Рассказ на конкурс
Всеволод Мефодьевич Ёлкин, писатель с тридцатилетним стажем, восседал на стуле посреди неубранной квартиры, раскачиваясь из стороны в сторону. Стул, видавший виды динозавр, мертворождённое дитя российской мебельной промышленности, жалобно стонал под немалым весом литератора. Ногтями правой руки, при этом, Всеволод энергично скрёб красную и исцарапанную от такого обращения, плешивую макушку. Эти две неприятные привычки, чесать голову и качаться на стуле, писатель приобрёл ещё много лет назад, во время работы над своей первой книгой. Дебют был неожиданно удачным, книга разошлась приличным тиражом, а неприятные привычки остались на память. Первое время Ёлкин пытался вяло с ними бороться, да потом махнул рукой. Приятных привычек у Всеволода Мефодьевича, человека, объективно говоря, не самого привлекательного, было, положа руку на сердце, немного. Кроме одной: писать. Миниатюры, стихи, повести… Но, лучше всего, пожалуй, литератору удавались рассказы. Фантастика, мистика. Придумывая неожиданные сюжеты, изобретая странные миры и заселяя их различными существами, Ёлкин преображался. Он словно не был самим собой в это время. Куда девались его неповоротливая лень, вечная испарина и одышка! Лёгкий, умный, талантливый, парил он на крыльях фантазии, поднимаясь над своим писательским столом, над комнатой, над домом, над городом… Надо обыденностью и самой реальностью! Именно в эти благословенные мгновения Всеволод со всей возможной остротой ощущал, что сочинительство — и есть его путь, в самом истинном исходном смысле. Чтобы писать он появился на свет, чтобы писать — жил. Когда же рассказ рождался, был совершенно готов, прочитан и отредактирован, после кратковременной, яркой радости, Ёлкин снова становился самим собой. Скучным, толстым, блёклым толстяком с расцарапанной плешивой макушкой.
Как и когда всё это началось? Как и когда родился Всеволод Ёлкин — писатель? Всеволод Мефодьевич мог определённо назвать этот день. Более того, он помнил не только, какой был день недели, время года, число и прочее. Он помнил даже, какая тогда стояла погода! Семнадцатое октября, среда, ровно тридцать лет назад. С утра накрапывал слабенький, лёгкий дождик, который к полудню дорос до вполне себе приличного, затяжного дождя. В классе было удушливо-жарко, но все окна и форточки, при этом, были наглухо задраены, будто люки секретной военной подлодки.
— Ну, Всеволод! Хоть сегодня ты нас порадуешь, надеюсь? Свободная тема — как раз для таких, как ты: неорганизованных, ленивых и не самых, прости, интеллектуально развитых. Если снова не прочитал, что задали, так хоть выдумай что-то! Выдумай, сочини, нафантазируй, если на лучшее не годишься!!!
Зинаида Степановна грозно нависла над сидящим за последней партой Ёлкиным, будто орёл над ягнёнком. Сложена учительница была весьма своеобразно: длинные костлявые ноги, и, при этом, неожиданно грузное, полноватое тело. Груди литераторши, похожие на два мешка с водой, висели прямо над головой Севы. Красный до ушей Ёлкин сидел, уставившись в парту, не в силах поднять глаза наверх. Ему казалось, что посмотри он, и мешки эти лопнут, не выдержав внутреннего давления, а содержимое их обольёт его с ног до головы. Учительница словно прочла эти мысли шестиклассника. Она вздрогнула, и на секунду — будто даже смутилась, но потом кипучая волна гнева захлестнула педагога. Круглое лицо Зинаиды Степановны побагровело, а глаза — ярко сверкнули под очками адским огнём.
— А ну, дай сюда тетрадь! — Рявкнула Зинаида, и тут же сама вырвала тетрадку из рук ученика. — Сейчас почитаю, что ты там насочинял. И вы все… — обратилась она уже к оживившемуся классу — Тоже готовимся сдавать! Что мне тут загалдели-то? Голос у всех прорезался? Так я это, если что, быстро исправлю! Заканчиваем работу. Молча!
