Пророк 2.1
«Духовной жаждою томим…»
А.С. Пушкин
Дома закончилось пиво, причём обнаружилось это в субботу, сразу после обеда. С подозрением изучив содержимое холодильника — а вдруг в его таинственных глубинах скрывается что-то ценное? — я натянул джинсы, футболку почище, влез в кроссовки и отправился в магазин. Погоды, так сказать, стояли приятственные: небо голубело, солнышко сияло, как и полагается летом, но жары совсем не наблюдалось. Лёгкий прохладный ветерок ласкал лицо и руки.
Вот зачем меня только дёрнуло тогда выходить на улицу? Минутная слабость, которая стоила мне месяцев спокойствия и нормальной жизни. Вы получали когда-нибудь среди бела дня дубинкой по голове, гуляли под постоянными насмешками прохожих, спасали свою жизнь от бандитов, прислуживающих политикам? Может быть, были голодны? Нет, не так, что вдруг захотелось есть после долгого дня без обеда, а по-настоящему голодны, когда почти неделю есть нечего совсем. Только вода и какие-то крохи, собранные повсюду. А сталкивались с настойчивым желанием власть имущих упрятать вас в психушку? Просыпались ли на берегу канализационного канала, избитые ногами, только потому, что кому-то не понравилась правда? Вот и у меня не было такого жуткого опыта, пока не случился тот день, самый ужасный в моей жизни…
Шагая среди субботнего разнообразия прохожих самых разных возрастов, я решил, что мне хочется хорошего пива, а не ширпотреба. Всё-таки выходной! Какой-нибудь экзотики или экспортного продукта от всемирно известных пивоваров. Значит, надо идти в особый магазинчик. Цены там, конечно, задраны раза в полтора, зато выбор пива всегда радует. Тысяча сортов — это вам не шутка! Стауты, лагеры, портеры, ламбики, эли со всей Европы и даже из Штатов и Азии. Туда мужикам можно приходить как в музей, чтобы полюбоваться необычными бутылками и красочными этикетками. Главные правила, которые я вывел для себя — бывать там редко, не брать больше одной бутылки и не смотреть на ценник. Как только начинаешь замечать трех, а то и четырехзначные числа, ноги автоматически несут тебя в ближайший универсам к привычной «Балтике».
Людей на улицах становилось всё больше, а до заветного магазинчика ещё топать и топать. Можно, конечно, сократить путь и направиться через заброшенную стройку. Правда, вчера прошел ливень и на стройплощадке, скорее всего, всё раскисло. С другой стороны, танки грязи не боятся! Чтобы сэкономить десять минут, мы готовы пройти через реки и болота, а потом два часа чистить одежду и обувь.
Первый сигнал, что всё идет, как обычно, поступил от левой кроссовки. Она лихо съехала с мокрой деревянной доски, одной из тех, которыми добрые люди вымостили тропинку. С громким чавканьем кроссовка погрузилась в обыкновенную, но от этого не менее противную, жижу.
— Твою ж дивизию!
В кармане нашелся старый чек достаточной длины — он безропотно послужил салфеткой. Провозившись пару минут с чисткой обуви, я понял, что жажда меня мучает всё сильнее и пора ускоряться. Тем более спорт и движение важны для здоровья! Следующую часть маршрута решено было преодолевать рысцой.
И вот уже впереди замаячила финишная лента старенького шлагбаума, как внезапно я заметил ярко-оранжевое пятно на куче битого бело-серого кирпича. Это пятно странным образом отличалось от строительного мусора вокруг. Оглядевшись по сторонам, я понял, что соперники где-то далеко позади и вполне можно отвлечься, прежде, чем добежать до финиша.
На силикатном крошеве лежало загадочное насекомое. Я, конечно, не насекомовед, ну, или как их там по науке обзывают, но существо и впрямь было очень странным. Тельце размером с большой палец взрослого мужчины переливалось всеми цветами радуги. Крупные фасеточные глаза, как у стрекозы, и, самое главное, целых шесть ярких и пёстрых, как у бабочек, крылышек, но только симметричных и овальных. Правда, переднее левое и заднее правое крылышки оказались сломанными.
Сначала я дёрнул себя за ухо: мало ли, вдруг это насекомое мне почудилось? Но оранжевое тельце на сероватых обломках никуда не исчезло. Более того, оно пошевелилось и протянуло в мою сторону переднюю пару тоненьких лапок, на которых можно было разглядеть какое-то подобие пальцев, ну или что там у них... Бабочек я никогда не боялся, подержать на раскрытой ладошке капустницу или павлиньего глаза и почувствовать, как они щекочут ножками кожу, было даже приятно. Вспомнив детство, машинально протянул правую руку к оранжевому существу, и оно тут же перебралось ко мне на ладонь.
Я поднёс насекомое поближе к лицу и вдруг услышал тихий шелест. Хотя нет, точнее будет сказать, что у меня в голове возникло ощущение едва различимого голоса. И этот голос произнёс:
— Помоги!
Конечно же, я завертел головой, чтобы разглядеть, кто со мною разговаривает, но на стройплощадке было пусто. Ветер играл пластиковым пакетом, то швыряя его на кучку заржавевшей арматуры, то поднимая выше молоденьких деревьев, что росли за зелёным строительным забором. Чуть слышно дребезжал жестяной знак «СТОП» возле шлагбаума.
Убедившись, что никто меня не разыгрывает, я снова посмотрел на оранжевое существо. И тот же самый голос в голове повторил:
— Прошу, помоги! Это я с тобой разговариваю.
Понятное дело, рот у меня открылся сам по себе. Я сделал глубокий вдох и с шумом выдохнул. Среди моих родственников никто не страдал галлюцинациями, но, говорят, что двоюродный дед со стороны мамы отличался странностями…
— Ты поможешь?
Голос звучал так жалобно, что я все же решил не поддаваться сильному желанию бросить этого мухожука подальше, вышел из ступора и ответил:
— А чем помочь-то? — а сам мысленно покрутил пальцем у виска. Дожил! С кем я разговариваю?! Хорошо ещё, что зелёных чертей не вижу! И ведь не пью ничего, кроме пива в выходные. Может, это мне от двоюродного деда передалась нездоровая наследственность?
— Меня нужно доставить в Укрытие. Сам я не смогу.
Тут моё богатое воображение нарисовало громадный термитник, похожий на мексиканский древовидный кактус, возле которого кривлялся в мультике хамелеон Ранго. И рядом, почему-то, плясали у большого костра дикари, подобные Чудаку из комедии «Человек ниоткуда». Их лица в отблесках костра казались совсем не дружелюбными, да и магазина с пивом рядом с таким местечком, пожалуй, не найдешь.
Но голос в моей голове очень тяжело вздохнул, и перед внутренним взором возникла карта, как в навигаторе. Зелёной точкой отметилось моё текущее расположение, а красной — место, где находилось это неведомое Укрытие. Я прикинул, что оно на северном берегу залива, где-то за Зеленогорском.
