Повелитель дождя

На забытом могильном холме

"Печаль-трава" разрослась...О чем

Печалишься ты, трава?

Мацуо Басе.

— Иесу ханотагари? Вы уверены, что мальчик говорит именно так?

Фукуда поставил фарфоровую чашку с чаем на красный лакированный столик. Несколько капель ароматного зеленоватого напитка упало на татами. "Похоже, он что-то знает", — резкость движений старика удивила меня и обрадовала. Свое волнение японец не смог скрыть.

— Да, Фукуда-сан, — я сделал глоток из крошечной чашки. Горьковатый обжигающий чай был изумительным на вкус. — Абсолютно уверен.

— Мистер Уотсон, — японец внимательно смотрел на меня. — Расскажите мне еще о мальчике. Когда начались эти... странности?

— Лет пять назад, — не задумываясь, ответил я. — Мы тогда жили в Англии, в моем поместье. Отличное было время.

Фукуда сидел на татами в позе лотоса. Синий шелк кимоно поблескивал в свете лампы. Руки старик сложил на коленях, что вместе с неподвижностью делало его похожим на статую Будды, какие встречаются почти в любом японском храме.

Глаза Фукуда прикрыл, но я не сомневался в том, что он слышит каждое слово.

— Так вот, — я собрался с мыслями и продолжил. — Мы с Викторией пили кофе, когда на улице раздался крик. Марта, няня Чарли, звала на помощь. Мальчик играл на лужайке перед домом. Он упал и сильно разбил голову.

Отдаленные крики чаек прервали мой рассказ, напоминая о близости океана. Японец оставался невозмутим.

— Жуткое зрелище, — я беспокойно заерзал. Сидеть на шелковой подушке оказалось немногим удобнее, чем на татами. — Чарли вопил как ошпаренный, все лицо кровью залито, и ручонками по траве скребет. Мы остановили кровотечение, обработали рану, а он все плакал и кричал без остановки. И вдруг замолчал. Его глаза... Они стали такими печальными. Чарли начал повторять: "Иесу ханотагари! Иесу ханотагари!" Но самое непонятное — это голос.

— Голос? — Фукуда открыл глаза.

— Да, — мои пальцы сплелись в замок. — Двухлетний ребенок так не говорит. Так может говорить мужчина, когда он жаждет крови: яростно хрипя, с ненавистью и болью в голосе.

Во рту пересохло. Я одним глотком осушил чашку и поставил ее на столик.

— Что было дальше? — спросил японец.

— Мальчик твердил эти слова, наверное, пару минут. Дергал руками и ногами, словно в агонии. А мы не могли пошевелиться, шокированные его поведением. Припадок закончился внезапно. Чарли сел на траву и заплакал.

Фукуда встал с татами.

— Похоже, мы засиделись, мистер Уотсон, — японец раздвинул седзи. — Давайте прогуляемся.

Кряхтя, я поднялся с подушки и пошел за ним.

Уже стемнело. Луна спряталась за облаками, и лишь фонарь, подвешенный на столбе, освещал сад. Ночной ветер обдувал меня, неся в себе аромат цветущей сакуры. Совсем рядом шумел океан, но высокая изгородь не позволяла его увидеть.

Мы присели на каменную скамейку перед дзэнским садом — прямоугольным участком земли, выложенным галькой. В центре и по углам площадки лежали большие камни причудливой формы. Я знал, что подобные композиции создаются не за один день. Камни расставляют с особой тщательностью, пока не будет достигнута совершенная гармония. Дзэнские сады исполнены символизма и требуют абстрактного мышления. Каждый видит в них что-то свое.

Время тянулось мучительно долго. Наконец Фукуда заговорил:

— Почему вы пришли ко мне, мистер Уотсон?

Я молча разглядывал черные продолговатые камни: они находились в самом центре сада. Действительно, восприятие зависит от настроения. Должно быть, кто-то сравнивал эти камни с горами, а мне вдруг привиделись унылые могильные памятники.

— Я люблю своего сына, Фукуда-сан, — слова давались мне нелегко. — Припадки в последнее время участились. Люди нас сторонятся. Многие считают, что Чарли одержим дьяволом. В школе его боятся. Мы постоянно переезжаем, несколько недель живем спокойно — до следующего приступа. Я показывал мальчика врачам из разных клиник, но все они лишь разводят руками. Я не знаю, что делать. Мне сказали, что вы крупный специалист по японской истории. Вы — моя последняя надежда.

— Но почему вы решили, что я могу исцелить вашего сына? Я ведь историк, а не врач.

— С трудом, но я узнал, что Чарли говорит по-японски. И я перевел выражение "иесу ханотагари", — глаза старика расширились, когда я произнес эти слова. — В Токио мне посоветовали обратиться к Фукуде Джинки. Вам ведь знакомо это выражение, Фукуда-сан?

