История о том, как забытое прошлое спасло настоящее

Понедельник

 

Схэвинн не предвещал ничего особенного — я даже не смотрел в окно из вагона, когда поезд приближался к станции. Сотню городов назад я бы тут же заметил, как выстроены дома: терпеливо сложены из кусков обожжённой глины или с великим упорством высечены из каменных глыб, а, может быть, тайными ходами выкопаны в земле, чтобы никто не знал даже истинных размеров города?.. На что только не способна человеческая изобретательность. Но я давно отчаялся найти то, что искал и превратил своё путешествие в бессмысленное блуждание. Даже не знаю, какая сила заставляла меня раз в неделю покупать билет и садиться на поезд. Скука?

Лязгая, разъехались двери, и я шагнул из вагона на перрон. Хлопнув по нагрудному карману, убедился, что рисунок никуда не делся, и поплёлся к стойке распределения.

— Добрый вечер, минейр! — приветствовала меня девушка. Её улыбка сверкала искренней радостью. — Первый раз в Схэвинне?

Шея затекла в поезде, и кивок вышел неуклюжий, будто перекосилась съехавшая набок картина. Девушка сделала вид, что не заметила мою неприветливость. В конце концов, я для неё один из сотен прибывающих каждый день. Мало ли.

Она перелистала паспорт толщиной с немаленькую энциклопедию, нисколько не удивляясь обилию печатей. Большинство из них удостоверяло меня как добросовестного горожанина, некоторые, напротив — как трутня.

— Надолго в наш город? По какому-то делу?

— Не могу сказать точно. Я кое-что ищу, — ответил я уклончиво.

Девушка пристально посмотрела мне в глаза. Пыталась ли она прочесть в них подробности моих изысканий, я не знаю, но печать поставила. Затем записала в журнал “прибытия” имя и остановилась напротив графы “профессия”.

— Назовите, пожалуйста, ваш род занятий, чтобы я помогла вам с трудоустройством.

Такие вопросы во всех городах одинаковы. Люди колесят по свету, переезжают с места на место чуть ли не каждый месяц по разным причинам: одни стирают новые области с карты мира, другие — как я: путешествуют по уважительной причине. Вот и пришлось ввести обязательные распределения.

— Художник.

— Прекрасная профессия, должна вам сказать, — встрепенулась девушка и зашелестела каталогами. Я предугадал результат. — Но к сожалению, вакансий сейчас нет. А вы… — девушка чуть смутилась, — что-нибудь ещё умеете?

— Нет.

— Тогда могу вам предложить работу дворника. Наш город очень чистый, и это целиком заслуга дворников! Вы станете уважаемым жителем.

Мести улицы в поисках утраченного, что может быть лучше?

— Согласен.

— Отлично. Тогда получите, — она протянула мне листок и ключ, — вот ваш адрес. Прекрасный домик в тыквенном квартале. Инвентарь найдёте в подсобке.

Я оттолкнул тяжёлый турникет и вышел в город.

Сумерки сгущались над Схэвинном, которому явно не хватало света. Небо заволокли тучи, дул порывистый ветер. Силуэты домов нависали хмурыми тенями, спереди доносился плеск. Река? Зажечь бы спичку, а не то искупаюсь ненароком в холодной воде.

Только я об этом подумал, как в десяти шагах от меня вспыхнул огонёк. Прямо на середине моста окружённый роем светлячков старик сидел на складном стульчике и поил из блюдечка уличный фонарик. Последний с удовольствием прихлёбывал то, что пахло керосином и, судя по всему, именно им и являлось.

— Чтобы хватило сил до рассвета, — пояснил старик.

Фонарик закончил лакомиться, и старик чиркнул спичкой. Огонёк поднялся и завис в метре над нашими головами, ярко освещая мост и… канал. Такие же фонарики взлетали повсюду. Я улыбнулся глазированным домишкам из имбирного теста, выстроенным так близко друг к другу, что непонятно было, как пройти во двор. Что-то колыхнулось в груди. Предчувствие. Давно такого не было.

— Не подскажете дорогу в тыквенный квартал? — спросил я старика.

— Они вас проводят, — ответил фонарщик и шепнул светлячкам что-то неслышное. Жучки закопошились в нетерпении, и я устремился следом за ними, едва успевая рассматривать город.

Тут и там гуляли разношёрстные жители и гости Схэвинна, сновали резвые велосипедисты, так что первые десять минут я оглядывался без остановки, стараясь избежать казавшегося каждый раз неминуемым столкновения. Но местные отлично маневрировали: они всегда умудрялись проскочить мимо или, на худой конец, в нужный момент вдарить по тормозам. Мы поднялись по Главной улице, прошли через четыре моста, мимо полицейского участка и мимо рынка, где продавали цветы, и аромат тюльпанов наполнял воздух. Я разобрался, что пряничные домики города растут на островках, разделённых друг от друга мелкой сетью каналов, сплетавшихся выходами к Холодному морю. По пути сверил время: часы на Монетной башне показывали без пяти семь.

Светлячки привели меня к кафе, где подавали сырники, а ветер разносил аппетитный аромат ванили. Моим пристанищем оказался тыквенный домик рядом с кафе. Мне с первого взгляда полюбились ярко-оранжевые пузатые стены, пристроенная печная труба, крыльцо и дверь из тыквенных досок, контур которой оплетала бронзовая виноградная ветвь.

— Спасибо за помощь, — сказал я, стоя на крыльце и обдумывая, как смогу их отблагодарить. Пьют ли светлячки чай или едят сладости? У меня совсем ничего с собой не было, кроме десятка гульденов и дорожной сумки, но вряд ли их интересовали деньги или мои вещи. В конце концов, глядя на их радостное копошение, я понял, что им от меня ничего не нужно, и мне подумалось попросить их о помощи:

— Вы хорошо знаете город, а я кое-что ищу...

Я достал из кармана рисунок. Жучки облепили его целиком и изучали несколько секунд, чтобы запомнить.

Малыши улетели в ночь, а я зашёл в дом. Дворники в Схэвинне и вправду пользовались уважением. Обстановка радовала уютом: вся мебель была вырезана из тыквенных корок, так что стены, к счастью, оставались сухими, а в комнате витал сладкий овощной запах. Под потолком висело маятниковое гнездо с кукушкой, которая пролетела вокруг комнаты, когда семь раз ударил колокол на Монетной башне. Прогулка стряхнула с меня усталость, город манил, и я почувствовал, как пришёл голод. Сырниковая в двух шагах, а сырники — это прекрасная еда и на завтрак, и на ужин.