Сказав это, Зинаида Степановна, уже — в звенящей тишине, чинно прошествовала к своему столу, опустилась на стул, и принялась читать работу Ёлкина, время от времени вскидывая на класс глаза. Словно из автомата прицеливалась. Даже — сразу из двух.
Сева Ёлкин, и правда, не блистал на уроках литературы и русского. Как, впрочем, и на уроках алгебры, геометрии, труда… В общем — решительно на всех. Хулиганом он не был. Скорее, просто присутствуя на уроках формально, отсутствовал по сути. Толстый, несобранный, медлительный. Вечно опаздывающий на уроки. Постоянно теряющий ручки, карандаши, тетради и учебники. Учителей он раздражал, а у одноклассников вызывал, в лучшем случае, усмешку. За всё время учёбы, Всеволод никогда и ни в чём не был первым. Никогда и ни в чём.
— Однако… — Учительница закончила читать, захлопнула тетрадь, и внимательно посмотрела на Ёлкина. Сева был готов уже привычно сжаться в комок под её взглядом, однако не увидел в нём привычной жёсткости и некой презрительной снисходительности. Скорее, в нём читалось любопытство. Пополам с удивлением.
— А знаешь… — Зинаида встала из-за своего стола, и подошла к парте, за которой сидел Ёлкин. — Ты молодец, Всеволод! Большой молодец! Это же — настоящий фантастический рассказ, ребята. У нас, в коллективе, подрастает свой Ефремов. Да, что там… Брэдбери свой подрастает! Ну, теперь у меня есть кандидат для участия в литературном конкурсе. Останешься сегодня после урока.
И Зинаида Степановка потрепала Ёлкина по жидким, коротким волосам. В первый раз в жизни.
На том, самом первом в своей жизни литературном конкурсе, будущий литератор Всеволод Ёлкин завоевал лишь «бронзу». Но и это был успех. Первый настоящий успех в жизни. Первый шаг в жизни писателя.
После шагов было сделано немало. Удачных и не очень. Как уже говорилось выше, была исключительно яркая первая книга. Были последующие, пусть — не такие яркие, но тоже, весьма достойные. Довелось Ёлкину, и не раз, попробовать свои силы в мире кино, в качестве сценариста. А потом… За взлётом всегда следует застой, так уж устроена жизнь. Последние несколько лет, в жизни некогда известного литератора, выдались на удивление пустыми и неурожайными. Никаких свежих идей, никаких новых находок. О нём начали забывать. Никаких приглашений на телевидение и радио, минимум упоминаний в интернете. И тут, очень кстати, один весьма известный и популярный журнал фантастики объявил о проведении литературного конкурса. Состязания должны были пройти в три этапа, допускались к участию как известные, состоявшиеся литературные мастодонты, так и новички. Приз: публикация в сборнике под эгидой журнала, развёрнутое интервью с победителями на страницах электронной газеты, а, если очень поведёт, то и выгодный контракт с одним из издательств, спонсоров конкурса.
Всеволод загорелся страстным желанием участвовать. И не просто участвовать — победить! Думать ни о чём больше не мог, только о грядущем конкурсе. Это был шанс, настоящий шанс, и им нужно было воспользоваться. Но как, как написать три обязательных конкурсных рассказа в то время, когда вовсе не пишется? Он, конечно, мог бы написать их, встав, как говорится, на привычные рельсы: не испытывая вдохновения, опираясь лишь на профессионализм и набитую, за годы писательского труда, руку. Но на сей раз, отчего-то, не помогли ни рука, ни профессионализм, ни привычка. Он просто сидел, и смотрел на монитор, будто баран на новые ворота, а пальцы лежали на клавиатуре, не желая стучать по клавишам. Профессионал, писатель с многолетним стажем, не мог писать. Не мог, и всё!
