Магистр Блохощёлк

                                ...Любовь

Проиграла последнюю битву...

М. Пушкина

 

 

— А ну, сойди в сторону! В сторону пшёл!

Маркус спрыгнул с дороги прямо в жидкую грязь, поскользнулся, но удержался, воткнув в землю короткую трость. Вообще-то, это был, скорее, дорожный посох. Но по нынешним временам говорить да и думать это слово было опасно.

Карета пронеслась мимо, обдав простых людей на обочине волной грязи.

Маркус успел заметить, что карета-то была чистая. Значит, ещё заколдована. Значит, хорошие чары хорошего мага. Мёртвого уже, должно быть, мага.

А чары всё ещё есть, всё ещё защищают кареты, не давая брызгам грязи оседать на дверцах. Пусть грязь будет вокруг.

Маркус зло встряхнул плащ. Ладонями его отряхивать — только пачкаться.

Башмаки черпанули грязи, и она теперь холодной жижей чавкала не только снаружи, но и внутри его ботинок.

Маркус со вздохом проводил взглядом карету. Она уже проезжала разводной мост у городских ворот. В пелене дождя видно плохо, только каретные огни да фонари над воротами . Скоро совсем стемнеет, и, если не попасть в город, ночевать придётся в придорожной грязи. Маркуса передёрнуло от одной только мысли о такой будущности.

Нет, надо успеть!

Он поспешил к воротам.

 

Очередь для пеших путников двигалась медленно. Стража осматривала каждого, пристрастно копаясь в сумках и кошельках. Маркус вцепился в свой кошель, судорожно пытаясь вспомнить, нет ли чего запретного? Или... Или даже...

Старик перед ним тоже оглядывался, нервно вцепившись тонкими пальцами в котомку. Длинная серая борода, войлочная шляпа.

Маркус на всякий случай отступил подальше, на шаг, потом ещё на шаг, пока его самого не пихнули с окриком в спину.

Маркус извинился, а когда снова повернулся, старика уже досматривали.

Стражник с бородавками на носу и без передних зубов рылся в холщовой котомке, приговаривая:

— Так-так, что это у нас тут?.. О! Ребята, смотрите-ка! — он выудил из котомки склянки, одна из них чуть-чуть светилась, — Да ты маг, старик!

— Нет, нет-нет, ваше благородие! Я лекарь! Это жабья слизь, я собрал её на болотах, она нужна...

— Маг! Колдуешь, значит! Изводишь простой народ, так? — беззубый стал выбираться с бочки, где удобно сидел под навесом, растопырив руки, как делают балаганные борцы, он пошёл на старика. Тому уже заломили руки и поволокли куда-то в сторону, хоть он и кричал, что просто лекарь.

— Все маги и колдуны именем нашего светлого князя Корила Первого должны быть доставлены в столицу и наказаны за богомерзкие опыты, отбирающие силу матери нашей Тверди!

Он уставился на Маркуса:

— Всё ясно?

— Ясно, ваше благородие!

— Колдуешь?

— Нет, пресветлый миловал!

— А это что?

Беззубый кивнул на...

— Трость, ваше благородие! Грязь ведь на дорогах...

— Тебя дороги нашего государя не устраивают?

— Устраивают, ваше... б-б-лагородие, с тростью так и... вовсе.

Беззубый потребовал его котомку. Маркус, торопясь и путаясь, стащил её через голову и сунул с поклоном в грязную руку.

Как он себя ненавидел! Так пресмыкаться! И перед кем!!

Ну дайте только выбраться! Дайте только вырваться вон из этой... ловушки! Я...

Беззубый нащупал монеты. В сумке на самом дне, увязанные столбиком в бумагу лежали медяшки на дорогу.

— О, а вот пошлина!

Под гогот младших стражников беззубый сунул бумажный столбик себе за пазуху, увидев взгляд Маркуса, ощерился гнилушками зубов в его лицо:

— Чего смотришь, а?

Маркус потупился:

— К-котомку... пожалуйста!

Котомку ему вернули, сунули прямо в лицо и Маркус почти бегом, слыша колотящееся в горле сердце, пригнувшись от страха, скрылся за спасительными воротами.

 

Отирая о штаны вспотевшие ладони и поводя лопатками, по которым стекал пот, Маркус всё оглядывался. Вдруг догонят? Вдруг позовут?

 

Окрик в спину казался страшным, как выстрел. Как арбалетный болт, завязший в беззащитной спине по самое оперенье.

 

И страх этот Маркус уносил с собой под дождём. Он уже засел внутри, царапая острием самое его сердце.

 

* * *

 

Плащ уже промок насквозь и дождь стекал холодными противными и медленными лужицами по когда-то тёплой спине.

Денег оставалось теперь, после грабежа у ворот, совсем мало, и Маркус надеялся переночевать где-нибудь, где не возьмут платы. Вот только таких мест что-то не попадалось. Или бывший маг не умел их искать.

Дождь лил, сквозь завесу дождевых струй — да что там, потоков! — промокший путник заметил вывеску: баранья нога с торчащей из неё вилкой.

Маркус замёрзшими пальцами отёр воду с носа и щёк и нащупал остатки медяков в кошеле. Хватит разве что на кусок позавчерашнего хлеба да кружку кислого вина.

Купленный кусок хлеба даст ему возможности зайти и погреться, а может, даже и заночевать где-нибудь в хлеву. В тепле и под крышей.

Вспомнив снова ограбивших его стражников, Маркус сжал кулаки: «Чёртовы твердские крысы!»

От стыда и беззащитности в груди, где-то за рёбрами словно разверзалась яма, пустая и сосущая.

