Хрупкие крылья ангела

Звенья одно за другим срывались с лётной башни с тем, чтобы присоединиться к бушующему в небе танцу. Стремительно пикирующие люди сбивались в кучки, которые, зависнув на мгновение, распадались, вдруг, немыслимо-прекрасными композициями. «Бочка», «летний дождь», «райский фонтан». Такие знакомые и каждый раз новые. Над трибунами лилась торжественная и величественная музыка. Крылатые фигуры то падали вниз, то взмывали в ослепительную глазурь. Солнце раскрашивало их крылья всеми цветами радуги. От грациозной мощи летунов захватывало дух, а на глаза наворачивались слёзы.

— Впечатляет? — спросил отец, наклонившись к уху. — Ты тоже сможешь так. Если будешь стараться, разумеется. Просто надо как следует захотеть. Ты же хочешь?

Флин опустил глаза и насупился. Легко сказать. А разве он не старается? Да он из летальни каждый раз едва ли не на четвереньках выползает. И всё равно никакого прогресса. Проклятые крылья никак не желают отрывать его от земли.

— Значит, мало стараешься. Надо больше работать. Вот я в твои годы…

Флин прекрасно знал, что он может сказать. В его годы отец уже участвовал в парадах. Был в первой сотне. Его ставили и в «снежный вихрь», и в «праздничный салют», и, даже, в «райский фонтан». От этого становилось ещё горше.

— Горт, не надо. — Мать положила ладонь на руку отца. — Ты же знаешь, мальчик не виноват.

— А кто? Я? — прошипел отец, сбавив громкость. — Или ты? Или учителя в школе?

— Может, и никто. У каждого свои физиологические особенности. Одни становятся на крыло в десять, а другие — в пятнадцать.

— А третьи — никогда.

Флин, сидевший между родителями, старался не слушать их перебранки, всецело погрузившись в созерцание парада, но слова отца ядом въедались в мозг.

Летать мог едва ли каждый двадцатый, а достаточно хорошо для того, чтобы участвовать в парадах — вообще один из ста. Многие сдавались, ампутировали себе недоразвитые отростки за плечами и навсегда забывали о небе. Может, и ему уготована такая участь?

— Это всё твоё влияние.

— Не говори того, о чём придётся жалеть! — От матери повеяло могильным холодом.

Отец крякнул, но смолчал.

Флин продолжал смотреть вперёд, но его глаза уже ничего не видели.

Почему, ну почему он родился таким?

Все знали, что умение летать передаётся по наследству. Очень редко в семье ползунов рождался человек, способный хоть как-то оторваться от земли. А случаи, когда в семье летунов появлялся кто-то, умеющий передвигаться только на нижних конечностях за последние полсотни лет можно было пересчитать на пальцах. Каждый из них становился предметом всеобщего обсуждения на многие месяцы.

«Неужели, я рождён лишь для того, чтобы стать позором семьи?» — раз за разом возникало у Флина в голове, всё глубже вгоняя его в тоску.

— Не бери в голову, — шепнула мать, положив руку ему на плечо. — У всех бывают неудачи и тяжёлые дни. У тебя всё получится.

Только её вера и держала Флина на плаву, не давая погрузиться в пучину бессильного самобичевания.

Он в очередной раз крепко накрепко пообещал себе приложить все усилия, чтобы стать достойным своих родителей и попытался сосредоточиться на параде. Получилось плохо. Мысли продолжали прыгать, сердце — болеть, а дыхание — сбиваться. Белые фигуры в голубом небе расплывались, наезжая друг на друга. Композиции теряли чёткость, а музыка — ритм. Окружающее походило на утренний сон: казалось эфемерным и ненастоящим. Из него хотелось скорее вынырнуть и заняться наконец чем-нибудь настоящим. Выпить, например, чая с булкой. Или оттолкнуться от земли и полететь далеко-далеко в небо, чтобы слиться со сверкающим в зените ослепительно-ярким солнцем.

***

— Сосредоточься, освободись от посторонних мыслей, — монотонно внушал наставник. — Расправь крылья, растяни их в стороны так сильно, как только сможешь. Представь, как наливается силой каждое пёрышко.

Флин, закрыв глаза, изо всех сил тянулся маховыми перьями к далёким стенам летальни, будто действительно мог достать до обеих одновременно.

— Медленно, плавно взмахни ими, почувствуй, как становишься легче.

Поднявшимся ветерком взъерошило волосы и охладило разгорячённые щёки. Мысли успокоились, текли плавно и ровно, точно в унисон словам учителя. Только предательское сердце с каждым вздохом стучало всё сильнее и сильнее, почти выскакивая из груди.

— Ещё взмах, ещё. Тянись выше, ещё выше, резче движения, чётче. Так, хорошо. А теперь ускорься. Быстрее, ещё быстрее.

Ветер свистел в ушах, кровь отлила от щёк, целиком перебравшись в крылья. Каждая клеточка тела рвалась в небо, и только упрямая стартовая жердь продолжала всё с той же силой давить на пятую точку, ни в какую не желая отпускать.

— На сегодня достаточно, — сухо произнёс наставник. — Завтра продолжим.

Флин открыл глаза и медленно слез с насеста. По пути мельком взглянул на весы под платформой. Минимальный вес — тридцать килограмм. Тот же что и в прошлый раз. Он никак не мог поднять даже половины собственного веса. Сердце переполнилось горечью и отчаяньем.

— Ничего, так бывает, — положив руку ему на плечо, сказал учитель. — Опыт накапливается, накапливается без видимых результатов, а потом раз — и человек разом переходит на следующую ступень. Поработай дома над плавностью маха и площадью крыла. Не переживай, всё обязательно получится.

Опустив глаза, Флин кивнул, забросил за спину чехол для крыльев и принялся зашнуровывать завязки.

— Не сомневайся, слышишь? Сомнения убивают полёт. Только уверенный в себе человек способен подняться в небо.

Флин снова кивнул и, наскоро собравшись, выскочил за двери.

Он — позор семьи и скоро все об этом узнают. Будут качать головами, показывать пальцем и жалеть родителей. Говорить, что это невозможно, чтобы такое большое горе свалилось на таких хороших людей.

У летальни стояла симпатичная девочка примерно его возраста. Возможно, на год младше. Сверстников Флин знал более-менее хорошо, а её видел, пожалуй, впервые. Видимо, её очередь заниматься в зале была следующей. Встретившись глазами с Флином, она улыбнулась.

Улыбка была доброй и открытой, но его сердце всё равно будто кипятком обожгло. Не избалованный общением с противоположным полом, к знакам внимания он относился с подозрением.

