Хорошие девочки всегда получают свои подарки
Права Карина. Я — неудачник. С седьмым уровнем можно неплохую карьеру сделать, а я всё просрал. Теперь уже окончательно. Три года принудительного лечения в «Мессинге». Оттуда только со справкой, а значит, на хорошую работу не возьмут. И всё почему? Потому, что Карина меня бросила. А я напился и устроил шоу в торговом центре. Девять пострадавших. Хоть живы все, а то бы тремя годами не отделался.Как везли не особо помню. Накачали ингибиторами и снотворным. Единственное — смутно помню розовощёкого санитара, который назвал меня «пони» и заржал как племенной конь.
Очухался уже в палате. Выбеленные стены, потолок с жёлтым пятном, простынь пахнет хлоркой. По углам свинцовые пластины, чтобы сдерживать ментальную энергию. Лишняя мера безопасности. Как слышал, в «Мессинге» так накачивают ингибиторами, что когда пописать идёшь, то с трудом ширинку находишь. О чём говорить? Сейчас даже спичку поджечь не смог.
До вечера взаперти держали, потом главврач пожаловал. Основательный мужик, похожий на лесоруба, который внезапно решил стать психиатром. Высокий, плечистый, уверенный. Санитар за его спиной казался ненужным придатком.
— Так-так, что тут у нас? — начал он таким елейным голосом, что показалось, что он сейчас начнёт со мной сюсюкать.
И начал.
— Значит, не умеем держать себя в руках? Ай-я-яй. С седьмым-то уровнем пора было научиться.
— Напился, переклинило слегка, — промямлил. — Девушка ушла…
— А люди-то в чём виноваты? Или рассчитывали, что если спалите магазин, то она вернётся? — он покачал головой, роясь в своих записях. — Родственники есть? Друзья близкие?
— Да нет. Уже никого особо. Сестра мамы в Перми, но мы не общаемся особо. А друзья… Нету.
— Славненько, — улыбнулся врач. — Осваивайтесь пока, завтра с людьми познакомитесь. Да и Новый год скоро. Будем к празднику готовиться. Вам понравится. С наступающим.
И удалился. Потом медсестра пришла, которую я мысленно обозвал Леди Годзиллой. Придумалось так. Принесла ужин и таблетки. От них спать захотелось.Утром накормили завтраком, а потом выпустили из палаты и я попал в сонное царство. Снаружи жизнь кипела, а тут люди медленные, спокойные. Кто телевизор смотрел, кто просто в стену. Медитативный быт.
Ко мне почти сразу подсел молодой паренёк. Представился Фомой. Болтал долго и без умолку. Представлял всех в общем зале. Но мозги не особо соображали, потому почти не запомнил ничего. Так, отдельные моменты. Что хмурый дед — сильный телекинетик, а субтильная девушка умеет взрывать людям головы.
— А ты чего тут? И чего умеешь? — спросил Фома.
— А? Я-то? Пирокинетик. Так, психанул слегка. А ты?
— А я людям умею облик менять. В животных превращаю. Получается правда не очень похоже, но я стараюсь, — ответил Фома.
— А тут почему?
— Я маму хотел в динозавра превратить, а она умерла от этого.
Я поднял бровь:
— А зачем превратить хотел?
— Они рычат прикольно. Кино видел? Так я хотел, чтобы мама тоже рычала.
Я пожал плечами и поёжился.
На обед все пошли в общую столовую. Давали жиденький суп с капустой, и отварной рис с сосиской. Фома уселся рядом.
— А эта девочка почему отдельно? — я кивнул на светловолосую, сидевшую за столом в самом углу.
— Это Катя, — зловещим голосом сказал Фома и продолжил хлебать суп ложкой.— И? — спросил я.
— Катя, — повторил Фома. — Говорят, у неё восемнадцатый уровень и лучше её не злить.
Я нахмурился.
— Не бывает восемнадцатого. Двенадцатый — максимум.
— Ну и не верь. Лекарства, свинец… Она, если захочет, её ничего не остановит.
После обеда пришла Годзилла и сказала, что пора готовиться к Новому году. Санитары принесли искусственную ёлку, мишуру, пластиковые ёлочные игрушки. Несколько пациентов уселись за столом, и принялись тупыми ножницами увлечённо вырезать снежинки. Мне досталось развешивать «дождик».
До праздника оставалось пять дней.
Мы даже сдружились с Фомой. Он рассказывал много интересного. Например, как Семён Игоревич каким-то образом смог телепортироваться в больничный двор после отбоя, но застрял ногой в лавочке. Или как Тамара забралась на кухню и съела почти целую кастрюлю борща. Но как только речь заходила о загадочной Катерине, он сразу грустнел и переводил тему. А это ещё больше разжигало любопытство.
