Эти свободные бабочки

Мика бежит по доскам веранды. Босыми ногами по гладкому, тёплому дереву. На самом краю, там, где доски заканчиваются, сидит бабочка с яркими синими точками на крыльях — павлиний глаз. Она мигает крылышками: то раскладывает, показывая «глаз», то снова складывает, выставляя тёмную изнанку крыльев. Мика замирает, боясь спугнуть. Но бабочка всё равно взлетела, сделала круг над будущей верандой и затерялась в огромном летнем небе, высоком-высоком, как сосны у реки. И даже чуть-чуть выше.

Веранды ещё не было, а доски уже были. Жёлтые, смолистые, с рисунком от сучков. Чудесные доски! Они пахли новым, пахли ремонтом, папой и летом.

Бегать по ним не разрешалось, но Мика, оглянувшись, вспрыгнула босыми ногами и пробежала вдоль доски, а потом обратно.

И дальше, по тропинке, за калитку, по дороге и вкруг, на зады к дяде Васе. Там был сеновал.

Большущий дядь Васин сарай-курник с высоким чердаком.

По дереву возле задней стены можно было долезть на самый верх, там пройти вдоль фронтона — Мика запомнила красивое слово в школе. От него пахло белым мрамором и древними тайнами. А ещё безрукой Венерой и почему-то солнцем. И ка-ри-а-тидами с обложки учебника.

Пройти вдоль фронтона, сдвинуть поворотный запор и не упасть, открывая дверцу на чердак.

Там будут все остальные.

— Ну что, посадила?

Строгий Костя поправил очки. Они вечно съезжали ему на нос. Мика кивнула. Горшок нашёлся у мамы, красивый, жёлтенький. Мика насыпала в него камушки, накопала земли и добавила чуть-чуть перегноя, а потом спрятала. В самое лучшее место, там пахло досками и новым.

— Никто не видел? — Мика помотала головой.

Костя кивнул:

— Хорошо.

Тощий Васька поднялся:

— Ну чо, погнали на пруд?

Василиса сморщила нос:

— Там пиявки... Давайте лучше на мостки, а?

На «мостки» — это значит, на реку. Туда никому нельзя, но там песок и настоящая река, в которой можно плавать на тот берег. А водоросли, пока плывёшь, цепляют за живот, и Василиса смешно визжит и долго-долго решается плыть обратно. А плыть обратно надо, там платье и тапочки.

Мика плюхнулась прямо на живот, и песок тут же налип везде. Это не страшно, всё равно плыть обратно. А прямо перед носом — стрекозы. Ярко-синяя и фиолетовая, ярче, чем бабушкины фиалки.

— Смотри, какие! — шепнула Василисе.

— Ага! А я зелёную видела, толстую-толстую, вот такую!

Солнце нагревало спину, было тепло, а в животе — пусто. Так всегда бывает, если долго купаться. На реке они уже, наверное, часа два. Чтобы переплыть обратно, надо будет заходить подальше против течения, чтобы не снесло под мост — оттуда далеко возвращаться и вообще, ил на берегу. Вонючий, грязный и с козявками.

— Мика, а ты чего загадала? — Василиска любопытная страшно!

— Не знаю... Он же сказал, можно что хочешь.

— Ну да... Так ты ещё не решила?

— Не... Я только сегодня посадила. А ты?

— А я не скажу, а то не сбудется! — Мика обиженно поджала губы. Ишь какая эта Василиса! Всегда так! У неё, у Мики, пытала, а ведь знает, что не сбудется, если сказать!

От высоты голубого неба над ними кружилась голова и казалось, что можно упасть прямо в него и падать, падать до самых звёзд. Мика зажмурилась и представила, как трогает руками пушистые и колючие комочки-звёздочки.

Вечером натаскали сухой травы — окоски с дорожной обочины, добавили сухих веток, срезанных с кустов смородины ещё по весне, и разожгли костёр, прямо на улице, у лавочки возле тёть Любиного забора. Взрослые сидели на лавочке, болтали о своём, а ребята сидели на корточках у самого костерка.