Она знает о его проблемах и надсмехается? Она презирает его и считает неудачником? Не может же совершенно незнакомая девочка вот просто так улыбнуться ему.

Каждый шёл к небу своим путём, и обсуждать чужие успехи считалось плохим тоном, но это не мешало некоторым смеяться вслед своим товарищам, показывая пальцем им спину.

Зардевшись, Флин инстинктивно поправил чехол за спиной и быстро, не оглядываясь, зашагал к выходу.

Следующие уроки прошли будто в тумане. Он был рассеян, погружён в себя и раз за разом возвращался мыслями к очередной неудаче. То, что лётные занятия проходят один на один с учителем, а жёсткий короб скрывает крылья от посторонних взглядов, оставит его несостоятельность в тайне ещё на какое-то время, но эта тайна рано или поздно выйдет наружу. Что он будет делать, когда смеяться вслед и показывать пальцем в спину будет не одна злобная девочка, а все ученики школы?

Флин усиленно гнал эти мысли прочь, но они неизменно находили дорогу обратно, начисто лишая возможности рассуждать логично.

***

Ветерок ласково играл с молодыми листьями деревьев, воробьи весело купались в пыли, а толстые голуби важно ходили по дорожкам бульвара, пристально заглядывая в лица сидящих на скамейках старушек. Белки прыгали с ветки на ветку и спускаться не спешили.

Флин встал на своё любимое место и протянул руку с угощением.

Минутой позже по стволу медленно спустилась проворная рыжая бестия и аккуратно взяла с ладони орех. Она всем видом показывала, что совершенно не голодна и берёт подношение чисто из уважения к нему.

— Ладно тебе, Егоза, я всё понимаю. Лето, еда на каждой ветке и под каждым кустом. Но я не мог прийти в гости без угощения. — Улыбнулся Флин. — Давай, ты сделаешь вид, что очень любишь прошлогодние орехи и разрешишь погладить себя по спинке.

Белка будто поняла его слова и, склонив голову на бок, замерла, терпеливо ожидая, пока он коснётся указательным пальцем свободной руки её блестящего, огненно-рыжего меха.

— Спасибо. Ты настоящий друг.

Белка фыркнула и одним махом взлетела к самой вершине, затерявшись в густых ветвях.

Флин ещё раз улыбнулся и медленно зашагал вдоль ровной шеренги развесистых деревьев. Погода была тёплой, почти летней. Солнце зависло над домами и не спешило покидать свой пост. Отчаянные бабочки порхали с клумбы на клумбу, чудом уворачиваясь от цепких лап медлительных птиц.

Ноги сами понесли его сквозь череду бульваров к «Гнезду ангелов». Самая высокая точка города как магнит притягивала его с детских лет. Там, стоя на краю смотровой площадки, можно было расставить руки, вцепиться взглядом в близкие облака и представить себе, что летишь, разрезая воздух мощными крыльями. Дующий чуть снизу, но всегда в лицо ветер помогал воображению завершить обманчивую иллюзию. Здесь Флин чувствовал себя тем, кем никак не мог стать: летуном, почти ангелом.

Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Набежавшие невесть откуда тучи, обложили небо. Промозглый, сырой ветер выгнал гуляющих из парков и бульваров. Чутко реагирующие на изменения погоды птицы, укрылись в листве и смолкли.

Продрогший Флин, осторожно проскользнул в двери прихожей, стараясь не шуметь. Предосторожности были лишними. Его ждали.

— Ты где был? — строго спросил отец.

— Гулял. Жалко упускать такую погоду.

— Да? У тебя всё хорошо с учёбой, и ты можешь позволить себе расслабиться?

Флин потупился. Утренние переживания нахлынули с новой силой.

— К нам заходил твой лётный наставник, рассказывал про ваши успехи. Ты знаешь, что худший на потоке?

— Не надо, Горт, — попыталась остановить его мать. — Он не виноват.

— Ты опять за своё? Предположим. Но делать-то что? Как нам быть? Ещё год и он вылетит из школы. Пешеходы её не заканчивают. Надо хоть чуточку, хоть капельку оторваться от насеста.

Отец показал большим и указательным пальцем правой руки насколько нужно подняться над стартовой жердью, чтобы надеяться на получение аттестата.

— Скоро каникулы. Давай, его на лето в коррекционный лагерь отправим. Многим это помогает.

— Да чтобы мой сын, в коррекционку… Там одни ползуны…

Отец задохнулся от возмущения.

— Только не надо обобщать. — Повысила, вдруг, голос мать. Такое с ней случалось редко и всегда приводило к грандиозному скандалу. — Я, представь себе, сама провела два лета в одном из таких лагерей. Я тоже ползун?

Флин не любил ссоры и всегда прятался от них в свою комнату, но сейчас ноги будто вросли в пол, и он не мог сделать ни шага.

— Я не это имел в виду. Просто там много детей из низов. Это не лучшая компания для нашего сына.

— Их родители тратят последние деньги, чтобы протолкнуть своих чад наверх, вывести их на другой уровень. — Мать говорила тихо, но веско. — Неужели, ты любишь своего ребёнка меньше, чем они и не хочешь даже попытаться? Или ты думаешь, что всё обойдётся? Это после сегодняшней-то встречи?

— Но моя репутация…

— Не волнуйся, неразглашение списка воспитанников — основной принцип этих лагерей. — Возможно, Флину показалось, но в голосе матери он различил нотки презрения. — Твоей репутации ничего не угрожает. Ты бы очень удивился, если бы узнал, какие люди там становились на крыло.

— Давай у него самого спросим. — Ухватился за спасительную мысль отец. — Сынок, ты хочешь летом вместо моря поехать в коррекционный лагерь, где тебя будут три месяца подряд изо дня в день учить летать?

Звучало не очень привлекательно, но Флин чувствовал, что в этом споре мать на его стороне и ей нужна поддержка.

— Поеду, — буркнул он. — А если не получится — пойду и ампутирую их к чёртовой бабушке.

— Не смей так говорить. — Мать подошла к нему и прижала к груди. — Надежда есть всегда. У меня, например, получилось только со второго раза. И то потом ещё долго мастерство в школе оттачивала. Обещай не падать духом, а пробовать снова и снова. Обещаешь?

— Обещаю, — прошептал Флин вжимаясь в её тёплое, мягкое, пахнущее цветами и травами платье.

Впервые за день он чувствовал покой и уверенность. Он постарается. А дальше будь что будет.

***

Лагерь «Подлётыш» располагался глубоко в лесу, среди высоких, вековых сосен.