Раньше таких, как он, самых слабых, защищала мощь Сообщества. Теперь Сообщество уничтожено, и слабейшим из магов один путь, путь страданий: на костёр, в пыточную или бежать вот так, по грязи и холоду.

 

Разве он, слабейший из слабых, мог быть угрозой твердам? Да его даже из подмастерьев-то выгнали! Его старший столицы оставил в пажах из жалости!

О, сколько над ним издевались за неумение в серебряном мастерстве! И сколько издеваются сейчас из-за умения!

 

Маркус попросил чего-нибудь перекусить на пару медяков и стакан тёплого вина. Мальчишка за стойкой смерил бродягу презрительным взглядом и указал на место возле очага, но с краю общей лавки. Не полагалось отребью сидеть за столом. Маркус стерпел. Главное — тепло.

 

Завтра будет лучше. Завтра дождь кончится. Завтра он пойдёт дальше, до границы, по расчётам, выходило ещё два дня пути — совсем рядом. А границу перейти лесом, в обход кордонов, а уж там... Там податься к консулу или в Серебряный Дом, там уже свои. Те свои, те маги, которых не жгут на городских площадях, не пытают в застенках, не отнимают нажитое честной магией на общее благо твердов, магов и прочих разумных.

 

Тепло проникало в тело. Через замёрзшую, почти заледеневшую, нечувствительную кожу. Замёрзшая, уступившая холоду кожа будто умерла на какую-то свою часть. Будто холод, отняв чувствительность, отнял и жизнь. А теперь жизнь возвращалась, возвращая и боль. Руки оттаивали, Маркус грел их об глиняную щербатую кружку, прижимал ладони так, чтобы ни крупицу тепла не проронить мимо ладоней. И морщился: суставы ломило. Это не долго, это пока не прогреются, но ощутимо. Маркус растирал кисти рук и разминал пальцы, поглядывая мельком на других гостей харчевни. Все — люди. Это был не очень хороший знак. Значит, хозяин нетерпим и может быть опасен.

 

Маркус заправил чёрную прядь за ухо и, взял кусок лепёшки, наткнулся на короткий взгляд пробиравшейся в толпе женщины.

 

Тёмная кожа и слишком светлые глаза как-то сразу цепляли. А ещё странная манера держать руки. Всегда наготове и всегда так, чтобы никого и ничего не коснуться. Словно поняв его мысли, женщина переложила пальцы иначе и опустила кисти рук. Женщина... Одна... Здесь и сейчас? Да быть этого... Впрочем, бывает всё. Маркус собрался всё-таки закончить с ужином и погреться.

Но застыл, так и не донеся до рта, так и не откусив от своей лепёшки.

Узнавание свалилось в голову, как кусок черепицы на темечко. Тёмная кожа и спрятанные под намотанную шаль волосы могли обмануть, но не Маркуса. Он всё равно узнал. «Да это же!..»Он искал глазами в толпе, среди других спин и фигур и не находил. Да быть этого не может! Она?! И...Здесь?! Не-е-ет. Маркус потряс головой, прогоняя морок. Но... Он снова зашарил по залу взглядом.

Шумно, накурено, душные запахи мокрой одежды и теснота. Нет, здесь ей не место.

Это было, словно встретить бога в толпе. Это было бы, как встретить бога в толпе.

Маркус откусил хлеба. И вдруг понял, что не может просто так отпустить эту тайну. Если это действительно та, кого он узнал... Если это — она...

Маркус вылил вино в рот и, запихивая лепёшку за щёку, расталкивая и наталкиваясь на посетителей, выскочил вслед за ней.

 

Дождя уже не было. Под ногами чавкала жидкая грязь, промоченная свежей и ещё не впитавшейся и не подсохшей влагой. Свет из окон длинными пятнами пересекал высокие, поднятые от грязи тротуары. В таком пятне, дальше по тротуару, мелькнула женская фигура.

 

Давешний дождь будто смыл прохожих, сейчас они только-только возвращались на улицы. Тишина, пустота. Где-то шумит мужицкая гулянка. Ниже по улице женский силуэт мелькнул ещё раз. Маркус побежал, оскальзываясь в разъезжающихся по грязи башмаках.

 

Она свернула в другое заведение.

 

Он ворвался следом, запыхавшись, стал в дверях, оглядывая зал, и увидел её.

 

Она снимала перчатки. Потёртые, не новые, серо-синие с круглыми пуговками. Аккуратно сложила одну на другую и оставила на столе, огладив тёмно-красную скатёрку, и села, спрятав руки на коленях. Она! Её движения, её манера — она!

Маркус отдышался, стащил капюшон с головы и подошёл к ней. Столик маленький, на одного или на близко знакомую пару.

 

— Разрешите?

 

Её ресницы опущены книзу, губы поджаты. Тёмная, будто выпачканная сажей кожа. Такая бывает у южан, но у тех глаза много темнее. Ресницы дрогнули, вспорхнули кверху, выпустили серебряный глаз. Быстрый светлый взгляд, как удар насквозь через сердце и душу, снова спрятан под пушистую завесу ресниц. Колокольцем выпало:

— Не думаю, что мы знакомы.

От её голоса закружилась голова — она! нет сомнений — она!! — и Маркус сел, не дождавшись разрешения. Маг выпрямилась, чуть склонив голову и выложив на стол пальцы, но прежде, чем она успела что-то сказать или сделать, Маркус опередил её:

— Я узнал вас.

