Араш

После заката облака над горами превращаются в странных нездешних существ. Существа эти переливаются всеми оттенками осени, несутся куда-то по небу. Чуть позже они багровеют и, наконец, пропадают, слившись с небосводом, а на смену им приходит тьма — поднимается из-за далёких зубчатых отрогов, криками ночных птиц окутывает долину, воем зверей приветствует ночь. С темнотой приходит ветер — несёт запах снега с ледников, свистит в жухлой траве, проникает под бурку. Стук копыт растворяется в его порывах, и лишь скрип седла напоминает о том, что ты всё ещё тут, посреди долины меж Кавказским хребтом и тонкой неровной линией Кубань-реки…

Вдруг — конский топот впереди! В свете восходящей луны мелькают неясные тени.

Тяну ружьё из чехла и оборачиваюсь к хорунжему, чтобы упредить его крик… поздно — мой попутчик уже пригнулся в седле и выхватил шашку:

— Кто там? — его голос срывается на юношеский фальцет… — Кто такие? А ну, стой!

Тени замирают, а затем ветер приносит слова:

— Я Инал, со мной мои люди.

Узнаю голос и опускаю ружьё.

— Это черкесы с соседнего аула, — говорю тихо. — Из усмирённых, присягнули на верность.

— Пёс их знает, — бормочет хорунжий, — сегодня присягнули, завтра опять ушли в горы…

Он всё же возвращает шашку в ножны. Минута, и к нам подъезжает с полдюжины всадников — косматые бурки на плечах превращают силуэты в огромных нелетающих птиц.

Впереди старый Инал. Он тоже узнал меня и кивает с достоинством, я киваю в ответ. Однажды мы встретились в бою — много лет назад…

— Давно не видались, — произносит старик.

В его голосе печаль о прежних временах. Наши шрамы от той первой встречи давно затянулись, осталась лишь память, подёрнутая светлой дымкой, — о былой удали и о молодости, что не вернётся уже никогда…

— Лошади устали: и наши, и ваши, — продолжает Инал. — Сделаем привал, а на рассвете продолжим путь. Вы в свою сторону, мы в свою.

Хорунжий пытается возразить, но я уже спрыгиваю с коня. Вокруг опускаются на землю безмолвные тени косматых птиц.

Вскоре в ложбине меж двух холмов потрескивает костёр. Мы рассаживаемся вокруг, я отсыпаю старику немного турецкого табаку, сам тоже раскуриваю трубку.

— Твой сын? — показываю на молодого абрека, устроившегося неподалёку — юноша кидает на нас быстрые, по-звериному цепкие взгляды.

Инал качает головой:

— Мой воспитанник. Я его аталык.

— Господин поручик, — шепчет на ухо хорунжий, — нам лучше ехать немедля. До Прочного Окопа путь неблизкий, надо поспеть к полудню…

Молчу. Неторопливо запускаю дым в звёздное осеннее небо.

Докурив трубку, встаю на ноги. Луна поднялась уже высоко — её бледный свет падает на горцев у костра, освещает безмолвные силуэты коней. Глаза одного из животных — самого крупного — внезапно вспыхивают нездешним светом, конь поднимается на дыбы и издаёт дикий храп…

— Араш! — вскакивает на ноги старик. Он кричит, и я различаю в этом крике… страх? — Арашшш!

Чья-то тень бросается к коню, тонкая рука обхватывает шею — и… храп стихает: жеребец опускает голову и позволяет накинуть на себя путы. Смельчак, стреноживший коня, оборачивается, свет луны омывает длинные распущенные волосы и тонкий девичий стан. Рядом со мной хорунжий пытается что-то произнести, но слова не выходят из распахнутого рта.

— Араш… — обессилено повторяет Инал, потом командует что-то по-черкесски.

