Кукушкин и Новый год

Больше всего на свете Василий Кукушкин не любил Новый год.

Да и за что его любить? Суматоха, суета, бестолковые подарки, пьяные пассажиры. Хотя к пьяным он относился спокойно, иногда они, конечно, утомляли, но раздражения не вызывали.

Единственное, что его устраивало — возможность заработать.

Только он не знал зачем. Сейчас не знал. Ещё недавно он ответил бы, что нужно содержать семью. Но сейчас, когда жена — та самая, ради которой он вкалывал сутками, а она стеснялась демонстрировать его своим подругам, подала на развод — всё никак не мог придумать стоящей причины. Но решением её был доволен, потому что с тех пор, как она устроилась работать в городскую администрацию, ничем кроме как кошельком Василий для неё не был. Такое отношение к себе любимому царапало, хотя он терпел его больше года.

Деньги деньгами, а про обед забывать никак нельзя.

Именно поэтому, когда в машину ввалился немолодой мужик в красной шубе, шапке набекрень и с белой бородой в руках, плюхнулся на переднее сиденье и заявил: «Спаси!» — Василий продолжил жевать пирожок.

Жареный с картошкой — необыкновенно, преступно вкусный, особенно в сочетании с горячим чёрным, как безлунное небо за окном, и сладким чаем. Промотавшись с шести утра по городу, Кукушкин впервые за смену добрался до еды.

Мужик несколько долгих мгновений внимательно изучал жующего Василия, что смотрел на лобовое стекло — дворники периодически смахивали серебрящуюся в свете уличного фонаря снежную пудру. После этого вытащил из кармана помятую пятитысячную купюру и молча положил на приборную панель.

Василий слегка скосил глаза, откусил от гастрономического преступления ещё кусочек и продолжил трапезу. Мужик хмыкнул, достал из мешка портмоне, выудил ещё одну купюру такого же достоинства и положил рядом.

Василий на секунду оторвался от еды и так же молча уставился на возмутителя спокойствия. В глазах его отливающих отчётливой прозеленью, как у кошек, когда они злятся, мужик прочёл что-то такое, что заставило его заметно убавить спесь.

— Слушай! Я всё понимаю, — взмолился он, делая жест, похожий на тот, что делают, когда сдаются, — но мне надо быть в двух местах, а времени до полуночи осталось совсем мало. И если я не успею — мне хана!

Василий с сожалением отправил в рот последний кусочек пирожка и вытер салфеткой жирные пальцы.

— Помоги, а? — попросил мужик. — У меня тут подарки, — показал он на надутый красный мешок. — Их очень ждут. А я... — тут он замолчал на несколько секунд, пока Василий допивал чай. — Я не могу поехать, потому что к жене опоздаю... Отвези по адресу? Передай! Поздравь с праздником. Ехать, конечно, далековато, но я тебе ещё накину, — тут он покосился на деньги, — ещё одну такую же.

— Пиши адрес, — скомандовал Василий, сгрёб деньги и пошёл выбрасывать мусор.

Обрадованный мужик управился быстро. Буквально через минуту его уже и след простыл. На переднем сиденье лежал мешок с подарками, а Василий держал вырванный их записной книжки листочек в клеточку с адресом и не верил собственным глазам.

Спохватившись, он бросился за мужиком, собираясь отказаться, но того уже не было видно...

Двухэтажный кирпичный дом кутался в мерцающее снежное покрывало, будто красотка в меха. В окнах, выходящих на улицу, не было света, но калитка открылась сразу же, стоило ему нажать кнопку звонка, словно кто-то стоял в ожидании возле домофона. С трудом переставляя непослушные ноги, Василий поднялся на крыльцо.

Входная дверь распахнулась, после яркого света улицы он на некоторое время лишился зрения. Но зато почувствовал, как обостряются чувства, когда человек перестаёт видеть.

В полной мере он ощутил аромат персиков, дорогого шампанского и запах чистого, здорового женского тела, сладость губ с лёгким привкусом чего-то химического, жар дыхания...

Он стоял в полной темноте, и его целовала женщина, силуэт которой он едва различал. Целовала жадно и страстно, прижимаясь к нему всем телом.

Разум пытался напомнить о том, зачем он сюда явился, но тут она дотянулась рукой до ремня, и мозг сразу же отключился. Осталась только одна, пульсирующая мысль — не прекращать!