 

Самая светлая из всех светлых магов. Истинная, маг князя. Сила, мощь и воплощённая милость. Почему она здесь? Почему она здесь одна? Все думали, что уж она-то теперь далеко. Далеко или убита. Как так вышло, что она здесь? Как новый князь её упустил? Тут, в княжестве, вся магия под запретом. Даже колдовать нельзя, ни единого паса — услышат, найдут, схватят, убьют.

 

А у неё кроме её магии и нет ничего. Она вся — чистая магия. Чистейшая.

 

Лёгкое движение плечом:

— Вы обознались.

Она поднялась и коснулась пальцами перчаток, Маркус перехватил их:

— Нет!

Он, боясь спугнуть, накрыл её ладонь своими пальцами, легонько, только чтобы был контакт кожи и кожи и, встретив её взгляд, выдумал в одной мысли всё, что нельзя было сказать: «Я был помощником у старшего столицы. Я видел вас, когда...»

За его словами тут же распускались образы-воспоминания. Старший, невысокий и полноватый, хорошо одетый маг, с серыми от седины усами и лысой головой, идёт на шаг впереди, его лиловая мантия с кистями метёт двор школы, который они переходят. Двор усыпан золотистой и красной, и рыжей листвой. Она разлетается под ногами старшего мага и отлетает прочь, не касаясь подола. Ни одна пылинка не оседает на золотых кистях, и Маркус думает о том, как бы повторить такое защитное заклятие, как на этих кистях? Чтобы разлетались красиво листья и ни пылинки на плаще.

Тихие коридоры школы, гул уроков за закрытыми дверями, шуршание светлых юбок и аромат ванили и яблок. Сердце замирает. Сияние серебряных, седых насквозь волос, белая кожа и стальные глаза. Чуть розовые, тонкие и неровные шрамы. Будто ожившая кукла, многажды сломанная и многажды склеенная в местах ниточно-тонких шрамов и заживших ран. Звонкие мелодичные колокольцы слов о том, что защитить школу будет сложно, так как её строили как школу, а не как крепость. Маркус вдруг понял, что забыл дышать и, всё не сводя с неё глаз, вдохнул. Это вышло громко и хрипло, так, что она взглянула на него. Светлые глаза как удар чистой силы...

Маг выдернула руку, прошипела:

— Вы ошиблись!

Потянула перчатки к себе, он не отдал:

— Постойте, ми...

Она глянула на него так, что он поперхнулся, прошипела:

— Вы совсем рехнулись! Верните перчатки!

— Какие-то проблемы, сударыня?

Из-за соседнего столика поднялся стражник. Чёрная форма городской стражи, на столе начищенный шлем с плюмажем — значит, какой-то из старших чинов. Остальные его сотрапезники, тоже черномундирные, остались сидеть, разглядывая странную парочку.

— Никаких, сударь! — глядя прямо в глаза Маркусу, выдернула перчатки из-под его руки и направилась к выходу.

Маркус шагнул за ней, но усатый преградил ему путь.

— Не маг ли ты часом, с-сударь?

Маркус испуганно открыл рот, отступив в страхе. Замотал головой. В ней, в его голове калейдоскопом неслись картинки возможного будущего: вот его схватили, сунули в клетку, пытают, издеваются, привязывают к столбу и жгут, его! Живого! Его тело огнём! Огонь жрёт его тело и никто, никто ему не поможет.

— Нет! Я не маг! Маг не я, не я, а...

— О, господин капитан! — та, на кого он смотрел, кого он обвинил и предал смерти, почти произнеся непоправимое слово, она обернулась, и, сияя улыбкой, вернулась. Осторожно, просительно чуть сжала голое запястье стражника, — Прошу вас, капитан, не задерживайте моего спутника!

— Спутника? — тот хмурился, то ли не веря, то ли не понимая. То ли сопротивляясь её вмешательству.

— Мы повздорили, но он не... Он просто...

— Не маг? — стражник смотрел на Маркуса, как цепной пёс смотрит спросонья на крадущихся мимо него.

— Ну какой же он маг, господин капитан! Взгляните на него! Маркус был учеником у дядюшки, пока того не посчитали магом и не...

Женщина опустила глаза и судорожно вздохнула, и снова сжала горячо руку стражника:

— Не забирайте Маркуса, прошу вас! Без него мне не добраться к моей благодетельнице, мадам Ишт. Он всего лишь паж! Писал всякие важные бумаги для дядюшки. Прошу вас, капитан!

Женщина явно собиралась рыдать. Стражник сморщился:

— Ладно, ладно!

Махнул рукой и вернулся за стол.

— Благодарю вас, господин капитан! Я помолюсь Светлейшему за вас!

Тот только криво улыбнулся в усы, женщина потянула Маркуса к выходу.

— Маги не врут, да? — прошептал «паж дядюшки»

— А я и не лгала.

 

Маркус хмыкнул и вдруг понял, что почти предал её, почти обменял её на собственную шкуру. Снова, как тогда. Как...

 

Маг поправляла перчатки, натягивая тесную ткань на кисти рук и застёгивая пуговки. Оглянувшись по сторонам, она вдруг свернула в проулок, тёмный, узкий, наполненный вонью гнилых отбросов.

 

Маркус свернул за ней и тут же ощутил лезвие у горла.

 

— Не шевелись. Кто тебя послал?

— Никто, миледи!

— Ещё раз назовёшь меня так, и лезвие воткнётся. Так чего тебе тогда нужно?

— Я... — Маркус сглотнул и зажмурился. Она держала его голыми руками, она слышала его мысли. Все. Даже те, которые не показывают мамочке.