— А чего, поближе укрытия не нашлось? Под кустиком каким-нибудь. Ну, или хочешь, я тебя к себе возьму. В баночке будешь жить. Или нет, в обувной коробке тебе укрытие сделаем. Точно! Вырежем окошки, разрисуем, как тебе захочется и…
— Укрытие, — прошелестело в голове, и снова на мгновение возникла карта. Теперь существо постаралось приблизить её максимально к нужной точке. На желтой дороге черными буквами проходила надпись: Приморское шоссе 678, пионерлагерь «Ласточка». У него там чего, доступ к спутникам что ли? Или яндекс с гуглом свои технологии уже поставляют куда-то за пределы Земли? Сомнений в том, что козявка — пришелец, почти не осталось.
— Тебе точно нужно в такую даль? Может, поешь сперва чего-нибудь? Или я тебя ветеринару покажу, — сказал я и понял, что сморозил глупость. Какой ещё ветеринар для жука, к тому же — явного пришельца?
— Помоги, — раздалось в голове на пределе понимания. Ручки, а может ножки, существа замерли и как-то подозрительно перестали шевелиться.
— Ну, ё-моё.
Мечты о прохладном пенном удовольствии, да ещё и о новой бутылке для коллекции, начинали таять, как весенний снег под яркими солнечными лучами. Я до магазина решил через стройку идти, чтобы десять минут сэкономить и не напрягаться лишний раз в выходной. А тут, понимаешь, предлагают тащиться из Купчино фиг знает куда! Это ж, если на машине по кольцу, то не меньше часа. Может ну его, этого чудика с Альфы Центавра или откуда он там ещё. Ну, не пошел бы я через стройку, не увидел бы его. Другой кто-нибудь подберет, он и поможет. А я пока за пивом сгоняю. Выходные-то всего ничего. Да, и машина чего-то барахлит последнее время.
Поддавшись приятной картине субботнего умиротворения, я положил мухожука на зелёную травку. Всяко приятнее, чем на кирпичах валяться. А если его не найдут здесь или раздавят случайно? Во избежание неловкой межгалактической ситуации, я обложил периметр вокруг насекомого кирпичами, а рядом с ним воткнул небольшую палку, к которой привязал свой платок в красно-зелёную клеточку. Получился самый настоящий форпост, да ещё и с гордо реющим знаменем. Удовлетворенный своей работой, я хмыкнул и попрощался с новым знакомым.
— Бывай, букашка. Не боись, тебя найдут и доставят в убежище или пионерлагерь, куда там тебе надо.
Но не успел я сделать и пару шагов, как в голове раздались странные звуки. Шелест вперемешку с журчанием. Слов не было, но я ощутил, что существу очень больно и оно вроде как плачет. Вот как-то совсем по-человечески. Мне даже стало не по себе, а вдобавок я вспомнил, как однажды в детстве оторвал крылья у бабочки и поджег лупой муравья. А они ведь тоже могли вот так вот плакать, совсем по-нашему. Что за наваждение, блин?!
— Ты это, не дури тут. Не пытайся своими штуками меня разжалобить. Я тебе не этот, — произнес я и задумался, кем же должен быть этот, которого так легко можно уговорить. — Всё! Не реви там. В общем, я возьму тебя в машину, но если она не заведется, то никуда я не поеду.
Подобрав из форпоста его единственного обитателя, я быстро и совсем не торжественно спустил флаг: платок-то хороший, ещё пригодится. Именно в него я и завернул существо. Почему-то вспомнился Владимир Семёнович со своей песней про Тау Кита и какая-то новостная лента, где в окрестностях именно этой звезды предрекали весьма вероятное существование жизни.
— Учти, без машины никуда не поеду, таукитянец.
***
Одно за другим мелькали за окном деревья. В основном сосны, но встречались и берёзы. Умиротворяющий пейзаж, тем более, когда светит столь редкое в наших краях солнышко. Недаром район назывался Курортным, а местные пейзажи полюбились дачникам ещё до революции. Вспомнить того же художника Репина...
— Паслюшай, нэмогу бистрее. Мэне ещё круг йехат, — громко огрызнулся в телефон водитель маршрутки, лихо объезжая медленный «Солярис» в своем ряду…
Машина, конечно же, не завелась. Уже вторую неделю думал добраться до знакомых автослесарей, но все как-то не судьба. Я сначала даже обрадовался, что она ехать не хочет, сразу гора с плеч. А потом посмотрел на таукитянца — и жалко стало бедолагу. А вдруг его найдет кто-то нервный или мнительный и растопчет к ядрене фене? Или мальчишки лапки пообрывают? Про ученых, которые начнут тыкать в мухожука иголками и разбирать по частям, и вспоминать не хотелось. Ну чего мне, собственно, стоит туда поехать? Погулять по свежему воздуху, да и за город давненько не выбирался.
Сбегал домой за спортивной сумкой и пластиковым контейнером. В крышке проделал несколько дырок, чтобы таукитянец не задохнулся по дороге, положил существо внутрь и убрал в сумку. Предстояла долгая дорога, сперва до метро, потом на другой конец города под землей и ещё неизвестно сколько на автобусе или маршрутке.
Ворота «Ласточки» оказались заперты на большой ржавый замок, но между металлическими створками и асфальтом оставалось достаточно места, чтобы человек моей комплекции пробрался снизу. Очутившись возле двухэтажного корпуса, выкрашенного в жёлтый цвет, я спросил негромко:
— А теперь куда?
И в голове тут же раздался шелест:
— К подсобке. Она там, за домом.
Небольшое жёлтое двухэтажное здание я нашёл не сразу. Пришлось немного поплутать среди сосен. Дверь в сооружение тоже была заперта, но таукитянец уверено предложил замок сломать. Это оказалось просто: стоило только подобрать с растрескавшейся дорожки обломок асфальта и ударить им по амбарному замку, как тот недовольно клацнул и отстрелил стальную дужку.
Внутри здание встретило темнотой и пылью. Чуть не ударившись лбом о какой-то металлический шкаф, я спросил:
— И что теперь?
— Поднеси меня к тому чану.
Приглядевшись, я заметил у стены некий агрегат, пристыкованный к трубе большого диаметра. Этот агрегат венчала ржавая металлическая бочка с завинчивающейся крышкой.
— Положи меня сверху.
Стоило мне вытащить мухожука из коробки и водрузить на чан, как крышка испустила лёгкое сияние. Голубоватый свет коконом окутал пришельца. Раздалось негромкое гудение, и вокруг этого кокона стали мелькать искорки, как от невидимого костра. Вдруг таукитянец взлетел и начал выписывать сложнейшие фигуры высшего пилотажа. Потом сел ко мне на плечо.