К моему удивлению, в кафе не было ни одного свободного места, но аромат настолько раздразнил меня, что я согласился подождать и уселся на кресло около подставки с зонтами. Через минуту ко мне обратился официант.

— Дама приглашает вас за свой столик.

Оторопев, я последовал за официантом к дальнему углу зала, где, улыбаясь, сидела девушка из распределительной будки.

— Я видела, что вам не досталось места. Вовсе не хочется, чтобы ваш первый вечер в Схэвинне испортился томительным ожиданием.

— Вы так добры.

Я сел напротив и сделал заказ: четыре сырника со сметаной и чай с молоком.

— Это обычная вежливость. Я верю, что впечатление от города целиком зависит от первого друга, — сказала она.

Я рассмеялся. Давно не чувствовал такой подъём.

— У меня уже появились друзья. Даже согласились мне помочь.

— В чём?

Редко случалось, чтобы кто-то интересовался моей историей. Но именно в такие вечера, когда надежда будоражила чувства, мне очень хотелось ей поделиться.

— Я не помню своих родителей. Моя жизнь началась в приюте, так что в шестнадцать лет пришлось идти работать. Получить образование — в те времена, да, впрочем, как и сейчас — было сложно, и мне повезло иметь талант, который смог меня прокормить. Я мотался из города в город в поисках уникальных пейзажей, писал и продавал картины — этого хватало, чтобы прокормиться. Но однажды мне приснился дом.

Я показал рисунок девушке.

— Дом, в котором я родился. Проснувшись, я первым делом нарисовал его по памяти и с тех пор ищу.

— Я бы с радостью помогла вам поискать его в Схэвинне...

— Что вы, — оборвал её я и пояснил, — здесь все так добры, что мне неловко просить об этом ещё и вас.

Принесли еду, и я уткнулся в тарелку.

— А кто вам помогает? — спросила она.

— Светлячки, — ответил я, — может быть, скоро я наконец найду его.

— Хочется верить, — улыбнулась она. — Меня зовут Анна. Ещё увидимся.

 

Вторник

 

Утро наполнило солнцем и радостью оранжевые стены домика так, что он ломился от света. Потянувшись в кровати, я выглянул в окно: за ночь мостовую укрыло одеяло из опавших листьев. Золотистые и янтарные лоскуты спрятали воду каналов, застряли в велосипедных спицах. Имбирные домики блестели в тон пылающей осени и были так похожи на дом с картинки — казалось, я найду его в следующую минуту, стоит только завернуть за угол.

После быстрого завтрака я достал из каморки потрёпанную спецовку, метлу и короб на колёсах, и принялся за работу. Город жил даже веселее, чем накануне. Тепло и солнце выманило на улицы больше людей, и пока я работал, до меня доносились голоса торговцев цветами. Девушки семенили налегке, навесив сумки с модной одеждой на своих парней, юноши с серьёзным видом курили и беседовали о важном: политике, спорте, деньгах. Фонарики спали несмотря на шум и суету, светлячков совсем не было видно, деревья облепили сороки. Я, готовый ко всему необычному, старался замечать как можно больше и, продвигаясь с тележкой по улицам, рассматривал здания. Полдня задавался вопросом: почему же фасады кренились вперёд, словно пьяные стены не могли удержаться в размякших от воды фундаментах? Оказалось, это имело практическую ценность, и островерхий фронтон с крюком использовался как блок, а жители цепляли груз прямо с воды и поднимали его через окно.

Искать — куда сложнее, чем кажется, и к вечеру я изнывал от бессилия: каждый перекрёсток таил в себе ожидание и следом обрушивался разочарованием. В иных городах я с первого взгляда понимал, что нет никакого шанса найти особняк с картинки, но Схэвинн вызывал ощущение, будто я дома, и большая надежда растопила моё отчаяние.

Как оказалось, неспроста.

Как только последний солнечный луч спрятался за горизонтом, меня нашли светлячки. От неожиданности сердце подпрыгнуло.

Неужели он здесь!

Я разрывался от предвкушения!

Минут десять я бежал за ними переулками, такими тесными, что приходилось выдыхать и пробираться боком между стен, смыкающихся над головой, рискуя застрять навсегда — пока мы не вышли к старинному особняку. Крыша его обвалилась, и жёлтый свет луны блестел на белом дымоходе, все окна, кроме одного, были разбиты, а фронтоны (их было три) раскрошились до неузнаваемости. Дом окружал заросший непроходимой травой сад, в деревянном заборе встречались дыры. Остолбенев, я сравнивал дом с картинкой и вспоминал, как же давно видел тот самый сон. Может быть, лет десять назад... Дом превратился в труху. От мысли осмотреться внутри меня наполнил страх. Не знаю, сколько времени я провёл, разглядывая развалины… Похолодало и ничего не оставалось, как идти домой.

Проходя мимо кафе, я увидел через окно Анну, ужинающую в одиночестве и, не спрашивая разрешения, сел рядом.

— Ну и вид у вас, будто прямиком с кладбища. Что случилось?

— Я нашёл свой дом… Тот, с картинки.

— Ну и что же плохого?

— Он превратился в руины…

Анна удивилась.

— Бедняга, — сказала она. — Вы уверены, что это именно тот дом?

Я кивнул.

— Получается, вы действительно родились в этом городе.

— Уже когда я шёл с вокзала, меня посетило предчувствие. Но… думал будет иначе.

— Сочувствую, — на её лице я заметил лёгкий испуг, — и что же теперь собираетесь делать?

Я пожал плечами.

— Ещё не думал. Город мне нравится — останусь здесь на время.

— Может быть, узнаете историю своей семьи?

 

Среда

 

Жалование дворника довольно скромное, зато не надо платить аренду, и я решил для начала подзаработать продажей городских пейзажей. Время до полудня тянулось целую вечность, и всё чаще напоминал о себе припасённый на обед бутерброд. Я присел на бордюр и присмотрел замечательную композицию: канал, мост, домики, кусочек голубого неба и мальчишку, пускавшего самодельный кораблик. Игра повторялась снова и снова: лодка спускалась на воду с небольшой пристани, проплывала до следующего мостика, где мальчик, бесстрашно перегнувшись через перила, дотягивался до неё кончиками пальцев и умудрялся вытащить из воды в последний момент.