— "Повелитель дождя", — сказал японец. — Да, я знаю, о чем вы говорите. Завтра приведите ко мне мальчика. Тогда я вам все и расскажу.

* * *

Мы вновь сидели на каменной скамейке в саду — Фукуда и я. Ярко светило солнце, в небе кружили чайки, и тихо шлепали по песку волны сонного океана. Дзэнский сад сейчас не казался мрачным. Скорее наоборот. Огромные камни придавали мне сил, заставляли чувствовать себя уверенней.

Фукуда был молчалив и сосредоточен. И все же он первым начал разговор:

— Что вы знаете о Иэясу Токугаве, мистер Уотсон?

— Один из великих правителей прошлого, — ответил я. — Он основал Токугавский сегунат. Его клан правил Японией более двухсот лет.

Мы остановились перед сакурой. Дерево, одетое в бледно-розовое платье цветов, выглядело поистине величественно.

— Да, все так, — старик говорил медленно, подбирая слова. — Но Иэясу пришел к власти через интриги и убийства. На его руках кровь подлинного наследника, несовершеннолетнего Хидэери. В битве при Сэкигахаре Иэясу разбил войска Исидо Мицунари, защищавшего интересы Хидэери. Мицунари погиб в мучениях, более восьмидесяти тысяч его сторонников были беспощадно вырезаны. С другой стороны, если бы Иэясу не стал сегуном, страна могла сгореть в огне междоусобиц. Тогда Япония нуждалась в сильном правителе.

Порыв ветра сорвал с ветвей несколько розовых цветков. Кружась, они опустились на землю, словно напоминание о мимолетности жизни.

— "Иесу ханотагари", — я невольно вздрогнул, услышав эти слова. — Или "Повелитель дождя". Это имя, принадлежащее той эпохе и забытое в наши дни.

— Имя?

— Да, имя. "Повелитель дождя" — это меч, выкованный легендарным оружейником Мурамасой. Нет, не удивляйтесь. Каждый меч имеет свое имя. Ведь это душа и сердце самурая. Жизнь воина немыслима без меча. Потерять меч — значит покрыть себя позором. Это страшнее смерти, — в голосе Фукуды переплелись гордость и печаль. — И для самурая нет другой смерти как от меча. Если он проигрывал в битве и оставался жив, то совершал сеппуку — ритуальное самоубийство. Он вспарывал живот коротким мечом-вакидзаси. Когда мучения становились невыносимыми, другой самурай отрубал ему голову. Так уходили из жизни настоящие воины. Только так можно было сохранить честь.

Глаза Фукуды смотрели в одну точку, он выглядел отрешенным. Прошлое захватило японца.

— В той битве на стороне Мицунари и наследника сражался Рикимару Такэда. Величайший фехтовальщик Японии того времени. А в руках у него...

— Иесу ханотагари! Иесу ханотагари!

Седзи распахнулись, и в сад вбежал Чарли. Вместе с Вики они ждали меня в доме. Похоже, что у мальчика случился припадок. Повторяя эти проклятые слова, он бросился к нам.

И только сейчас я заметил, что у Чарли в руках. Катана. Японский меч, смертоносный спутник самураев.

В глазах сына горела ярость, светлые волосы трепетали на ветру. Одним прыжком он подлетел к Фукуде и взмахнул мечом.

Старик увернулся. Лезвие просвистело в воздухе и вонзилось в ствол сакуры, едва не разрубив его. Дерево затряслось, розовый дождь соцветий пролился на землю.

В следующее мгновение я оттащил мальчика от меча и прижал к себе. Чарли в бешенстве кричал что-то непонятное. Вскоре он затих.

Припадок закончился.

Я повернулся к Фукуде. Он был бледен и, похоже, испуган. Японец выдернул меч из ствола и изучающе посмотрел на лезвие. Не оборачиваясь, он произнес:

— Уходите. Немедленно. И не возвращайтесь.

Старик, сжимая в руках катану, пошел в дом.

— Что случилось с Рикимару и его мечом? — крикнул я ему вслед. Подбежавшая Вики повела сына на улицу.

Фукуда, прежде чем задвинуть седзи, тихо сказал:

— Рикимару погиб в сражении. "Повелитель дождя" исчез. Это все, что мне известно.

* * *

— Мы не можем уехать, — я старался не смотреть в заплаканные глаза жены. — Не сейчас, Вики.

— Почему, Ричард? — ее голос просил, умолял. — Я боюсь за Чарли. Ты же видел, что произошло.

— Не сейчас. Как ты не понимаешь, Вики, я в шаге от разгадки. Еще несколько дней и мы уедем, обещаю тебе.

