Ассистент беса, инспектирующего родильные дома

— Ты не забыл о собрании? — спросила ворчливо химера.

— Ассамблея, — поправил я и спустил ноги с дивана.

–А..? — осеклась моя домоправительница. — Кто блея?!

Чудовище затрепетало. Нежное личико стерлось, попеременно явив разъяренную львицу, готовую к броску кобру и обиженную козу с отвисшей губой. Коза выплюнула:

— Хам!

— Дура.

— Мужлан!

— Где мои тапки?

Химера прошипела неприличное пожелание, взмахнула хищно хвостом и утекла на кухню. С потолка на меня глянула прозрачная физиономия лемурия, сочувственно кивнула. Я подмигнул главному призраку квартиры и шлепнул голой пяткой по паркету. Из-под дивана выполз тапок, конвоируемый маленьким бородачом в синем колпачке.

— Хозяин, вот!

Я пошарил в воздухе, распахивая невидимую тумбочку.

— Спасибо! Тяпнешь?

Гном потупился:

— Премного вами благодарны, на работе не пьем-с.

Я наполнил высокий бокал темно-красным мукузани, просмаковал, чмокнул. На кухне грохнуло, кажется, химера уронила большую сковороду. Некто мелкий, попискивая от страха, промчался по коридору. Гном торопливо откланялся и нырнул под диван. Лемурий утратил четкость очертаний и растворился среди изящных патриархальных трещин, окружающих древнюю люстру. Шум со стороны кухни усилился, но не вывел меня из благостного состояния. Откинувшись на теплый валик, я удовлетворенно прикрыл глаза.

Мне все нравилось в моем доме. Уютная обстановка, которая возникла не абы как, а создавалась годами. Гобелены с сюжетами из Данте. Внушительная несовременная мебель, игра портьер и бликов свечей, запах жасмина и герани, аромат виноградного вина и тайских благовоний. Атмосфера спокойствия, достатка и радости, — та основа, на которой формируются уверенность и самодовольство хозяина. Кстати, хозяин имел профессиональный статус ассистента помощника председателя Конторы, то есть уже свыше ста лет я чувствовал себя маленьким триумфатором.

…Однако, пора. Кряхтя и беззлобно ворча, поднялся. Где эта скандалистка, что мне надевать? Со вздохом пригладил седеющие кудри, влез в камзол с безвкусными пуговицами-черепами. Химера аккуратно разгладила ткань на плечах и горбу, набросила старомодный плащ. Обувью пренебрег, все же чин позволяет. И прошел в гондолу дирижабля, припаркованного у балкона в гостиной. Он был похож на вареную колбасу в синюге. Магическая сила этого сооружения в секунды переносила нас меж мирами и материями. Я успел лишь зевнуть всласть и почесаться, поймать осуждающий взгляд химеры, а уже пора на выход. Бортовой кобольд, церемонно раскланиваясь, развернул универсальный трап.

Недолюбливал я эти ассамблеи и пленумы, не лежало к ним настроение.

Слишком шумно. Слишком пафосно. Пёстро. В таких местах огромное скопление разнородной энергетики. Ей нет выхода, и она скручивается в спирали и клубки, бомбардирует пространство, искрит. В голове звенит от разрядов, в воздухе запах ментола и канифоли. Здесь всегда чересчур много антагонистов, хотя подобные мероприятия дают передышку вечному противостоянию кланов. Наступает суточное огненное перемирие.

Помещение, покрытое необъемным куполом, напоминало древнеримский амфитеатр. Эффект габаритов, грубый комфорт, масштабные ониксовые колонны. Обширные галереи с монструозными статуями, застывшими в конвульсиях, напоминающих о грехопадении человечества. По скученности, суете и бессмысленной толкотне наше мероприятие соперничало с последним днем Помпеи. Тем не менее, многие участники пребывали в непонятном мне ликовании. Мундиры, хламиды, кимоно, шинели и даже — ну, и шутники! — сутаны. И смокинги при босых пятках. Вот такая демократия, слава Конторе. Я пробирался сквозь толпу, неохотно кивая знакомым, выглядывая высокую сутулую фигуру. Не сразу, но она обнаружилась, и настроение немного улучшилось. Я всегда улыбаюсь при встрече с Корчи. Мой приятель обжег взглядом, нахмурился и еле кивнул. Надо полагать, тоже рад.

