Дверь в зиму

Я расскажу вам всё, и вы поймёте, что я не убивал жену. Только сначала позвольте задать вопрос: сколько дверей в моей квартире? Вы знаете только, что квартира большая? Вы всё осмотрели? Да как, к чёртовой матери, вы осмотрели, если вы не знаете, сколько там дверей?! Хорошо, хорошо, я успокоился.

Моя мать увидела ангела в коридоре нашей квартиры сумрачным ноябрьским вечером, её как раз привели из садика и переодели в домашнее платье. Её мать, моя бабушка, оставила её в детской, а сама ушла готовить ужин. Матери стало скучно, и она вышла в коридор. Электрический свет из кухни падал на застеклённые книжные полки, вы видели их. Да, в нашей семье всегда много читали. Свет отражался от стёкол, и одновременно в стёклах отражалась моя бабушка на кухне, и мама, завороженная светом и отражением, не сразу увидела того, кто стоял прямо перед ней.

Сначала он показался ей страшным, потом красивым, Её заворожили его крылья: даже сложенные, они были так велики, что ангел опирался на них, стоя. Увидев его лицо, мама сразу вспомнила греческие статуи, которые она видела в Эрмитаже. Половина была как измазана серебристой краской, и краска была чешуёй.

Ангел едва взглянул на неё и отвернулся, при этом кончики его крыльев тихо проскрежетали по полу, оставив тонкие полосы, наверное, на них были когти (да-да, были, я... тоже видел!) Он прошёл в гостиную, но, когда мама вбежала вслед за ним, то гостиная оказалась пуста и выстужена.

***

В девяностые, я тогда только пошёл в школу, нас пытались ограбить. Это, по странному совпадению, тоже произошло в ноябре. Мы тогда всей семьёй отправились в театр, такая у нас традиция: какие бы не были времена, бабушка всегда брала абонемент. Нас было пятеро: я с родителями и бабушка с дедушкой. Помню, что в тот раз ставили «Руслана и Людмилу».

Возвращались мы поздно, лифт не работал, и мне не хотелось идти по темноватой лестнице со сбитыми за сто лет ступенями. Площадки у лестницы полугруглые, за окнами горели оранжевые фонари и летели мелкие первые снежинки. Я устал, но представлял себе, что мы в пещере и вот-вот на нас выскочит чудовище.

Дверь в квартиру была приоткрыта, оттуда тянуло холодом и падал включенный в прихожей свет. Папа первым заглянул туда и сразу же захлопнул её. Милицию мы вызвали от соседей.

Я сидел на чужой кухне и ел бутерброд, который мне наскоро сделала соседка. Кое-что я успел увидеть. Там был человек, только... по частям. Торс, одетый в кожаную куртку, привалился к тумбочке под зеркалом, а через зеркало шла наискось потёкшая красная полоса. Уже потом, когда я смотрел фильмы ужасов и там показывали брызнувшую кровь, я всегда вспоминал тот торс и удивлялся декоративности киношных спецэффектов, ведь когда человеку отрывают голову, крови намного больше. Голова лежала вверх ногами на куче чего-то, похожего на толстые кривые ветки, и только потом я понял, что это руки и ноги. Она была в черной шапочке, и по сей день мне не даёт покоя вопрос: как можно оторвать голову, не сняв шапку?!

А в самой прихожей медленно, как на улице, кружились и падали в алую кровь мелкие снежинки...

Домой мы вернулись под утро, и первые несколько дней взрослые были как на иголках. Отец и дед теперь регулярно пересчитывали двери.

***

Через пятнадцать лет родители построили загородный дом и, забрав с собой бабушку (дед к тому времени умер), переехали туда. Квартира осталась полностью в моём распоряжении, разве что мама раз в неделю приезжала помочь с уборкой и готовкой — меня ответственная работа и я... не могу размениваться на быт. И не надо говорить мне про домработниц.

Когда мне исполнилось тридцать пять, мама стала намекать, что неплохо бы жениться. Я и сам понимал, что жена необходима мужчине, чтобы, так сказать, прикрывать тыл, но современные женщины... всё, что их интересует, это гулянки и деньги. А у меня нет и не было желания бегать по клубам и ресторанам.