— А как же занятия? — спросил Флин у сопровождавшего его к домику воспитателя.

— У нас отличные залы. Целых десять штук разных размеров и конфигураций. Этого достаточно, чтобы угодить любым индивидуальным особенностям воспитанников.

— Я не об этом. Должна же быть зона свободных полётов.

— Те, кто дорос до показа своего мастерства остальным ученикам, делают это на берегу реки. — Воспитатель сделал ударение на слове «дорос». — Недалеко от лагеря есть высокий, крутой обрыв. Это потрясающе, сорвавшись с него, нырнуть рыбкой вниз, а потом парить над водной гладью, почти касаясь её крыльями. Тебе обязательно понравится.

Его уверенность в том, что новый воспитанник непременно проскользит над волнами подобно ласточке Флина порадовала. Он и сам почти поверил, что с этого момента у него всё будет хорошо.

Жилая комната оказалась небольшой, но уютной. В ней стояли три кровати с тумбочками, стол, шкаф и четыре стула. Вещей других жильцов видно не было.

— А когда соседи приедут? — спросил Флин.

— По просьбе твоего отца, ты будешь жить один. Чтобы ничто не отвлекало тебя от занятий.

Воспитатель говорил подчёркнуто бесстрастно, но почти незаметные интонации выдавали его негативное отношение к такому положению вещей. Флин покраснел, представив, каким образом отец высказал свою просьбу.

— Устраивайся и приходи на обед. Через полчаса он закончится, а поскольку магазинов и кафе у нас на территории нет, тебе придётся ждать ужина, если опоздаешь.

Флин кивнул. Привыкший к расписанию дома, он легко относился к таким вещам. Надо так надо. Зато в его распоряжении целая комната и никакого присмотра со стороны родителей. Самостоятельная жизнь начинала ему нравиться.

***

Столовая представляла собой деревянный навес с парой десятков длинных столов. У дальнего его края стоял на раздаче одинокий повар в белом халате и высоком колпаке. Детей в зале практически не было. Видимо, засиживаться за едой здесь было не принято.

Взяв дежурный суп, компот и тушёные овощи с рыбой Флин огляделся, ища, где бы приземлиться.

За вторым от него столом сидела симпатичная девочка с неуловимо-знакомым лицом. Он застыл на месте, пытаясь вспомнить, где же её видел.

Она по-своему истолковала его нерешительность и улыбнувшись, приветственно помахала рукой, приглашая присоединиться к ней. Улыбка будто осветила её лицо изнутри. На пухлых щеках появились очаровательные ямочки. Озорные глаза блеснули двумя яркими огоньками. Из просто симпатичной, девочка превратилась в очаровательную.

Флин тут же вспомнил, где её видел: вот так же широко и открыто она улыбнулась, стоя в коридоре, когда он однажды вышел из летальни в школе. Он ещё прикидывал, удобно ли вот так подходить к совершенно незнакомой девочке, не расскажет ли она после возвращения, что встречала его в коррекционном лагере и не стоит ли сделать вид, что ничего не заметил, а ноги уже несли его к её столу.

— Как здорово, что ты решил подойти ко мне, — сходу сообщила она, выдав ещё более широкую улыбку. — Я бы не за что не решилась познакомиться с тобой сама. Я ужасная трусиха.

Последнее она произнесла, понизив голос, будто делилась ужасной, никому не ведомой тайной.

— Поздравляю, нас теперь двое таких. — Против ожидания слова давались легко, будто он только и делал, что общался в летних столовых с очаровательными незнакомками. — Я тоже не король вечеринок. Просто нашло что-то. Помутнение, наверное. Я — Флин.

— Я знаю. Твой папа приходил к нам зимой на урок славы. И ты вместе с ним.

Флин смутно помнил тот день. Он ужасно смущался оттого, что на него смотрит сразу столько глаз и готов был провалиться сквозь землю. Оказывается, кто-то из детей его даже запомнил.

— А меня Мара зовут.

— Приятно познакомиться.

— Здорово увидеть так далеко от дома знакомое лицо. Будем держаться вместе. Так веселее. И спокойней. Ты не против?

Флин пожал плечами. Почему бы и нет. А собеседница уже скакала с темы на тему, и через пять минут ему стало казаться, что он знает её всю жизнь.

В столовую входили и выходили люди, а он сидел и слушал её жизнерадостное щебетание. Дежурный суп безнадёжно остыл, а по рыбе ползала жирная муха. Но это Флина не волновало. Впервые в жизни у него появился самый настоящий друг. Ощущение было необычным и, скорее, приятным.

***

Аккуратные бревенчатые домики лагеря были окружены вековыми соснами, по которым скакали так любимые Флином белки.

Вот только здесь рыжие попрыгуньи были гораздо пугливее, чем на бульваре у школы. Сколько он не пытался подманить их к себе, ближе, чем на расстояние вытянутой руки ни одна из них не подходила.

— Чем это ты здесь занимаешься? — спросил Флина на третий день его пребывания в лагере проходящий мимо воспитатель.

— Хочу белку покормить.

— Зачем? Сейчас лето, еды у них достаточно.

Флин пожал плечами.

— Приятно.

— Приятно, когда паришь в воздухе, а лёгкий ветерок ерошит взлохмаченные волосы. Приятно видеть восторженные глаза в толпе. Еще приятнее, когда люди в восторге бросают цветы к твоим ногам. А это — не стоящая внимания мелочь. Перестань заниматься ерундой, сосредоточься на главном.

— Но я же в свободное время.

— У тебя не может быть свободного времени. Ты должен полностью посвятить себя одной единственной цели. Тогда результат не заставит себя ждать. Понятно?

Флин понуро кивнул.

— Ещё раз увижу, как ты возишься с этими рыжими крысами — поймаю одну из них, подниму к облакам и сброшу с высоты в реку. Иди, занимайся.

Флин побрёл к себе в комнату, но разговор не шёл у него из головы.

— Почему так? — спросил он у Мары, единственного человека в лагере, с которым мог откровенно поговорить. — Что плохого в том, чтобы покормить белку?

— Наверное, они хотят, чтобы ты не отвлекался, а даже после занятий думал о полёте.

— И это поможет?

— Должно. Мы не первый и даже не второй выпуск у них. Они знают, что делают.

— Надеюсь. — Мрачно произнёс Флин. — Если не сработает, я сам подниму его к облакам и швырну в реку.

— Как же ты это сделаешь, если летать не научишься? — Прыснула Мара. — Попросишь других наставников?

— Зачем их? Тебя. Ты всяко раньше меня полетишь.

— Ой, не факт.