— Спасибо, — раздалось в моей голове. Вот готов поклясться, что голос стал не только громче, но и бодрее. — Теперь мне просто необходимо тебя отблагодарить.
— Да ладно, чего уж там, — махнул я рукой, а сам тем временем представил, как таукитянец телепортирует меня обратно в Купчино, да заодно и ящик отменного пива отправляет прямо в холодильник.
— Мы давно искали подходящего человека, чтобы вручить наш дар. Улучшения на биологическом уровне с применением особых технологий.
— Это что, я типа супермена буду? А лазер из глаз можно?
— Нет, такого не предусмотрено.
— Эх, ну и ладно, а то ведь ненароком спалю кабинет у шефа. Лучше чего-то такого, посоциальнее, и чтобы без жертв. Рентгеновское зрение или через стенки проходить. Возможность летать, читать мысли, пить и не пьянеть?
Таукитянец, наверное, закатил бы глаза, если бы мог. В голове у меня послышался тяжкий вздох, и появилось ощущение, что я веду себя, как ребенок, фантазирующий о строении Вселенной в гостях у пожилого физика, члена Академии наук и, возможно, даже Нобелевского лауреата.
— Нет, нет, нет. Как насчет того, чтобы всегда уметь определять истину?
— Ну… Ничего так, в принципе. Приду на следующей неделе к Кольке, чтобы долг отдал: не отмажется теперь, что денег нет.
— А ещё этическое самоусовершенствование.
Это звучало как-то слишком расплывчато, поэтому я ограничился неопределённым хмыканьем. Мухожук взлетел и поманил меня лапками в другую комнату. Она не сильно отличалась от первой. Такая же маленькая, с облупившейся краской и выбитыми окнами. Но в дальнем от входа углу стояла здоровенная машина с кучей проводов. Спасенный космический гость деловито начал летать вокруг меня и присоединять разноцветные проводки то к голове, то к шее.
Когда я оказался облеплен ими, как подопытная крыса в лаборатории, таукитянец нажал небольшую кнопку на пульте и из аппарата выдвинулось полукруглое кресло, отдалённо похожее на пластиковые сиденья Газпром Арены.
— Я подстроил его под твои размеры, располагайся. Кстати, меня зовут Ргхсс.
— Женя.
Действительно, жёсткий ложемент оказался очень удобным. Сидеть в нём было приятнее, чем в моем мягком домашнем кресле и меня почти сразу потянуло в сон. И в тот момент, когда я почти задремал, раздался голос пришельца:
— Всё готово. Если будет больно — не бойся. Это ненадолго. Я настроился на твой порог чувствительности.
От этих слов мне стало жутковато. Я попытался подняться с кресла, но ничего не получилось: руки и ноги держали невидимые ремни, сгустки энергии или чего там ещё.
— Что за нафиг?
— Не волнуйся, техника безопасности.
— Какая, ёшкин кот, безопасность?! Ты что, совсем…
Закончить мне не удалось. Ргхсс подлетел и коснулся своими тоненькими лапками моих век, потому что глаза я сразу закрыл. От этого прикосновения началось что-то такое в моей голове, что глаза распахнулись сами собой. Я заорал, а этот поганец тронул лапой сначала моё правое ухо, потом левое. В ушах зазвенело и показалось, что кто-то крутанул невидимый регулятор громкости в голове: все звуки усилились и обрели какой-то невероятный тембр. Голос пришельца теперь не шелестел, а звучал сочно, как у актёра Чонишвили.
— Так, а теперь ещё поработаем с совестью, альтруизмом, чувством прекрасного и вышиванием крестиком.
Наверное, про вышивание он всё же не говорил, но именно так мне хотелось закончить его фразу, если бы я мог хоть что-нибудь сказать в тот момент. На языке легонько покалывало, как от выдохшейся плоской электрической батарейки «Крона» в девять вольт. Ргхсс ещё что-то пророкотал про сердце, и тогда грудь онемела, а мой «пламенный мотор» забился как-то по-особенному медленно и спокойно…
Конец процедуры плохо запечатлелся в памяти, так же, как и то, куда делся таукитянец, которого мне уже хотелось поймать и оторвать все крылья.
Покинув подсобку в состоянии полного упадка сил, я решил не экономить и вызвать такси. Проклятый пришелец так меня доконал, что я отключился почти сразу, как упал на заднее сиденье. Пришел в себя, лишь когда такси припарковалось рядом с моей парадной.
— Спасибо, — сказал я, расплатившись и на автомате добавил: — Вы давно меняли передние тормозные колодки, масло и топливный фильтр?
— А? — выразил одним звуком целую гамму разноречивых чувств узбекский таксист. В его голосе явно слышались удивление, непонимание и смущение: — Всё прошёл, ТО прошёл, ГИБДД прошёл, страховка прошёл.
Но ведь соврал! А я откуда это знаю? Что за наваждение?
Едва справившись с нахлынувшими чувствами, в которых ещё предстояло разобраться, я вышел из машины. Как-то сразу проснулся аппетит. Я вспомнил, что дома даже пива нет. В таких ситуациях всегда спасало небольшое кафе-ларёк, где хорошо готовили шаверму. Что же, значит, сегодня будет вечер восточной кухни.
Сочная, нежная обжаренная курятина с овощами и превосходным соусом, завернутая в ароматный, только испечённый лаваш, одним своим видом вызвала у меня повышенное слюноотделение. Судорожно сглотнув, я впился зубами в первый хрустящий слой пшеничной лепёшки. Желудок заурчал, настраиваясь на ужин. Я приготовился к кулинарному блаженству, эйфории гурмана, который не ел целый день. Но вместо этого меня вывернуло прямо у ларька на асфальт.
— Какого лешего?! Вы что, совсем рехнулись? Из чего вы это готовили? Из крыс?
Лицо смуглого парня за прилавком внезапно стало белее, чем его фартук в лучшие времена. Потом оно резко побагровело. От возмущения продавец не мог подобрать слова:
—Сам ти крыс! Да я… да я тры год всех кармлу и ныкто не ругат, а ти… Крыс! Да я тиба сичас как шаверму…
Он быстро рванул к двери, и в заляпанном поварском фартуке выскочил на улицу. Потрясая длинным ножом для срезки мяса, продавец продолжал кричать:
— А ну иды атсюда! Давай-давай, шитоб больш здес не был!
Конечно, с крысами я погорячился, от них остались только небольшие следы на просроченной курятине, которую Самит купил по дешевке на Кузнечном рынке. А куры, ещё когда кудахтали и бегали по тесным загонам птицефабрики, получали дешевый комбикорм, состав которого был так же далёк от положенного, как Земля от MACS J1149, он же Икар. Впрочем, на самом деле самой дальней наблюдаемой звездой является…
— А-а-а! Хватит! Заткнись! Не хочу! — закричал я, затыкая руками уши.