— О, Вседух... — лезвие отпустило его шею, и Маркус осторожно открыл глаза. Маг стояла, задрав лицо к небу. Потом обернулась к нему:

— Так зачем?

— Вам... ми... Вам можно верить.

Она улыбнулась, качнула головой. Подошла чуть ближе, вгляделась:

— Верить, значит?

Маркусу стало неуютно. Будто он весь сейчас перед ней, на ладони, голый, грязный и жалкий. Со всеми его любовями, желаниями, предательствами, страхами и жалкостью. Смертный, невзрачный. Перед ней, воплощённым светом.

 

Маркус схватил её тонкую руку, сжал. От собственной смелости перехватило дыхание: посмел коснуться её! Её!

— Я... — она всё видела в нём.

— И сердце отдашь, если попрошу? — она вопрошала с лёгким любопытством, так же смотрела, с лёгким интересом, как смотрят на неплохо паяца во время серьёзного разговора, а Маркусу снова казалось, что существа прекраснее нет во всех мирах. Слияние силы и тонкости, белого и тьмы, слабости и мудрости, печали и ярости.

Маркус закопался в слоях одежды, распахивая грудь, маг фыркнула:

— Хватит. Где твой старший, скажи мне, паж? Он мёртв?

Маркус уронил голову, пряди его тёмных волос висели, как бессильные плети рук.

Маг шагнула ближе, подняла его голову за подбородок:

— Ну?

 

И он вспомнил. Специально для неё, прикрыл глаза и вспомнил.

 

Толстяка схватили утром, пришли ранним утром, почти ночью. Маркус открыл им двери. Они пробежали, молча, быстро, споро, как волки, протекли на второй этаж, по лестницам. А Маркус ушёл. Тихо прикрыл дверь за собой, тихо ушёл по просыпающимся улицам. Быстро ушёл, чтобы криков не слышать.

 

Всего лишь открыл дверь. Всего лишь открыл дверь. Да они бы всё равно её выбили!!

 

Он уходил тогда в рассветных сумерках, в серости ещё не начавшегося рассвета, а за спиной убивали того, кто дал ему кров и долгие годы покровительства.

 

По её лицу он понял, что она всё поняла. Прочитала всё это в его сознании. Она брезгливо сморщилась, отвернулась, словно раздумывая: не уйти ли?

— Не гони меня, светлейшая! Не гони! — он цеплялся за её руку, как за последнюю надежду. Как за последнее, реальное, настоящее в этом рушащемся мире. Остаток прошлого, островок прошлого мира. Надёжный и единственно настоящий.

Она опустила взгляд, чтобы взглянуть на его лицо:

— Так ты хочешь остаться со мной? Толку от тебя немного. Больше неприятностей.

— Но... — Маркус растерялся, — Но вы же спасли меня!

Она чуть двинула плечом:

— Ну и что?

— Вы рисковали из-за меня... Значит, что-то во мне... — он в горячности шагнул ближе, прижав руки к груди, оскользнулся на чём-то склизком. Она шагнула назад:

— Потому что ты маг.

Взглянула и отвернулась:

— И всё.

Маркус открыл рот, собираясь заверить, её в своей верности. В том, что он никогда её не предаст. Сделать себя ценным для неё своей верностью.

Но маг сморщилась, как от боли, зажмурилась, снова подняла лицо к небу. Небо тоже плакало.

 

Потому что маг. Потому что бросить мага магу сейчас предательство и подлость.

 

Тем более подлость, если маг — слаб. Она закрыла лицо ладонями.

 

В тот день в школе ещё оставались дети. Сироты и те, чьи родители жили слишком далеко и не успевали сами забрать и спрятать своих маленьких магов. На ночь миледи собрала всех в одну спальню. Вещи уже были вывезены на дальний хутор, затерянный в лесах и надёжно укрытый.

У неё ещё было три дня, прайм сегодня днём обещал ей эти три дня и обещал защитить школу от грабежей. В это она не верила, но поблагодарила.

Первого министра убили спустя час после её ухода. Хоть он и не был магом. Миледи узнает это потом, а сейчас она знает, что у неё три дня, но лучше не рисковать и выехать завтра же.

Она была в библиотеке, пытаясь сохранить книги, накладывала защитные чары, когда почувствовала, что чужие нарушили границу. Граница её владений была ещё за забором парка, и время было.

Маг поспешила навстречу не званным вторжителям. В окно второго этажа увидела целую реку огней. Живой тёмный поток тёк по парку, как течёт лава, сжигая всё на своём пути.

— Тома! Тома!! — Заспанный учитель, молодой маг, нашёлся у дверей спальни, потирая глаза он не мог понять, чего она от него хочет и почему трясёт за плечо:

— Тома, чёрт побери, буди учеников и выезжайте через задние ворота. Быстрее, Тома!! Вы можете не успеть!

Сама вбежала в спальню. Разбудила старших, вместе подняли младших:

— Бегите! На задний двор и дальше! Быстро!

Сама спустилась на крыльцо.

Река безумия уже подтекала к ступеням. Маг выставила щит. Его не было заметно да и продержится он не долго, однако с ним надёжнее.

— Зачем вы явились в обитель детей ночью?

— Здесь нет детей, здесь лишь исчадья ада, — высокий и худой, с длинными, до плеч, прямыми волосами и остроконечной шляпой, по своему обыкновению, держал пальцы перед грудью, подушечка к подушечке. Чистый, холёный, весь как накрахмаленная риза священников светлейшего.

— О, старший очиститель! Исчадья ада у меня не оучаются. Только дети твердов. Таких, как вы. А у демонов, у них своя магия. Им нет нужды учиться магии моей. Здесь только дети, люди. Такие же, как ваши. Прошу, не тревожьте их! Покиньте мою школу!