— Тогда, давай, договоримся. Кто первым полетит, тот этого мучителя слабых и беззащитных в реку и сбросит.

— За что?

— Как за что? За ногу.

Теперь засмеялись оба.

На душе у Флина стало спокойно, как после разговора с мамой. Он был благодарен Маре за поддержку, но сказать об этом не решался.

Однако кормить белок с этого дня он перестал. На всякий случай. Кто знает, этого воспитателя, может он и не шутил. Зачем рисковать жизнью маленького, шустрого и бесконечно милого зверька? Не умрёт он без общения с природой, в конце концов. Оно вполне может подождать до возвращения домой. А сейчас, действительно, есть более важные дела.

***

В лагере преподавали совсем не так, как в школе. Если дома упор делался на медитацию на насесте и попытки почувствовать крылья, то здесь очень много говорили о, казалось бы, не связанных с полётом вещах.

Их собирали по десять человек в классе и один из воспитателей, прохаживаясь вдоль чёрной, никогда не видевшей мела, доски рассказывал какое великое чудо есть полёт, и что любой, умеющий отрываться от земли, уже отмечен и избран богом. История могла быть любой, даже не связанной напрямую с летунами, но лейтмотивом шёл посыл «вы особенные, вы лучшие».

— Бескрылые люди даже не завидуют нам. Разве можно завидовать богам? — втолковывал на десятый день Флинового пребывания в лагере невысокий, лысый и полноватый лектор. — Они благоговеют и любуются. Мы — смысл, мы — мечта, мы — оправдание их существования.

— Разве история не переполнена восстаниями ползунов? — поинтересовался рыжий, конопатый парнишка. Его лицо, не отягощённое аристократичностью, походило на иллюстрацию к статье о волнениях простонародья, про которые он спрашивал.

— А вы не ссоритесь с родителями? Не пробуете их авторитет на прочность? Но вы же первыми и приходите к ним мириться, признавая свои ошибки и клянясь в вечной любви. Так и с рождёнными ходить. В конце концов они понимают, что были не правы и раскаиваются. После этого они преклоняются перед нами ещё сильней, чем до бунта.

Звучали эти лекции хоть и приятно для слуха, но несколько необычно.

— Ты тоже считаешь, что мы особенные? — спросил однажды Флин у Мары.

Они часто сидели вместе на обрыве у берега, мечтая, как спрыгнут с него и стрижами промчатся над медленной, полноводной рекой.

— Я — нет, но ты и на самом деле не такой как все. Нездешний, потусторонний. Будто ангел, сошедший с небес, — с жаром ответила та.

— Скажешь тоже, самый обычный. — Флин покраснел, но ему было необычайно приятно.

— Ты просто себя со стороны не видел.

— Вот уж и нет. Насмотрелся до тошноты. В каждой леталке есть зеркальная стена. Обычный тощий и скукоженный цыплёнок.

— Этого в зеркале не увидеть, — убеждённо замотала головой Мара. — Оно сидит глубоко внутри и иногда светится в глазах. Это как солнце, выглядывающее в щелочку между туч…

— Хватит, хватит… Захвалишь ещё до обморока. Скажи лучше, как у тебя, если не секрет?

— Всё по-прежнему. — Мара сникла, опустив голову. — Я, наверное, не способна к полётам. Зря родители меня сюда послали. А ты как?

— Вроде бы, начинает получаться. Я вчера впервые спланировал из-под крыши пятого зала, — Флин буквально светился счастьем. Он и спросил у Мары про её успехи, чтобы иметь возможность похвастаться самому.

— Вот видишь, я же говорила.

— Не переживай, у тебя тоже получится.

— Не знаю. Порой мне кажется, что всё бесполезно. Я неудачница, занимающая не своё место.

Губы Мары дрогнули, в глазах блеснули непрошенные слёзы.

Флин робко взял её за руку.

— Брось, я уверен, это временные трудности. Ты ещё полетаешь на парадах. Возможно даже, в паре со мной.

Девочка улыбнулась своей неподражаемой улыбкой и мечтательно произнесла:

— Если в паре с тобой, то согласна. Не всякий удостоится чести летать с ангелом.

— Не смей меня так называть!

— А то что?

Мара вскочила с места и отпрыгнула в сторону.

— Сброшу в реку.

— Догони сначала.

Она отошла ещё на пару шагов и показала язык.

Флину не оставалось ничего другого, как вскочить и броситься за ней. Минутой позже они уже петляли между вековых сосен, смеясь и перекрикиваясь. Мягкое летнее солнце снисходительно смотрело им вслед.

***

Выпускной проходил на берегу реки у предназначенного для полётов обрыва. Вокруг стартовой площадки стояли накрытые столы, звучали речи и поздравления, но гвоздём программы должны были стать полёты воспитанников, обретших наконец крылья.

Списки допущенных были озвучены ещё вчера, но стартовать первым никто не торопился. Ребята кругами ходили около заветного обрыва, набираясь решительности и никак не могли набраться. Время шло, солнце неумолимо ползло к закату.

— Иди, ну что же ты? — прошипела в ухо Флину Мара.

— Я?

— А кто?

— Я подожду. Никогда не вызываюсь первым. Это мой принцип.

— К свиньям в болото такие принципы. Ты — лучший, и тебе пора привыкать быть впереди остальных. Иди, иначе я тебя в реку сброшу.

Мара уткнула кулаки в бока и скорчила самую свирепую гримасу, на какую только была способна. Выглядела она при этом очень уморительно.

Флин улыбнулся и против воли шагнул к обрыву.

Разговоры смолкли, все взгляды устремились на него.

Флин снял чехол с крыльев, отдал его Маре и подошёл к краю. Далеко-далеко внизу медленно катила свои воды река. По узкой полоске песка гуляли дети. Сверху они казалась маленькими суетливыми мышатами с крошечными коробочками за спиной.

Колени предательски задрожали. Решимость таяла с каждой секундой. Последний шаг дался Флину с невероятным трудом.

Обрыв выскользнул из-под ног. Воздух засвистел в ушах. Узкая полоска песка, с копошащимися на ней детьми, приближалась стремительно, как пуля.

Флин выгнулся, ловя грудью восходящий поток. Расправленные крылья напряжённо гудели. Казалось, ещё немного и перья не выдержат давления и хрустнут, переломанные пополам.

Река качнулась, уходя куда-то к пяткам. Перед глазами мелькнула полоса противоположного берега, сменившись ватой кучевых облаков. Пришлось слегка подобрать крылья, чтобы не войти в петлю. Правое дрогнуло, и он тут же завалился на бок. Вираж получился широким и пологим. Вдобавок, он уводил от берега, давая перевести дух.