Согнувшись, я попытался выкинуть мысли из головы в прямом смысле этого слова. Глаза зажмурены, голова трясется из стороны в сторону, не давая никакой новой информации залезть туда. Добавить напряжение мышц, очень полезно, для переведения фокуса внимания. Я начал прыгать, колотить себя руками по ногам и животу. Откуда эта мысль про фокус внимания? Это снова оно?
— А-а-а, — в изнеможении прохрипел я, сорвав голос. И тут же осел на асфальт без сил. Голова болела, места ударов начали давать о себе знать, но лишних мыслей вроде бы не осталось. Поднявшись с асфальта, я отряхнул джинсы и заметил, что глаза восточного кулинара округлились, он отшатнулся и выставил руки вперед.
— Э, нэ падхады! Ну, пагарэчились и хватит.
С каждым словом он отступал всё дальше. На нас уже начали смотреть прохожие, не понимающие, что здесь происходит. Тут Самит не выдержал и побежал, крича на всю Малую Балканскую:
— Па-ма-гити! Сюмачедший! Бешыный псих! Па-ма-гити!
Чем меня всегда радовали жители Петербурга, к которым уже лет тридцать с небольшим причислял себя и я, так это своим спокойствием и безразличием ко всем странностям и необычным проявлениям индивидуальности. Так уж повелось, что к необычным проявлениям индивидуальности здесь привыкли, да и каждый местный житель не только имел и опекал свою странность, но даже внутренне ей гордился.
Вздохнув от облегчения, что всё это произошло в моем городе, я решил, что лучше эвакуироваться домой, пока не произошло что-нибудь похуже. Главное — молчать и стараться ни о чем не думать. Бегом. Вот уже и моя парадная. Открыть дверь и вверх по ступенькам.
По закону Мерфи, подлости или чего там ещё, по лестнице спускалась Маргарита Алексеевна, милая пенсионерка, которой я пару раз помогал поднимать сумки с продуктами на пятый этаж, да однажды чинил вешалку в прихожей. Отношения у нас были хорошими, но вот в моем новом состоянии я сомневался, что смогу вести себя нормально.
— Ой, здравствуйте, Женечка, — улыбнулась мне старушка, — Можно я вас немного поэксплуатирую? Вы только не переживайте, это не срочно, как будет возможность. Кран у меня капать стал, может быть получится его починить? Я как раз завтра пироги печь собралась.
Я улыбнулся: конечно же, она могла вызвать знакомого сантехника или обратиться сперва в наше ТСЖ, но Маргариту Алексеевну волновал совсем не кран. Соседка с легкостью пользовалась разводным ключом, когда ослабила подводящий шланг, чтобы вода начала потихоньку капать. Как и многим пожилым людям, этой милой пенсионерке не хватало общения. Дети разъехались, внуки навещали редко, а тут такой приятный молодой человек. Обходительный, с хорошими манерами, ну и не страшно, что гей, ей ведь… Что?!
— Обязательно зайду завтра, Маргарита Алексеевна. У меня есть вкусный чай, душистый и ароматный, он должен отлично подойти к вашим замечательным пирогам. — сказал я и уже собирался идти дальше, но не сдержался: — Знаете, а насчет жены у меня пока не сложилось. Ну, чтобы кому-то пироги дома готовить. Всё ищу, но так и не отыскал. Зато знаю, кто может иногда побаловать чудесной выпечкой.
— Ой, ну что вы, Женечка. Не такие они и чудесные, да ещё могут и не получиться. — кокетливо махнула рукой соседка, и, улыбаясь, отвела взгляд. — А с женой не переживайте. Такому кавалеру должна достаться самая лучшая. Не буду вас задерживать. До свидания, Женечка.
— До свидания, Маргарита Алексеевна. — попрощался я и побежал к себе, перепрыгивая через несколько ступенек на каждом шагу. Уф, с соседкой проблем не возникло, но хватит на сегодня приключений! Скорее, в милый добрый дом! Укрыться от всего этого субботнего кошмара! Впрочем, польза от дара всё же нашлась. Маргарита Алексеевна перестала думать, что я предпочитаю мужиков.
Вроде и не хотелось тратить половину воскресенья на посиделки с соседкой. Но, с другой стороны, на разговоры с ней времени раньше никогда не хватало. А у неё такая насыщенная и интересная жизнь настоящего человека, что можно просто заслушаться. Чего стоит только случай, когда ей было… Стоп! Хватит! Надо перестать думать об этом. Уж лучше узнать эти истории из уст самой Маргариты Алексеевны, которой сейчас действительно не хватает внимания.
После того, как открыл квартиру, сил хватило, только чтобы скинуть с себя лишнюю одежду и упасть на диван. Хороший такой, московский, с добротным каркасом из сосны, которая успела застать ещё наполеоновского нашествие и… Опять!
— Ёлочки пушистые! — произнес я в сердцах, затем осмыслил то, что сказал, и попытался проговорить ещё раз. Но вновь выскочило ругательство волка из детского мультфильма.
Как петербуржец и даже чуть-чуть ленинградец, я матерился не очень часто, стараясь употреблять подобные слова по делу, либо заменять их эвфемизмами. Конечно, в студенческие годы не обходилось без крепких выражений, но делалось это больше в компаниях, чтобы не отличаться от сверстников. Сейчас же, выбитый из колеи всеми этими событиями, я попытался выматериться, чтобы снять нервное напряжение, но ничего не вышло.
— Что ж ты со мной, японский городовой, сделал? Ёлы-палы!
Получалось как-то странно и даже немного смешно. Но при этом до ужаса обидно. Вроде бы сам не матерюсь, но, чтобы вот так взяли и насильно отобрали у меня целый пласт языка?.. Эх, надо выспаться! Может оно само пройдет? Ну, как простуда, какая-нибудь. Отдых, обильное питьё, повышенное потребление витамина С, которое косвенным образом влияет на… Опять!
— Твою ж гвардейскую дивизию йоперный театр, — выдал я залпом и закрыл глаза.
Разбудил меня яркий солнечный луч, нахально проникший через задёрнутую штору. Он ласково прошёлся по лицу, от чего я заулыбался и попробовал открыть глаза. От нежно-оранжевого утреннего света комната выглядела почти уютной.
Но тут нахлынули воспоминания о вчерашнем. Интересно, прошла ли та вчерашняя напасть? А, может, ничего и не было? Ну, право, какие ещё говорящие насекомые? Может, мы слишком хорошо посидели с Колькой в пятницу вечером, вот и приснилась ерунда? Но, на всякий случай, я решил проверить:
— Едрён батон, жёванный картон.
Э-э-э-х! Всё-таки не приснилось! А ещё меня не покидало чувство какого-то неожиданного дискомфорта. Вокруг — моя привычная и любимая двушка, в которой прожил столько лет, но как будто за ночь в ней всё успело поменяться. Эта груда ненужных вещей, которые валяются по всему дому и которыми набиты шкафы. Зачем мне всё это? Разве не лучше жить в чистоте и свободе, когда тебя притягивают к прошлому не вещи, а эмоции и чувства?