Виктория нервно мяла в руках подушку. Она подняла голову и прошептала:

— Мы зря вернулись в Японию. Ричи, наш сын меняется. Что-то поглощает его... что-то страшное... Я боюсь за него, — Вики решительно взглянула на меня. — Мы уезжаем прямо сейчас!

Я промолчал, пораженный ее словами: "Мы зря вернулись в Японию". И вспомнил. Точно, Вики рассказывала. Ее отец был английским дипломатом. Вместе с семьей он приезжал сюда в конце сороковых годов. А Вики в ту пору было шесть лет.

— Ты слышишь, Ричард? — Виктория поднялась с постели. — Я беру Чарли, и мы сию же минуту летим домой.

Она выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

Что ж, придется подчиниться. Но меня беспокоило одно обстоятельство. Поведение Фукуды — вот что казалось действительно странным. Ярость Чарли или того, кто прятался в его теле, выплеснулась сегодня на старика. Фукуда играл какую-то роль во всей этой истории. Но какую? Неожиданно я вспомнил слова Чарли. Он кричал, пытаясь освободиться из моей хватки. Кроме привычного "иесу ханотагари" звучали и другие, незнакомые мне слова. И одно из них...

Джинки. Имя вспыхнуло в моей памяти. Чарли кричал "Аяме Джинки". А старик — Фукуда Джинки. Вот оно что.

— Господи, Ричард! — Вики прервала мои размышления. Она еле держалась на ногах, в глазах застыл ужас. — Чарли пропал! Его нет в комнате!

* * *

Когда я добрался до дома Джинки, уже стемнело. Небо затянуло тучами. Ветер гнул деревья к земле, яростно ревели воды океана.

Надвигалась буря.

Калитка оказалась незапертой. Я вбежал в сад. Фонарь не горел, поэтому пришлось осторожно, вслепую, пробираться к дому. Вокруг властвовала тьма, а строение выглядело необитаемым. Наконец, я добрался до бумажной стены, отодвинул перегородку и проник внутрь. В дальнем конце темного коридора виднелся свет — он пробивался через седзи одного из помещений. Кажется, там мы пили чай во время моего первого визита.

Я вытащил из кармана куртки револьвер и, крадучись, пошел вперед. Татами заглушали мои шаги. Во всем доме стояла пугающая, почти осязаемая тишина.

Неожиданно за седзи ярко вспыхнул и сразу погас ослепительный синий свет. Нет, мне не показалось, он был действительно синим. Еще несколько коротких вспышек прорезали мрак. И раздался свист распарываемого мечом воздуха. Через мгновение я услышал глухой стук, словно что-то тяжелое упало на татами.

Не заботясь об осторожности, я ворвался в комнату сквозь перегородку, разрывая бумагу на части.

Я убеждал себя, что вижу кошмарный сон. Это не могло быть правдой.

В двух шагах от меня застыл Фукуда. Столь любимое японцем белое шелковое кимоно, затейливо расписанное драконами, забрызгано кровью. В руках старик сжимал катану, на лезвии которой, будто мотыльки, плясали огоньки синего пламени. Капельки крови стекали вниз и падали на пол, складываясь в причудливый узор.

Кап-кап-кап.

Чарли тоже нацепил на себя этот дурацкий халат, с неизменным изображением драконов. Вот только цвет у кимоно другой, не как у старика, — черный. Чарли сидел на коленях, прижав руки к животу и наклонившись головой к полу. Хотя нет, не головой. Шеей наклонившись к полу. А голова моего мальчика лежала в метре от тела. Голубые глаза, не мигая, смотрели на меня. Из уголка рта на татами стекала тоненькая красная струйка.

— Ах ты, ублюдок, — прохрипел я и поднял руку с револьвером.

В глазах Фукуды я не видел ни страха, ни радости, ни боли. В них была пустота. И я выстрелил.

Синее пламя охватило меня.

* * *

И пришло невероятное, ни с чем ни сравнимое ощущение. Синий огонь со всех сторон окружал меня. Вспыхивая и угасая, он показывал картины прошлого. Давно минувшего прошлого.

Поле битвы, где сражаются тысячи, десятки тысяч воинов. Сначала я вижу это издалека, но синяя стена дрожит и преображается: теперь уже бой рядом, стоит протянуть руку и коснешься меча или доспеха. Испуганно ржут кони, звенит сталь, крики и стоны жуткой симфонией звучат над равниной.

Синее пламя являет мне самурая. Пластинчатые доспехи цвета крови защищают его тело, оставляя открытым лишь лицо. Огонь пляшет в глазах — ярость, сродни той, что я видел у Чарли, когда он напал на Фукуду. В руке самурая бабочкой порхает меч, плетя кровавый узор, оставляя за собой отрубленные головы и агонизирующие тела.