Я много раз думал о том, почему мы стали общаться с Корчи, что нас сблизило. Деградация персонализма, как он выразился. Каждые два-три года на очередном всемирном слете или пленуме мы с Корчи выкраивали часок и устраивали собственную ассамблею, секретную и несерьезную. Избегая суеты и треволнения заседательских хлопот, уединялись в тесноте невзрачного трактира «Чаша».

Прихлебывая пиво, я вспоминал, как познакомился с Корчи в ритуальном зале. Кто и зачем придумал глупую церемонию символического пожаротушения? Ничего величественного и оригинального, наоборот. Выплескивая воду в пылающую бездну, мы подчеркиваем свое ничтожество перед грандиозностью Конторы. Мизерная порция воды, которую делегаты выливали в ревущий вселенский пламень, олицетворяла либерализм, всепрощение, единство противоположностей, общие истоки и прочие глупости, от которых давно тошнит. Однако, традиция, никуда не денешься!

Корчи был похож на помощника кастелянши в брюссельском La Legende Hotel, где я остановился летом 1951 года. Высокий, сутулый, с явным чувством неудовлетворения, он неторопливо катил тележку с бельем по коридорам. Помню, меня смутило гротескное достоинство скромного служащего, словно престарелый граф сопровождал дряхлую маман в инвалидной коляске.

Корчи был не от мира сего. Его одежда и манеры отличались безупречностью, свойственной аристократам, лицо же, в шрамах морщин, отталкивало и обладало гипнотическим свойством. Глубоко посаженные, темные, как адовый колодезь, глаза, казалось, видели всю историю человеческого рода, и в них отразились ужасы, боль, страдания и предательства. Порой они пылали пещерными факелами, чаще в них тлела апатия, иногда плескалось лукавство, а вот довольства я не видел никогда.

Тот, первый разговор, оказался необычным.

— Сколько нас, ты помнишь? — спросил Корчи после первой кружки черного пива.

— Шестьсот шестьдесят шесть ассистентов при каждом из тринадцати помощников председателя, — удивленно отбарабанил я.

— Да, восемь тысяч шестьсот пятьдесят восемь существ, — кивнул Корчи. — Мы лишь чиновники. Не силовики, не боевики, не оперативники и даже не знакомы с упомянутыми господами. У них иной род деятельности. Мы же — скромные клерки, скучные бюрократы, тихие службисты. Через наши кабинеты ежедневно проходят миллионы душ. Наши мозги фильтруют поток информации, наш опыт и профессионализм позволяют молниеносно формировать статистику, наши руки торопливо вносят факты в реестры, архивы и портфолио.

Он бормотал, продолжая беседу с самим собой. Я все больше терялся.

— Зачем ты это говоришь?

Корчи вздрогнул, выпрямился:

— А дети…

— Что — дети?

Но тогда ударил гонг, и мы отправились в ритуальный зал.

Что было предметом наших бесед во время редких встреч? Мы говорили о чем угодно, наугад, наощупь выискивая темы, и нашли. Птицы. Пернатые казались нам символическими путешественниками от земли к небесам. Они не фальшивили, не лицемерили, не предавали. Мы не преследовали конкретных целей: нажиться на объекте беседы или сформировать образ врага. Или получить удовольствие от возможности сквернословить в адрес невинных птах. Мы не обсуждали свою работу, коллег и тонкости оформления грешных душ. Думаю, нам совершенно не хотелось сплетничать.

Но вот птицы. Небо. Полет. К р ы л ь я.

Эта тема была интересна.

***

Чугунные решетки и бронзовая вязь. Массивные балки. Внушительная столешница, которой впору замковые вороты таранить. На ней удачно смотрелся бы цельный печеный вепрь да пара бочонков жгучего вина. Да, снаружи разрушенный Колизей, здесь же — добротная старина без примеси магии. Посреди комнатушки замер коренастый полукот Ужас (о, Контора, что за дурацкое имя?), больше походивший на рысь: кисточки на ушах, высоко посаженная голова, толстый обрубок хвоста. Корчи вошел, скрипнув дверью, узнаваемым жестом развернул деревянное кресло, аккуратно присел. Ужас прильнул к хозяину, лег с грохотом у его ног. Никакой конспирации, тьфу на него!

Дочь трактирщика Малюта проскользнула в кабинет, поставила перед Корчи полную кружку и миску острых солений. Он хлебнул и сухо спросил:

— Знаешь, как я попал в Контору?

Я пожал плечами. О таких вещах не спрашивают даже у друзей.

Корчи отодвинул кружку, наклонился.