Он целовал ненасытные губы, гладил ладное податливое тело и всем существом своим ощущал, как её колотит от возбуждения. Эта дрожь отзывалась в нём пьянящим восторгом, ведь никто его ещё так не хотел...

Не его! Как бы ему ни хотелось обмануть себя, она ждала не его, а того мужика, что заплатил ему, чтобы к ней не ехать. Это было обидно. Так обидно, что полыхающее от желания тело мгновенно остыло, как костёр, если на него плеснуть водой.

Он оторвался от вкусных, вкуснее он, кажется, и не пробовал, губ, наклонился и прикусил отчётливо выступающий сквозь тонкую ткань сосок, напоследок пытаясь запомнить ладонями ощущение мягкой, тяжёлой груди.

— Лучший подарок к празднику, но я совсем не уверен, что он именно для меня, — с некоторым затруднением выговорил он.

И ту же руки его опустели, несколько секунд он слушал в темноте заполошное дыхание и спешно приводил в порядок порядком разворошенную одежду.

— Кто это? — услышал он вопрос, который нужно было задавать минут двадцать назад, и невольно улыбнулся.

Раздался лёгкий щелчок, веранду залил поток голубоватого света. Кукушкин с тоской убедился, что руки его не обманули, за прошедшие годы она стала ещё более красивой.

— Ты?! — спросила хозяйка дома, но улыбаться ему уже расхотелось. Совсем.

Хотелось повалиться в кучу снега, отключиться и заморозить все те чувства, что вскипели снова, стоило ему снова увидеть её — Нинку Лазареву, свою первую школьную любовь.

Два года они просидели за одной партой. Два года он наблюдал за тонкими до прозрачности пальцами — она брала ими ручку и писала, совершенно неудобно зажимая между средним и безымянным пальцами. За губами цвета переспелой малины, которыми она сжимала кончик карандаша, и это значило, что она глубоко задумалась, и если окликнуть, то ответит не сразу. За непослушными прядками пушистых волос, что выбивались из замысловатого пучка на затылке, создавая вокруг лица ореол, и когда солнечные лучи добирались до них, ему казалось, что вокруг её лица нимб. Два года он мечтал прикоснуться...

Но не получалось.

Она появилась в их классе в середине октября. В тот день небо разразилось проливным дождём, а у неё не было зонтика. Поэтому, пока училка её представляла, она стояла перед затаившим дыхание классом в мокрой облепившей тело блузке и улыбалась. Спокойно так, с пониманием. Никто не заметил в её позе ни капли смущения, но зато все увидели, что она не носит бюстгальтер.

Пока она шагала к его парте — учительница решила, что они будут сидеть вместе — на Василия снизошло этакое состояние бесшабашного веселья, оно позволяло ему время от времени развлекать весь класс.

Васька, тогда его по-другому и не звали, молча подскочил, раскланялся как клоун и отодвинул стул. Но когда новенькая хотела сесть, остановил её.

— Позвольте вашу блузку, мадемуазель. Её срочно нужно просушить. Мокрая одежда отвлекает, не так ли?

— Кукушкин! — рявкнула математичка, но крик её утонул в радостном гомоне учеников, которые радовались незапланированному развлечению.

Девчонка должна была растеряться, однако продолжала улыбаться.

— С превеликим удовольствием, — ответила она. И остолбеневший Василий увидел, как она крутит верхнюю пуговицу. — Но чуть позже, когда мы останемся одни, — пообещала она таким тоном, что Кукушкина запылали уши.

Класс всё же посмеялся — над ним, однако в смехе чувствовалась неуверенность. Учительнице пришлось стучать по столу указкой, прежде чем удалось добиться тишины. А будущая соседка улыбнулась ему тепло, будто они задумали этот спектакль вместе, и изящно опустилась на стул. Слегка оглохший Василий сел рядом, радуясь сам не зная чему.

Сейчас она стояла посреди пустой холодной веранды босая, в полупрозрачной комбинации, обхватив себя руками, и смотрела. Смотрела — не отводя глаз и даже не мигая. И он смотрел — на собственное отражение в её глазах и боялся выдохнуть.

Потом она спохватилась.

— Заходи! — мотнула она растрёпанными кудрями и открыла дверь.