На третий день пребывания в Психиатрической больнице имени Вольфа Мессинга я улучил момент, когда Фому увели на процедуры и подошёл к Кате. Та сидела за столом и что-то увлечённо рисовала, высунув кончик языка.
— Привет, — сказал я. Она подняла удивлённый взгляд и отложила розовый фломастер.
— Привет.
— Что делаешь? — продолжил я.
— Рисую свой новогодний подарок, — ответила девочка и протянула листок.
На нём была изображена розовая лошадь с крылышками и рогом. Я вернул рисунок.
— Очень милая. И ты думаешь, что Дед Мороз тебе её подарит?
— Деда Мороза нет, глупый. Юрий Витальевич вместо него. Он всегда дарит мне то, что я хочу. Он добрый, — она улыбнулась.
И от этой улыбки стало как-то нехорошо. Так что я поспешил убраться, сославшись на занятость. Это было особенно смешно, потому, что сел буквально в паре метров от неё и уставился в телевизор. Там показывали «Иронию судьбы».
Тридцатого мы с Фомой почти не разговаривали. Он ходил хмурый и на все мои вопросы отвечал односложно. На обеде только выдал:
— Ты это… Прости меня, хорошо?
— За что?
— Узнаешь потом.
Потом наступило в тот же вечер. Пришёл главврач и сказал, что мне нужно на процедуры. Какие, нахрен, процедуры? Темень на улице. Уже тогда неладное почувствовал.
Но какое может быть сопротивление, когда с одной стороны Леди Годзилла, с другой санитар как шкаф с антресолями, а позади доктор-лесоруб.
Привели в комнатушку, уложили на кушетку. Руки и ноги ремнями закрепили. Вот теперь точно не зря весь день задница сжималась.
А тут Фома вошёл. Смурной весь.
— Садитесь, Фомин, — сказал доктор.
А он на меня почти не смотрел.
Тут уж я не выдержал.
— Чего происходит-то? Что вы задумали?
А они меня и не замечают будто.
— А какое желе сегодня дадите? А мороженое будет? — спросил Фома.
— Желе клубничное, а мороженое с шоколадом. Как закончишь. Всё как всегда, — ответил доктор. — Тамара Игоревна, кляп уже вставьте и начнём. Мне ещё домой добираться.
Медсестра мне в рот затычку вставила, а Фома кивнул, повернулся и нахмурился. Лоб наморщил, из носа сопля потекла. Я сначала не понял, а потом вдруг всё тело будто огнём вспыхнуло. Завыл, чувствуя, как трещат кости и мышцы.
Вечером тридцать первого в палату снова пришёл главврач. Я задёргался всем телом, поскуливая от боли.
— Тише, сейчас укол сделаю, — он погладил меня по холке, чуть выше костяного нароста на лбу. — Тише, тише. Знаю, что больно. Тебе повезло ещё. Фомин хорошо справился в этот раз.
Я попытался выругаться, но получилось только нечто бессвязное.
— Ты извини. Потерпеть придётся. Недолго, — он вздохнул. — У нас выбора просто нет. Если она на Новый Год пони не получит, то уничтожит не только больницу, но и город. Но нам никто всё равно лошадку каждый год давать не будет. Бюджетом это не предусмотрено. Да и жалко было бы животное. Ты постарайся её не злить — может, проживёшь чуть дольше, чем остальные.
Я снова заскулил, попытался встать на копыта, но ноги подогнулись. Недокрылышки за спиной судорожно подёргивались. Я смог увидеть их, когда осматривал себя сегодня утром. Цыплячьи выросты на спине, такого же ядовито-розового цвета, как и остальная кожа. А ещё копыта, хвост и что-то на лбу. Не знаю что, но болит жутко и если глаза скосить, то видно чуть-чуть.
Новый год в «Мессинге» наступал раньше. В девять вечера. Потому, что в десять отбой. Да и доктор спешил поскорее с этим покончить. Меня украсили мишурой и бантом, вывели из палаты. Было непривычно передвигаться на четырёх конечностях, но иначе уже не мог.
Катя была счастлива. Она бросилась мне на шею.
— Какой ты уродливый пони. Но я всё равно буду любить тебя! Я назову тебя Лучиком. Хочешь быть Лучиком? Только не кусайся. Пёстрик укусил меня и пришлось ему вырвать все зубы. Но ты добрый. Я по глазам вижу. Спасибо, Юрий Витальевич.
Доктор улыбнулся.
— Только хорошо себя веди, милая.
— Я буду послушной весь год. Правда-правда.
Врач закрыл дверь палаты. Он спешил — дома наверняка ждёт семья. А меня уже ничего не ждёт.