Слуги кидаются к взбесившемуся жеребцу, вяжут тугими узлами. Грудь зверя бугрится, копыта роют землю, но девичьи руки прочно обхватили могучую шею — и храп стихает, растворяется в ночи, сливаясь со стариковским: «Арашшш…»

— Какой он породы? — интересуюсь хрипло. — Признаться, никогда не видал таких. Слишком крупный для кабардинца!

— Есть только один такой, — будто не поняв вопроса отвечает старик.

Он шепчет на своём языке, и юный абрек внезапно подскакивает к нему. Они стоят один напротив другого: юноша — почти ещё мальчик — и старец. Первый силится что-то доказать, или, скорее, просит о чём-то, указывая на девушку. Второй прикрыл веки и склонил голову, его седые волосы развеваются на ветру.

Девушке нет до них дела: её пальцы перебирают шерсть на гриве коня, а взгляд… взгляд направлен на хорунжего. Тот тоже смотрит на незнакомку — его губы всё ещё шевелятся беззвучно…

Юный абрек затихает, молчит и старик. В этот миг стреноженный конь вздыхает — слышится в этом вздохе почти человечья тоска…

Тяну своего товарища за руку и чуть ли не силой усаживаю в седло.

— Эта девушка — твоя жена? — спрашиваю напоследок Инала.

Он качает головой.

— Рабыня?

Старик произносит какое-то слово, безуспешно силится объяснить. После машет рукой в сторону луны — словно предлагает узнать у неё верный ответ.

— Значит она вольна идти куда пожелает?

Голос хорунжего звучит напряжённо и глухо. Он повторяет вопрос, и старик хмурит брови:

— Никто не волен в своих делах…

— Но ты сказал, — перебивает мой попутчик, — сказал, что она свободна?

— Она — свободна. Но пойдёт лишь с тем, кто укротит Араша — так сказано в песнях. Среди моих людей не нашлось ни одного.

В этот момент абрек что-то спрашивает у Инала, и тот отвечает сухим лающим голосом. Юноша переводит взгляд на нас, его глаза превращаются в два тлеющих угля… Нам пора уезжать.

Хлопаю плетью скакуна, на котором сидит хорунжий — конь встаёт на дыбы, а потом уносится во тьму. Я медлю — силюсь запечатлеть в памяти два силуэта: хрупкую девичью фигуру и могучего жеребца, усмирённого женской рукою… Наконец пришпориваю своего коня, и всё пропадает в ночи — остаётся лишь лунный свет, да едва уловимый запах дыма с далёких аулов.

Через десяток вёрст въезжаем в туман. Липкая влага обступает со всех сторон, звёзды пропадают — я не вижу дальше вытянутой руки. Осаживаю коня и пытаюсь разглядеть хорунжего… Его нигде нет!

Проходит несколько минут — вокруг стоит тишина. Серая предрассветная мгла и стук сердца в висках… нет — стук копыт: один конь, и ещё один! Стремительный аллюр арабского скакуна моего попутчика, и в такт ему кто-то второй… Луна вдруг проглядывает сквозь туман, и я вижу Араша! Тот выскакивает прямо на меня, ноздри раздуваются и выпускают пар — лютый жеребец встаёт на дыбы, я вскидываю руки и замечаю на его спине девичью фигуру… Откуда-то сбоку появляется хорунжий, его конь весь в мыле.

— Скачем! — кричит мой товарищ. Его голос снова срывается на высокую фальшивую ноту. — Скачем, они сейчас будут тут!

Кидаю взгляд на незнакомку: тонкие черты, пронзительные глаза. Она юна и прекрасна, как всякая черкешенка, но есть в ней что-то нездешнее — так могла бы выглядеть картина, написанная мазками лунного света.

Пускаем коней во весь опор, стелемся по влажной от росы траве. Туман редеет, впереди ощущается свежесть реки.

Выскакиваем на берег: перед нами стремнина. Скачем вдоль кромки, вдали виднеется брод. Краем глаза замечаю движение: сбоку наперерез нам летят всадники.

