Осеннее рядом

Тот, кто придумал осень, очень любил долгие прогулки и уютные вечера под шум дождя. Иначе осень не получилась бы такой яркой и прохладной. С такими потрясающе пустыми небесами и ароматными яблоками.

Вечерело, на улицах зажигались огни фонарей и окон. Золотистые окна, занавешенные шторами от любопытных глаз, манящие с холодеющих, продуваемых ветром улиц обещанием домашнего тепла, таинственно скрывали истории.

У каждого окна своя история. О маминой шарлотке, о бабушкиной шали, о порванной коленке на новых штанах или даже о маленьком чуде, свершившемся внезапно и почти незаслуженно.

Ведьма свернула с улицы, скрипнула ажурной калиткой, прошла мимо отцветающих бархоток и, поднявших на ступени крыльца, оглядела улицу.

По улице ветер нёс украденные у деревьев листья, мёл мелкий травяной мусор и вырванные у прохожих бумажки. Ветер гнал домой. Зажигать окна.

Ведьма поспешила зажечь и своё.

История про незаслуженное чудо как раз скрывалась за красноватыми шторами её стёкол.

Ведьмами становятся тогда, когда в жизни не остаётся вообще ничего. Когда наступает абсолютный ноль.

В осеннюю бурю человек шёл краем дороги. Пролетавшие мимо машины окатывали грязной городской водой с ног до головы. Даже шапка была залита грязью и на ней прилип чей-то окурок. Однако человек шёл. Идти почему-то было легче, чем забиться в какую-нибудь нору.

Идти почему-то казалось призраком прошлого, былого, когда человек мог гулять, потому что жил дома. Сейчас он жил на улице, и «гулять» уже не имело смысла.

Вот человек и брёл вброд по лужам. Отчаяние оставалось где-то позади. Он уже прошёл мимо него. Сейчас человеку не хотелось ничего.

Точнее, хотелось, но недостижимого. Поэтому легче было считать, что не хотелось ничего. Не так больно.

Сейчас человек, натянув на самый глаза вязаную грязную шапку и сунув грязные руки под мышки, вывернул на проспект. Мимо, светя фарами — жёлтые лучи обдавали его, как из лужи, тоже с ног до головы — проносились автомобили. В автомобилях, наверное, было сухо, тепло и сытно.

Шагнуть под такой было бы честно. Правильно. Как постучать в окно и напомнить: я тут, и тут мокро. И, даже если я виноват, то как-то это всё не по-человечески.

Человек вздохнул и пошёл дальше.

Не по-человечески было поступать так, конкретно те люди, в каждой из этих машин, ничего не сделали ему плохого.

Дальше, через небольшой сквер, был мост. Вот это — по-человечески. Никого и ни к чему не обяжет.

Человек стоял на мосту и смотрел в воду. Анекдот про «всё поправимо, кроме одного...» настойчиво и лживо бился в памяти пойманной на крючок рыбиной.

Дождь косыми струями хлестал по реке и по лицу.

Шаг — и больше не будет холодно. Шаг — и больше не будет желания вымыться. Шаг — и ночёвка перестанет пугать приближающейся тьмой.

Человек увидел клетку. Внизу, чуть дальше по течению большой реки, на берегу, но захлёстываемая волнами, стояла клетка. Нет, не стояла — её мотало туда и сюда, с каждой нахлынувшей волной. Волны хотели утащить её в воду, в реку, но клетка, тяжёлая и... не пустая? Всё ещё оставалась на берегу.

В клетке отчаянно бился тёмный комок.

Человек спустился с перил. Клетка была всё ещё на месте. Человек сбежал с моста — клетка была всё ещё там, чуть ближе к глубине, но всё ещё там. Человек бежал по берегу, клетку сносило в воду, человек бросился в воду по пояс, нырнул с головой, нашарил клетку там, в глубине, в воде, и не смог поднять, упираясь ногами, падая с размаху в ледяную осеннюю воду, человек волок клетку на берег. И выволок.

И упал рядом с ней. Человеку было слишком мало веса и слишком мало сил. Надо было передохнуть.

Под ледяным дождём в промокшей насквозь одежде — хорош отдых, но и он сейчас был нужен.