— Ведьма смеет угрожать честным твердам?

— О какой чести вы говорите, заявившись ночью такой толпой в детские...

— Взять её!

Кинулись из толпы и отступили, не сумев пробраться сквозь щит.

Истинные маги не могут ударить слабого. И в этом их слабость. Об этом знают. Миледи вынула клинок, чуть встряхнула, и он засветился серебристо-белым. Против неё стояли шестеро. Пятерых она учила сама. «Маги-перебежчики» — так станут называть тех, кто в обмен за свою жизнь стал приносить твердам жизни других магов. Она помнила каждого из этих пятерых со школьной парты.

— Плохо же я вас выучила, мальчики.

Мальчики молчали, видимо, говорила совесть. Шестым был молодой маг из Серебряного дома, примелькавшийся, но незнакомый.

Толпа меж тем растекалась по парку, искали проход на задний двор. Обойти мага и прикончить «ведьмёнышей». Прохода не было. Маг выставила хороший щит, большой, закрывавший всю школу, всё здание. Хороший и большой, однако недолговечный. Сил держать такой долго не хватит даже у неё.

 

Впрочем, эти маги, все шестеро, не тянут выше седьмого уровня. Куда им пробить щит...Если только они не приготовили что-то... Из-за спин то ли вышел, то ли проявился...

— Темнейший? — маг отступила.

— Прости, истинная! — высокий, худой, чуть сутулый, в богатой, но заношенной, заляпанной и даже рваной одежде: чёрно-красная рубаха с прорехой на груди, как от удара клинком, кружевные манжеты в пятнах, истёрлись и мохнатятся, махрятся нитями. Короткий тёплый плащ вышит по плечам бусинами и камнями, которых уже, местами, недостаёт. Зато в достатке торчащих ниток и прожжённых, и прорванных дыр.

Один бы Гхарус Темнейший с ней не справился, но с помощниками...

— Нет... — прошептала одними губами.

Гхарус, темнейший столицы, он был враг, но свой. Его устраивали те, кто был на противной стороне местных весов добра-и-зла, и менять их на кого-то ещё ни он, ни они не желали. Видимо, до сего дня.

Гхарус знает, как поступать со щитами этого мага. Потому что Гхарус всегда был свой.

— Нет... — светлая знала, что сейчас будет. Её лицо ещё больше побледнело, но клинок в руке, широкий, покрытый вязью узора, не дрогнул.

Он ударил.

Вогнать в землю и, используя прекровь матери всего, Тверди, усилить щит. Сейчас через светлую течёт поток: через рукоять клинка в руку, через тело и вытекает из ладони в уже готовый, существующий щит.

Тот наливается мощью так, что начинает светиться.

Темнейший, зацепив руки за пояс своих коротких штанов, чуть ссутулясь, наблюдает. Потом наклоняется, приближает лицо к лицу светлой. Между ними теперь только щит и его сияние. Призрачное, волшебное.

Он смотрит, внимательно смотрит. И вдруг светлая понимает, что именно он делает. Её губы приоткрылись от отчаяния, но тёмный находит это прелестным. Она отворачивается, и он видит стройную линию шеи и угол челюсти. От этой хрупкости сжалось сердце. Хотелось коснуться её.

Он любит её, эту, чёрт бы побрал весь этот мир, светлую!

И щит его пропускает. Проваливается под его натиском, уступает давлению.

Позволяет ему пройти, но отсекает остальных. Маг ахает и пятится от него. Клинок чуть дрожит в руке, маг шепчет:

— Не подходи! Не смей!

Но она уже сдалась. Щит ещё стоит, а вот создатель пал. Гхарус разводит руки в стороны, как крылья, растопыривает пальцы, ещё больше походит сейчас на диковинного грача. Остальные, маги-недоучки, нужны ему сейчас, как противовес, как то, от чего нужно защитить. Овеществлённая опасность. Без неё не получится. Опасность есть энергия. Как свёрнутая пружина. Нужно только правильно её взять, эту энергию.

Маг бьёт его клинком, с кончика стекает заклятие, взрывается вокруг них, меняя реальность, но Гхарус уже поймал тонкое запястье мага и выдернул её в место небытия. Карман реальности. Заполнить его можно чем угодно, а можно не заполнять и придать какое-то свойство. Например, двигаться в сторону пригородов и не выпускать пленника.

Темнейший с удовольствием прижал к себе светлую. Пригладил мягкие волосы ладонью, белые, как летние облака. С удивлением ощутил её ладонь на своей груди.

Когда там стало нагреваться, усмехнулся:

— Не делай этого, Р... — увещевание выродилось в шипение, когда пламя охватило обоих.

— Твою мать, светлая!! Хватит! — он всё ещё держал её руку с клинком, — Я же спас тебя!

— Ненавижу.

— Ну и прекрасно.

Он вывернул её запястье, отбирая клинок. Маг опустилась на колени. Пузырь летел над городом. Внизу мелькали знакомые улицы, уютные домики под черепицей, с цветами и шторами на окнах, из труб поднимались дымки и тёплые огни освещали улицы. Когда этот рай стал адом нетерпимости?

— Гхарус, они же их убьют...

Тёмный присел на корточки, клинок светлой обжигал, не даваясь захватчику. Поэтому захватчик перекидывал его рукоять из руки в руку, как картошку, выхваченную из огня.

— Тёмный, верни меня! — смотреть грозно, сидя на коленях, упираясь кулаками — это у неё получалось.