Немного успокоившись, Флин выровнял полёт, оседлал струю и медленно и величаво поплыл над рекой.

За спиной улюлюкала, оставшаяся на обрыве Мара, подбадривающе кричали воспитанники, давал советы страхующий его снизу воспитатель, но Флину не было до этого никакого дела.

Он летел. Сам. Один. Не в зале, а на самой что ни на есть природе.

Ветер выл, река медленно текла слева на право, а душа пела. Все мысли, страхи и опасения улетучились, оставив его наедине с бесконечным, голубым небом. Флин никогда в жизни не был счастлив так, как сейчас и хотел, чтобы этот миг тянулся вечно.

А с обрыва уже падал следующий выпускник, и изменчивая толпа рукоплескала ему так же самозабвенно, как минутой ранее Флину. Праздник неуклонно набирал обороты, знаменуя собой конец жаркого, насыщенного событиями лета.

***

После возвращения домой всё закрутилось неистовым смерчем.

Летать с каждым днём получалось всё лучше. Мать записала Флина на дополнительные занятия, а отец нажал на кое-какие кнопки и его включили в “стрижи” — одну из старейших и заслуженных пилотажных групп, состоящей исключительно из подростков.

Времени не хватало даже на то, чтобы спокойно пройтись по бульвару. О ритуальном кормлении белок Флин вспоминал редко и без сожаления, как о детских играх, из которых он давно вырос. О Маре же не думал вообще. Она будто выпала из его жизни, как только они покинули лагерь. Так было до того дня, когда он, примерно через месяц после начала учёбы, увидел её в коридоре школы в окружении трёх парней из выпускного класса.

Издалека они походили на мирно болтающую в перерыве между уроками компанию, но выражение лица девочки зацепило Флина и заставило остановиться. За лето он прекрасно изучил её мимику и смог безошибочно классифицировать гримасу, стянувшую её скулы, как смесь паники и отвращения.

Застыв на секунду на месте, Флин решительно двинулся к стоящей у стены четвёрке.

— У тебя тут всё нормально? — спросил он, засовывая голову в их тесный кружок.

— Ой, а это у нас кто? — развязно спросил долговязый рыжий детина, бывший, судя по всему, заводилой компании. — Кавалер из лагеря для недоразвитых? Вы там что, вместе грязь в лужах месили?

— Сам ты недоразвитый, а он — член пилотажной группы, — бросилась на защиту друга только что мирно глотавшая оскорбления Мара. Оказывается, в отличие от Флина, она не забывала следить за судьбой товарища.

— Это какой, если не секрет? “Слепые орлы”, “хромые вороны” или, может быть, “ощипанные курицы”?

— Приходи на осенний парад и узнаешь, — громко и с вызовом пригласил Флин.

— Делать нам больше нечего, кроме как по вашим детским сборищам шастать.

—Конечно, вы же заняты с утра до вечера. Задираете беззащитных девочек. Втроём на одну. Это комфортное для вас соотношение или четвёртого всё же не хватает?

Его голос звенел праведным негодованием. На них начали оглядываться.

— Что разорался, как сумасшедший? — понизил голос предводитель хулиганов. — Сейчас сюда дежурные набегут.

— Пусть приходят, мне скрывать нечего. А вам?

Рыжий сощурился, смерил Флина полным злобы взглядом и сквозь зубы процедил:

— Это ещё не конец, птенчик. Мы с тобой обязательно договорим.

— Жду не дождусь, огонёк. Надеюсь, ты не забудешь усилить свою банду десятком-другим отборнейших головорезов. Это, ведь, не на беззащитных девочек нападать, здесь можно сдачи получить.

Не удостоив Флина ответом, рыжий гордо развернулся и вразвалочку зашагал вдоль коридора. Его прихлебатели подобострастно засеменили следом.

— Зачем ты встрял? — набросилась на приятеля Мара, едва троица скрылась за углом. — Я бы сама с ними разобралась.

— Ой ли. Они выглядели внушительно.

— Тем более. Зачем тебе наживать неприятности из-за меня? Я вот-вот вылечу из школы. Останешься тогда один против кучи нажитых по собственной глупости врагов. А учителя не всегда рядом будут.

В её голосе звучала тоска и безысходность. Флин, вдруг, вспомнил каково это, чувствовать себя никому не нужным изгоем. Сердце кольнуло. Ему захотелось сделать Маре что-нибудь приятное. Хотя бы на прощание.

— Пока не вылетела, может, сходим, прогуляемся по бульварам? А то где тебя потом искать? Адреса ты мне так и не оставила, — неожиданно для себя выпалил он.

— Адрес я кому попало не даю, у меня принципы.

— Ничего, у меня есть знакомая белка. Она считает меня чем-то вроде божества. Я её подошлю. Перед милой зверюшкой ты не устоишь.

— Посмотрим, — улыбнулась Мара. На её щеках появились очаровательные ямочки, и сердце Флина учащённо забилось. — Я та ещё стерва.

— Нет, не устоишь. Уверяю. Она так умильно протягивает лапки и шевелит носиком. Короче, вам обязательно нужно познакомиться.

— Уговорил. Жди после шестого урока на крыльце, угощение для белок с тебя.

Мара, не прощаясь, развернулась и весело зацокала каблучками по коридору. Флин с глупой улыбкой глядел ей вслед, только сейчас осознав, как ему не хватало весь этот долгий месяц их шутливых перепалок.

***

«Гнездо ангелов» встретило их пронзительным осенним ветром и грозовыми тучами.

— И зачем ты привела меня сюда? — дурашливо спросил Флин. — Хочешь сбросить в пропасть? Разве ты не помнишь, что я уже стал на крыло?

— Да? А разве это не ты притащил меня на этот ветродуй? — в тон ему ответила Мара. — Я думала, ты решил выполнить своё обещание и сбросить с обрыва какого-нибудь ненавистника белок.

— Тогда следует начать с меня, — признался Флин. — С весны и до сегодняшнего дня я не принёс им ни одного ореха. Подозреваю, в их рядах уже зреет недовольство своим самозваным божеством и, возможно, готовится первый беличий бунт.

Оба весело рассмеялись. У них появилось чувство, будто они расстались только вчера, а не месяц назад.

— Ах, вот вы где. — Раздался за спиной глумливый голос. — Я так и знал, что мы вас здесь застанем. Куда ещё лететь настоящим орлам? Или воронам? Не помню, на чём мы там с вами остановились.