Искры взлетали прямо к звёздам и к тёмному небу.

Костя шептал:

— Он сказал, чем сильнее мечта, тем быстрее прорастёт.

— Да, а потом носить с собой всегда, если хочешь, чтобы мечта сбылась.

— Надо о чём-нибудь... Настоящем мечтать... Таком... Таком... — Витька, мускулистый и светлый, всегда думал медленно и основательно. Когда он начинал говорить, Мика видела его дом, в котором он жил вместе с отцом и мамой: низенький, с высокой и широкой крышей. Она была словно слишком большая шапка.

— О чём настоящем-то? О новом велике, что ли? — съехидничала Василиса. Витькин велик сломался в самом начале лета, Витька наехал на здоровенный булыжник, съезжая с кладбищенской горы и погнул колесо. До сих пор ещё не починил.

— Велик мы так починим, не надо о нём мечтать. Я тебе спиц ещё принесу, а колесо выправим, — рассудительный Костя смотрел в костёр, Витька кивнул. Конечно, починят. Костя всё может.

— А мечтать надо о чём-нибудь особенном... — Мика зажмурилась, — О чём-нибудь... — взлететь прямо в космос раскинув руки, с бабочками и стрекозами, — Самом-самом!

Перед сном Мишка долго не могла уснуть. Всё возилась и возилась. В зале бубнил телевизор, мама гремела тарелками в кухне и снова уходила в зал.

Пел соловей, в форточку влезла кошка, улеглась тяжёлым комком в ноги, стала вылизываться.

Мишка передвинула ноги так, чтобы ей не мешать.

О чём мечтать? О самом-самом! Так о чём?!

Старик появился перед ними в самую жару. Они сидели на сеновале, играли в «Белую ворону», Васька как раз взял карточку «бизнес» и теперь решал, стоит ли её брать? До конца игры он мог не успеть попасть на клиента и потерял бы деньги. Василиса ныла:

— Ну что тут думать-то! Ну думай давай быстрее, а то я сейчас схожу!

Снизу, с улицы, кто-то позвал:

— Ребята! — неуверенно и слабо, словно боялся, что его услышат.

Васька выглянул — дядь Вася был его папой и Васька тут был хозяином. Внизу стоял низенький и морщинистый дед, с белыми волосами вокруг лысины и каком-то странном комбинезоне,белом и словно скафандр, только тонкий.

— Вас там... пятеро, так?

— А вам-то что за дело?

Старик огляделся по сторонам и нажал что-то на руке. Нажал и взлетел. Повис напротив Васьки и с улыбкой спросил:

— Можно, я войду?

— А вам зачем? — Костя крикнул из-за Васькиной спины.

— Мне поговорить. Я из будущего.

— Вась, у твоего отца мак на той неделе точно весь повыдергали? — веснушчатый Димка ухмылялся.

Старик растерялся, прошептал:

— Шестеро, значит... Хорошо, хорошо...Так даже лучше...

Он помолчал и снова спросил:

— А то, что я могу летать, тебя не смущает?

Димка пожал плечами:

— В кино ещё не то могут!

— Да. В будущее тоже... могут.

Ребята замолчали.

— Вот, — пришелец держал на ладони пять круглых, маленьких, блестящих, как пульки, штучек.

— Что это?

— Это семена желаний. Это тайна!

Мика проснулась от стука в окно.

— Мика! Мика!! — громкий Костин шёпот долетал в форточку. Мишка вылезла из кровати — противная сетка громко скрипнула — и выглянула в окно, сдвинув жёлтую шторку.

— Ты чего?

— Василиска проговорилась! Прячь семечко!

Мика кивнула. Через минуту она вылезала в форточку. Пока мама спит, дверным замком лучше не щёлкать. А на старой веранде тоже стекла недоставало, и можно было залезть за тапочками.

— А ты остальным сказал? — Костя мотнул головой, потоптался и выскочил за калитку.