— Мне было шесть с половиной лет. Пушистые ресницы, клетчатые шортики, царапина на левой коленке. Несмелое любопытство. Беспокойный моторчик. Я гулял на заднем дворе, что примыкал к тихому парку. Мне было скучно, я вспоминал яркого целлулоидного кита, которого увидел на витрине детского магазина. Он стоил рубль двадцать копеек. На нем сидел восхитительный медвежонок, держащий в лапах красный сундучок. Меня распирало желание получить кита с медвежонком и заглянуть в этот чудесный сундучок — не может быть, что он закрыт! Двадцать копеек я сэкономил на мороженном. Но рубль, серьезные деньги, у меня таких сроду не было. Просить бабушку? Бесполезно. А мама приедет только в субботу. Целый рубль! Сколько мороженного нужно не съесть, чтобы накопить такую кучу денег?

Корчи тоскливо уставился на свечу, расстегнул тугой ворот.

— Мне казалось, что рубль имеют только большие мальчики и девочки. Или космонавты.

«Мальчик, хочешь получить рубль?» — спросил невидимый голос. Я оглянулся: рядом никого не было, а на лавочке возле нашей калитки сидел старичок. Помню, удивился — лето, а он в пальто! Я подошел к нему без страха, старичок был такой аккуратный, безобидный. Когда он улыбнулся, я подумал, что у него болит живот. Незнакомец вытащил из кармана нечто круглое, блестящее. И я с восторгом увидел металлический рубль. Настоящий, не шоколадный кругляш в фольге! Они только начали появляться в городе, однажды Борька с автостоянки приносил такой, показывал ребятам, но в руки не давал.

— Поймай мне воробушка, — попросил старичок, играя монетой.

Я не спросил зачем, но завороженно сдвинул щеколду и вышел за калитку. Вокруг было много воробьев. Они налетали жадной стаей, падали в мокрую траву, как просыпанная из пакета гречка, суетились, трещали, бранились. Я очень хотел поймать воробья. Но как? Кто-то невидимый шепнул: «Много камешков». Набрав горсть гальки, я размахнулся и кинул камни в птичек на газоне — и откуда силы взялись? Стая взлетела, прыснула. Один не взлетел, подпрыгнул, упал, бился и кувыркался в траве, верещал. Я бросился к нему, сердце так же билось и кувыркалось, больно кричало. Схватил добычу, в руке трепетал влажный комок. Глаз угасал, смотрел в небо, не на меня. Из карандашного клювика выкатилась алая бусинка. И моментально впиталась в мою правую ладонь. Мир потерял краски, исчезли все звуки. Я побрел к лавочке. Старичка не было. На шершавом брусе лежал рубль. Я коснулся его…

— …и он растворился у тебя в пальцах, — прошептал я.

Корчи пошевелил левой рукой, на столе словно кувалда ворохнулась.

Кровь убитого воробья стала проклятьем и рекомендацией. Инкассатор получил от ребенка все необходимое для инициации: соблазн, охотничий азарт, восторг поимки добычи, испуг при виде смерти и горе-раскаяние. Плюс каплю крови и, самое главное, принятие оплаты убийства.

Убийство по неосторожности трактуется как преднамеренное, ни смягчения, ни послабления, ибо преступление свершилось (из выписки Конторы).

Погодите-ка, первые металлические рубли появились в середине шестидесятых двадцатого века!

— Йо! Я полагал, что ты гораздо старше.

— Какой есть… — он усмехнулся.

— Рубли изготавливались из никеле-палладиевого сплава, — сообщил я невпопад.

— Но называли-то их железяками! — отмахнулся Корчи.

Повисла тишина, мы наблюдали, как Ужас оказывает химере знаки внимания: глядя куда-то в стену, он утробно ворчал, словно давился рыбьими костями, поворачивался к ней задом и старательно закапывал несуществующие отходы, при этом скидывая зримую оболочку до видимости скелета. Химера эти джентльменские ухаживания гордо пресекала красноречивым взглядом: «Урод!». Правда, при этом обнадеживающе фыркала.

–У меня к тебе просьба... — мой товарищ замялся. — Хочу оставить коллекцию. На хранение, — торопливо добавил он.

— Уезжаешь? — Если я удивился, то самую малость.

— Ты веришь в предчувствия? — Корчи хмыкнул, словно возражая самому себе, и уставился на меня, как удав. Сгустился мрак, кольнуло в горбу. Вот только не надо облучать рентгеном! Я предостерегающе воздел руки.