Вот, к примеру, эта дорогая кофемашина. Я и кофе-то пью от силы раз в месяц. Зачем она мне? На эти деньги можно было бы полмесяца кормить ужином обитателей ночлежки на Боровой. Вот оно что.
Многие вещи, ранее столь близкие и приятные, внезапно мне разонравились. Я, как Кай, которому попал в глаз осколок дьявольского зеркала, увидел всё в ином свете. И мне стало обидно. Ладно мат, так у меня ещё украли всё то, что мне нравилось. Да, нравились какое-то глупости, но эти глупости составляли существенную часть моей жизни. И не хочу я снимать розовые очки, если без них мир становится таким неуютным. Не хочу!
Я подошёл к окну и громко повторил эту фразу, попытавшись в конце её выругаться. Но — не получилось. Знакомые слова внезапно стали архисложными для моих уст. Да и мухожук не появился, чтобы забрать обратно свои дары.
Приведя себя в порядок, я оделся и отправился гулять. У самого выхода под почтовыми ящиками мне на глаза попалась бесплатная газета, валяющаяся на полу. Под заголовком «За комфортное Купчино» на четверти полосы красовалась фотография лощёного господина в солидном костюме, пожимающего руку такому же солидному главе партии. Снизу крупными буквами краснел девиз: «Россия поднимается с колен!» Судя по довольным лицам и их объемам, свой тяжёлый подъем Россия начала именно с них.
На автомате потянувшись к многотиражке, я прочитал, что Борис Степанович Наперсников баллотируется на пост главы местной администрации. Встреча с избирателями состоится в воскресенье в 10 часов по адресу улица Бухарестская, дом 43, литера А.
Наперсников… Лет десять назад, когда этот Борис Степанович только закончил Северо-Западную академию государственной службы, он попал под влияние Николая Маслова, хозяина Рыбьего порта. А теперь эта пешка готовится стать главой района, чтобы помочь хозяину расширить свою бизнес-империю.
Почему-то мне захотелось помешать Маслову. Выбросив газетенку в урну, я отправился по указанному в ней адресу.
Встреча с избирателями проходила в двухэтажном кирпичном здании школы олимпийского резерва, притаившемся между длинной панельной пятиэтажкой с одной стороны, и отделением «Сбербанка», «Магнитом» и продуктовым рынком с другой.
Когда в спортивном зале собралось три десятка человек разного возраста, появился виновник торжества в сопровождении помощника и двух дам из муниципального совета. Выглядел Борис Степанович таким же холёным, как и на фотографии в газете. Правда, чёрная импортная защитная маска с двумя клапанами на выдох делала его похожим на карикатурного злодея из голливудского кинокомикса.
— Здравствуйте, — елейным голосом произнес кандидат и осмотрел полупустой зальчик. Голос сквозь маску звучал слабовато, а отсутствие видимой мимики создавало лёгкий комический эффект.
Когда человек Маслова вскользь упомянул проект реконструкции железнодорожной станции, я уже не мог сдерживаться и поднялся со стула. В голове появились слишком подробные планы акулы бизнеса и его подельников.
— К чему тратить ваше время на пустые разговоры!? Борис Степанович не может претендовать на этот пост. Всё, что он умеет — это выполнять команды своего хозяина, да запускать по локоть руку в государственные средства. Спросите его, что хорошего он сделал на предыдущем месте в соседнем районе? А что его хозяин собирается строить вокруг станции?
Про экологические последствия, снос гаражей и застройку сквера договорить я не успел. Меня подхватили под руки два амбала и без лишних слов выволокли на улицу.
— Остынь тут, и больше не лезь, — процедил старший, с короткими седыми волосами и едва заметным шрамом на левой щеке.
— Сердце проверьте.
— Чего?
— У вас гипертрофия левого желудочка. Аритмию замечали? А лёгкие боли в груди? При вашей работе, если ничего не делать, то…
— Да пшёл ты! — завершил беседу охранник, в сердцах хлопнув дверью.
Я огляделся по сторонам, решая, куда пойти дальше. Но тут дверь спортзала открылась, и на улицу вышел молодой опрятный человек. Он как раз агитировал старушку голосовать за другого кандидата. Двадцать пять лет, окончил экономический факультет СПбГУ…
— Здрасьте! Вы так хорошо говорили про Наперсникова. Вы, случайно, не журналист?
— Нет.
— А вы не хотите помочь нам с агитацией?
— Нет.
Молодой человек широко раскрыл глаза и похлопал ресницами, длинными, как у манекенщицы.
— Почему?
— У меня нет желания помогать братьям Быковым сводить счёты с Масловым. У них давняя борьба за Рыбный порт и участвовать в ней я не желаю. И вам, кстати, тоже не рекомендую! Вы ведь были знакомы с Денисом Шацким?
— Да, но откуда вы…
— Шацкого убили год назад, когда он попытался опубликовать в «Фонтанке» документы, которые выкрал у Быковых. Перед тем, как его ещё живым… хм, в общем, Дениса пытали.
Молодой человек побелел, потом позеленел, а я безжалостно сообщил ему ещё несколько фактов из прошлого его нанимателей. Это совсем доконало молодого агитатора — его обильно стошнило. Когда он, извинившись, скрылся снова в спортзале, вывернуло и меня, настолько ярко проплыла в голове картинка с Шацким. Нет! Хватит об этом думать!
Дошагав до ближайшей станции метро, я увидел двух полицейских, которые обходили уличных торговцев. Ранее такая привычная сценка не вызвала бы у меня никаких эмоций. Ну, работают люди, а если чего и нарушают порой, так ведь зарплата у них не самая большая. Нужно же как-то подкормиться.
Но в этот раз в моём разуме как будто что-то переключилось. Старший сержант Иванов недавно завёл молоденькую любовницу, а той захотелось красивый автомобиль. Теперь полицейский пытался содрать с несчастных бабулек вдвое больше, чем обычно. Своему напарнику он доверительно сообщил, что это начальство оборзело, требует «на карантин», поэтому нужно обтрясать торгашей по второму кругу.
Когда парочка в тёмно-синем подошла к старушке с газетами, и старший сержант, гоготнув, сморозил что-то вроде «Матка, млеко! Матка, яйки!», я вскипел от злости:
— Ёкарный бабай! Как тебе не стыдно? Хорошо, что твоя покойная бабушка Люда этого не видит! Что бы она, блокадница, сказала на это?
Иванов застыл с раскрытым ртом. Он просто не ожидал, что кто-то осмелится критиковать полицейского, а я продолжил:
— А перед женой тебе не стыдно? Она вся измучилась, чтобы и на работе полторы ставки вытянуть, и Павлика с Леной одеть и накормить. На ту мелочь, что ты приносишь, прожить семье совсем трудно! А ты, каргас любвеобильный, к девке ходишь и всё на неё спускаешь!