Мика села на новые доски. Они пахли деревом, чем-то новым и свежим. Папа уже давно обещал сделать большую новую веранду, на которой можно было бы всем вместе пить чай вечерами и варить варенье днём.

Тёть Света, Василисина мама, влетела в калитку, едва не сорвав её с петель.

— Катеринааа! Катерина, ты знаешь, чо твоя-то учудила?! — всё это тётя Света орала, пока шла мимо сидящей на досках Мики, покосилась на неё злобно и даже кулаком погрозила. Василиса, зарёванная, шмыгала носом и плелась следом.

Тёть Света орала так, что даже на улице слышали. Папа вышел на крыльцо, мама подошла с огорода, а тёть Света...

«Наркоманка растёт», «выращивает», «я-то у своей всё вырвала, а...»

Мика с ужасом поглядела на Василису, стоящую на дорожке. Она ковыряла носком сандалии бетонную дорожку и хлюпала носом, иногда стирая рукой катившиеся слёзы.

Папа рассмеялся: «Да нет, Свет, ну что ты, в самом деле! Зачем им... »

«Ну как знаете! Дело ваше, а я своих детей...» — и тёть Света, как паровоз, пронеслась обратно, дёрнув Василису по пути. Мика смотрела им вслед. К Витьке пошли. Василиса моталась за мамой, как сломанный вагончик.

Папа пришёл, сел рядом.

— Что, правда сажали?

Мика кивнула.

— А что сажали?

Мика ковыряла пальцем острый занозистый край доски:

— Так... Желание.

— И что это такое?

Мика подняла плечи.

— Не знаешь? — Мика мотнула головой.

Подошла мама, вытирая руки полотенцем:

— Ну что? Покажешь хоть, из-за чего весь сыр-бор?

— Нельзя, мам!

— Что значит «нельзя»? — у мамы было такое выражение на лице, что сразу делалось ясно: можно, только вы не знаете.

— Как вырастет, я вам покажу. Честно! А пока... нельзя, — последнее Мика сказала тихонько и робко. Запрещать родителям — страшно. Что-то они скажут?

Василиса рылась на помойке. За канавой, в зарослях лопуха, у них была помойная куча. Зольник, как его дед называл. Туда же выкидывали всё, что нельзя сжечь. Землю с посаженным семечком сжечь было нельзя, и мама вытряхнула её сюда. И горшок забрала.

Василиса выпросила другой у бабушки, накопала в него земли и теперь шарила по земле, подсвечивая себе спичками. Семечко всё никак не находилось, Василиса уже всхлипывала от отчаяния. «А если никогда не найдётся? Никогда-никогда?» Василиса вытерла ладонью под носом. От слёз щипало щёки и нос, успокоиться никак не получалось — судорожные всхлипы сами рвались наружу.

«Пусть оно найдётся, пусть оно найдётся, ну пожалуйста!»

Василиса умоляла кого-то, в кого совсем-совсем не верила. В этой тьме больше некого было умолять.

Она снова всхлипнула и вдруг заметила блеск, как зеркало или как... папина ручка. Кнопка на папиной ручке, железная, блестела так же, полированным железом.

Василиса двумя пальцами потянулась и выудила из-под мусора уже проросшее семечко. Тонкий хвостик корешка и два крохотных резных листика. Аккуратно посадила его в ямку, полила водой из припасённой бутылки и засыпала ямку.

Последняя спичка потухла. Василиса встряхнула коробок — тишина. Больше ни одна спиченка там не трепыхалась. Вокруг шумели листвой кусты, и кто там крался за этим шумом? Кто хотел её, Василису, сожрать? Разве услышишь?

Больше всего Василисе хотелось сейчас завизжать и броситься наутёк, через мостик, на крыльцо и дверь за собой захлопнуть, на все три замка!

Но нельзя.