Говорил, естественно, рыжий заводила утренней компании хулиганов. В унисон захихикали его подпевалы, подходя с разных сторон к стоящей на краю смотровой площадки парочке.

— Вы, видимо, решили доказать нам, что не зря сотрясали воздух. Вот только нас на эту демонстрацию позвать забыли. Ну, ничего, мы вас прощаем за это и рады, что успели на представление. Итак, кто прыгнет первым?

Флин хмуро перевёл взгляд с рыжего на его приятелей. Хулиганы слаженно теснили его с подругой к парапету. Прорваться сквозь их строй было практически невозможно. А уж о том, чтобы утащить за собой Мару, и речи быть не могло. Как назло, по случаю плохой погоды гуляющих почти не было, а те, кто всё же, подняв воротник, пробегал мимо, отворачивались, предпочитая не замечать шумную компанию.

— Так кто из вас, а? Решайтесь, а не то я сам назначу. Или вас просто измазать дерьмом и грязью, как обычных ползучих свиней, и отпустить в ваш воняющий навозом хлев? — Рыжий легонько толкнул Флина в грудь.

— Не трогай его! — выступила вперёд Мара. — Ты мизинца его не стоишь.

— А то что?

— Ты знаешь кто его папа?

— Мне хватает своего, чтобы совершенно не интересоваться чужими. — Хохотнул рыжий. — Так кто, ты или он? Разрешаю показать класс только одному. Второй сможет уйти спокойно.

Флин обернулся. Тучи за его спиной слились в одну бесконечную и чёрную пелену. Дно пропасти поглотило серое марево. Ветер бесновался, бросая из стороны в сторону обрывки бумаг и раньше времени пожелтевшие листья. Встречные и турбулентные потоки способны вывернуть из плеч самые сильные и тренированные крылья. Даже взрослый, опытный и полный сил летун трижды бы подумал, прежде чем прыгнуть во взбаламученный непогодой воздух.

— Ладно, ползунок, я сегодня добрый. Стань на колени, извинись за свою дерзость и поклянись, что завтра при всех покаешься за то, что родился вонючим и трусливым поросёнком. Тогда сможешь уйти. А с ней мы поговорим отдельно.

Флин одеревеневшими пальцами потянул за завязку чехла.

— Я прыгну, — севшим голосом просипел он. — Только обещайте её не трогать.

— Не смей. — Набросилась на него Мара. — Ты же разобьёшься.

— Не разобьюсь. Я сильно прибавил в последнее время.

— Разве не видишь, какие там вихри гуляют? Никакое “прибавил” не спасёт.

— Не бойся. Всё будет хорошо.

Один из бантов затянулся узлом и Флин, вцепился в него ногтями, пытаясь отделить один конец верёвки от другого.

— Тогда лучше прыгну я, — выкрикнула Мара и одним движением освободилась от короба за спиной. — Тебе нельзя рисковать, у тебя большое будущее.

Секундой позже она уже стояла на парапете, расправляя ослепительно белые крылья. Тонкие и гибкие, как молодые ветки берёзы.

Флин впервые видел их и отчётливо понял, что они не удержат её даже в тихую, безветренную погоду.

— Нет! — выкрикнул он и бросился к ней, но опоздал. Расставив руки параллельно крыльям, Мара нырнула в пропасть.

Рывком порвав неподатливую завязку, Флин сорвал с крыльев чехол и щучкой сиганул через парапет.

— Куда, идиоты? — Запоздало ударил в спину окрик рыжего. — Я же шу…

Дальнейшие его слова поглотил рёв ветра.

Воздух рвал сложенные за спиной крылья, не давая им расправиться. Падение стремительно переходило в штопор. Радовало одно: спустя две секунды он был уже чуть ниже Мары в положении, которая в связках называлась «подхват».

— Ноги! — что было мочи проорал Флин, прижал к телу верхнюю часть крыльев, оттопырил маховые перья и выгнулся, ловя грудью встречный поток.

Падение не замедлилось, но изменило направление. Теперь он летел не только вниз, но и вперёд.

Мара тут же оказалась на одном уровне с ним и чуть за спиной. То ли она услышала его крик, то ли сработали навыки, вбиваемые на уроках, но она крепко ухватилась за его щиколотки, якорем дёрнув назад.

Флин медленно разводил крылья в стороны, балансируя телом так, чтобы, не свалившись влево или вправо, продолжать выходить из штопора.

Что-то больно ударило по руке. Скосив глаза, он увидел мелькающие в опасной близости белые перья.

— Не маши, расправь! — приказал он, с удовольствием отметив, что Мара чётко выполнила его указание.

Ветер ревел и завывал, выворачивая суставы. Первые капли дождя ударили в щёки. Марево внизу поредело, обнажив острые вершины деревьев, которые всё ещё приближались, но уже не так быстро, как раньше.

Крылья были расправлены в полную ширь, но их не хватало на то, чтобы удержать двух людей вместо одного.

Флин медленно оттолкнулся ими от воздуха, пытаясь поймать горизонтальный поток. Ещё раз. Что-то произошло за спиной и падение разом прекратилось. Покосившись через плечо, он увидел, что Мара сложила из крыльев правильный планировочный треугольник и очень грамотно подставила его набегающему потоку. Теперь она почти не тянула вниз, а летела практически сама, держась за его ноги только для равновесия.

— Молодец, — выкрикнул он.

В его голове мелькнула шальная мысль, что они, пожалуй, ещё выберутся из этой передряги. Надо только выровняться и спокойно дотянуть до равнины.

Налетевший порыв ветра стряхнул их с оседланного потока. Пики деревьев резко приблизились и качнулись вправо. Несколько мгновений ушло на выравнивание полёта, а потом снова началась упорная борьба за каждый сантиметр, за каждый градус наклона.

В голове колоколом стучало, «только бы дотянуть до равнины». Других мыслей там не осталось. Телом практически без участия сознания управляло обострённое чувство равновесия и упорное желание выжить во что бы то ни стало.

***

Врачи разводили руками.

— Кости срослись как нужно, — говорили хирурги, — никаких противопоказаний и ограничений нет. Физически он полностью здоров. Мы ничего больше сделать не можем.

— Страх полёта — это загадочное и не до конца изученное явление, — качали головами психологи. — С ним можно работать годами, прежде чем появятся первые результаты.

— Так работайте, — цедила сквозь зубы мать. — Работайте. За что мы вам деньги платим?

Они снова качали головами и продолжали изводить Флина идиотскими, повторяющимися раз от раза вопросами.