Так прошёл день, за ним — ещё, и ещё. Ёлкин злился, матерился сквозь зубы, пинал толстыми, отёкшими от сидячего образа жизни, ногами тумбу, на которой помещался его «рабочий конь»: старенький, но ещё весьма надёжный ПК. Ёлкин много курил. В начале — выходил для этого на балкон, а потом, не желая пройти даже несколько шагов до балконной двери, начал дымить сидя прямо в комнате, прилепив сигарету к оттопыренной, слюнявой нижней губе, запрокинув голову, и выпуская сизые зловонные тучки в потолок. Наконец, устав от бесконечного копания в порожних недрах собственной фантазии, Ёлкин решил сделать то, что делать очень не любил. Пыхтя от недовольства, словно рассерженный ёж, Всеволод сел за компьютер, и залез в его память, в самые недра скопления папок. После недолгих поисков, он обнаружил, наконец, папку с малопривлекательным названием «Канализация». В неё Ёлкин, в течение многих лет, сбрасывал всё, что некогда счёл лишним, неудавшимся: недописанные рассказы, синопсисы не родившихся произведений, замечания, записки и многое-многое другое. Это были отвалы породы, возникшие во время добычи полезных литературных ископаемых. То ли — из-за некого внутреннего странного суеверия, то ли — ещё по какой причине, Ёлкин очень не любил заглядывать в эту папку. Словно не хотел видеть трупы давно умерших, несостоявшихся героев. Не хотел ощутить запах разложения. Герои эти, всевозможные блёклые, непрописанные злодеи, беззубые и неповоротливые вампиры, туповатые красавицы и просто откровенно тупые «великие учёные», все они были противны литератору и «при жизни», а уж сейчас, забытые, а значит — мёртвые… Морщась, словно от боли зубовной, писатель Ёлкин открыл папку.
Странное это дело — путешествие по своим старым записям. Это словно встреча с самим собой. Всеволод прочёл один отрывок, потом ещё и ещё. Сам не заметив, он погрузился в чтение с головой. Вот этот свой жутковатый рассказ, про одноглазую куклу, что приходила к людям по ночам, жалобно просила помочь найти потерянный глаз, а затем — жестоко их убивала, он помнил. А про этот синопсис будущей повести о войне двух инопланетных цивилизаций, летающих змей и с бескрылых птиц — напрочь забыл. Ёлкин открывал один файл за другим, и читал, читал, с наслаждением смакуя полузабытые подробности. Иногда он восклицал громко что-то вроде: «Да я — просто молодец! Как завернул»… или: «Ох, какая вкусная идея-то… И чего я не доработал тогда, а»? Он уже и забыл, зачем залез в «запретную» папку, забыл про конкурс, и про приз. Всеволод Мефодьевич заново обрёл своих утраченных героев. Он словно старых друзей встретил. И теперь литератор решительно не хотел с ними расставаться.
За окном сгустились серые сумерки. Близился час духов и ночных кошмаров. Любимое время волков и приведений. А толстяк-писатель всё читал и читал. В комнате стало совсем темно, лишь мерцающий неверный свет от монитора освещал самого Ёлкина, и небольшой кусочек пространства вокруг него. Вдруг, в свете этом мелькнула тень. Затем ещё, и ещё. Некие сущности, быстро отделившись от стекла монитора, и обретя форму и цвет, уносились во тьму одна за другой. Всеволоду Мефодьевичу стало не по себе. Надо было встать, и включить свет. Но желание читать дальше было сильнее.
— Отец! — Голос возник будто ниоткуда. Он словно исходил одновременно от компьютера, звучал из всех, самых дальних углов комнаты и вибрировал в голове Ёлкина, рождаясь в недрах мозга. — Ты предал нас, отец… Ты забыл о нас… Забыл, сам породив, а это — худшее из предательств!!!
Всеволод оцепенел от ужаса. Он задрожал всем тучным телом, как желе на подносе неопытного официанта. Струйки холодного пота потекли по груди и между лопаток.
— Ой, Господи… Ой, Господи… — Забормотал вполголоса скороговоркой, будто ища некой защиты, нерелигиозный, в общем-то, Ёлкин.