Они оказались в просторной, слабоосвещённой гостиной. Оставив его на пороге, возле шкафа с зеркальными дверками, Нина стремительно пересекла комнату и поднялась на второй этаж. Вернулась в белом махровом халате, он укутывал её почти до самых пяток.

На столике перед угловым диваном стояли песочные часы и почти пустая бутылка с шампанским. Нина вылила остатки в бокал и жадно выпила, и только после этого вспомнила о нём.

— Что стоишь? Раздевайся, — приказала ему бывшая соседка по парте, и вдруг смутилась и покраснела.

Румянец её украсил, так же как и улыбка.

— Прости, я не это хотела сказать! Куртку снимай и проходи. У меня ещё вино есть... Хотя — ты же за рулём!

Беспрерывно болтая и суетясь, она чуть не силой помогла ему раздеться и усадила на диван. Сбегала на кухню и всё-таки принесла вино, потом спохватилась и вернулась с бутылками безалкогольного пива и большой тарелкой с фисташками. Сначала он порывался объяснить, зачем он здесь, но не получалось. Потом понял — ей нужно время прийти в себя, и смирился. Через несколько минут она уселась в кресло напротив него.

— Ну, за встречу! — подняла она свою бутылку с пивом, и ему пришлось поддержать.

— С наступающим! — напомнил о празднике он, хотя в доме не было ничего, что напоминало бы о нём — ни ёлки, ни мишуры, ни гирлянд. Словно в этом доме этот праздник не любили точно так же, как не любил его он.

И стало тихо, так, что он почти услышал, как падают песчинки.

— Что случилось? — устало спросила она, спустя несколько минут, пока оба делали вид, что заняты пивом и орехами.

— В смысле? — удивился её вопросу Василий.

Нина склонила голову набок, точно так же как делала в школе, когда они болтали о разной ерунде.

— Ну, я живу здесь уже два года, за которые ты ни разу ко мне не заглянул, хотя мы же одноклассники и твоя мама живёт на соседней улице. Ходят слухи, что ты разводишься. И вдруг ты неожиданно являешься... Значит, что-то случилось. Тебе деньги нужны? Или нужен юрист? — спросила она.— Я знаю несколько хороших — специализируются на разводах...

— А! — совсем, как ему показалось, не к месту воскликнул он, соскакивая с дивана. — Нет! Мне ничего не нужно! Точнее нужно!.. Нужно передать тебе подарки.

— Какие подарки? — удивилась она.

Пока он бегал на веранду за позабытым мешком и вытряхивал на палевого цвета ковёр разноцветные коробки, она смотрела на него как на безумного, но, когда он объяснил ей, в чём дело, в её глазах он увидел разочарование. И обиду, как у маленького ребёнка, который упустил воздушный шарик.

— Здорово! — натянуто улыбнулась она.

Выбрала самую маленькую коробочку.

— Остальное поставь на каминную полку, — распорядилась она, и на несколько минут исчезла.

Василий психанул было, и хотел уйти, но не смог. Помявшись пару минут у двери, вернулся и красиво разложил разноцветные, украшенные бантами коробки на каминной полке.

Когда Нина вернулась, он не услышал — почувствовал взгляд. Она стояла, опираясь на стену, и наблюдала за ним, и глаза у неё были, как после пыток, измученные. В руках она держала бутылку коньяка. Стоило ему обернуться, она отлепилась от стены, налила бокал — до краёв, и одним махом осушила, заставив его непроизвольно дёрнуться, в бесполезной попытке остановить.

— Что ты на меня так смотришь, Васёк? — усмехнулась она, усаживаясь на диван.

Он невольно загляделся на оголившиеся ноги. В голосе её, что всегда звучал летним освежающим ветерком, услышал сарказм, только совершенно непонятно было к кому он относится.

«Ты красивая, а я кретин», — хотел сказать Кукушкин, но не смог.

— Неужто тебя теперь пьяные девушки пугают? Раньше ты лояльнее к этому относился.

В десятый раз прокляв себя, что ввязался в авантюру, Василий двинулся к выходу.

— Раньше тебя другое смущало, — продолжила Нина, не обращая внимания на то, что он уходит.

Следующая фраза поразила его настолько, что ботинок, который он пытался натянуть, выпал у него из рук.