Мама сильно похудела за полгода прошедшие с момента памятного прыжка. Вокруг глаз появились морщины. Флину казалось, что она разом постарела как минимум на десять лет. Он вполне обоснованно считал себя виновником этой метаморфозы и сильно переживал по этому поводу.

— Отстань от мальчика, — говорил ей всё решивший для себя отец. — Он пожертвовал своим талантом, своим будущим ради спасения человеческой жизни. Это глупо, но благородно. Никто не осудит его за такой поступок.

— Это тебе надо думать о репутации, — упрямо отвечала мать, — а мне можно просто сосредоточиться на судьбе сына. Пока есть шанс на счастливый исход, я буду пытаться вытащить его из этой бездны.

Флин стремился сбежать, укрыться от этих разговоров, но они неизменно настигали его, бередили душу, разрывали сердце.

Но горше всего было знать, что после того сокрушительного падения в осенний, ощетинившийся верхушками деревьев лес Мара, вдруг, полетела. Переломов и ссадин она получила даже больше чем он, но быстро оправилась, стала на крыло и теперь занималась в его пилотажной группе.

Флин раздражался и становился совершенно несносным каждый раз, когда видел её и ненавидел себя за это. Он отчаянно завидовал Маре и ненавидел себя за это ещё больше.

Девочка будто не замечала его всегда скверного настроения и заходила в гости чуть ли не каждый день, звала гулять, приглашала на выступления.

— Ты не думай, — говорила она. — Как только ты оправишься, я уйду в другую группу. У меня есть одна на примете. Менее знаменитая, но очень перспективная. Я, можно сказать, место тебе держу, чтобы не увели.

— Спасибо. — Натянуто улыбался Флин.

— Пустое. Какие счёты между друзьями. Тем более, ты мне жизнь спас. Это самое малое, чем я могу тебе отплатить. — Махала рукой Мара и переходила к рассказу о каких-то незначительных пустяках, которые так любят обсуждать девчонки.

Дни шли за днями, на смену хмурой, снежной зиме мягко вползала в город промозглая весна, а жизнь оторванного от неба мальчика становилась всё тоскливей и беспросветней. Его поманили картинкой светлого, счастливого будущего, а потом разом опустили из облаков на землю. Тяжело жить без неба, зная, что по праву рождения можешь на него претендовать, но в сто крат тяжелее лишиться ощущения полёта, уже хлебнув вольного ветра, уже почувствовав дрожь восходящих потоков между маховыми перьями.

— Собирайся, — однажды вечером, не терпящим возражения тоном, приказала мать. — Мы едем к знахарке.

— Ты серьёзно? — горько усмехнулся Флин. — Теперь мы меня ещё и заговорами лечить будем?

— Её очень хвалят.

— И ты веришь в эту чушь? Перестань. Никогда и никому ведовство ещё не помогало. Не хочу зря тратить твоё и своё время. И деньги просто так переводить не стоит. Отец только вчера в очередной раз намекнул, что он их не печатает.

— Я делаю это не для тебя, а для себя, — пристально глядя ему в глаза сказала мама. — Не хочу на смертном одре переживать из-за того, что могла ещё что-то попробовать, но не стала. Пожалуйста, собирайся. Тут не далеко.

Флина обожгло запоздалым стыдом. Надо же какая птица, время зря не хочет тратить, укорял себя он. А то, что мать его уже ко всем докторам и шарлатанам города свозила, это как? То, что она обо всём, кроме его здоровья забыла и практически расшиблась в лепёшку ради него, это не считается тратой времени? Не веришь в то, что можешь полететь снова — иди в больницу, напиши заявление на ампутацию ненужных тебе отростков за спиной. Тогда и мать успокоится, и ты сам сможешь жить дальше. А то хорошо устроился, носятся с ним все, как с писанной торбой, а он ещё нос воротит. Себя жалко? А кто маму с Марой пожалеет? Или ты думаешь, им в удовольствие твою вечно кислую физиономию видеть?

Кляня себя на все лады подобным образом, Флин безропотно собрался и позволил вытащить себя из дома на сырую и тёмную улицу.

Мысли об ампутации посещали его в последнее время всё чаще и чаще, но сделать последний шаг он пока не решался. Видимо, ещё теплилась в глубине души надежда на восстановление. А может, просто не хотел огорчать верящих в него людей.

Как бы там ни было, Флин мрачно шёл следом за матерью навстречу очередной чудотворнице. Как много он видел таких за последнее время?

***

Знахарка оказалась толстой, горбатой старухой с бородавкой на рыхлом, обвисшем носу. Крыльев за её спиной не было: горб находился ровно посередине спины, там, где проходил позвоночник.

Видимо, все крылатые врачи и ведуньи в городе закончились, если мать перешла к ползунам. Интересно, та хоть понимает, от чего сейчас будет его лечить, или просто возьмёт деньги, побубнит минут десять для порядка и отправит восвояси?

Флин поморщился, но ничего не сказал.

— Вот он, наш герой! Слышала, слышала. Рада увидеть воочию. Ты всё правильно сделал, — с притворным воодушевлением хрипло пробасила старуха. — А что вам понадобилось у меня? Неужели кошмары до сих пор мучают? Не мудрено. С такой-то высоты. Сейчас я вам травок дам...

— Он летать больше не может, — вклинилась мама в её монолог. — Психологи называют это страхом высоты, а я не знаю, что делать. Скажите честно, вы можете нам помочь?

Знахарка пожала плечами.

— Не знаю, милочка. Дело сложное, раз вы ко мне пришли. Садитесь и рассказывайте.

Мать опустилась на стул и начала излагать историю болезни. Она делала это далеко не в первый раз, поэтому речь её лилась легко и без пауз, будто заученное накануне стихотворение.

— Это всё невероятно интересно, милая, но к делу никак не относится, — прервала её старуха. — Я бы хотела мальчика послушать. По той простой причине, что он единственный из нас, кто там был.

Флин попытался сбивчиво повторить мамин рассказ, но был тут же прерван знахаркой. Её интересовали подробности не только рокового вечера, но и всё, что ему предшествовало. Как они познакомились с Марой, часто ли общались в лагере, что конкретно сказал рыжий верзила утром.

— Какое это имеет значение? — возмутилась мама.

— Это мозг, милочка. Для него всё имеет значение. Не могла бы ты в прихожей посидеть? А то мальчик тебя смущается.

Мама посмотрела на Флина. Тот пожал плечами и потупился.

— Ладно, выйду. Только вы помогите ему, пожалуйста. За деньгами дело не станет.

— Постараюсь, милочка. Мальчик мне самой нравится, жалко будет, если это небольшое происшествие сломает ему жизнь.

