнул Мстислав, пожёвывая колосок. — Твои согласятся?

Марья наклонила голову и помолчала с минуту, а потом кивнула.

— И моя согласится. Завтра свататься буду.

Они снова помолчали, слушая далёкое пение девушек. Марья тихонько запела ту же песню, покачиваясь в такт:

 

— Купала, Кострома,

Любовь была так зла,

Погибли вы от ней,

Родясь в цветке скорей.

 

Венки теперь плывут,

Любовь свою несут,

Мокоша тянет нить,

Судьбу должны прожить.

 

Светило смотрит вниз:

Любви туман повис.

Придёт уж ночь звездна,

Погибнет вся тоска.

 

Венки теперь плывут,

Любовь свою несут,

Мокоша тянет нить,

Судьбу должны прожить.

 

Девицы пляшут тут,

Большой собрали круг,

Костёр яркó горит,

Всю тьму он победит.

 

Венки теперь плывут,

Любовь свою несут,

Мокоша тянет нить,

Судьбу должны прожить…

 

Мокоша тянет нить,

Судьбу должны прожить…

 

— Веришь в это? — спросил Мстислав, когда последние слова рассеялись в шуме листвы.

— В Кострому и Купалу? Верю.

— В судьбу.

Марья тихо засмеялась.

— Как же не верить? — она показала свою руку с рунами. — Теперь я счастлива, это дар Мокоши.

Мстислав вздохнул.

— Вы будто сговорились.

— А что же? Так и есть, вот все и говорят.

Они помолчали. Далёкая песня стихла, теперь лишь плескалась быстрая река, освещаемая венками, да шелестели живые деревья. На небе уже выступила Вечерница. Дневной жар совсем исчез. Мстислав робко обнял Марью за плечо, да так они и сидели, пока он не продрог.

— Пойдём?

— Посижу ещё. Ночь вон какая, — Марья вдохнула свежий воздух.

— Долго не сиди. Навки утащат, — бросил Мстислав на прощание и оставил Марье свою вотолу. Она укуталась ею и осталась на берегу.

 

Часть 2

 

— Мстиславушка! — на другое утро кричала бабушка и бегала из угла в угол. — Беда пришла! Вставай!

Сон мигом исчез, Мстислав вскочил на полатях и ушиб голову. Бабушка суетилась и причитала:

— Вот горе!.. Ох, судьбинушка!..

Мстислав потёр макушку и спрыгнул на пол.

— Да что такое? — спросил он, ловя бабушку за рукав.

— Ох! — она закрыла лицо руками и покачала головой. — Девица-то твоя, Марья-то…

— Не томи! Говори уже.

Бабушка отняла ладони от лица и тихонько сказала:

— Утонула она.

По голове словно ударили обухом. Воздух вмиг кончился, в груди опустело.

— Как? — не своим голосом спросил он.

— Мстиславушка! Внучек ты мой! — плача, она потянулась к нему, но Мстислав грубо отстранил бабушку и побежал к дому Марьи.

Там собралась толпа соседей.

— Рукастая была! — кричали они. — А пела-то, пела как!

— А как? Как померла-то? — спрашивал кто-то.

— Навка утащила.

— Вот те на! У Водяного теперь?

Мстислав быстро прошёл к избе, старясь не слушать их. Там сидела Марьина мать.

— Утонула? — быстро спросил он.

Она кивнула.

— Мужики вынули, да уж поздно. А ты заходи, не стой, — она посторонилась, пропуская Мстислава.

Марья лежала под белым холстом, в белой рубахе, с монетами на глазах. Казалось, она вот-вот вскочит, засмеётся и заведёт песню о солнышке, о берёзках, о любви…

«Горя не стерплю, не губи меня… Мокоша тянет нить, судьбу должны прожить», — услышал Мстислав её голос, увидел всю её вчерашнюю: такую счастливую, задумчивую, готовую к свадьбе.

— Любил?

Мстислав вздрогнул и увидел уже совсем другую Марью.

— Любил её? — повторила мать.

— Свататься хотел, — выдавил он.

— Что поделать, с Мокошей не поспоришь. А ты не плачь, — добавила она, заметив слезинки, — опять она родится. Краше, рукастей будет.

— Да зачем мне краше? — он махнул рукой и пошёл прочь из дома.

Долго бродил он у реки, где оставил Марью.

— Одну в Купалу! Дурень!— он пнул дерево и больно ушиб ногу. — Хороша судьба! — Мстислав нахмурился и сел на землю, разглядывая знаки на руке. — Свадебника нет. Ученья нет. Ничего нет! — он ударил кулаком о землю и оцарапался. Тьфу!— Мстислав тяжело вздохнул и, не в силах больше терпеть, заплакал, держа в руках позабытую вотолу. После он тяжело поднялся и побрёл к дому.

Минул год со смерти Марьи. Бабушка всё уговаривала его:

— Внучек, женись на Настеньке. Или на Дашке соседской. Она рукастая, крупная — лучше жены не найдёшь, деток сто-о-олько будет, — она разводила руками, будто обнимала целого медведя.