Иванов покраснел от злости и трясущимися руками вытащил из кожаного чехла на поясе металлические наручники. Он кивнул коллеге:
— П-пакуем этого!
Пока полицейские выворачивали мне руки за спину, я обратился ко второму, сержанту Симонову.
— А ты, Данила, разве о таком мечтал, когда уезжал из своей деревни? Ты же хотел быть моряком. Почему не пошёл в Сенявина?
— Там питерская прописка нужна и общаги нет! — отозвался сержант, — А в полиции дают жильё.
— Смотри, если ты здесь останешься, то рано или поздно тобой займётся СБ, и такие, как твой напарник, сделают тебя козлом отпуще…
Хорошо нацеленный удар дубинкой заставил меня замолчать, а пара ударов ногами после того, как я упал и вовсе отключили сознание. Приятное небытие.
Очнулся уже в отделении. Иванов с Симоновым усадили меня на стул перед дежурным и гордо встали по сторонам. Подняв голову, я увидел лысоватого полицейского в звании старшего прапорщика. По мешкам под глазами и нездоровому цвету чуть опухшего лица можно было даже без дара понять, что мой визави злоупотребляет спиртным. Вероятно, этим и объяснялось его столь низкое звание.
Старший прапорщик вопросительно глянул на Иванова. Тот бодро отрапортовал:
— Вот, задержали за нападение на сотрудника полиции.
Сидоров с сомнением поглядел на коллегу:
— Слав, а может, хватит мелкого хулиганства?
Но старший сержант был непреклонен:
— Я сказал нападение — значит, нападение!
Лысоватый безразлично произнёс:
— Разберёмся…
Взяв в руки мой паспорт, старший прапорщик, наконец, удостоил меня вниманием. Живёт в соседнем доме, но раньше его вроде бы не встречал. В глазах дежурного, впалых и помутневших, читались апатия и богатый жизненный опыт. Странная смесь. И тут я понял, в чём было дело…
— И что же мы нарушаем, Евгений Павлович?
— Так не могу я видеть несправедливость, Игорь Владимирович! Вас вроде так зовут, правильно? Когда при мне людей обижают, почём зря, у меня тут же адреналин в надпочечниках вырабатывается, и после этого я себя начинаю чувствовать машиной без тормозов. А если ещё над женщиной пожилой глумятся, да ещё и как фашисты разговаривают…
Старший прапорщик вбил что-то в компьютере, какое-то время внимательно смотрел на экран, а после отложил мой паспорт и уставился на Иванова:
— Ты кого привёл-на, Ромео хренов? У тебя от твоей Джульетты совсем мозги работать перестали-на? Извинись перед гражданином и возвращайся на смену, ещё раз услышу, что мимо кассы работаешь, вылетишь у меня!
— Ты чо, Владимирыч? Ты мне не веришь? Так Даня ж подтвердит!
Но Симонов отошёл в сторону и демонстративно повернулся к коллеге спиной. Старший сержант Иванов насупился и вдруг внезапно стал похож на школьника, которого вызвали к директору.
— Вы, это, гражданин… Вы, того… Извините, в общем… Перепутал с преступником из ориентировки.
На лице дежурного промелькнуло отвращение, впрочем, довольно быстро сменившееся привычной каменной маской.
— Свободен, Иванов. Ещё раз услышу про твои художества — подам рапорт в СБ.
Вручив мне паспорт, старший прапорщик чётко, по-военному, извинился и попросил Симонова проводить меня к выходу. Перед тем, как уйти, я сказал:
— Игорь Владимирович! Могу я вам сказать пару слов?
Глаза дежурного чуть расширились:
— Да?
— Я очень сочувствую вашей утрате! Соседка мне рассказала. Лишиться близких и самых любимых — это ужасно! Но помните, что ваша жизнь ещё не окончена. Если вы махнули рукой на себя, вспомните о жене и сыне! Если бы они были живы, хотелось бы им видеть, как вы каждый день убиваете себя? Как топите горе в коньяке? Пока вы живы — вы ещё можете помочь тем, кому ещё хуже вас. Но сердце и печень не вечны, ещё полгодика и пойдет цирроз и... всё.
Рука дежурного непроизвольно дёрнулась к кобуре, как если бы повторяла не раз уже отработанный в мыслях маршрут, но в глазах мелькнуло что-то ожившее.
— Вот любят же эти бабки кости перемывать, — сказал он сквозь зубы, а после уже спокойнее добавил. — Не хулиганьте больше, гражданин.
Но я знал, что про себя он поблагодарил меня — правда, сперва обругав.
День выдался долгий, насыщенный и далеко не самый приятный. Для того, чтобы развеяться, я решил прогуляться до дома пешком. Каково же было моё удивление, когда в Фёдоровском сквере я наткнулся на двух молодых людей, ищущих жертву.
Передо мной оказались два рослых самца в спортивной одежде с полосками, классический пример исчезающего редкого вида. Даже характерная для «чётких пацанов» раскачивающаяся походка в наличии.
— Эй, ребята, закурить есть? — рванул я с места в карьер.
Мои собеседники опешили. Один даже начал хлопать себя по карманам в поисках зажигалки.
— На вот, чтоб была, — сказал я и протянул свою.
Тот, что повыше, неловко взял протянутую зажигалку и на секунду задумался. Затем попробовал что-то спросить, но я его опередил.
— Позвонить тоже есть, и на мороженое, — сказал я и вручил им свой телефон и жидкую стопку тысячных бумажек.
Получив нежданное богатство, «чёткие пацаны» даже благодарно кивнули и застыли, не понимая, что им делать дальше.
— Отдыхайте, ребята, завтра же понедельник, в первую смену работать.
Они ещё раз кивнули и молча пошли по аллее. Хорошо! Сбитые с толку, ошарашенные и накормленные, они уже не будут приставать сегодня к прохожим. А завтра рабочая неделя, парням на завод, не будет времени на глупости. Хотя бы до следующих выходных, но я защитил свой район от этих гопников. А телефон и деньги, разве это серьезная цена?
Хотя, конечно, весьма серьезная. Мобильник свой я любил и всегда старался следить за тем, чтобы он не поцарапался. Но теперь я не ощущал даже малой части тех чувств. Телефон казался простой безделушкой, способной спасти здоровье других людей. Хотелось одновременно плакать и смеяться. Кажется, именно так сходят с ума.
К счастью, весь оставшийся вечер я провел в гостях у Маргариты Алексеевны. Кран получилось починить минут за пять, но не отказываться же от общения и пирогов. Моя соседка оказалась удивительной души человеком, общение с которым позволило забыть о последних двух днях, даре и мухожуке. Мне даже стало стыдно, что я так редко беседовал с ней раньше.