Краски мешались легко. Солнце и неведомая сила вдохновения помогали за секунды подобрать нужный цвет и нанести мазки. Через полчаса были готовы и небо, и город, и мальчик — оставалась только лодка. Я хотел запечатлеть бессменную кульминацию игры: детские пальчики тянутся за мачтой, и кораблик отрывается от воды.

Проезжавший мимо велосипедист — парень лет двадцати — особенно лихачил. Он обогнал группу людей на узком мосту, где стоял мальчик, и не справившись с управлением, легонько задел его. Обошлось без купания, но мальчишка упустил нужный момент, и, одинокая лодочка уплыла вниз по течению. Дальше мостов уже не было, и канал, расширяясь, впадал в море.

Велосипедист поторопился помочь. Отломив ветку, он кинулся, чтобы подцепить лодку с другой стороны моста, но неловким толчком сперва сломал мачту, а потом и вовсе перевернул игрушку, так что она ушла под воду. Люди наблюдали за его попытками, и хотя никто не понимал, что именно случилось, чувство вины растяпы висело в воздухе, как и его безмолвное осуждение.

Мальчишка, слишком взрослый, чтобы плакать, но слишком маленький, чтобы смириться с утратой, ужасно расстроился. Это было видно по тому, как он сложил руки на груди и присел на перила моста.

Я придумал утешить мальчика, вернув ему кораблик хотя бы в нарисованном виде. Уже и так оставалась пара штрихов, и я добавил от себя последний — красный флажок на мачте. Когда он блеснул на солнце, раздался громкий радостный крик. На мосту что-то произошло, и мальчик снова тянулся к лодке, целёхонькой, такой же, только с красным флажком, подплывающей к нему со стороны пристани.

— Минейр, что там случилось? — спросил я у прохожего.

— Чудо! — ответил он. — Лодка появилась из ниоткуда!

Я оставил мольберт и побежал к мосту, чтобы рассмотреть поближе. Зеваки столпились, мешая пройти, но не могло быть никаких сомнений: этот кораблик воплотился точь-в-точь как я написал, и флажок служил тому неоспоримым доказательством, развеваясь по ветру.

Могло ли случиться так, что город даровал мне часть своей магии? Мне не терпелось испробовать эту догадку! Учитывая, что у меня осталось лишь несколько гульденов, я не отказался бы от лишних денег, и, недолго думая, принялся писать себе то, чем никогда не обладал. Для первого раза, чтобы не быть жадным, серебряной монеты было вполне достаточно.

Но сколь тщательно я не выписывал лежащую на мостовой монету — хоть вырезай из холста и неси на базар покупать на неё колбасу — ничего не вышло. Может быть, серебро это — слишком? Мне хватит и яблока, решил я, но оно тоже никак не хотело воплощаться нигде, кроме холста. Исписав холст, рисуя поверх снова и снова разные предметы, я не смог оживить даже опавший лист.

Тем временем закончился рабочий день, и наступили сумерки. Я поспешил в сырниковое кафе посоветоваться с Анной, которая неизменно ужинала одна.

Она первым делом рассказала мне про чудесный случай, который обсуждает весь город. Я показал ей свою работу.

— Ого, это были вы! Невероятно! Ну и что же, теперь вы можете нарисовать что угодно?

— Пытался, — разочарованно рассказал я, — но это всё больше похоже на нелепую случайность.

— Случайностей не бывает. Может быть, мальчик куда сильнее хотел вернуть лодку, чем вы монету или яблоко?

— Буду писать дальше, а там посмотрим, — ответил я сомневаясь.

 

Четверг

 

Ещё до начала рабочего дня я успел написать пару пейзажей (чудес не случилось) и прикрепил их сбоку моей телеги, на виду — картины расхватали туристы, и к обеду мне понадобились новые. Погода была ни к чёрту: мрачная и дождливая, я искал интересный сюжет или образ в этом сером пейзаже и вспомнил, что с моста около цветочного рынка открывался удивительный вид на прилавки, сплошь заставленные тюльпанами. Когда я пришёл туда, моё внимание скоро привлекла женщина. На плече у неё висела холщовая сумка, в которой она носила всякую утварь. Торговка пыталась выглядеть нищенкой, продающей посуду прохожим, чтобы свести концы с концами, но каждый раз, когда кто-то покупал у неё безделушку из жалости, она ждала, пока клиент не уйдёт, и складывала деньги в упитанный мешочек, спрятанный за поясом. В этот момент она чем-то напоминала сороку, одну из тех, что громоздились на высоком дереве, внимательнейше поглядывая на сие действо. Образ торговки словно бы сам поместился в центр будущей картины.

Чуть поодаль, притворяясь, что болтается без дела, за торговкой неустанно следил мальчик в голубом картузе, надвинутым на глаза так, что их почти не было видно. Выбрав момент, когда торговка втюхивала почтенному минейру видавшую виды серебряную дроппельмину, мальчик достал из кармана короткий ножик, подскочил, и сумка женщины, подрезанная уверенной рукой, рухнула. Ложки, вилки, кофейник и куча всякой посуды оглушительно зазвенели о мостовую. Воришка не стал убегать, а, отпрянув как кот, спокойно пошёл прочь. Женщина разинула рот и бросилась проверять своё добро. Её рука нырнула за пояс.

— Кошелька нет! Украли!

В эту минуту торговка хотела найти украденный кошелёк больше всего на свете — я видел это в её глазах. Я чувствовал, что могу ей помочь, но куда больше мне стало стыдно за мальчика и его поступок — вот что по-настоящему захотелось повернуть вспять. Густые мазки толсто легли на холст, так что мешочек получился таким же упитанным, как был на самом деле. Не успел я оторваться от работы — раздался крик.

— Вот он! Нашёлся!

Женщина вздрогнула, когда прохожий помог ей поднять кошелёк с земли.

— Ну вот, а вы переживали.

— Да его точно украли! Я всё обыскала!

Вечером я рассказал обо всём Анне, и она натолкнула меня на мысль.

— Эта магия дана вам навсегда? Откуда она? — спрашивала она.

Ответов я не знал.

— В легендах герою чаще всего попадается лампа с джинном, который может выполнить только три желания. А что, если следующее станет последним?

Действительно, нужно было серьёзнее относиться к желаниям. Не хотелось потратить последнее на деньги или игрушку, и хотелось хотя бы как-то помочь себе. Не каждый день такое случается (по правде говоря, со мной не случалось такого прежде) поэтому домой я возвращался, будучи в глубоких размышлениях.