А потом я встретил Лику. Она работала в соседнем здании и очень выгодно отличалась от других девушек на работе. Одевалась скромно, нет, вы не подумайте, никаких платков и юбок в пол, просто джинсы и водолазка. Волосы не красила, заплетала в косу. И безо всяких...этих... силиконов — что там модно теперь колоть в лицо?

Было ей двадцать пять, и приехала она из маленького городка в Карелии. По странному совпадению, она снимала комнату в коммуналке через дом от моего. Мы поженились через полгода после знакомства, и Лика переехала ко мне.

К Лике у меня не было претензий. Она хорошо готовила, была чистоплотна, не требовала подарков и разных... ресторанных выгулов. Но я любил её... люблю... понимате, Лика жива, но я не думаю, что она вернётся.

Любовь не предполагает потакания. У нас семья с традициями и я хотел, чтобы Лика это усвоила. Я рекомендовал ей поучится готовить у моей мамы, но Лика... нет, я не виню её, но ей стоило бы прислушиваться к тому, кто опытнее. К тому же разве могла она научиться вести дом в своей деревне?... Мама правильно говорила, что только очень недалёкие люди могли назвать свою дочь Анжеликой.

Так вот, жили мы... ну более или менее. Я не понимаю, что не устраивало Анжелику, ведь я просто делал ей замечания, но начинал думать, что наш брак был ошибкой. Останавливало лишь то, что мама хотела внуков, и, возможно, родись у нас ребёнок, всё бы наладилось.

Пару месяцев назад всё стало меняться. Лика... она стала какой-то другой, отстраненной. Если раньше она хоть немного ко мне прислушивалась, пусть и спорила, то теперь я точно стал для неё частью обстановки.

Батареи в доме работали на полную, но в квартире становилось холоднее, только Лика этого не замечала, и, если я ходил в свитере, то она могла оставаться в футболке и... трусиках. У неё прекрасная фигура, но необходимо же соблюдать приличия! Я говорил об этом Лике, но она только пожимала плечами и отвечала, что ей тепло.

Сначала я думал, что она завела любовника на работе. Превратился в параноика, всё пытался вычислить, кто это мог быть.

Однажды она приготовила макароны с сыром, я заметил, что сыр можно было бы натереть и помельче. Лика вывернула мою тарелку в мусорное ведро. Потом со своей тарелкой ушла в кабинет. Мама бы так никогда не поступила.

Я остался на кухне, посидел, потом сделал себе бутерброд, всё с тем же сыром. Съел его, глядя в подкрашенную оранжевым светом уличную темноту. Потом решил поговорить с Ликой.

В кабинете Лики не оказалось, но я так разозлился, увидев стоящую на отцовском столе грязную тарелку, что не сразу сообразил, что незаметно Лика из кабинета выйти не могла — дверь, сколько её не смазывай, всё равно скрипит. И ещё в кабинете было холодно.

Понимаете, эти двери, лишние двери, он их так делает, что они становятся незаметными, то есть нет, это как... вам кажется, что эта дверь всегда там была, такая похожая на все остальные двери, белая, и пятна, где облупилась краска, такие знакомые... Простите, я забегаю вперёд.

Я отнёс тарелку в на кухню, мыть не стал, в конце концов, это обязанность жены. Постоял и понял, что в квартире я один. Прошёлся по комнатам — никого. И пальто Лики на месте. Господи, я даже шкафы проверил!

И меня охватил ужас, ледяной, как воздух в нашей квартире. Я включил свет везде, где только мог, сам встал посреди коридора и смотрел, как пар вырывается у меня изо рта. Всё было таким знакомым — обои в голубую полоску, застеклённые книжные полки, ваза из розового стекла с кедровыми шишками — и пугающим. Я подумал о ящике стола в кабинете, которые не отпирал очень давно. То, что там лежало, отец купил ещё в девяностые, после того случая с вором.

И у меня чуть не случился сердечный приступ, когда за спиной хлопнула дверь. Я обернулся: на пороге спальни стояла растрёпанная Лика.