За спиной писателя, во мраке комнаты, послышалось явственное шуршание. Ёлкин задрожал ещё сильнее, вжав голову в плечи, и боясь обернуться
— Дяденька, дяденька… — Жалобно совсем рядом тоненький, противно дребезжащий детский голосок. — Помоги найти мне глазик, а, дяденька…
— Господи, нет!!! — завопил Ёлкин уже во весь голос. Надо было встать и включить свет… Скорее встать, и включить! Всеволод попытался подняться, но ноги не слушались его. Пошатнувшись, и нелепо взмахнув руками, тщетно пытаясь удержать равновесие, Ёлкин тяжёлым мешком повалился со стула. Лёжа на полу, он попытался хотя бы приподняться, но смог лишь повернуть голову. Несколько фигур, едва различимых во мраке, встали над ним. Странные то были фигуры, ох, странные… Одна — огромная, и широченная, словно шкаф. Руки — до земли, а квадратная голова втянуты в могучие, лохматые плечи. У другой головы, кажется, и вовсе не было, зато рук было не менее шести. И руки эти постоянно извивались, очень напоминая щупальца спрута. Третья фигура одновременно напоминала куст с множеством спутанных ветвей и дикобраза. Молчание, тягостное и жуткое, повисло во тьме комнаты. Первым нарушила его самая маленькая фигура.
— Дяденька совсем не рад нам. — Капризно пропищала она — Дяденька даже не хочет помочь мне найти мой глазик. Плохой, плохой… Мне придётся забрать глазик у дяденьки!
— Помолчи, кукла! — Грозно рявкнула другая фигура, высокая и худая. — Знай своё место! Твоя очередь ещё придёт. Прежде бывший отец, предавший всех нас, объяснит, зачем сделал меня, вампира, хромоногим. Хорошо, что не придумал меня беззубым. Очень хорошо!
Писатель с тридцатилетним стажем хотел ответить что-то своим разгневанным творениям, но не смог. Лишь жалкий хрип вырвался из его горла. Ах, лучше бы он не знал, насколько могут быть опасны эти чудовища, лучше бы не знал… Но именно он, Всеволод Мефодьевич Ёлкин выдумал их, именно он открыл им дверь в этот мир. И сейчас создания эти были готовы сыграть со своим создателем в игру жуткую, кровавую. Они не спешили: зачем? Первым приблизился человек-куст. Длинные, тонкие ветви его начали расти, удлинятся, и вот уже, словно змеи, опережая друг друга, поползли по полу, направляясь прямиком к лежащему без движения писателю. Медленно и неумолимо ветви-змеи принялись наматываться на его грудь, шею, душа, давя, не давая вдохнуть. Самые тонкие же — заползли в ноздри и уши, всё глубже и глубже, устремляясь прямиком к мозгу. Уродливая кукла, шустро ковыляя на своих кривых, коротких ножках, подошла близко-близко, оказавшись у самого лица Всеволода. Положив крошечные ручки ему на виски, кукла заглянула, по очереди, в левый и правый глаз литератора, выбирая, какой начать выковыривать первым. Подошедший следом вампир брезгливым пинком отшвырнул куклу, и она отлетела в сторону, с жалобным плачем и причитаниями. Аккуратно отогнув воротник «пациента», словно опытный массажист кровосос своими длинными трепетными пальцами принялся разминать мокрую от пота, короткую и жирную шею Ёлкина. Когда кожа заметно покраснела, вампир, видимо — удовлетворившись эффектом от подготовительных процедур, завершил массаж. Оскалившись, выставив вперёд острые, как стилеты, клыки, он закинул голову назад, а затем — резко наклонился, вонзив клыки в шею писателя. Кровь, тёмная и густая, словно вишнёвое варенье, потекла ленивыми струйками на пол. Вампир же, сладко причмокивая, принялся за еду.
Итоги литературного конкурса подвели лишь через два месяца. Редакцию немало удивило отсутствие заявок от ряда известных литераторов. В частности, вопреки ожиданиям, не прислал своих рассказов известный некогда писатель Всеволод Ёлкин. Зато очень неплохо показали себя некоторые новички. В частности, получила ряд положительных отзывов работа конкурсанта, пишущего под псевдонимом «Хромой Вампир». Его рассказ, повествующий о писателе, ставшем жертвой собственных персонажей, был встречен коллегами, обычно — дотошно-требовательными и весьма ироничными, неожиданно тепло. Более того, молодой автор завоевал приз зрительских симпатий. Но, когда пришло время награждения, на связь с организаторами конкурса Хромой Вампир отчего-то не вышел.