Ещё до того как я успел зажечь свет и повесить пальто, через окошко из переулка донеслись слабые голоса. Я не привык подслушивать, но разговор показался животрепещущим, так что, аккуратно стянув ботинки, я прокрался к окну и спрятался за занавесками.

— Я говорю, уже случалось чудо. Я верю, случится снова, — сказал первый мальчик.

— Да брось, Яппе. Ерунда какая-то этот кораблик. Чудо — если бы твой дядя не отбросил от обжорства коньки! — ответил второй.

— Нет, Том, я не пойду к ней, даже не уговаривай, лучше уж так! — утверждал первый решительным тоном.

— Да что ты мелешь, друг! Неужели ты хочешь пить керосин до конца своих дней, пока стекло у тебя не лопнет от жара и копоти? — спросил второй разочарованно и сердито.

— Нет, не пойду! Я для себя давно решил.

Я старался разглядеть собеседников как мог, но переулок тонул в сумерках, и слабый свет падал только из углового окна дома напротив. Мальчики спрятались от него, так что мои глаза могли выловить только их силуэты, но в Яппе я безошибочно узнал мальчика, который вчера играл с лодкой.

— Да старуха одна нам помогает! Как ты не понимаешь? Всем плевать! Да я бы сам ушёл от неё, только некуда!

Прошла минута, а дети не проронили ни слова. Том пинал опавшие листья.

— Ты считаешь, я больше никому не нужен, да? Только старухе? А я так не думаю. Жаль, что ты не понимаешь, — вдруг сказал Яппе.

Первый досадливо плюнул на землю и топнул ногой.

— Эх, Яппе! — он вздохнул и сделал шаг к свету, собираясь уйти. Я узнал в нём воришку с рынка. — Ладно… Ещё два дня, надеюсь, ты передумаешь.

— Ни за что.

Том зашуршал опавшими листьями, его тень удлинялась всё больше, чем дальше он отходил от окна, из которого падал свет, и в один миг схлопнулась, когда он скользнул за угол. Вскоре послышался тихий плач.

Мне захотелось провалиться сквозь землю от стыда: я должен был помочь, а не прятаться за занавеской, но стоило мне выскочить из дома и свернуть за угол, как мальчик исчез.

Той ночью я так и не смог уснуть. Знал ли я, как судьбоносный вечер перевернёт мою жизнь? Отнюдь нет.

 

Пятница

 

На следующий день дул особенно сильный ветер, я собирал листья и подметал пыль, пристально разглядывая спящие фонарики и заметил, как все они отличаются друг от друга. Бронзовые, чугунные, стальные, некоторые имели дверки, другие — лампы, разной длины усики и ручки, орнаменты, украшения, — всех объединяло одно: за ними чувствовался уход. Ни пятнышка копоти, ни мутного стёклышка.

В обед я пришёл на вокзал к Анне. Она обрадовалась моему визиту.

— Что такое, минейр? Я собиралась вечером идти в кафе…

— А что происходит с детьми, если они остаются без дома? — выпалил я вопрос, мучивший меня всю ночь.

Анна смутилась. Потом глаза её стали серьёзными. Крепкий порыв ветра ударил мне в лицо.

— Говорят, — печально ответила она, — что сироты, лишившись дома, превращаются в уличные фонарики.

— А как же распределения? — удивился я. — Ведь мне тут же предложили работу, я ещё не успел выйти в город.

— Дети под них не попадают. Мы же не можем заставить ребёнка работать.

— Я бы тоже стал фонариком в вашем городе… — сказал я вслух и задумался.

Почему я не стал?

— Необязательно. У нас в городе живёт старуха — владелица пансионата, берёт детей за просто так на содержание. Дети даже учатся у неё. А также трудятся, помогают в меру своих возможностей.

— Тогда почему кто-то может не захотеть к ней идти?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Спросите сами. У жителей она пользуется уважением.

Больше от неё ничего не удалось добиться, и я, оставив в тыквенном домике тележку с инструментами, ушёл разыскивать Тома и Яппе. Ничего не мешало мне закончить работу в выходной, после того как я разберусь с более важными вещами.

Спустя час или два, я чуть ли не впал в уныние. Почему я несколько раз натыкался на них случайно, а теперь — днём с огнём не найти? На рыночной площади — нет. Нет и на Главной улице.

— А вы не видели мальчика в голубом картузе?

Прохожий покачал головой.

Это как искать иголку в стоге сена. Схэвинн — большой город. Не такой, чтобы запросто спросить у прохожего: Эй ты! Как пройти к парикмахеру? — и прохожий укажет на единственный салон в городе...

Мальчиков нигде не было, зато на глаза всё чаще попадались сороки. Птицы жадно смотрели на чужие кошельки: здесь почтенный минейр покупал книгу, там женщина выбирала брошь, — сороки жадно выглядывали всё, что плохо лежит. Тогда мне пришла в голову идея.

Я достал из кармана кошелёк (за проданные картины хорошо заплатили) и, небрежно жонглируя им, демонстрировал всем своим видом предел расточительности и неразумности. И не ошибся. Не прошло и часа, как в толпе мелькнул голубой картуз. Я сунул кошелёк в карман и отвернулся к витрине рассматривать тюльпаны.

— Есть жёлтые, голубые, красные... А если вы такой любитель, то вам дорога в Киркенхофф, — ответил на мой заковыристый вопрос продавец.

Внезапно я почувствовал, как мой карман стал легче, и глянув через плечо, проследил за мальчишкой. Он отдалялся спокойным шагом; но стоило мне последовать за ним, как сороки неистово затрещали, и Том бросился наутёк.

Крикнуть: “Держи вора!”, — толпа обязательно помогла бы догнать воришку, но он нужен был мне живым и невредимым. Поэтому я бежал изо всех сил, несколько раз упуская Тома виду, и отыскивая снова, пока сумерки не помогли ему, и он окончательно не исчез.

Ну вот и ради чего я остался без денег?

Часы на Монетной башне пробили семь.

Осмотревшись, я заметил, что стою лицом к самому огромному зданию, что мне доводилось видеть в Схэвинне. В то время как большинство домов в городе вмещали в ширину три окна, в пансионат впихнули целых шесть под шестью фронтонами. Над входной дверью висела табличка, на которой я разобрал: “Пансионат для бедняжек мальчиков и девочек”.