Василиса прижала к животу горшок с цветком и потихоньку, задом попятилась от помойки, только у самого мостика через канаву развернулась и тут же поскользнулась на скользких и узких досках. Упала, коленками прямо на доски, громко бухнула горшком по мостику, но рук, даже падая, не разжала. Так, на четвереньках, перебралась через мостик.

Коленки болели — наверное, рассадила в кровь. Зато горшок целый. Прижала к себе горшок, оглядываясь, пыталась придумать самое надёжное место, чтобы никто-никто не нашёл и не тронул!

Бабушка на лето выносили герани в клумбу. Они стояли там в горшках, как будто настоящие летние. Василиса хихикала: «Комнатные цветы гулять пошли». Бабушка улыбалась: «Так и есть, гуляют!»

Горшков в клумбе было много, она и не заметит ещё один.

Вот только бабушка жила аж на сахзаводе.

Ночью, через весь город... ну... не через весь... Василиса прикинула. Сначала по Шоссейной, потом мимо станции, потом вдоль оврага, мимо школы и в переулок.

Туда ей никогда не разрешали ходить одной. А уж ночью... Василиса подумала и прижала к груди горшок.

Тихо перелезла через забор и пошла. Сначала по своей улице, потом свернула на большую Шоссейную. Соловей оглушал, луна светила, яркая и круглая, как большущий блин. Бабушка всегда пекла круглые большие блины на своей сковородке. На Шоссейной светили фонари и идти, вроде бы, было не темно, но всё равно страшно. Василису видели все из-за этих фонарей. А ещё было страшно, что выскочат волки. Да, папа говорил Василисе, что никаких волков в городе не водится, но... Вдруг прибежали? А тут Василиса, одна, идёт себе с горшочком, как Красная Шапочка. Шоссейная улица поворачивала возле угольного поля, и там кусты подходили к дороге близко-близко, а домов рядом совсем-совсем нет. Василиса остановилась и долго стояла, всё никак не решаясь пройти мимо. Что тут за тени? Кто тут ходит ночами? Детей не пускали на угольное поле, говорили, «опасно». И мужика там нашли убитого. Василиса уже глотала слёзы: нет, никак не решиться ей пройти мимо. Придётся идти домой.

В кустах, совсем рядом с ней, звонко хрустнула ветка.

Василиса, прижав к себе горшок, молчком рванула вперёд и бежала так, бежала, почти до бабушкиного дома. Остановиться и проверить, гонится ли за ней кто-нибудь, было слишком страшно.

Мика стоит возле веранды, построенной ещё её отцом. Веранда заросла вишнями, ветки лезут прямо в окна, и можно прямо за столом выбирать из тёмной зелёной листвы лаковые вишнёвые ягоды. Мика рассказывает, улыбаясь немного грустной, известной многим улыбкой: «Василиса поступила в училище в большом городе и больше к маме уже не вернулась. По её проекту сейчас возводят купольный город на Каллисто.

Костя сейчас занят на Плутоне, говорит, нашёл способ прокалывать пространство и время, как он выражается, «на ходу». Проводит эксперименты, от которых содрогается вся Солнечная.

Витька разработал «принципиально новый движитель». «Чтобы ни дорог, ни колеса», говорят, до стадии испытаний осталась пара месяцев, не больше.

Димка сломал экономику. Благодаря его работе больше нет ни денег, ни нищеты.

Васька сделал то же самое с голодом. Теперь не нужны ни фермы, ни многокилометровые поля.

Тот старик...— Мика помолчала, — Тот старик сказал: «Ваши мечты сломают клетку человечества. Мечтайте правильно!»

Наверное, они мечтали правильно.

Старик дал пять семян, а мне шестое. И я всё ещё не знаю, что из него выросло.

Я просто хотела, чтобы наши мечты сбылись. Кажется, они сбылись. И я теперь тоже могу исполнить свою...»

Мика улыбается в камеру. Теперь она похожа не на себя, а на картинку из своей книжки, на очень счастливую картинку. Бабочка павлиний глаз садится на её плечо, мигает крылышками, и пропадает вместе с Микой.