Но вот воин замирает на мгновение, выставив вперед катану, и у основания лезвия, над закругленной гардой, я успеваю заметить гравировку — замысловатый иероглиф. Иесу ханотагари?

Вспышка

Человек умирает. Его распяли на деревянном кресте. На обнаженном теле, блестящем от пота, множество кровоточащих ран.

Человек бредит. Его мучения ужасны. Вокруг нет ни души. Только мерное гудение волн и жужжание насекомых нарушают тишину.

Вижу его лицо.

И узнаю.

Вспышка

Снова меч с иероглифом. На этот раз его держит самурай в богато украшенных доспехах. Его атакует воин без доспехов, в простом кимоно. Мечи сталкиваются.

Лезвие "иесу ханотагари" ломается, вторая катана продолжает движение и отрубает руку. Самурай в доспехах падает, истекая кровью. Его противника убивают подоспевшие воины.

Вспышка

Дом Фукуды. Тревожное пламя свечей выхватывает из темноты две человеческие фигуры. Они сидят на татами напротив друг друга. Это Фукуда Джинки и Чарльз Уотсон.

Японец с поклоном передает мальчику что-то, завернутое в кусок шелка. Внутри оказываются мечи: короткий меч-вакидзаси и два обломка катаны. Чарли соединяет обломки.

Комнату озаряет вспышка синего пламени.

* * *

Я медленно приходил в себя. Синее пламя вокруг погасло.

Ничего не изменилось. Обезглавленное тело Чарли находилось на том же месте. Фукуда лежал на спине чуть поодаль — он был еще жив. Похоже, я всадил в него все шесть пуль. Револьвер лежал на татами, у моих ног.

Я обошел тело сына и присел на корточки возле умирающего японца.

— Почему Рикимару убил моего мальчика? — я многое понял, но чувствовал, что самые страшные открытия еще впереди.

— Ваш сын добровольно совершил сеппуку, — жизнь покидала Фукуду, однако голос его оставался тверд. — Он освободил дух великого воина, избавил его от бесчестья. Рикимару Такэда сражался за наследника в войске моего предка, Аяме Джинки. Но в разгар битвы Аяме и его самураи перешли на сторону Токугавы. Такэда бился до конца. Он выжил и пришел в клан Джинки, чтобы наказать Аяме за предательство. Рикимару предложил моему предку поединок, но тот лишь посмеялся над ним. Самураи Аяме растреляли Рикимару из мушкетов. Израненного, умирающего воина распяли на кресте как преступника. Подумать только, величайший самурай Японии умер как вор, укравший чашку риса.

В глазах японца блеснули слезы. Он закашлялся кровью.

— Аяме забрал мечи Такэда. Но клинок, сделанный Мурамасой, не принес ему счастья. После смерти Аяме главой клана стал его сын, Хиратаро. Ему советовали расплавить проклятый меч. Но Хиратаро был потрясен гибелью Рикимару. Он завещал хранить "иесу ханотагари" как реликвию и память о позоре нашего рода.

Фукуда хрипел, последние силы уходили от него:

— Сегодня... вернули свою честь. Ваш сын... он сильный... Рикимару свободен... И я... — слова падали, как капли крови с острия меча. — Это карма... Не вините его...

Старик дернулся последний раз и затих.

Я взял злополучный меч из его рук. Замысловатый иероглиф, выгравированный у рукояти — я увидел его сразу. Да, это "иесу ханотагари". Легендарный меч, возрожденный кровью моего сына.

Может, какая-то часть Чарли теперь живет в этом куске металла?

Я смотрел на свое лицо, отражавшееся в лезвии. Смотрел очень долго, как слезинки стекают по щекам к подбородку и падают вниз: на татами, одежду и на клинок, смешиваясь с еще теплой кровью Чарли. Время словно остановилось. Мне казалось, что я падаю в пропасть и не могу достичь дна. Наверное, также чувствовал себя распятый Рикимару, мучаемый бесчестьем и осознанием того, что его катана в руках убийцы и предателя.

Карма.

Да, мне было знакомо это слово. Все в жизни предопределено. И то, что человек сделает в этой жизни — не важно, добро это или зло — воздастся ему в следующем воплощении. Что ж, может, карма — неплохое объяснение произошедшей трагедии. Иначе как понять нелепые смерти Рикимару и моего сына? Да, это карма. Мне хотелось верить, что Чарли умер не напрасно.

В чем моя карма? Может быть, в том, чтобы перезарядить револьвер и закончить эту историю. Может, в том, чтобы вернуться к Вики и попробовать жить дальше. Я еще не решил.

А пока я сижу возле двух остывающих тел и жду приезда полиции.

По черепице крыши весело барабанят капли дождя.

Ведь дождю нет дела до людских страданий.