Под конец, она предложила выпить чаю в третий раз и заодно посмотреть новости. Возможно, я зря согласился. Мир полнился проблемами, за большей частью которых стояли те люди, что с ними и боролись. Но была и доброта, и чистые сердца. Мало, совсем мало, но это уже дарило надежду. Интересно, надежду на что?
Я задумался уже в который раз о своем даре и мухожуке. Как ни странно, но здесь моё загадочное умение не работало. Никакой информации о том, кто это такой, в голове не всплывало. Понимания того, как работает мой дар — тоже не было. Зато стоило отвлечься на новости, так голову сразу разрывало от потока сознания.
— Грустно, Женечка, — произнесла Маргарита Алексеевна и вздохнула. Кажется, даже морщинки на её лице стали глубже. — Раньше так не было. И не из-за советской власти. Просто люди были ближе друг к другу, жили и делали всё для общей большой цели. А теперь каждый сам за себя и цели как-то измельчали.
— Как и души…, — прошептал я, ошарашенный простотой и масштабом проблемы и тем, с какой легкостью и глубиной рассуждала об этом моя соседка, простая петербуржская пенсионерка.
***
Что было потом — и не перечислить. Как только я не пытался бороться с этой заразой. Пил несколько дней подряд через силу, заставляя себя принимать стакан за стаканом. Голова кружилась, но ясность мышления не пропадала, а только усиливался стыд за свое поведение. И тогда становилось совсем невыносимо. Хотелось выброситься из окна, но совесть останавливала меня. Меня рвало, выворачивало день за днем. На улицах меня начали сторониться люди, но не все. Часто за сказанную правду меня били, четырежды после этого побывал в больнице.
Но страшнее всего становилось от результатов моих увещеваний. Даже те, кто слушал меня, делали всё по-своему. Молодой агитатор ещё активней стал работать с Быковыми, да ещё и рассказал о нашем разговоре. Быковские охранники искупали меня в Волковке, а потом привязали к ограде кладбища, где я просидел всю ночь. Хорошо, что сторож в то утро не пил!
Старший прапорщик пропал из отделения, так же, как и Данилка, а сержанта повысили и теперь он лютовал, не давая мне жизни. Сил не осталось ни на что, вся надежда была только на чудо. В лохмотьях и синяках я снова, в очередной раз отправился пешком к месту, где всё началось.
Осень в этом году выдалась мягкая. Заморозки начались только в конце октября. Листья уже опали и шуршали, потрескивали под ногами, покрытые слоем инея. Без яркого зелёного убранства, в утренней серости заброшенный пионерлагерь выглядел унылым памятником прошлому. Все эти постройки медленно доедал лес.
Зайдя в знакомые двери со сбитым замком, я замер. За углом в коридоре что-то светилось. Сердце забилось медленнее, внутри всё сжалось в сладком предвкушении удачи.
Главное — не торопиться. Глупо, конечно, предполагать, что из-за резкого движения или излишней поспешности источник света исчезнет. Но такова природа человека: поверить в успех, когда много раз обжигался — всё сложнее. Хочется лишний раз перепроверить, уточнить, прежде чем пускать надежду в сердце. Я закрыл на несколько секунд глаза. Когда же их открыл, то мерцающий голубовато-зелёный свет не исчез. Он здесь! А вот теперь надо действовать быстро.
Рванув по осыпавшейся штукатурке, я быстро очутился перед входом в знакомую комнату. Там возвышался тот самый аппарат, а над ним летал мухожук. Пришелец был таким же, как и прежде, только его тело покрывало нечто вроде блестящей одежды.
— Здравствуй, — пронеслось в моей голове. — Холодает, пора собирать оборудование.
— Ты где был?
Ргхсс повернулся ко мне и замер. Кажется, от него исходила волна то ли грусти, то ли недовольства.
— Здесь. Думаешь, что всё обязательно должно быть видимым? Я прятался от тебя, когда ты приходил раньше. Но теперь другое дело. Пора улетать, хочу попрощаться.
Подавляемые столько времени злость и ярость ударили мне голову. Правая нога задрожала, как всегда после ударной дозы адреналина.
— Едрить мадридь, бляха-муха. Попрощаться, значит, решил?! — заорал я, — Таукитянец хренов, что ты со мной сделал?!
— Подарил тебе возможность помочь человечеству…
— Накуси выкуси, помочь человечеству. Я не хочу! — выкрикнул я.
Вдруг стало так обидно, так грустно, что лицо скривилось, и слёзы полились сами. Ноги подкосились, и я упал на пол. Под рёв, сменяющийся всхлипами, колотил кулаком по холодному бетонному полу. Боль в ладони потихоньку возвращала меня в сознание. Глубоко вдохнув, я вытер рукавом слёзы и сел.
— Я так больше не могу, таукитянец. Знаешь, сколько натерпелся за эти месяцы? Сколько меня били, унижали, обзывали? Люди не готовы к правде, им гораздо приятнее жить в иллюзиях. И я их понимаю! Мне надоело видеть всю эту серость и ложь. Из-за тебя у меня ничего не осталось. Я научился обходиться почти без всего, постоянно жертвуя деньги и помогая людям. Но я не хочу так. Они чаще всего этого не замечают и даже не хотят меня слушать. Хочу обратно! Верни мне себя. А ну живо! Ну, пожалуйста…
Последние слова я уже говорил на одном дыхании. Меня кидало из стороны в сторону и уже сложно сказать, какие чувства были внутри. Мне хотелось только одного: забыть это время, как кошмар, как случайно увиденную сцену из фильма ужасов, которая потом преследуют тебя в ночном сумраке. Предательские слёзы снова наполнили глаза, и я опять заревел, как ребёнок. Лежал на полу в позе эмбриона, плакал и вытирал рукавом мокрое лицо. Но мне и вправду становилось легче.
— Я не делал тебя другим, — сквозь мои всхлипы донёсся голос Ргхсса,— Невозможно полностью изменить человека. Я лишь вывел на новый уровень некоторые твои качества, сделав их хранителями моральных ориентиров.
— Вот именно, хранителями. Надзирателями. Цепными псами, которые только и делают, что смотрят, когда я ошибусь. Стоит чуть дать слабины, захотеть чего-то себе, полениться или подумать о ком-то плохое, так они сразу клацают зубами у моей шеи. О да, у этих псов отличный нюх. И я уже не знаю, кто хозяин, я или они. Кажется, что всё в моей жизни теперь подчиняется их воле.
— Да, возможно, в этот раз я немного перестарался. Пойми, мы усовершенствуем аппаратуру, да и саму процедуру, но нужно найти ещё подходящий для этого времени баланс.
— Баланс… Твою маковку не хай! Вот скажи, на хрена это всё?!
