– 274 по Цельсию

В детстве я очень любил летать к звездам. К альфе Центавра, например, или к Сириусу. А то и подальше. Я запускал свой старенький звездолет, разгонял его в считанные минуты до скорости квинтиллион километров в час и мчал через облака атомарного водорода и пылевые туманности к пределу видимой Вселенной. Табуретки и стулья, составлявшие корпус ракеты, опасно раскачивались, грозя космической катастрофой, но я упрямо стискивал в руках штурвал, похожий на плечики для одежды, и еще сильнее давил ногой на педаль фотонного ускорителя. Что служило этой самой педалью, я уже не помню.

Зато я помню, какие запредельные перегрузки мне приходилось выдерживать, когда я на полном ходу огибал по крутой параболе очередную черную дыру, помню адское сияние голубых гигантов, сверхжесткое излучение которых дотла выжигало бортовой компьютер моего корабля.

Но кораблик у меня был что надо! Он мог насквозь прошить багровую тушу какого-нибудь красного гиганта, и пара-тройка миллионов градусов ему была нипочем. А какой гиперподпространственный локатор получился из старого радиоприемника! Какие чудесные, таинственные, завораживающие звуки он издавал! Это был зов глубинного космоса.

Однажды мой звездолет занесло за край Вселенной, и там на меня дохнуло таким запредельным холодом, что я подхватил ангину и проболел половину лета. И не мудрено — мороз в черном бесконечном Ничто, в котором едва не сгинул мой кораблик, был, наверное, минус тысяча или даже минус миллион градусов. Хотя, конечно, может быть, я просто переел мороженого.

Когда прошла ангина, закончилось и лето. И я пошел в школу. Годы летели незаметно, я переходил из класса в класс, становясь все более взрослым и скучным.

На уроках физики я узнал, что нельзя двигаться со скоростью, превышающей скорость света в вакууме. Кое-как я смирился с этим фактом. Но еще больше меня поразило то, что температуры минус миллион или хотя бы минус тысяча градусов быть не может. С плюсом — пожалуйста, а с минусом — ни за что. Минус двести семьдесят три по Цельсию с какой-то там мелочью — и точка. Абсолютный ноль. Я возненавидел физику с астрономией. И больше не мечтал о звездах, космосе и ракетах.

Я окончил школу, поступил в медицинский институт и, выучившись, стал дипломированным врачом-психиатром.

Зачем я все это вам рассказываю? Просто в то, о чем я поведаю далее, вы вряд ли поверите, а эти наивные детские воспоминания еще можно принять на веру. Поверьте хотя бы им.

Ему было за пятьдесят, моему новому пациенту, но выглядел он заметно моложе. Приятное, открытое лицо, по-детски пухлые, всегда готовые разъехаться в улыбке губы. И большие круглые глаза, глядящие на мир с удивлением годовалого ребенка. Подозрение на шизофрению.

В гараже мастерит космический корабль оригинальной конструкции. Из двух старых велосипедов, телевизора «Электрон» и коробки передач от «Жигулей». Жена устала слушать его разговоры о межзвездных полетах и контактах с пришельцами. Да, кстати, это инопланетяне объяснили ему принцип действия внепространственного двигателя, способного обеспечить перемещение со сверхсветовой скоростью. И свой корабль он делает по чертежам, которые видит во сне. Инопланетный разум телепатически шлет их ему.

«И как вы дошли до жизни такой? — спрашиваю. — Вы ведь образованный человек, инженер по технике безопасности. Ну это ведь несерьезно, в гараже, не имея специального оборудования, сконструировать звездолет. Даже я, человек без технического образования, понимаю, вряд ли у вас могло что-нибудь получиться. Ведь так? Согласны?»

Он кротко улыбается и смотрит на меня своими широко распахнутыми, младенческими глазами.

«Вы знаете, — говорит он, — в последнее время я стал приходить к мысли, что был на ложном пути»

«Ну вот, — удовлетворенно киваю, — и скорость света превысить нельзя. Закон природы, сами понимаете… Из этой клетки не вырваться!» — последние слова я говорю с неожиданной для самого себя горечью.