В окнах не горел свет, но мне отчаянно хотелось заглянуть внутрь. Не для того я бегал за Томом, чтобы просто так уйти; к тому же оставался один день, чтобы придумать, как помочь Яппе. Я обошёл вокруг дома, по очереди заглядывая в каждое окно, вокруг квартала и вернулся к тому же самому месту. И тут я заметил арку с калиткой и наудачу толкнул её. Она — ох, повезло! — поддалась, и я прошмыгнул во двор.

В нём находился искусно разбитый сад с раскидистыми деревьями и протоптанными дорожками, но моё внимание приковало то, что происходило в окне, в котором горел свет.

В кресле сидела старуха в простом чёрном платье. Хотя я видел её только со спины, но тут же понял по дрожащим рукам и дряблой шее, что ей должно быть очень много лет. Девочки и мальчики подходили к ней по одному, держа в руках, кто кошелёк, кто горсть монет, часы, платок или запонку. Вещи внимательно осматривались и аккуратно складывались в одну из коробок подле неё, кошельки и деньги раздельно. Затем старуха расспрашивала каждого ребёнка и сосредоточенно слушала, после чего он получал несколько одобрительных шлепков по плечу, крепкое объятие и убегал прочь из комнаты, уступая место следующему. Наконец, пришла очередь Тома.

Том смотрел не на старуху, а сквозь стекло на меня, и не успел я осознать, как это произошло, только вдруг старуха, не оборачиваясь, достала из кармана бронзовую трубочку и оглушительно свистнула.

Свечи в комнате тут же погасли.

Разумеется, я должен был помчаться прочь в ту же секунду, но мои ноги словно приросли к земле, а тело окаменело. Не в силах пошевелиться, я простоял несколько минут, не зная, что делать, пока старуха не вышла во двор, шаркая ногами в деревянных калошах и опираясь на суковатую клюку.

— Здравствуй, минейр, чего угодно? — спросила она вежливо.

Державшая меня невидимая рука отпустила, и я покачнулся, потеряв равновесие.

— Вы заставляете детей воровать! — я повысил голос, — вы пользуетесь тем, что им некуда податься!

Старуху перекосило. Её дряблая шея затряслась вместе с челюстью, пока она собиралась со словами.

— Да что ты понимаешь? Я защищаю их, как могу, а ты и пальцем не пошевелил! Не лезь не в своё дело, — она замахнулась на меня клюкой, — Я бы на тебя посмотрела будь ты бездомным…

Я был уверен, что она ударит, но старуха махнула рукой и, волоча ноги, скрылась в доме.

У меня внутри всё перевернулось от возмущения. Я выскочил из сада и побежал прямиком в полицейский участок рассказать всем, что я видел. Пусть её заберут под стражу, она не должна воспитывать детей!

— Стойте! Вы по какому делу? — завидев меня издали, страж порядка приготовил штык.

Я остановился в нескольких метрах. Вид холодного оружия меня немного остудил.

— Я хочу рассказать о преступлении!

— Явка с повинной? Внимательно слушаю…

— Нет! Это касается не меня. Это касается старухи, владелицы пансионата!

Полисмен отставил ружьё, решив, что меня не надо опасаться. Я подошёл ближе.

— И что же с ней? Надеюсь, ей ничего не угрожает?

— Нет, нет! Я пробрался вечером в её сад и видел в окно, как она собирает у детей кошельки! Она заставляет детей воровать!

Полисмен вытаращил глаза и через секунду выстрелил смехом мне в лицо.

— Ха-ха-ха! Да вы что? — хохотал он, от избытка веселья хлопая себя по колену ладонью. — Она милейшей души человек! Только благодаря ей, эти оборванцы не шатаются по улицам, — и помолчав, добавил, — даже если бы это было правдой... Вы возьмёте к себе всех деток, которых воспитывает госпожа?

Я промолчал.

— Ну вот, — торжествующе усмехнулся полисмен. — Шли бы вы лучше домой, спать, минейр. И не лазьте больше в чужие сады, не то мне придётся вас арестовать.

Я шатался по городу до глубокой ночи, не желая идти домой. Чужие дети никому не нужны — у них нет иного выбора, кроме как стать воришкой или превратится в жестянку. А что бы выбрал я, окажись на их месте?

Странная серая туча собиралась над тыквенным кварталом, хотя погода стояла ясная: не бушевал ветер, и небо над морем, откуда обычно приходили облака, было чистым; ярко светила луна. Подойдя ближе, я увидел, что на самом деле туча — это тысячи чёрно-белых птиц. Жители мирно спали в домах, а меня с каждым шагом всё больше терзала тревога.

И неспроста.

На перекрёстке около кафе меня охватил ужас! — сороки уничтожили мой домик до последней корки. Повсюду была разбросана волокнистая тыквенная мякоть, целой осталась только каменная печь. Дюжина птиц, ухватившись клювами за верёвочку, пыталась вытянуть тележку, в которой я оставил тубус и мольберт с красками, но в колёсах застряла мякоть. Поборов страх, я укрылся пальто с головой и бросился за вещами.

Сороки атаковали беспощадно. В пальто тут же появились дыры, и острые клювы щипали мне кожу, но я не сдавался. К счастью, спрятанные под спецовкой дворника, мои вещи не пострадали, я вытащил их и ринулся прочь.

Но сороки не отступали. Полдюжины преследовали меня, даже когда я убежал довольно далеко и поднялся на мост за цветочным рынком. Дырявое как решето пальто больше не защищало, и я сбросил его в воду. Настало время дать бой. Тубус послужил оружием, которым я размахивал словно дубинкой, отчаянно желая отомстить проклятым птицам. После второго удачного попадания они разлетелись и оставили меня, а тубус открылся, и из него высыпались работы.

Только тогда я заметил, что рядом кто-то есть.

— Ох, и крепко же вам досталось, минейр, — сказал Том.

Он обнимал за плечи Яппе, который был закутан в одеяло. Мальчик хрипло закашлялся, и я понял — дело плохо, ему нужен доктор. Яппе наклонился и поднял одну из работ.

— Это же я и моя лодка! Откуда это у вас, минейр? — спросил он.

— Это мой рисунок... Я хотел подарить тебе его вместо затонувшей лодки, — ответил я и увидел, как Том внимательно рассматривает вторую работу, на которой торговка подбирает с земли кошелёк.