— Возьму, конечно, какой разговор. А что за предчувствие? С чем связано?

Последний вопрос летел уже в спину удаляющегося Корчи, в то время как лапа полукота быстро сунула что-то в мою ладонь.

Я держал футляр, как свернутый блин, промазанный сгущенкой. Неудобно ухватив пенал за торец, сохранял осторожное равновесие, и не знал, что с ним делать. В таких стандартных футлярах, с шаблонными узорами из бриллиантов и рубинов, наши клерки обычно хранили текущую работу. Невесомые мини-кейсы удобно помещались в узких внутренних карманах. Этот был тяжелым.

Возле двери Корчи остановился и взмахнул кружкой с остатками пива:

— Время ритуала. Не будем нарушать традиций.

Я спрятал футляр под плащом и чертыхнулся. Химера принесла пустую чашку, и мы двинулись за Корчи в ритуальный зал. Огромное помещение, выложенное нефритовыми плитами, было заполнено сотрудниками Конторы. Стаканами, кружками и золотыми кубками они черпали воду в центральном фонтане, большими и малыми группами направлялись к краю скалы, что возвышалась над огненным чревом. Корчи наполнил кружку и плюнул в нее, я видел его презрительную гримасу, и поёжился: что за игры с инферно?

Когда мой друг вслед за всеми выплеснул кружку в пылающую пропасть, струя жидкости обернулась пламенным змеем, который выскользнул из бездны, как рука фокусника, мгновенно обвился вокруг Корчи и унес его вниз, в огонь. Я вскрикнул и схватился за сердце. Полукот Ужас в ужасе завыл, как волк и попытался прыгнуть за хозяином. Мы с химерой с трудом оттащили его от пропасти. Вокруг мгновенно образовалась мертвая зона, никто не хотел приближаться к месту казни.

Мы быстро удалились, оцепенело погрузились в дирижабль и исчезли в подпространстве. Если карающие органы сочтут меня соучастником преступления, то найдут в любом из воплощений.

…Оставив домочадцев хлопотать вокруг убитого горем Ужаса, я прошел в маленькую комнату, задвинул шторы и включил ночник. Я все еще находился под впечатлением жуткой гибели Корчи. Меня не покидало убеждение, что он предусмотрел свою смерть, рассчитал ее последствия и зашифровал мою роль в этой сцене. Я положил футляр на стол и угрюмо воззрился на него. Меня тревожило содержимое футляра, раздражала необходимость его изучения. Осознаваемое восприятие новых впечатлений. Карнавал зыбких теней, покинутость осенних гнезд… я был готов ко всему. Покосившись на дверь (в замочную скважину явно кто-то пытался заглянуть), я откинул зажимы на футляре и распахнул глянцевую крышку.

В футляре было четырнадцать портативных отделений. Четыре зияли пустыми гнездами. В остальных под легким магическим покрытием обнаружились капсулы консервации душ.

Я нахмурился. Зачем ему грешные души? Он сказал «коллекция»? Конечно, большинство из нас играют в коллекционеров. Именно играют, поскольку считают зазорным тратить время, знания и магические силы на бесполезный сбор всяческой ерунды. Марки? Монеты? Бабочки, автомобили, кристаллы? Мы умеем моделировать и архивировать фантазии, эмоции, поступки и даже реальные характеры. Не был исключением и я. Собирал помаленьку пустяки, без пылу-жару и вне всяческого энтузиазма. Ничего особенного: пара грехов чревоугодия, секрет аква-тофаны, хорошая копия фата-морганы, умение фехтовать при отсутствии куража, песня сирены и завещание последнего на земле лемура. Не животного подотряда приматов, а призрака; к чему мне все эти безделушки. Хотя иногда бывало забавно примерить маску обжоры. Я сметал все запасы в холодильнике и жадно кромсал лопаточкой заказанный в кулинарном боксе шоколадный торт. А потом лежал пластом — никакого удовольствия от деликатесов! Инфернальные наслаждения не по мне. Разве что бокал грузинского или итальянского вина…

Махнул ладонью над кассетником, девять капсул воскурились ароматным дымком. Наркотики? Ага, и еще джинн из бутылки, куда только не заводит воображение! Поглядим, что за грешников припрятал Корчи.

Это не были грешники.

Это были чистые невинные души.

Ожившие сны мечтателя, радужное сиротство ночных улиц, торжество абсурда.

Они напоминали танцовщиц Дега.