Я тряс её, орал, а она лишь смотрела на меня и повторяла, что была в спальне. Я бросился пересчитывать двери.

***

Приближалась зима, на улицах и в магазинах стали появляться первые новогодние украшения, и, хотя холодало, в квартире нашей стало теплее. Понемногу мы с Ликой снова стали разговаривать, можно сказать, что наши отношения по теплоте поднялись до того уровня, какой был после свадьбы. У меня появилась надежда, что после Нового Года всё станет как прежде.

Я проснулся той ночью от того, что Лики не было рядом, и сразу почувствовал холод, а вслед за холодом пришёл страх, потому что на этот раз я отчётливо чувствовал чужого в доме. Я выбрался из кровати, на цыпочках вышел в коридор. Свет нигде не горел, а из кабинета раздавался шепот. Дверь была закрыта, а под ней в сумраке что-то белело, я коснулся рукой этого белого рукой. Снег.

Знаете, эти старые двери, в них такие большие замочные скважины. Я опустился на колени, прямо в снег, и приник к ней. Там была Лика и... этот.

Мы никогда не завешиваем окна в кабинете, дед этого не любил, и потому мне всё было видно. Высокий, он склонился над Ликой, и я видел только его профиль, ненормально правильный и красивый, как у статуи, но с росчерками серебристой чешуи, похожей на шрамы. Крылья его, серые, в перьях, были огромны, они занимали весь кабинет, даже сложенные. Он держал Лику на весу, обнимал её, а она тихо смеялась и целовала эти его чешуйчатые шрамы, так, как никогда не целовала меня! И держал он её легко, и волосы их — у Лики русые, у него, кажется, чёрные, смешивались друг с другом. И он говорил ей что-то, на странном языке, и она его понимала, шептала в ответ. Он притянул её к себе, закрыл всю крыльями... и шепот и стоны стали громче... Ярость во мне боролась со страхом, и если бы ярость победила, то я бы пинком распахнул двери в кабинет. Но страх победил.

Не знаю, сколько я так стоял перед замочной скважиной, встал только когда он распахнул крылья и выпустил Лику из двойных объятий. Они могли меня услышать, и я тихо вернулся в постель. И там, лёжа и притворяясь спящим, понял, что боюсь уже Лику. Кем надо быть, чтобы связаться с этой тварью?!

***

Я так и не понял, может ли он контролировать появление своей двери в квартире, вернее, её расположение, но вычислил, что чаще всего она возникает в кабинете. И тогда забрал оттуда пистолет.

Однажды — мы снова глупо поссорились — Лика не вернулась. Зато я нашел дверь, она так невинно торчала в кабинете рядом с обычной дверью, ведущей в коридор.

Я отыскал тёплую зимнюю куртку, поддел под неё два свитера. На антресолях у нас завалялись ватные штаны, которые мне подошли, и отцовские лыжные ботинки.

Я сомневался, что смогу стрелять в рукавицах и даже в перчатках, и, в конце концов, надел тонкие перчатки под рукавицы, которые собирался скинуть, когда будет нужно.

Подготовившись таким образом, я распахнул лишнюю дверь.

***

Сразу же мне в лицо ударило ледяным холодом, перехватило дыхание. Не знаю, сколько градусов ниже нуля там было. Передо мной расстилалась заснеженная равнина, по которой гулял и сдувал снег с её каменистой поверхности, ветер. Сначала я решил, что она освещена закатным солнцем, но потом увидел, что это не солнце, а планета, чуть побольше Луны, охваченная пламенем. Она висела низко над горизонтом и резво катилась по нему, исчерченная огненными реками. Откуда-то раздавался скрежет, и вдали двигалось что-то большое.

Я пошёл вперёд, укутав лицо шарфом, иначе здесь нельзя было дышать. Пару раз я чуть не провалился в канавы, непонятно откуда появившиеся здесь.

Скрежет приближался, приближался и странный предмет, оказавшийся намного больше, чем мне казалось. Слишком поздно я оценил его реальные размеры, и убираться с его пути времени уже не было.