Гхарус ухмыльнулся, глядя на неё исподлобья:

— Не-ет. Иначе они убьют тебя.

— Чтобы убить меня, надо очень постараться.

— О, они постараются. Не сомневайся.

— Гхарус, там же дети...

Тот пожал плечами:

— Тверды убьют детей твердов. Что мне за дело?

— Они маги, как и ты.

— Они светлые маги, как и ты.

От клинка вспыхнули кружева на манжете его блузы. Мерзко запахло жжёной материей. Тёмный прихлопнул огонёк и пошёл вонючий дым.

— Слушай, они спасутся. У них есть фора и твои наставники. Да и цель — не они. Цель — ты.

Фыркнула:

— Я-то им зачем?

— Не им.

Маг обернулась в сторону дворца. Отсюда его не было видно.

— Чёртов Корил...

— Ага.

— Зачем ему я?

— А то ты не знаешь... Тебя можно показательно сжечь, доказав всему миру превосходство твердов над серебром. И отомстить отцу.

— Мёртвому уже. … Моя смерть докажет только дикость княжества и князя.

— Да, — тёмный кивнул, — Но он считает иначе.

Прижала руки к вискам:

— Гхарус, это бред! Верни меня к...

— Нет. Я подержу тебя до рассвета, пока не закончится это безумие, — он кивнул вниз, себе под ноги, на упавшего мужчину, которого забивали палками, — А потом оставлю тебя за городом. Тебе лучше уходить к границе. И... — он поднялся на ноги, — Лучше не пользоваться магией, пока не покинешь княжество.

На её вопросительный взгляд ответил:

— Мы должны будем отвечать на каждый случай «применения нежелательной магии».

Светлая смотрела внимательно, пытаясь пробраться в его душу. Что ж... Пробирайся. Тёмный фыркнул.

Подкупить тёмного нечем — деньги ему без надобности, всё, что ему нужно — это тёмные столицы, они составляют его власть, его силу. Жалости в нём нет, милосердия — тоже.

Маг молча отвернулась и больше не сказала ни слова.

 

Оставляя её утром у дороги, тёмный попытался сунуть ей денег. Маг, всё так же молча, развернулась и пошла прочь.

Светало, от реки поднимался туман. Он будто цеплялся за почти голые ветви придорожных кустов, повисая мягкими облачками на фоне оранжевого, розового, палевого полосатого неба. Дорога чуть поднималась, и оттого казалось, будто она уводит прямо в небо, прекрасное, как витраж или спелое яблоко. Чёрная прорезь дороги посреди пожухлой травы и полыхающие небеса. Гхарус поёжился: небеса будто в гневе на те реки крови, что пролились сегодня ночью. И в этот гнев сейчас уходит одинокая... его враг. Побеждённый. В одном платье против целого мира.

Тёмный догнал, всунул в руку кошель:

— Ты не дойдёшь без денег и магии.

Светлая посмотрела на него пустыми серебряными глазами:

— Я слышала каждую смерть, Гхарус.

Тёмный помолчал, переминаясь с ноги на ноги.

— Прости.

Он чуть сжал её плечи.

Где-то далеко за её спиной горела, отражаясь в низких облаках рыжим заревом, её школа и её прошлая жизнь.

— Убей меня, Гхарус. Ты же можешь.

— Могу. Но ты мне нужна живой.

— Сволочь, — её улыбка была похожа на гримасу плача, — Ты же мог спасти их всех!

— Не мог. Ты знаешь, — он взглянул ещё раз, будто запоминая её, — Прости, светлая!

Гхарус исчез. Наверное, завернулся опять в карман. Светлая подняла свой клинок и пошла прочь, на ходу убирая его в ножны. Прочь от города, от всего, что было её жизнью.

 

В темноте проулка подняла светлый, как горное озерцо, взгляд на Маркуса:

— Все предают. Все.

— Я... никогда!

Она только усмехнулась и качнула головой.

— Клянусь!.. Я... — прижал руки к груди, убрал за ухо упавшую на лицо прядь, и снова прижал.

— Пойдём, Маркус, нам надо где-нибудь переждать ночь.

 

Утром, как только запахло рассветом, вышли. Тёмное небо едва-едва светлело. Предрассветный бриз гнул голые верхушки деревьев и дымы первых затопленных печей. Пахло предзимьем. Горечь древесного дыма, вмешанная ветром в воздух, подчёркивала свежесть морозного запаха. Маг тянула носом и куталась в плащ. Плащ был явно с чужого плеча, тонкий и большой, слишком свободный, он скрывал её до самых пяток, собирая на себя дорожную грязь, но скрывая от посторонних досужих глаз слишком богатое для человека платье.

Маркус понимал: не было у неё возможности переодеться. Была бы магия, можно было бы и платье заколдовать, и внешность изменить. А раз магией пользоваться нельзя без риска быстро сдохнуть, то и приходится...

— Что это?

— М?

— На коже?

Маг непонимающе провела ладонью по щеке и полезла за зеркальцем.

— Да нет!..

— А... Краска. Отвар.

Спрятать слишком белую кожу — от этого почему-то заныло сладко в сердце. Маг всё-таки достала зеркальце, поправила шаль: чтобы ни один волосок не выглядывал.

Не доходя до ворот, остановились.

Вдоль стены считалось правильным оставлять незастроенное «поле огня», и получалось, что городские дома от стены отделял широкий проезд, с одной стороны стена с её лесенками и опорными службами, с другой — мирные домики с окошками в шторочках и цветами в кадках. У самых ворот стена словно прорастала в город всякими караулками, постами, воротными механизмами и защитными хитростями вроде надворотных стрелков и чанов с текучим огнём.