Ты родился не в то время и не с той планидой, сказал однажды Корчи. Думал ли он, что я способен собирать, холить и лелеять чьи-то неприкаянные души? Пусть даже такие красивые? Переливаясь и вибрируя, души хаотично плавали по комнате, очаровательно и …страшно.

Я подумал, что в начале следующего месяца мне предстоит деликатная инспекция очередного родильного дома на предмет поиска будущего пополнения. Если взять с собой одну капсулу и выпустить там на волю молодую душу? А что, пусть она ищет себе достойное воплощение. Я испугался: что за дикие мысли приходят на ум стареющему чиновнику? Корчи не мог посещать роддома и детские сады. В его обязанности входила инвентаризация выбракованных душ. Как ни странно, среди грешников попадаются такие оригиналы, что признаются комиссией негодными для перерождения. И вот парадокс — в мутном потоке отказников изредка мелькают необработанные алмазы… я не верил слухам, полагая, что это легенды конторы. А Корчи, выходит, вылавливал случайные чистые невинные души, скрывал их от сепаратора? Потом шлифовал, растил… ну дела! Ай да Корчи! Настоящий змей, я вздрогнул: почему змей, ведь он никому не вредил, ничего не крал.

Дверь давно распахнулась, в комнату просочились мои бессовестные домочадцы. Разинув рты, гномики и шишиги смотрели на танец фарфоровых огоньков. Химера обнимала за шею осунувшегося полукота. Разумеется, я мог организовать экстренный вызов службы чрезвычайных ситуаций. Они бы законсервировали мою квартиру, ввели бы тотальный карантин.

Я активизировал последнюю гранулу.

Она осторожно раскрылась бутоном лотоса, пульсируя оттенками лаванды, шафрана и ментола. Лунная мишура и бирюза вскипели концентрацией энергии, призрачные сокровища двух миров заполнили комнату. В лазурном сиянии, как флаги парада, развернулись драгоценные крылья.

Это был… ангел.

Я онемел. Меня заморозили и замуровали. Или наоборот. Никогда не видел столь грандиозной красоты и могущества. Краски, ароматы и звуки стали вязкими, осязаемыми. В первобытном пересечении стихий встретились все бесчисленные копии безумного мира.

Эйфория радуги, смех, смятение и восторг. Словно стоишь в центре июньской грозы.

Говорят, что в обычной семье у простых людей может родиться дьявол. У нас получилось с точностью наоборот. Мессия? Гром небесный?

Ангел величаво выплыл в гостиную, мы очарованной группой поддержки побрели за ним. Он огляделся, ласково улыбнулся и невозможно царственным жестом вскинул длань для благословения. Тут все опомнились и шарахнулись кто куда, с визгом и уханьем опрокидывая мебель. Я знал шесть способов сокрушения ангелов. Они были напечатаны в брошюрах Конторы, обязательных для прочтения. На практике оказалось, что рекомендации явно устарели и ныне весьма ненадежны…

Духовная сила светлого иерарха прокатилась по комнате, как селевой поток, расшвыряла всех присутствующих вместе со стайкой невинных душ, бурным фонтаном вознеслась к потолку, я лишь запомнил чрезвычайно изумленную физиономию лемурия. Потом я осел на пол и выключился, будто после славной попойки. Мне было тепло, радостно и спокойно. Мне снился добрый старичок в пальто, который сулил тетрадрахму с розой и солнцем тому, кто облобызает своего учителя. У меня перемешались эпохи и конфессии, и когда я пришел в себя, то сначала не узнал квартиру.

Окружающий мир неуловимо изменился, стал поляной после дождя и полигоном, где многие привычные понятия и принципы оказались вверх тормашками, и с этими трансформациями мне отныне придется мириться, учиться жить заново. Я морщил лоб и шевелил губами, странное дело, не мог определить свои ощущения. Невпопад подумалось, что вино не будет теперь доставлять мне удовольствия. И еще понял, что самосожжение Корчи — обряд очищения, нейтрализации его греха. Он освободился. А я? Зудел, чесался горб. Мои домочадцы толпились вокруг, смущенно перешептывались, оглядываясь. Я попеременно прошелся взглядом по всем и замер, обнаружив нового жильца моего дома. Ангел, прекрасный, светлый, шестикрылый, воцарился на обеденном столе, как статуя Христа-Искупителя в Рио-де-Жанейро.

Я застонал и схватился за голову.

Господи, как же теперь жить?