В клетке что-то дышало. Тёмный, мокрый комок раздувал бока, как загнанный, быстро и жадно. Человек, всё так же лёжа, потянул руки, ощупал клетку со всех сторон — нет дверцы. Это даже показалось интересным: зачем нужна клетка, если из неё нет выхода? И тут же понял: клетка-гроб.

Как её вскрыть?

Кусачками, камнем, чем-нибудь тяжёлым.

Человек огляделся. Не было тут ничего. Ни камней, ни кусачек. Мокрый комок вдруг поглядел в глаза. Глаза у него были блекло-зелёные, как у старых бездомных кошек. Словно выгоревшие за жизнь без веры. Человек вздохнул. Тяжкий безнадёжный вздох судорогой поднял его рёбра и вырвался наружу. Человек снова подёргал со всех сторон клетку. Её стороны держались крепко, на совесть. Впрочем, какая может быть совесть у того, кто делает такие ловушки?

«Как же мне тебя достать, а, зверь?» — и зверь укусил в оставленную на клетке ладонь. Человек вскрикнул и отдёрнул руку, прижал к себе. «Ах ты...» — выругал кусачую тварь. Оглядел укус. В грязной мякоти ладони, у внешнего края кровили четыре дырки, две сверху с внутренней стороны и две с наружней. Больно! И теперь будет болеть. А врачи для таких, как он, остались в прошлом, в жизни.

А если бешенство? Человек оглянулся на ажурную громаду моста позади, в дождливой серой мороси. С моста-то, пожалуй, не так больно.

— Я ж тебе помочь...

Так и подмывало уйти, оставить клетку тут же. Но как? Как оставить зверя, живого, запертого? Ни попить, ни еды добыть.

Человек вздохнул и вернулся. Огляделся и полез в прибрежные кусты. Вернулся оттуда с палкой.

Хорошая, крепкая палка. Только человек поднёс её к клетке, как та развалилась. Стенки отпали в разные стороны и зверь вырвался оттуда. Стремглав пронёсся по песку и взлетел, распахнув перепончатые чёрно-белые крылья.

Дождь всё так же лил. Человек сидел на мокром холодном песке. Рядом набегали на берег речные волны, несли на сушу мутную, дурно пахнущую пену и окурки, и какие-то склизкие обрывки пластика. Будто хотели вернуть людям всё, что они накидали в чистую когда-то воду.

Утонуть в воде... В когда-то чистой воде. В холодной, спокойной, глубокой, как одеяло, воде...

Человек поднялся, шагнул в воду и тут ему на шапку свалился зверь. Тот самый, крылатый. Человек осторожно снял его с головы:

— Эй! Ты чего?

Зверь спрыгнул, метнулся к палке и обратно, посмотрел на человека. Больше всего зверь был похож на кошку. На обыкновенную дворовую, чёрно-белую кошку. Только с крыльями.

Зверь подпрыгнул, махая крыльями, завис в воздухе и снова спрыгнул из воздуха на мокрый песок.

— Да чего ты от меня хочешь? — человек нагнулся и поднял палку, а палка потащила его вверх, вверх, вверх, прямо в дождевые и мокрые, как напитанная холодной водой вата, облака.

И выше.

А выше было солнце.

Человек подпихнул под себя палку и устроился почти с удобством. Он летел куда-то, впереди, показывая дорогу, летела кошка. Её хвост и задние лапы мотались книзу, как если бы кто-то неласковый держал её за шкирку. Это было забавно.

И ведьма рассмеялась.

Тогда ей ещё предстояло стать ведьмой, впереди было спасение целой семьи крылатых тварей, попытки жить по-новому, новый дом и огни, и окна, и осень, но... Но всё это было гораздо лучше и интереснее моста и холодной реки.

Ведьма зажгла лампу в коридорчике. Пока она стаскивала боты, об ноги потёрлись тёплой шёрсткой и жёстким крылом. Ведьма нагнулась, подняла кошку с пола:

— Привет, Крыл!

Погладила по подставленной голове, заслужив мурчание, почесала промеж крыльев. Понесла его в кухню. Зашторить окно, согреть чайник и достать кусок шарлотки из буфета, угостить зверя чем-нибудь по его вкусу:

— Ты помнишь, какой сегодня день? А, зверь?

Ещё одно окно светилось историей в осеннюю ночь, а ветер гнал листья мимо, стучал ветками в стекло, напоминал: истории нужно рассказывать.