Ворота по ночному времени закрыты, но под приворотным фонарём уже собирались желающие покинуть город пораньше.

До граничного поста как раз день, если конным. Вот и старались путники весь короткий осенний день использовать с толком.

Наконец, заскрипел ворот, поднимая решётку, потом сонные стражники распахнули створки, но не выпустили никого.

Вдаль уходила серая разбитая колёсами на две глубоких колеи дорога. Терялась в туманной дымке ещё не начавшегося рассвета. Туман кутал придорожную высокую траву и голые кусты, словно пытался добавить им уюта и приятности для глаз. Надо всем этим уже светлело небо, обещая яркий день, полный солнца и тепла. Последнего, ласкового, осеннего. Мягкого, как любовь старенькой бабушки к внукам.

Народ, волнуясь, галдел. Переговаривались, возмущались, наконец, самый смелый или самый торопливый, выкрикнул общий, интересовавший всех, вопрос:

— Пошто не выпускаете?!

— Не велено!

Светлая смотрела на волю, туда, в рассвет и туман и не сразу услышала всего этого, а вот Маркус напрягся, как только не позволили пройти.

Он взглянул на мага, та ответила ему таким же взволнованным взглядом. Сердца у обоих дрогнули, предчувствуя беду. Ждали ещё. Изо рта от дыхания поднимался пар, где-то за стенами всходило солнце и небо светлело, становилось бледно-жёлтого цвета, как спелая рожь или ранние яблоки.

Маг куталась в плащ и смиренно ждала. Маркус видел, что она замёрзла в своём тонком плаще и странном, то ли вечернем, то ли и вовсе бальном платье.

Эх, добраться бы до свеев! День, день пути! Там и заработать можно, и одежду по погоде прикупить, и огоньком согреться. Сейчас нельзя даже огонёк... Маркус бы обнял светлую, но это тоже было нельзя. Как огонёк засветить магический — нельзя.

Наконец, вышел из караулки стражник, в чёрном мундире с двумя рядами медных пуговиц, в каске с плюмажем, объявил:

— Досмотр документов.

В толпе зароптали:

— Это с какой же такой стати-т, а?

— Вчера ещё никаких досмотров не было!

— Распоряжение со вчерашнего дня! — стражник размахивал длинным свитком с кучей печатей на шнурках, — Зачитать?

— Да не, неча время терять! Давай уже, пропускай!

Люди одобрительно загалдели и стали выстраиваться в послушную очередь.

— Чёрт... — маг полезла в поясную сумку. Выудила из синей пухлой тетрадки тонкие, почти папиросной тонкости, листы. Маркус вдруг понял, что у неё нет персоны — документа, подтверждающего личность. У магов их вообще не было никогда. Маги официально подчиняются Серебру и только. Кроме того, истинные маги не врут. Зачем документ, когда можно просто спросить? Только твердорождённые, только люди по рождению имеют какое-то подданство.

Стражник застёгивал свой мундир, Маркус, медленно продвигаясь в очереди к нему, разглядывал бумаги в руках светлой. Нет, только письма.

Он перехватил её руку в перчатке, прошипел:

— У вас нет персоны!

— И как ты догадался?! — таким язвительным голосом можно выжигать.

Маркус потянул её прочь из очереди, маг выдернула руку:

— Нет! Если выйдем сейчас, значит, признаемся... О!

Она поняла, что у него-то, рождённого человеком, есть нужная бумага. Кивнула, чуть подтолкнула его в спину.

— Иди. Иди так, будто меня не знаешь. И сможешь уйти.

— А...

— Я что-нибудь придумаю. Давай!

И она отстала от него. Пропустила между ним и собой двоих людей.

Маркусу повезло. В его документе не было прописано, что он маг. Потому что официально он магом так и не стал. Не хватило сил и знаний, чтобы сдать экзамен на ранг, даже на седьмой. И теперь Маркус, не состоявшийся маг, немного, будто исподтишка, этому радовался. И совсем немного злорадствовал: истинный маг, вне категорий и рангов, поимеет сейчас проблем, тогда как он, слабейший из слабых, как раз проскользнёт.

Маркус, конечно, тут же устыдился и стёр улыбку с лица, но она была, эта улыбка. Подойдя к стражнику, протянул персону. Толстый, гладко-блестящий и неудобно-большой лист со свисающей на шнурке печатью, тоже неудобной, был пропуском в жизнь.

Стражник долго читал вязевые сложные буквы, сурово поглядывая на Маркуса поверх бумаги. Маркус облизнул губы и старался не дышать слишком часто.

— Имя?

— Маркус Моррисон.

— День рождения?

— Седьмой день рябинника 9669 года, — вытер руки об штаны.

— Куда направляешься?

Маркус дёрнул плечом:

— Иду в Свее, навестить тётушку.

— Ишь какой... — документ Маркусу вернули, — заботливый-то, а? Не маг ли ты часом, а?

И оглянулся на других, подпиравших алебарды возле ворот. Те гоготнули:

— Ага, магистр Блохощёлк.

Но Маркусу было всё равно. Ворота всё ближе, а дальше только дорога, дорога и жизнь. Без ежедневной угрозы быть убитым только за собственную суть.

С каждым шагом ворота всё ближе, каждый шаг чудился последним. Чудилось, что сейчас его остановят, вот сейчас придерутся к чему-нибудь и прикажут стоять, а он даже убежать от них за ворота не сможет. И свобода останется там, в двух шагах. Недоступная и не свершившаяся. И поедет Маркус в темницы-казематы, в пыточную, а потом украсит весёлым костерком и запахом жареного мяса главную площадь этого гостеприимного городка. Маркус невольно ускорил шаг, так и забыв про прижатый к груди документ.