Не успела мама скрыться за дверью, как перед Флином появилась чашка с горячим, ароматным чаем и блюдце с вареньем. Беседа постепенно стала тёплой и доверительной. Незаметно для себя он рассказал чужой, пахнущей травами и нафталином женщине всё. Даже то, о чём не вспоминал с самого лета.

— Я не могу тебе никак помочь, мой золотой, — наконец тихо произнесла старуха. — Никто тебе не поможет, кроме тебя самого.

Флин криво усмехнулся. Его будто вырвали из тёплой постели и окунули в ледяную воду. Надо же, разоткровенничался. И было бы перед кем. Чтобы услышать такую банальность не стоило ехать через весь город. Можно было бы и к мозгоправу по соседству зайти.

— Нельзя летать просто так, — продолжала знахарка, не обращая внимания на его ухмылку. — Человек не птица, ему нужна цель. Люди летают исключительно для кого-нибудь конкретного. Чаще — для себя. Чтобы самоутвердиться, доказать, соответствовать, достичь положения, в конце концов.

— И я получается...

— Больше не веришь в свою исключительность, не можешь полностью отдаться самолюбованию, как это было ещё осенью.

— И что же мне теперь делать?

— У тебя два варианта: найти для кого, кроме себя, ты сможешь летать или вновь поверить в то, что ты особенный и единственный.

Флин хмыкнул. Услышанное, вроде бы, не противоречило тому, что им говорили на уроках, но представляло всё немного под другим углом. Да и чему их, если честно, учили? Соберись, сосредоточься, отрешись, расправь. А как, где взять для этого силы? Подразумевалось, что они уже есть внутри. Может быть, они как раз и берутся из желания что-то и кому-то доказать или из веры, что ты всё сможешь, потому, что самый лучший в мире?

— А почему психологи нам об этом ничего не говорили?

— Говорили, только ты их не слушал. Точнее, слышал, но не понимал. “Поверь в себя”, “найди стержень”, “сосредоточься на самом важном”. Знакомые слова?

— Постойте, но это всё про полёты ради себя. А где про других?

Знахарка тяжело вздохнула.

— Вот ты и задал главный вопрос, мой золотой. Трудно научить человека летать для кого-нибудь другого. Полёт — это жизнь, а много ты видел людей, которые живут для других? То-то и оно. А заставить это делать насильно вообще невозможно. Поэтому, ваша лётная наука и идёт по лёгкому пути. Она пестует в молодёжи эгоизм, самовлюблённость и самодостаточность. Кто не справляется — признаётся неудачником и попадает на дно, с которого, обычно не выбирается.

Флин задумался.

— Но Мара.. Она же никогда...

— Она летает ради тебя. Не обижай девочку, такие на вес золота, — очень серьёзно произнесла знахарка. — Узнаю, что она бросила летать — прокляну тебя самым страшным своим проклятьем.

Флин только улыбнулся. В проклятия он не верил, но месяцами разъедавшая душу зависть к Маре, вдруг, улетучилась. Впервые за многие недели он думал о ней спокойно и с теплотой. Ему захотелось увидеться с ней, чтобы снова услышать милые девичьи сплетни, которыми она безуспешно пыталась отвлечь его от тягостных мыслей.

— Что-то я заболталась с тобой, милок. Мать, небось, извелась уже вся. — Притворно спохватилась знахарка. — Иди к ней, скажи, что надо больше гулять и пить отвар вот этих травок на ночь. Через месяц всё как рукой снимет.

— Что это?

— Мята, ромашка, чабрец, Успокаивающий сбор для хорошего сна. Но матери об этом знать не обязательно. И помни — я на тебя надеюсь. У меня репутация. Попробуй только не полететь...

— Проклянете самым страшным своим проклятием? — Прыснул Флин.

У него на душе впервые с лета было легко и спокойно.

***

— Сосредоточься, освободись от лишних мыслей, — где-то на краю сознания бубнил наставник. — Расправь крылья, представь, как наливается силой каждое пёрышко.

Флин вспомнил мамины глаза, окружённые сеткой мелких, едва заметных морщин. Её добрый, всё понимающий взгляд. Упрямые складки вокруг губ. Грудь наполнилась теплом и нежностью.

— Медленно, плавно взмахни ими, почувствуй, как становишься легче.

Мара, дурашливо обещающая переловить всех белок в парке и забросить к нему в кровать, раз уж он сам не может дойти до них. Курносый, чуть вздёрнутый носик. Озорные глаза. Аккуратные ямочки на покрытых белым пушком щеках. К теплоте в груди добавилось что-то острое и щемящее да такое большое, что для сердца, бешено стучащего в рёбра, практически не осталось места.

— Ещё взмах, ещё. Тянись выше, ещё выше, резче движения, чётче.

У него есть для кого летать. Он будет делать это ради их улыбок, скупой похвалы и бурного щенячьего восторга. И летать именно для них будет огромным, ни с чем не сравнимым удовольствием.

— Стой, хватит. Совсем с ума сошёл?

Флин резко открыл глаза и чуть не свалился из-под потолка, к которому незаметно для себя взлетел.

— Если силы вернулись, иди, с группой тренируйся. Зачем время у занятых людей отнимать? У меня знаешь сколько подлётышей от насеста оторваться не могут? — выговаривал наставник, но его ругань звучала сладкой музыкой.

Флин перенёс вес на правое крыло и, заложив вираж, сухим листом опустился совсем рядом с учителем, едва не сбив того с ног.

— Хватит, говорю. Ишь, раздухарился, — добродушно произнёс тот. — На улицу иди удаль свою показывать. Можешь снова со смотровой спрыгнуть, только пассажиров с собой не бери, пусть крылья окрепнут. Тяжело им будет без тренировки.

— Спасибо, — произнес светящийся счастьем Флин, натягивая чехол на спину. — Спасибо большое. Вы очень помогли.

И не дожидаясь ответа, выскочил в коридор и пустился бегом, иногда подпрыгивая от нетерпения. На крыльце школы остановился. Ему очень хотелось сообщить новость о своём исцелении сразу двум дорогим для него людям, и он никак не мог выбрать, к кому бежать в первую очередь.

Махнув рукой, Флин подпрыгнул на месте и припустил в сторону тренировочной базы “стрижей”. Там можно было не только застать Мару, но и в деле опробовать вновь обретённые крылья. Решено, туда, потом — к маме, а уже после — к заждавшимся угощения белкам. Он ждал этого момента все шесть месяцев неоправданно долгой зимы. Он выстрадал этот полёт и потому бежал со всех ног, неуклонно сокращая дистанцию между собой и небом.