— Вы видели, как случилось чудо? — спросил мальчик с надеждой в голосе.

Том дёрнул Яппе за плечо.

— Пойдём! Ты уже совсем замёрз. Она сделает чай, тебе сразу станет лучше.

— Нет, я не видел. Как раз рисовал флажок.

— Флажок… — пробормотал мальчик.

— Пойдём! — Том повернул друга за плечо, они спустились с моста и свернули в ближайший переулок. Я провожал друзей взглядом, понимая, что ничем не могу им помочь.

Не зная, куда податься, я всю ночь бродил по городу. В голове стучали слова старухи. Даже будучи взрослым, я не знал куда идти, и выбор, предложенный детям Схэвинна, казался вдвойне жестоким. Неужели у них нет надежды на лучшую жизнь?

Снова я рассматривал освещающие мой путь фонарики. Пытался представить, как они выглядели, когда были детьми. Живёт ли в них хоть частичка души? Остались ли где-то в лампах и фитилях их мечты и воспоминания? Можно ли их достать?..

Суббота

Над крышами домов проступил огненный румянец неба. Один за другим гасли фонари, я озябший шёл по Главной улице, пока не увидел старика-фонарщика. Вокруг него, как и в прошлый раз, копошилось облачко из светлячков. Старик сидел на раскладном стуле и, бережно приподняв лампу фонарика, тушил фитиль.

— Доброе утро, малыш, пора отдыхать, — пробормотал он, и огонёк уснул.

— Вы к ним так неравнодушны, — сказал я.

Фонарщик оглянулся на меня и кивнул. Его не удивил мой потрёпанный вид, он молча протянул куртку из своей тележки. Такая помощь меня порадовала, учитывая, что выпала роса, и я мокрый остался в одной рубашке.

— Они мне как дети.

— Да они и есть дети! — воскликнул я. — Неужели вы не знаете? Город превращает детей в фонарики.

— Ну, положим не всех, а только тех, кому приходится совсем несладко, да и не город вовсе.

— А кто?

— Я.

Я ошеломлённо уставился на старика.

— Вы?

Фонарщик достал платок и начал неторопливо вытирать палец за пальцем.

— Всю жизнь живу в этом городе. Всегда было полно несправедливости. Как и везде, впрочем. Правитель Схэвинна совершил ужасную ошибку. Случилась война, на улицах осталось много беспризорных. Однажды я нашёл замёрзшего ребёнка и пытался его согреть. Молился, чтобы его сердце растаяло, допросился. Так и пошло с тех пор. Помогаю как могу, да простит меня Небо.

— Да. Понимаю. У вас не было другого выхода, — подтвердил я.

И, подумав, добавил:

— Есть мальчик. Он остался без дома. Я хотел бы ему помочь, только не знаю как.

— Ну... Вижу вы человек добрый, возьмите мальчонку к себе домой, кормите его и заботьтесь о нём — я его не трону.

Я покачал головой.

— У меня и дома-то нет. Тем более друг увёл его к старухе. Я слишком долго ничего не делал, и он… — я не смог договорить.

— Яппе не останется у старухи.

— Откуда вы знаете?

— Ты же поможешь ему? Хороший мальчик верит в чудо, а у тебя ведь есть чудо в запасе, Художник?

Как незаметно пробраться в пансионат, а тем более уговорить мальчика пойти со мной, я не имел ни малейшего понятия. Мне повезло подобрать потрёпанную фуражку, которую кто-то забыл на лавочке. В фуражке и куртке, подаренной фонарщиком, я выглядел как простой работяга.

Я проболтался около пансионата несколько часов, и точно бы начал вызывать подозрение, но к парадной подъехал обоз. Из обоза выпрыгнули двое рослых парней, и вытащили оттуда шкап. Один из них, взяв в руку моток верёвки, зашёл в дом, второй остался снаружи охранять. Через некоторое время первый высунулся из окна на верхнем этаже и, перекинув верёвку через крюк, скинул оба конца.

— Привязывайся, приятель!

Товарищ ловко обвязал шкап одним концом и, вытягивая другой, он стал поднимать его в воздух. В одиночку это удавалось с трудом. Я надвинул козырёк на глаза и, молясь, чтобы старуха не узнала меня, воспользовался возможностью.

— Давай помогу, дружище.

— О, спасибо, парень, — просипел он, — в долгу не оставим.

Вдвоём дело пошло едва ли лучше, и вероятность уронить шкап нам на головы росла с каждым футом, на который мы его поднимали. Собралась толпа зевак. Я молился, чтобы нам помог кто-то ещё, отчаянно пытаясь придумать повод, который позволит мне войти в дом. Заметив, что мы не справляемся, вызвались помочь ещё двое. Наконец, дело пошло. Толпа болела за нас и аплодировала, когда шкап выровнялся напротив окна.

— Осталось самое сложное: просунуть внутрь, — сказал грузчик.

Он знал, о чём говорил. Учитывая, что шкап был едва ли не в высоту окна, загнать внутрь его удалось только по диагонали, для чего я старался изо всех сил — это заняло ещё минут пять. Толпа скандировала, я обливался потом. Захотелось пить.

— Дружище, как думаешь, хозяйка угостит меня стаканом воды, раз мы тут все закончили?

— И не только, я тебя уверяю, чего-нибудь покрепче плеснёт с удовольствием! А вот и она, — обрадованно сказал грузчик.

Из дверей вышла старуха, всё так же шаркая ногами и опираясь на трость.

У меня волосы поднялись дыбом от страха, захотелось целиком спрятаться в фуражку — но старуха меня не узнала. Когда она отошла расплатиться с грузчиками, я, воспользовавшись моментом, проскользнул внутрь пансионата. Не останавливаясь в прихожей, я ринулся в глубину коридора и наткнулся на маленькую девочку.

— Госпожа уже вышла… — начала она.

— Знаю, — перебил я, — милая, будь другом, помоги мне найти мальчика? Его зовут Яппе, он пришёл сегодня на рассвете. Его привёл Том.

— А? Это новенький? — недоверчиво спросила девочка. — Госпожа напоила его чаем и он спит. Она говорит, к вечеру ему станет лучше, и он выйдет с нами познакомиться.

Нетерпение, пот струившийся ручьем, дрожащие руки — всё выдавало меня, но девочка словно не замечала.

— Хорошо. А где я могу его найти?

— Идите вон туда, — указала она прямо по коридору на первом этаже, — последняя дверь направо. Он там. Только тише, пожалуйста.