Мухожук сразу не ответил. Он отлетел в сторону, ближе к окну, и долго что-то высматривал там, среди осенней мокропогодицы. Интересно, откуда мне такое слово в голову пришло? Затем Ргхсс вернулся, уселся на свой аппарат и сложил радужные крылышки. Не понимаю как, но пришелец принял самый грустный вид, который только можно придумать для подобного существа. Вздохнув, он начал медленно, как будто подбирая слова, вещать в моей голове:
— Люди снова пошли по опасному пути. Ваша система ценностей исказилась, в таком виде вы становитесь слишком опасными. Прежде всего — для себя, потом и для всего остального. В такие времена и появляются провидцы, оракулы, пророки, те, кто пытается восстановить баланс, сохранить человечество.
— Только я не пророк! Я не хочу никого сохранять. Пусть я загнусь в своей конуре, но это будет мой дом, в котором я живу так, как хочу!
— Ты и сейчас жил, как хотел. Был волен делать всё по собственному желанию.
— Да, только эти псы не дают мне даже шаг в сторону сделать. Особенно совесть: свирепствует больше всех, кусается, как собака! Забери, пожалуйста, свои дары! Дай пожить спокойно!
— Ты уверен? После отмены обратной дороги не будет: слишком большая нагрузка на организм.
— Да, — сказал я уверенно, несмотря на легкую жалость. Всё же дары были особенными. Но тут же я вспомнил, как меня избивали, унижали, и жалость мгновенно испарилась: — Меняй, Ргхсс. Поскорее!
Легкий вздох раздался где-то внутри моего сознания, и мухожук полетел к аппарату. Обратная процедура оказалась не менее болезненной. Я мычал и жмурился от невероятной головной боли, надеясь, что мой череп не разлетится на осколки. Ноги колотились в каком-то диком ритме, как у шамана, наевшегося для ритуала ядовитых грибов. И вдруг всё закончилось.
Я лежал, слабый, как только что родившийся котёнок, и наслаждался отсутствием боли. Невидимая привязь отпустила руки, но я сначала даже не смог ими пошевелить.
— Прощай! — прошелестело у меня в сознании.
Я медленно открыл глаза и не увидел ни Ргхсса, ни его оборудования. Похоже, что пришелец снова стал невидимым. Ну и ладно. Не очень-то хотелось. Отвернувшись в сторону, я попытался выматериться. И даже, кажется, слегка покраснел от результата. Значит, не обманул таукитянец, я — снова я.
Пусть у меня теперь нет почти ничего кроме пустой квартиры, но это невообразимое счастье быть собой! Да! Я подпрыгнул и закричал от переполнявшей меня радости. Свобода! Привычный и любимый мир, без всех этих псов и лишней информации. Простое человеческое счастье.
От метро шёл домой пешком, с бутылкой пива в бумажном пакете. Мне всё казалось, что внутри теперь серая пустота, которую необходимо чем-то наполнить. В ход пошли сначала шоколадки, затем шаверма, теперь настала очередь пива. Стоило бы раздобыть чего покрепче и развалиться дома у телевизора. Впрочем, его сперва надо ещё купить, а то свой-то старый я отдал. Ладно, какой-нибудь бар тоже устроит, только для начала надо переодеться.
Проходя мимо кафе-ларька Самита, я помахал парню рукой. Тот сразу заулыбался мне в ответ. Пару месяцев назад я познакомил молодого шавермастера с фермерами из Ленобласти, которые стали два раза в неделю привозить ему курятину по очень выгодной цене. Да, и фартук на Самите теперь новый, ослепительно белый — мой подарок на день рожденья.
Возле самой парадной меня окликнули басом:
— Евгений Палыч! Вы завтра к нам придёте?
Эх, как же я забыл! Ведь субботник собирались устроить, от мусора сквер очистить. Хорошо, что Сашка напомнил. Он, вообще, молодец, самый настоящий активист. Никогда бы не подумал, что у него такое доброе сердце.
— Да, Саша. Скорее всего, буду, — произнес я, обернувшись, — Как телефон, не барахлит?
— Огонь, Евгений Палыч! Вы это, смотрите, как только будет нужен — я верну.
— Тебе нужнее. Бывай!
Поднимаясь по лестнице, я подумал, что хорошо бы заскочить к Маргарите Алексеевне, настроить ей новую стиральную машину. Потом одернул себя: этим ведь может заняться сантехник. Пиво разлилось внутри горьковатой прохладой. Надо бы расслабиться и забыть обо всех этих добровольных обязанностях, бескорыстной помощи и прочем. Сами разберутся! Я теперь снова нормальный человек.
Когда я принял душ, то понял, что идти в бар неохота. Радостно ухватившись за сладкое забытое чувство лени, с наслаждением растянулся на матрасе у стены и закрыл глаза. В голове закрутились воспоминания, образы возникали и исчезали. Сладкая дрёма поглощала меня. В полусне я пялился разом в три дюжины телевизоров, наливая себе пиво из огромной двухсотлитровой бочки. Надо мною назойливой мухой кружил мухожук, пытаясь что-то сказать, но я отмахивался от него оловянной кружкой с резными оленями на боку. Уснуть сразу не удалось, иногда я возвращался в явь, ошалело оглядывался, а потом снова проваливался в видения.
Последнее, о чём успел подумать прежде, чем окончательно отключиться, была стиральная машинка Маргариты Алексеевны. Всё же, надо самому заняться установкой, да и с ребятами завтра обязательно пойти сквер чистить. Они — парни хорошие, но немного несобранные. Их направлять нужно. И в ночлежку на Боровой обязательно заглянуть! Неделю там уже не был, а как они без моей помощи? Заодно и Игоря Владимировича туда свожу — он просил…
А потом я очутился на крылечке странно знакомого светлого дощатого домика, чей треугольный фронтон поддерживали четыре узких колонны. Вниз, к реке и озеру, вели деревянные ступеньки. Перед ними стоял ко мне спиной невысокий кучерявый человек в сюртуке.
Когда мужчина повернулся, я разглядел некрасивое лицо с большим открытым лбом, длинным носом и толстыми губами. Знакомый с детства образ выглядел чуть странно: живописцы того времени не смогли показать искупающие всю неправильность черт большие и ясные тёмно-серые глаза с синеватым отливом. Но как можно было бы изобразить этот живой пытливый взгляд, блестящий в беспрерывном движении?
На плече мужчины сидело странное насекомое с тельцем, размером с большой палец взрослого мужчины, и шестью крылышками, переливавшимися всеми цветами радуги. Крупные фасеточные глаза, как у стрекозы, выглядели естественно, но крошечные пальчики на конце тоненьких лапок смотрелись поразительно. Насекомое глянуло на меня, потом на мужчину. Казалось, что между ними завязался неслышный разговор.
А потом человек улыбнулся мне; выражение его глаз сделалось каким-то жгучим, и одновременно ласкающим, приятным; и произнёс певучим и мелодическим голосом:
Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.