Резко сворачиваю к воде, хорунжий и девушка повторяют мой маневр — переправа уже рядом, но черкесы настигают. В этот миг первый солнечный луч прорывается из-за гор и освещает тёмный поток: мир раздаётся вширь, становится гулким и большим. Влетаем в реку — позади нас повисают в воздухе мириады капель воды…

— Догоняют! — кричит хорунжий, и в его голосе слышно отчаяние.

— Сата́! — снова кричит он.

Я оглядываюсь и понимаю, что крик обращён к незнакомке. Её конь неподвижно встал на мелководье, девичье лицо запрокинуто вверх — туда, где бледнеет на небосводе по-утреннему съёжившийся, будто озябший, лунный диск.

«Она пойдёт лишь с тем, кто укротит Араша», — вспоминаю я.

Перевожу взгляд дальше и вижу юного абрека. Он совсем близко, остальные горцы отстали. Юноша вскидывает ружьё и целит в хорунжего — тот бросается к своей новой подруге… выстрел!

Выхватываю ружьё и замираю.

Огромный жеребец снова, как и ночью, протяжно вздыхает. Девушка сползает с его неосёдланной спины, руки скользят по гладкой, чуть подрагивающей шкуре, и падают безвольными плетьми.

Какое-то движение на берегу… Абрек спешился, перезарядил ружьё — но уже настигли и держат его верные слуги, уже подъехал Инал, а где-то позади меня, с той стороны Кубани, под гиканье и стук копыт несётся к нам на подмогу казачий разъезд.

— Сата́… — шепчет хорунжий. Различаю его голос даже сквозь шум воды.

Девушка опускается на колени, стремительный поток омывает юное тело.

А потом дикий жеребец ещё раз вздыхает — протяжно, с надрывом — и падает рядом со своей госпожой. Из раны на его могучей шее толчками вырывается густая алая кровь.

Понукаю своего коня — тот робеет, грызёт удила. Тогда я спрыгиваю с седла прямо в воду и бреду назад к берегу — по пояс в воде, покачиваясь от набегающего потока.

Замечаю старого Инала, он что-то говорит своему воспитаннику… тот не слышит — во все глаза смотрит на девушку. На незнакомке не видно ран — она сидит подле умирающего коня, но лицо её обращено вверх…

— Никто не волен в своих делах.

Старый Инал приближается, речная галька хрустит под его чувяками.

— Кто она?! — кричу что есть сил. — Что это за конь?!

— Ты не поймёшь, — отвечает старик. — Это конь для великого героя — того, кто навсегда закончит войну. Это его конь… и его будущая мать. Они пришли сюда в новолуние. Пришли слишком рано…

— Сата́… — эхом долетает голос хорунжего.

— Сата́… — вторит ему абрек.

Старик не слушает их, он смотрит на меня:

— Ты теперь тоже не волен поступить иначе.

Он разворачивается и уходит от берега. Не оборачиваясь, вскакивает в седло и уносится прочь, а за моей спиной уже слышен топот казачьих лошадей, ступивших в реку.

Подхожу к девушке по имени Сата́ и заглядываю в её глаза, наполненные лунным светом. После поднимаю ружьё.

«Они пришли слишком рано»?

Жму на спуск.

Араш вздрагивает и издает последний храп, а затем все звуки замирают. Туча наползает на солнце — но может, мне только чудится… Вода накрывает труп коня — секунда, и вот уже рядом со мной нет никого, лишь безмолвные воды Кубани утекают вдаль. Поднимаю голову и успеваю заметить отблеск лунного света — прозрачный девичий силуэт, устремившийся вверх.

На мгновение кажется, что неведомая сила и меня приподнимает над водой, но затем наваждение спадает, и всё снова приходит в движение: пороховой дым, россыпь водяных брызг и облака на небосводе, похожие на странных нездешних существ.