Я кинулся вперёд и ввалился в комнату.

Ещё раньше, чем я успел осознать, что комната пуста, за спиной раздался топот маленьких ножек, и щёлкнул замок.

Заперт.

Я дёрнул дверь, но она не поддалась. Единственный выход шёл через окно во внутренний двор. Шпингалет легко сдвинулся, и через каких-то десять секунд я уже прятался среди деревьев в саду. Не было смысла бежать без мальчика. Нужно возвращаться в дом, искать.

Раздался свист.

Как и вчера меня сковало оцепенение, на этот раз примешалось чувство беспредельного страха.

Она вышла, держа в руке маленькую лопатку.

— Никуда ты теперь отсюда не денешься, минейр, — старуха сгребла землю лопаткой и обсыпала мне башмаки. — А к рассвету станешь молодым ясенем. Для любого кто на тебя взглянет — ты уже дерево. Не такая уж и плохая судьба, если задуматься. Как окрепнешь, так пересадим тебя поближе к пруду, подрастёшь — дети устроят на тебе качели...

Старуха продолжала окучивать, пока у моих ног не образовался приличный холмик, а я всё ещё не мог пошевелиться и не верил в происходящее.

— Нет, нет, не переживай. Это пройдёт. И жалеть ни о чём не будешь. Скоро забудешь, что был когда-то человеком, будешь думать, будто вырос в этом самом парке из крошечного побега, шелестеть листьями на ветру и слушать болтовню сорок. Они здесь частые гости. Приносят добришко.

— Ты не думай, — продолжала старуха, — я не со зла. Когда-то я молила Небо о силе, чтобы защитить детей — с тех пор они моя жизнь. Я их всех люблю, и всех бы взяла к себе. Но мы договорились с фонарщиком, что у детей есть три дня, чтобы выбрать, как быть…

Старуха погладила меня по плечу и руке, сказала:

— Увидимся...

А потом ушла.

С удивлением я обнаружил, что не чувствую больше тревоги, только ветер щекочет спину. Время застыло в моменте, не нужно больше никуда бежать, не нужно спасать Яппе, а мои замёрзшие пальцы согрелись, прорезали обувь и начали проникать вглубь земли. Я ощутил прилив силы, которая неделимым потоком растекалась по всему телу до самых кончиков пальцев. Дыхание замедлилось и стало размеренным, вдох неотличим от выдоха, ноздри перестали пропускать воздух, лёгкие больше не наполнялись и не расширялись: вместо этого я дышал кожей лица. Хотя я не видел своё тело, но чувствовал, что оно огрубело, а с кончика носа проросла веточка, на которой распустился и тут же пожелтел листок.

Мне открылось время, и в один миг я узрел то, что недоступно глазу: всё, что знал, видел и слышал когда-либо город. Я мог быть деревом, домом, опавшим листом или живым, питающемся от сока, я видел смерть и рождение людей, их жизни, день и ночь сменяющие друг друга, дождь и ветер, птиц и животных, слова сказанные друг другу жителями, их сокровенные тайны и мысли, страсти и боль, отвращение, я видел твердь, небесный столб, войну…

Война случилась четверть века назад, кровь заливала землю. В город пришли чужие солдаты. Они несли ружья на плечах, я чувствовал боль их измождённых тел, тоску их истощённых мыслей. Только уверенность в том, что они смогут хоть чем-то наградить себя за страдания, держала их на ногах.

Я увидел дом и сразу узнал его.

Тогда он был ещё справен, в нём жила счастливая семья. Три года назад у них родился первенец — мальчик, в котором я узнал себя. Отец, бывший правителем этого города, хотел заключить мир вместо войны, которую развязал сам, но не смог.

Когда война пришла к порогу его дома, он испугался за свою семью, но мог спасти только мальчика: отправить его в безопасное место.

Отец сказал сыну на прощание:

— Я мечтал, что ты когда-нибудь займёшь моё место, но тому не суждено сбыться. Главное, чтобы ты выжил.

Мать обнимала сына:

— Сынок, я, наверное, больше никогда тебя не увижу, но я тебя очень люблю. Тебя заберут отсюда и увезут туда, где никто не тронет. Я верю… — по её лицу стекала слеза, — и, надеюсь, что ты обретёшь новый дом. Когда-нибудь. Я буду молиться за тебя…

Мальчик слушал и, чтобы справиться с ужасом, мял в руках уголёк, который достал из печки. Его руки были чёрными-чёрными. Скоро чужой человек забрал мальчика и увёз далеко-далеко. Лицо мамы родное и милое выветрилось из его памяти, как и лицо отца, в миг, когда он оказался вне города…

...На землю ступил человек. Я почувствовал его лёгкие шаги, приближающиеся ко мне, услышал вздох и шёпот.

— Почва около этого дерева совсем рыхлая. Это он!

Человек ухватил меня маленькими пальцами и потянул враскачку. Хотелось остаться, но с каждым разом корни всё больше вырывались наружу, а я терял равновесие, пока в конце концов не рухнул.

Лицо упёрлось в холодную землю. Кто-то схватил меня за подмышки и потянул вверх. Память вернулась: я должен помочь мальчику!

— Вам нужно срочно уходить отсюда! — прошептал Том. — Она может нас увидеть!

— Том! — удивился я и вскочил на ноги.

Мальчик пришёл за мной не просто так — что-то случилось.

Он схватил меня за руку, мы побежали вдоль длинной стены к арке и остановились перед калиткой.

— Бегите! — шепнул он.

— А ты? Где Яппе?

— Старуха не выпустит меня из дома, но со мной всё будет хорошо. Бегите за калитку, там не тронет! — сказал Том, и я послушался.

— Спасибо.

Мы так и не познакомились по-настоящему, он ничего обо мне не знал, и тем не менее пришёл, чтобы спасти.

Как только я оказался снаружи, Том закрыл калитку и скрылся под аркой. Я понял, что выгляжу ужасно: босой, в изорванной одежде, рукав превратился в дыру, но… в душе впервые за долгое время ощущался покой. И теперь я знал, что я должен сделать.

Я начал тут же, как дошёл до разрушенного особняка, хорошо что тайник с красками и холстами никто не тронул. Мне хотелось вложить в работу не только таинственную магию, но и частичку своей души; писать не красками, а сердцем, с вниманием к каждой детали, не просто оставить свой след на холсте, а дать второй шанс молодым жизням, которых взяло в заложники равнодушие взрослых...