Он задумчиво молчит. А я зачем-то добавляю:

«И абсолютный ноль нельзя обойти. Не может быть температуры ниже него»

Мой пациент вновь вскидывает на меня ясные голубые глаза и качает головой:

«А вот тут вы заблуждаетесь. Все заблуждаются. Тут-то и была моя ошибка. Но теперь я знаю. Чтобы полететь со сверхсветовой скоростью, нужно преодолеть ноль Кельвинов»

Я тоже могу быть наивным, по крайней мере, казаться таковым. Поэтому я простодушно спрашиваю:

«Как же его преодолеть?»

Сам чувствую, как сердце начинает биться немного чаще. С чего бы это?

«Очень просто, — отвечает. — Наше сознание имеет квантовую природу. И взаимосвязано с тонкой структурой Вселенной. Понижения температуры ниже нуля Кельвинов можно добиться силой мысли»

«И вы умеете это делать?» — осторожно спрашиваю я.

«Да. Недавно научился. А космический корабль можно собрать из чего угодно. Да хоть из этих кресел, вашего стола и, скажем, этого пуфика. Главное принцип. Ну еще радиоприемник не помешает. Чтобы на волну настроиться»

Я вытираю о халат внезапно вспотевшие руки. В горле начинает странно першить. Откашлявшись, предлагаю самым вкрадчивым тоном:

«Так давайте вместе соорудим этот корабль? Вы и я».

И вот наш корабль готов — кресло, стол, а потом еще одно кресло. А на столе пуфик. Мы занимаем места, приемник настроен на нужный сверхдальний диапазон. Господи, я узнаю эти звуки! Они из самого сердца космоса! И попадают прямо в мое сердце, истосковавшееся по перегрузкам, по призрачному сиянию нейтронных пульсаров!

В дверь стучат. Хорошо, что я предусмотрительно ее запер. Они, вероятно, услышали сигналы из радиоприемника и шум передвигаемой мебели. А может, они тоже ощутили на себе это чудо преображения, происходящее с нашим миром? Почувствовали, как медленно, но верно изменяются значения фундаментальных констант. Услышали дивные голоса, зовущие нас из клетки физической реальности? Сомневаюсь.

Но я и мой новый друг все чувствовали и все слышали. Стены кабинета стали полупрозрачными — а может, это я научился видеть в иных, недоступных ранее спектральных диапазонах — и величие космоса открылось мне! Я увидел зреющие в потайных его глубинах сверхновые звезды, потянулся своим новым, таким ясным и восприимчивым сознанием к неистово сияющим квазарам. И еще я знал, что где-то в невообразимой дали, за пределами сферы Шварцшильда, абсолютная температура пространственно-временного континуума понизилась на несколько Кельвинов и стала отрицательной. Пусть не минус тысяча градусов, пусть всего-то минус двести семьдесят четыре по Цельсию, но высвободившейся энергии нам с лихвой хватит!

Голос бесконечного пространства становился все громче — он складывался из рева гравитационных бурь, воя метагалактических вихрей, звона натянутых до предела суперструн!

Я спросил своего друга и учителя, напрягая голос, стараясь перекричать эту симфонию Вселенной:

«Вы слышите? Вы видите?!»

Обернувшись, он только посмотрел на меня с улыбкой, и по его глазам, полным такой детской и такой недетской мудрости я понял — он слышит, он видит.

В дверь стучали все настойчивей. Кажется, ее начали ломать.

Готов ли наш звездолет к путешествию? Успеем ли? Успеем! Должны успеть.

***

Нет, мы не успели. Дверь оказалась недостаточно надежной.

Теперь мы сидим в соседних палатах — но не можем даже перестукиваться, потому что стены в нашей больнице с очень качественной звукоизоляцией. И звездолет сделать совершенно не из чего — в палате нет никакой мебели, кроме кровати с привинченными к полу ножками. А на одной кровати далеко не уедешь.

Теперь вся надежда на главврача — ведь дал же он мне бумагу и карандаш, чтобы я мог сделать эти записи. Может, когда он прочитает их, что-то дрогнет в его душе. Может, и он услышит зов космоса?

В его кабинете много разнообразной мебели и отличный радиоприемник!