— Зато сейчас не пугает, когда девушки к тебе пристают. Уже прогресс. Весь вечер тебя прождала, чтобы ещё раз попробовать. И ведь не зря же! Будет что следующие десять лет вспоминать.

Она ещё раз набулькала себе коньяка, но выпить он ей не позволил, хотя десять лет назад на новогоднем балу делал всё наоборот.

На той злополучной школьной ёлке она пробыла ровно двадцать минут. Пришла к церемонии объявления победителей в конкурсе «Театр никогда не умрёт».

В тот год нежданно-негаданно выискался спонсор, который раскошелился на призы победителям. Когда на сайте школы появилось объявление, что церемония награждения будет проходить в их школе, потому что в ней учится победитель, в школе начался небывалый ажиотаж. Ученики гадали, кто же счастливчик — в качестве награды обещали макбук, — учителя сходили с ума, стараясь сделать так, чтобы родная школа хотя бы не опозорилась.

Тогда он, да и другие обалдевшие одноклассники — впервые увидели её с распущенными волосами. Тысячи пружинистых спиралей цвета бронзы до талии окутывали изящную фигуру в светло-сером шерстяном платье-футляре, в одночасье превратив одноклассницу в красотку, на которую загляделся даже инициатор мероприятия. Васькины кулаки непроизвольно, но очень сильно чесались, пока он смотрел, как тот пялится на Нину, вручая ей главный приз.

Пока народ восторженно охал и ахал, победительница исчезла за дверями актового зала, Василий догнал её в коридоре.

— Нин, постой! Ты куда? А как же праздник?!

— Вот он — мой праздник! — Она подняла вверх коробку, украшенную глянцевым синим бантом. Её глаза блестели, щёки разалелись, и улыбалась она, что называется, от уха и до уха.

— А у меня кола есть, — похвастался он двухлитровой бутылкой, — надо отметить твою победу. Только вот стаканчиков нет, но если ты не брезгливая...

Нина задумалась на секунду.

— Да не очень. Но ты должен поклясться, что не раскроешь эту страшную тайну, — потребовала она, состроив уморительную рожицу.

Они пробрались в кабинет номер пять, замок которого легко открывался почти любым ключом, если знать, как правильно его проворачивать. Многие знали и пользовались кабинетом для приватных бесед, когда никого из учителей не было рядом.

Они действительно просто разговаривали, сидя на учительском столе и болтали ногами. В свете уличных фонарей Нина казалась ещё более красивой, загадочной и манящей. Распущенные волосы пахли цветами, и этот аромат окутывал их пряным туманом...

Ему до боли хотелось прикоснуться... но он сдерживал себя, хотя руки, как намагниченные тянулись к ней. Одновременно следил, чтобы Нина выпила как можно больше, и сторожко наблюдал, какой будет реакция. Готовясь к празднику, они с пацанами добавили в бутылки с колой немало водки.

Нина накручивала прядки на указательный палец, заливисто смеялась над его шутками, откидывая голову назад так, что он видел, как у горла пульсирует жилка, теребила подол платья, но в остальном держалась, как и всегда.

До тех пор пока Василий, дождавшись, когда у неё язык начнёт слегка заплетаться, не набрался смелости чмокнуть её в губы... И зажмурился, ожидая, что вот-вот ему прилетит пощёчина, потому что, несмотря на долгие ухаживания и двухчасовые посиделки, он не был уверен, что этого не произойдёт.

Вместо этого она неожиданно притянула его к себе, оборвав повязанную как галстук мишуру, и принялась водить языком по его губам...

Испуганный подобным напором Василий с трудом вырвался, но она не позволила ему отстраниться, вцепилась в него и уставилась глазами, блестящими от непонятной ему радости.

— Что ты? Дай я попробую, какой ты на вкус! — потребовала она, окончательно убив в Василии желание целоваться.

— Ты?! Ты что?! — мямлил он отворачиваясь. — А если... Если? Если. Войдёт кто-нибудь! — озарило вдруг его.

К огромному его облегчению, Нинка сдалась и отпустила.

— Хочу тебя. Пошли ко мне, предки сегодня на дежурстве, — совершенно будничным тоном предложила она и спрыгнула со стола.

Он тогда предложил ей разделиться. Сказал, что нужно быть осторожными, пообещал ждать на углу возле школы.