— Не хочу, бабушка, — коротко отвечал Мстислав и уходил за водой. Бабушка оставалась одна и качала головой, что-то бормоча.

В один такой раз Мстислав до того рассердился, что пошёл дальше обычного. Добрался он до дороги, ведущей в город. Вспомнился ему тот самый день.

Шёл дождь, дул холодный ветер. На плече плакала бабушка. Она промочила рубаху хуже небесной воды. Её утешали всем людом. Вспомнился и учитель, знавший всё на свете. Говорил он всегда много и так здорово, что Мстислав пускался за ним в дальние края, где живут чудны́е люди. Говорил о хазарах, о волжских булгарах, о соседних славянах. Рассказывал учитель, что верят они в других богов. О жизни их сказывал. И делал он это так гладко и складно, что звучало лучше самих сказок.

Мстислав споткнулся и тут же опомнился. На земле лежали нищие. Они стонали и что-то лепетали. Он дал им семечек из калиты, но есть они не стали.

— Другого нет.

Один из нищих — старик со спутанной бородой — тяжело встал и помог подняться своей старухе.

— Далеко поселение? Мы оттуда родом, — прохрипел он.

Мстислав показал рукой себе за спину.

— До темна дойдёте.

И пошли они вместе. Нищие оказались путниками, шедшими домой много лун. Рассказали они о странах, где побывали, и снова Мстислав вспомнил учителя.

— А хазар видели? — спрашивал он.

— Туда не дошли. Старые стали.

Солнце погасло, и тогда добрались они до поселения.

— Ну, дальше сами, — сказал Мстислав и, поклонившись путникам, пошёл домой.

Бабушка ходила по двору и только завидела его, как бросилась навстречу.

— Остолбень! Где ж ты был? Всё обегала, в лес, на реку ходила, а тебя нет нигде!

Мстислав осторожно обошёл её и сел на лавку.

— Привёл я, бабушка, путников. Говорят, родом из здешних мест. Расстались мы на перепутье.

Бабушка тяжело опустилась рядом.

— Ох, Мстиславушка. Я ж думала, ты в реку пошёл, за Марьей, — сказала она и тихонько заплакала.

Мстислав сразу выпрямился и поглядел на её вздрагивающее тело.

— Ты ж один у меня! — шептала она.

— Нет, бабушка, не уйду от тебя ни в город, ни к Водяному, — он обнял её и тоже заплакал.

На другой день Мстислав проснулся от шума. Светила ещё не было, а у двери уж стояли путники, которых он привёл в поселение. Напротив них, загораживая вход, стояла подбоченившаяся бабушка. Мстислав тихонько слез с полатей.

— Быть не может! — говорила бабушка, понизив голос. — Они в Навь ушли, а вы брешете, старые.

Они что-то тихо отвечали, но Мстислав не не мог разобрать ни слова.

— Не пущу, уходите, — говорила бабушка и трясла головой.

Путники постояли, помялись и ушли восвояси. Бабушка обернулась и увидела Мстислава, сидевшего на лавке.

— Чего не спишь? — сердито спросила она.

— Разбудили вон.

— Коль встал, поди за водой.

— Бабушка, а чего они хотели?

— Хлеба просили, — сказала она, глядя куда-то вбок. — Ну, иди.

Мстислав вышел из дома и за поворотом наткнулся на путников. Они прижимались друг к другу и содрогались не то от предрассветной прохлады, не то от горя. Они сразу узнали Мстислава и поклонились ему. Он ответил поклоном.

— Не признаёшь нас? — спросила старуха дрожащим голосом.

Мстислав покачал головой.

— Бабушка дала вам хлеба?

Старуха заплакала и уткнулась в плечо старика.

— Дала, милый, дала, — отвечал он, похлопывая жену по спине.

— Мстислав мой! — воскликнула старуха и так проворно повисла на его шее, что он не успел и опомниться.

Пахло от неё грязной одеждой и нищетой. Длинные седые пряди лезли в глаза, Мстислава мутило от запаха, но вырваться никак не получалось. Старуха целовала его, что-то лепетала, и лишь пару слов из её речей звучали так, что их можно было понять.

— Мокоша! — причитала она. —Погубила! Ох, Мокоша!

Тем временем показались первые лучи солнца. Они слепили глаза даже через завесу волос, окрашивая всё в золотой цвет. И старуха со стариком казались позолочёнными и не такими жалкими.

— Ну, Василина, перестань, — старик одёргивал старуху, но та крепко держалась за Мстислава. — Василина! Рода побойся!— прикрикнул он, и та наконец отцепилась.

Освободясь, Мстислав отшатнулся от них и оглядел пару во все глаза. Старик и старуха протягивали к нему руки, но не шевелились.Постоял он так с минуту и пустился бежать. Вслед ему доносились мольбы богине Мокоше.

— Бабушка! — выдохнул он, влетев в дом. — Закрой ставни, дверь запри!

— Что такое? — быстро спросила она, садясь на лавку.

— Те двое, старик со старухой! На мне нищая повисла, своим называла. Еле сбежал и ведро забыл!