— Э, парень!

Сердце рухнуло в ботинки, Маркус медленно обернулся, чувствуя, как бледнеет и как кровь отливает от головы и рук, оставляя их пустеть, дрожать и покрываться липким потом.

— Персону-то убери, а то потеряешь, не ровён час, и не выпустят к тётушке-то, без документу-то...

Стражники и люди в очереди заржали. Маркус, стараясь не видеть женщины среди смеющихся, криво ухмыльнулся, кивнул и, торопливо сворачивая трясущимися пальцами неподатливую и гладкую бумагу, пошёл дальше, дальше, дальше от ворот, а бумажка никак не желала складываться обратно по тем линиям, по которым уже была когда-то сложена. Словно что-то изменилось в ней. Неуловимо и необъяснимо. Или изменилось в нём. А может, просто вернулось в обычное состояние.

 

Отрёкся. И виноват. Убедил её отречься. И снова виноват. Но радость жизни сильнее вины. По крайней мере, пока.

 

— Ваши бумаги, сударыня?

Маг, мило улыбаясь, протягивает ворох того, что у неё есть. Стражник нетерпеливо шуршит в этом ворохе.

— Что это, сударыня? — недовольно вопрошает, потрясая стопкой бесполезно просмотренных бумаги.

— Бумаги, господин капитан! — и улыбается милой улыбкой, — Всё, что у меня есть.

Стражник хмурится, маг продолжает говорить, снимает перчатку и, касаясь голой рукой запястья стражника, показывает в бумагах:

— Вот её подпись, видите? А вот она пишет...

— То есть, персоны у вас нет, так?

— Нет, к сожалению. Но прежде проблем не возникало, господин капитан.

— Я не капитан, сударыня. Прошу вас дождаться нашего мага, он разберётся...

Стражник берёт её за руку, второй ладонью осторожно подталкивает в спину, отправляя куда-то в караулку, в сторону из очереди.

— Но я же так не успею сегодня до границы! Мне придётся ночевать в поле, господин капитан! Прошу вас, пропустите меня! Я же...

— А вот и маг! Доброго утра, господин очистник!

 

Светлая замерла, не решаясь оглянуться.

— Доброго, капрал, доброго! Что тут у вас?

— Да вот, сударыня без персоны, только стопка бумаг сопроводительных и... подорожных. Идите с ним, сударыня, он разберётся.

Очистник, высокий и молодой, в узком плаще и со светлой тугой косицей из-под широкополой шляпы, скользнул глазами по женщине и снова уткнулся в её бумаги.

И медленно поднял глаза обратно.

 

Светлая убирала перчатки в сумку. Очистники обязаны были знать её в лицо. Она — одна из главных целей всей этой облавы. Она — главный приз этой охоты.

 

Её ищет новый князь. Её жаждет вернуть.

 

Она — его самая желанная жертва, самая сладкая добыча. Победа над ней будет означать победу закона над магией. И месть за все прошлые унижения.

 

Узнает ли?

 

Сердце бухнуло в её груди два раза, пока он смотрел в её глаза. Слишком тёмная кожа, слишком непривычный наряд, шаль на голове... Очистник шагнул вперёд и сдёрнул с её волос тёмную ткань.

Седые, отливающие серебром волосы уложены косами вокруг головы и на затылке тяжёлым узлом. От их тяжёлой мощи маг кажется ещё тоньше, ещё хрупче, как льдинка на осенних лужах, белая и звонкая.

— Светлейшая... — одними губами шепнул, но маг поняла: узнал. Оставалось ждать его решения. Безумная, острая надежда на спасение стала ещё острее от невозможности сбыться.

 

Он мог отпустить её. Мог, но это было бы так невероятно! Но это было бы добрым делом. И он это знал.

 

Однако какие могут быть добрые дела в отношении загнанного зверя? Добрые дела не принято совершать к тем, на кого охотишься.

 

Те, на кого охотишься — только приз. Нечаянный выигрыш. Иногда — аж с пятью нулями.

 

Жадность и радость победы отразились на лице очистника. Вместо молодости и чистоты оно вдруг будто показало самую грязь человечьих душ: жадность.

 

Маг отступила, коротко оглянувшись, нашаривая рукоять клинка под плащом, и её вернувшийся взгляд вдруг зацепил уходящего Маркуса. Там, за плечом очистника, он уходил по дороге, быстро так, торопливо, без оглядки. «Вам можно верить».

 

Маг коротко рассмеялась. «Вам можно верить» — говорит предатель, и вы почему-то решаете, что верить можно и ему. Будто его доверие вам делает его беззащитным перед вами.

 

Ему, предателю, нельзя верить, даже если он любит. Ему нельзя верить, даже если вы его любите.

 

Даже если вам кажется, что он так похож на тех, кто никогда вас не предавал. Кого предали вы.

 

Маг вытащила клинок. Его широкое белое полотно засветилась вокруг узорчатой вязи.

 

«Вам можно верить». А она увидела в нём одного из детей, младших, чистых, правильных. Отвечающих на любовь верностью.

 

Какая глупость!

 

Теперь отступал очистник, испуганно следил за её руками и отступал. Бумаги в руках ему мешались. С ними не успеть сделать пасов, с ними не создать святого и светлого колдовства.

 

А Маркус уходил к границе. Она выкрутится, он уверен. Выкрутится.