И много лет пытался вытравить из памяти, как убегал, как пару раз свалился в снег, как оглядывался, не видит ли она. Потом долго не мог придумать, что ей соврать. Решил сказать, что его задержал патруль ППС — время уже было больше десяти.

Не понадобилось. Поговорить с Ниной не получалось. Она либо делала вид, что не понимает, о чём он, либо смеялась. А он... он... он стал манекеном с лицом Васьки Кукушкина, который только и может — делать то, что ему прикажут.

К выпускному все в школе шептались о том, что лучшая выпускница крутит шашни — и не абы с кем, а с тем самым конкурсным спонсором. Однако это не помешало ей уехать учиться в Питер и пропасть на долгие восемь лет.

Тот новый человек, что замещал пришибленного виной Василия, кое-как сдал экзамены, вместо института пошёл в армию, а после остался служить по контракту. Вернулся с желанием хоть кого-то сделать счастливым.

Построил матери новый дом и покупал ей всё, стоило ей случайно обмолвиться. Мать хоть и радовалась подаркам, но всё вздыхала. Женился на детдомовской девчонке — пообещал исполнять любую прихоть и исполнял...

А потом появилась Нинка и поселилась неподалёку от его матери, в новомодном городском посёлке для «избранных». Вызвала кучу кривотолков среди знакомых, открыла дорогущий салон красоты и зажила, как и все люди, спокойно, и слухи доносили, что вроде бы счастливо, но без мужика.

Тогда у него появилось новое увлечение — незаметно наблюдать за ней. В паузе между заказами он обычно стоял неподалёку от её салона, наблюдал, как она выбирается из машины или наоборот садится. Хорошо место там было удобное, в любую точку города удобно сорваться, да и клиентов можно было поймать. Вот как с мужиком этим, с подарками... Но встретиться или поговорить даже не пытался. Не предполагал, что она помнит о том, что было. Ошибся.

Сейчас он хотел выяснить, насколько.

Отобрать спиртное получилось легко, а вот найти слова, чтобы спросить, не получалось.

Поэтому он сидел в кресле напротив неё, держа в одной руке стакан, в другой бутылку, а она наблюдала за ним, словно он решал подписать ей приговор или нет.

Ждала.

— Нин? — выдавил из себя он, но ничего так и не придумал. Молча влил в себя коньяк, который обжёг внутренности посильнее кайенского перца. Из глаз хлынули слёзы.

После тех посиделок и своего дурацкого фиаско он приобрёл отвращение не только к новогоднему празднику, но и к алкоголю, поэтому последние десять лет ничего спиртосодержащего в рот не брал.

— Ну что Нин? — передразнила его Нина. Сходила на кухню и принесла стакан воды. — Как был Кукушкин, так и остался, — горько вздохнула она. — Столько усилий потрачено, и всё зря.

— В смысле? — вытаращился на неё Василий. Прийти в себя никак не получалось, хоть вода и помогла.

— Знаешь, что в этой коробке? — кивнула она на коробочку с надписью «Нине». — Посмотри, — разрешила она. Сама же отвернулась и принялась рассматривать японские гравюры, висящие на стене вместо телевизора.

Если бы в коробке оказалась дохлая мышь или бриллиант размером с куриное яйцо, он, наверное, не так бы удивился. Там в рамочке с серебряными звёздочками лежала их старая фотография, на которой они обнимались, изображая счастливую семейную пару.

В летнем лагере после десятого класса они участвовали в любительском спектакле, каком, Василий не помнил, но такую же фотографию много лет хранил в тайнике, в гараже. Там было ещё несколько, но эту он любил больше всего. А с тех пор, как ушёл от жены, фото переехало на тумбочку возле кровати, и видел он его сегодня — рано утром, когда собирался на работу. Только рамка была другая...

То ли от вида фотографии, то ли коньяк помог, но мысли приобрели необычайную чёткость и ясность.

— Нин, это ты что ли, всё подстроила? — Василий придумал, наконец, что спросить. И еле удержал улыбку, что бессовестно пыталась растянуть щёки в такой ответственный момент. Всё ещё боялся спугнуть.

— Я, конечно! — легко созналась Нина, и в глазах её заплясали те самые искорки, от которых он всегда млел, будто кот на солнце. — От тебя, Кукушкин, разве ж дождёшься!