— Ох, Мстиславушка, — выдохнула она. — Правду, видно, говорят. Дай руку свою.

— Зачем? — он спрятал её за спину, как делал всегда.

— Знать хочешь, кто эти путники?

Он кивнул.

— Тогда давай руку. Узнаем, брешут ли они.

Мстислав нехотя протянул руку. Бабушка подняла рукав и долго разглядывала символы, водя по ним пальцем и что-то нашёптывая.

— Ну, чего там? — спрашивал он.

— Погоди, — отвечала бабушка, низко склоняясь над знаками.

Стоял он так, пока солнце не засветило во всю свою мощь.

— Не могу больше, рука онемела.

Бабушка отпустила её и внимательно посмотрела на Мстислава.

— Не брешут они, внучек. Те нищие — мать и отец твои. Настоящие.

Мстислав плюхнулся на пол вместо лавки.Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова застревали в горле, и он молча хлопал глазами, как рыба, вытащенная из воды. Бабушка тоже молчала.

Сидели так, пока она не спохватилась.

— Застудишься! — воскликнула она и начала поднимать Мстислава.

Он встал и пошёл во двор. Весь день он искал тех нищих, но их и след простыл. Поговаривали, что видели двух стариков у самой воды. Кричали им: упадёте, мол, Водяной утащит, а они всё стояли и смотрели на гладь. А после, как солнце скрылось за тучей, они пропали.

Минула не одна дюжина лун. Мстислав совсем возмужал и стал первым по силе. Девицы на него заглядывались, а он отмахивался: «Нет мне невесты лучше Марьи». Бабушка журила его, а он всё своё гнул.

— Вон друг твой, Пётр, женится скоро. Сундук нашёл, богатым стал, — сказала она однажды.

— Пётр? Я уж сколько зим его не видал.

— А ты сходи к нему, уму разуму научит.

— Он дурак, бабушка.

— Отчего же? Женится — не дурак, стало быть.Сходи к нему, сходи, — и бабушка вытолкала Мстислава во двор.

«А не пойти ли и впрямь?» — подумал он и пошёл. «Отчего дурак? — повторял он про себя вопрос бабушки и чесал затылок. — Не помню. Но дураком точно был». Мстислав решил дойти до него, а уж после вспомнить, отчего это Пётр — дурак.

Семья Петра переехала в новый дом после пожара, так что со Мстиславом они не виделись с тех самых пор, как поссорились.Теперь же, поговаривали, Пётр хотел выкупить соседние дома, чтобы разводить там зверьё.

Пришёл Мстислав к старому другу и не узнал его. Стал Пётр дородный да с пухлыми щеками. Весь он выпрямился при виде Мстислава, расправил плечи и был гордый и всем довольный.

— Здравствуй, Пётр.

— Здравствуй, Мстислав. Заходи, гостем будешь.

Мстислав внутри весь съёжился, проходя мимо Петра. «И отчего это?» — подумал он.

Сидели они на широких лавках, ели мягкий каравай и беседовали. Пётр по-прежнему говорил вдумчиво и медленно. Теперь это ещё больше подходило ему.Рассказывал он, как сундук нашёл.

— Шли по лесу. Видим, из-под дерева будто солнце светит. Подошли, посмотрели, а там сундук. Открыли рогатиной. Внутри шелка да золото. Взяли их, поделили меж собой и принесли в поселение. Старосте всё отдали, а нам он оставил почёт да пару монет. А сундук тот в лесу и теперь лежит.

— И без разбойников, и не подрались…Сама судьба помогла вам. — пробормотал Мстислав. —Отчего я Мокоше не люб?! — воскликнул он, сам того не желая.

— Богиня такая. Сегодня жизнь хороша — завтра уж плохо.

Они помолчали. Кипел самовар, пели птицы, и каждый думал о своём.

—Не говорил я этого никому, но тебе скажу, — он поднял взгляд на Мстислава. Тот молчал и тоже смотрел на него. Пётр понизил голос и сказал: — Не всё Мокоша вяжет.

— Это как?

Пётр помолчал, подумал и объяснил:

— Я нашёл сундук — то волхвы сказывали. А что пожар будет — никто не сказал.

— Забыл ты, — бросил Мстислав.

— Не забыл ничего. Не всё Мокоша вяжет, — повторил он. — Мы и сами кое-чего можем.

— Не можем! — вскипел Мстислав и вскочил с лавки. — Я ж пытался! Да как пытался! Всё наперекор судьбе! А теперь что? Марья, мать с отцом, — говорил он, загибая пальцы, — ученье моё — где они? Всё судьба, всё она!

Пётр покачал головой и, когда Мстислав снова сел, спросил:

— Ты почему не женишься?Сам ведь не хочешь. Причём же Мокоша?

— Ты всё дурак! Песню-то слыхал? «Мокоша, — он громко сказал это слово, — тянет нить, судьбу должны прожить...» — отчеканил он. — Судьбу!

Пётр лишь улыбнулся, и доедали они молча. После Пётр проводил Мстислава до развилки, и они простились.Каждый ушёл со своей правдой и со своей судьбой.