Это был бык, и он не бежал, нет, напротив, он был очень даже мёртв. Размером с жилой комплекс, какие стоят на окраинах, покрытый шерстью, с одним обломанным рогом и вытекшим глазом в исполинской глазнице, он висел в воздухе, задевая копытами землю (вот что скрежетало и откуда канавы), а ветер нёс его. Я упал ничком, чувствуя смертельный холод от камня, мгновенно пробравшийся под куртку и свитера, и бык проплыл надо мной, под его брюхом звенели колоколами намёрзшие в шерсти сосульки. Я успел заметить каких-то существ, скакавших на его мёртвой морде.

Валуны, тут и там встречающиеся на равнине, оказались не валунами вовсе: на них отчётливо просматривался рисунок древесной коры. Пару раз я спотыкался об окаменелые жёлуди с футбольный мяч размером.

Как я и догадывался, он не стал делать дверь далеко от своего жилища. Обитал же он в груде камней, всяком случае, так оно выглядело со стороны. На этот раз булыжники были обычными и размером с автомобиль, между ними — вставки из цветного стекла или просто прозрачные камни, они тускло мерцали, наверное внутри, горел огонь.

А у входа в форме арки стояла Лика, в трусиках и футболке, и ледяной ветер развевал ей волосы, и я не понимал, почему она до сих пор жива.

Лика быстро взглянула наверх и сказала:

— Уходи!

— Пойдём домой, — ответил я, и голос мой из-за шарфа прозвучал невнятно.

Я сдвинул шарф и повторил:

— Пойдём домой. Ты здесь погибнешь.

Лика покачала головой, улыбнулась. Потом приподняла край футболки, и я увидел над бедром что-то вроде серебряной татуировки, и только потом понял, что это — чешуя.

— Я остаюсь, — произнесла она. — Это меня бережёт.

— Почему? — спросил я.

— Потому что мне здесь лучше.

— Лучше, чем со мной?

— Да, — Лика кивнула.

И тогда я выхватил пистолет. Не для неё я его готовил нет, но направил на неё. Лика шагнула назад, и сразу же сверху рухнуло тёмное, тяжёлое, крылатое. Это был он, мой аспид, укравший и совративший мою жену, и сейчас он был в ярости.

Красив он был, как ангел, ангелом он и был, но давно, и с тех пор потемнели его крылья, а прекрасное лицо избороздили чешуйчатые шрамы. Наготу его прикрывали скудные одежды из шкур, мышцы перекатывались под светлой кожей, и был он весь как все хищные твари вместе взятые. Глаза же — наконец-то я их увидел, были золотыми, как у рептилии.

Он раскрыл свои крылья, закрывая Лику, и я закричал, потому что на меня уставились сотни глаз, скрывающиеся под перьями — карих, голубых, серых и зелёных, даже красных и лиловых — кто знает, принадлежали ли они людям?! И эти глаза смеялись надо мной, похабно подмигивая: как смел я, неуклюжий, боящийся холода, тягаться с царём вечной зимы?! Лицо же аспида было бесстрастно. Он знал, что выиграл. И я выстрелил.

В ту же секунду он бросился на меня, сбил с ног. Я ударился затылком о камень, голова закружилась, и теперь я видел только его лицо надо мной, получешуйчатое, и подумал, что умирая, люди видят ангелов, и сейчас его вижу я. А кровь из его раны пропитывала мою куртку и жгла нестерпимым жаром, он снова раскрыл крылья, и глаза, гневные, презирающие, уставились на меня со всех сторон... Лика закричала.

***

Очнулся я в квартире, изнывающий от жары в своей зимней экипировке. Двери больше не было, как ни искал я её, как ни пересчитывал её товарок. Пропитанную кровью куртку я выбросил в мусор подальше от дома. Через какое-то время Лику стали искать. А она осталась там, с ним. Да, я ранил его, но вряд ли серьезно, ведь иначе он не смог бы дотащить меня до двери.

Теперь в моём доме всегда тепло, нет снежинок, кружащихся в воздухе, и теперь я в нём точно один.