— Минейр, чего рисуете? — спросила у меня девочка лет восьми.

Я оторвался от холста. Ехидный взгляд и ехидная улыбка означали: сейчас что-то произойдёт, и ты не знаешь, что именно.

— Смотри! — показала пальцем девочка куда-то за моей спиной.

Я даже не успел обернуться — в следующее мгновение словно налетел ураган: дети схватили краски, мольберт, холсты. Один из них юркнул в дыру в заборе и скрылся в высокой траве. Я бросился за ним.

Продираясь с большим трудом сквозь заросли лопуха и чертополоха, я увидел, как мальчишка прошмыгнул в дом. Для него — лишь руины, для меня — сокровенное прошлое, тайну которого удалось приоткрыть. Что там сейчас?

На петлях висели обломки двери, я отодвинул их в сторону и заглянул. Мальчик дразнил меня, сидя на подоконнике у боковой стены и болтая ногами перед прыжком. Я шагнул, нога провалилась, застряла между половиц. Он спрыгнул наружу, а я остался в ловушке.

Мне не найти краски.

От отчаяния в голове у меня помутилось, и я упёрся ладонью в белую, как холст, стену дымохода, чтобы сесть на пол. Солнце клонилось к земле. Его свет из ослепительного стал золотым и я, морщась, смотрел навстречу закату. Освободил ногу и заметил, какие яркие пятна оставила перепачканная ладонь на стене.

Кто сказал, что пишут только на холсте и красками? Магия во мне и в рисунке. Я могу писать как угодно. Главное, чтобы был дом, который достанется мальчику...

Всё получилось даже лучше, чем я мог себе представить.

Это была моя лучшая работа.

Я очутился в комнате простой и светлой: на стенах не висели ковры из золотых и шелковых нитей, гостей не ожидал китайский фарфор и мебель из красного дерева, потолок не держали колонны облицованные узорной плиткой, — зато в стене осталась печь с белым, как холст, дымоходом, та самая, около которой я когда-то прощался с матерью; на верхней полочке её покоилась керосиновая лампа.

Я вышел в сад, ухоженный и благородный: забор исчез, воздух переполнился отголосками смеха и восклицаний зевак по поводу ещё одного чуда, посетившего Схэвинн. Я оглянулся на своё творение. Чёрно-белый дом, словно живая гравюра, упирался в облака, а его тень прикрыла целую улицу. Кто-то дёрнул меня за рукав.

— Яппе сбежал… — сказал Том беспокойно, — я вырвался от старухи, пошёл искать, но его нигде нет…

В глазах мальчика застыл ужас, губы дрожали.

— Как думаете? Он уже превратился? — спросил он.

Часы на Монетной башне пробили шесть — до заката оставалось несколько минут. Но я верил слову фонарщика и поспешил убедить мальчика, что всё будет хорошо.

— Не пытайтесь меня успокоить, минейр, я успокоюсь, когда верну Яппе к старухе.

— Том, у Яппе есть дом. Вот этот, — я указал на здание.

Мальчик стал серьёзным.

— Откуда?

— Я нарисовал ему в подарок.

— Вы добрый волшебник? Яппе уверял меня, что вы волшебник, вернувший ему лодку. Это правда?

Я промолчал. Сердцем чувствовал, что Анна не ошиблась, и магия ушла.

— На мосту я видел ваш рисунок… Тот, где торговка находит кошелёк, который я стащил. Когда я бежал с рынка, он испарился у меня из рук… Прямо перед тем, как меня схватил полисмен...

— Том! Художник! Я здесь! Я вас везде искал! — раздался радостный крик за нашими спинами. — Я встретил фонарщика. Он сказал, что Художник построил дом и больше никто не станет фонариком!

Ребята бросились обнимать друг друга.

— Я больше не нужен городу, наконец, отслужил свой срок, — сказал старик. — Нашёлся тот, кто сможет позаботиться о детях и без меня. Ну а мне с рассветом придётся уйти.

— А как же фонарики? — спросил Яппе.

— Это зависит от тебя, милый друг.

— Сделаете их снова детьми? Мы будем вместе жить в доме.

Старик кивнул.

— А Тома я тоже смогу взять с собой?

— Нет, — словно из ниоткуда возникла старуха и потянулась клюкой к Тому.

Мальчик спрятался у меня за спиной.

— Тома возьму с собой я, — продолжила она. Как и всех остальных. Они мне очень дороги. Не хочу ещё кого-то потерять.

Последний луч солнца спрятался за горизонтом.

Яппе пытался удержать друга, очертания которого размывались, но руки хватали пустоту. Том хотел что-то сказать, пошевелил губами, но мы ничего не услышали, и мальчик растворился в воздухе.

Мы остались с Яппе вдвоём. На этот раз мальчик обнял меня, и заплакал. Мы так и стояли, пока я не услышал радостные голоса. Оглядевшись, я увидел: нас окружают дети.

— Яппе, посмотри скольким ты помог, — сказал ему я.

Он поднял голову. Один из толпы крикнул:

— Яппе, спасибо! Я десять лет был фонариком!

— Это Художник вас спас, — ответил мальчик.

— Твоя вера в чудо помогла Художнику.

— Правда? — спросил меня мальчик.

Я кивнул.

Много времени пройдёт, прежде чем рана в его душе затянется, но я знал, что с ним всё будет хорошо. Дети раскрасят дом, найдут новых друзей и наконец-то обретут семью. Да и я нашёл то, что искал.

Вдруг в толпе появилась знакомая фигура.

— Художник!

— Анна?

— Вы так давно не заходили в кафе....

 

Воскресенье

 

Город переживал огромные проблемы с освещением в субботний вечер. Несколько человек упали в каналы с ледяной водой, но, к счастью, никто серьезно не пострадал. Городской комитет искал, куда запропастились фонари, вора объявили в розыск. Полиция опросила сотни свидетелей, они рассказывали удивительные истории, и сотая часть которых не являлась правдой, но многие, к удивлению служителей порядка, сходились во мнении, что фонари превратились в детей и сбежали с обыкновенных мест обитания. В итоге роль главного подозреваемого досталась старику-фонарщику, таинственным образом исчезнувшему из Схэвинна. Власти зашли в тупик, но молодой и талантливый инженер Йон Ван Хейден вскоре изобрёл новую систему городского освещения — газовые фонари.