Увижу ль я Бразилию до старости моей....

Утренние лучи, пробиваясь сквозь занавески, наполнили кухню мягким светом. Потертый чайник, несмотря на свой возраст, пыхтел и посвистывал на плите. Василий Павлович поправил подтяжки и достал эмалированную кружку. Сон все еще не отпускал, но электричка ждать не будет.

Привычным движением Василий Павлович прервал музыкальные потуги старенького чайника. Кристаллики сахара быстро погрузились в пучину растворимого кофейного напитка. Вообще, профессор предпочитал свежесваренный, настоящий кофе. Вот так, чтобы взять мельницу, да уверенными движениями, да по кругу... А сперва, словно хлебороб, благодарящий мать сыру землю за урожай, взять зерна в широкие ладони, вдохнуть их аромат. Пусть дары земли и приплыли из далеких краев, но почему бы не воздать почтение жаркой и красочной бразильской земле. Возможно, где-то там звездным вечером загорелый и уставший Педро со своей мулаткой возьмут в руки горсть нашей пшеницы, или экспортных продуктов её брожения, и отдадут дань уважения далекому Нечерноземью.

Эх, поставить бы на плиту любимую медную турку, да с азартом ловить момент, когда кофе поднимется до самого краешка.

— Агр-р-рх, где миска?! Жрать хочу, — послышалось с соседской кухни вместе с треском, то ли сломанного стола, то ли чьих-то костей.

Профессор только вздохнул и разбавил разведенную в кружке жижу холодной водой. Работа не ждет, а к своим вынужденным новым соседям он уже успел привыкнуть. Пара глотков и кофеин начнет действовать. Еще немного, и сосуды расширятся, сердце забьется чаще. На ближайший час сон, как рукой снимет.

— Я ж тебе кочерыжку проломаю, тварь худосочная! — твердость намерений подкрепили ударом чем-то тяжелым в дверь.

— Эй, будьте любезны, уважаемый сосед, потише. От этого грохота вся посуда с полок слетит.

Но не успел Василий Павлович закончить, как в дверь последовал удар такой силы, что тарелки и впрямь недовольно зазвенели.

— Я тебе повякаю, слизняк. Гращ-щ-щ.

Что всегда удивляло профессора, так это словарный запас неведомого переводчика, который с легкостью и каким-то филологическим рвением пытался передать все оттенки эмоциональных речей соседа. Василий Павлович только вздохнул, взял пакет с мусором и пошел одеваться. До столицы еще ехать и ехать, а портить себе настроение на всю дорогу совсем не хотелось.

Уютный холод зимнего утра погрузил профессора в свои объятия, усилив бодрящий эффект от кофе. Василий Павлович вдохнул морозный воздух и улыбнулся. Все проблемы остались где-то дома и на работе. А сейчас он на нейтральной полосе, в особом измерении, где можно расслабиться и отдохнуть от всего. Может быть, даже оказаться в фантазиях на далеких берегах Амазонки. Путь до мусорки профессор проделал вприпрыжку, напевая про «Дона» и «Магдалину», а также далекую ливерпульскую гавань. Василий Павлович не боялся, что его заметят, он вставал и уезжал раньше всех, прямиком на первой электричке.

Случайные прохожие по дороге на станцию не замечали веселого настроения пожилого ученого. Они шли, стекались к платформе безропотно, но с удивительным упорством, присущим скорее стихии, а не человеку. Кто-то шел, погруженный в сон, кто-то — в свои проблемы, но никто ни на кого не обращал внимания. Довольный тем, что находится в одиночестве, но при этом среди людей, Василий Павлович вспомнил о появлении новых соседей.

Всё началось почти полгода назад, когда на кухне потек кран. Точнее, потек он значительно раньше, но далеко не сразу Елизавета Петровна, жена Василия Павловича, решила проявить соответствующий имени императорский подход. Пара громких заявлений наравне с размахиванием сковородой сделали все, чтобы ультиматум возымел действие. Профессору пришлось заняться ремонтом. 

Как настоящий мужчина старой закалки, Василий Павлович решил делать все сам. И, как тот же самый настоящий мужчина, вскоре пожалел об этом. Кран, конечно, подтекать перестал, но из-за сорванной резьбы попытался уподобиться фонтану Дружбы народов во всей своей красоте и свежести. Получилось посредственно. Но, когда профессор, поборов затворный вентиль, вернулся на кухню, его встретила медленно проплывающая по водной глади вчерашняя газета.

Обезвоживание пространства с криком «Полундра!» возглавила Елизавета Петровна, проведшая вопреки любым суевериям бурную молодость на флоте. Почти полчаса она командовала своим единственным матросом, ведя дело спасения корабля к успешному финалу.

Когда Василий Павлович собрал своей бывшей футболкой последние капли, Елизавета Петровна вдруг улыбнулась. Профессор похолодел. Он мог ожидать все что угодно, но вот эта улыбка любимой как-то не вязалась с ситуацией.

— Так, Васютка. Вызывай-ка сантехника и берись за рулетку, — прогремела супруга.

— Лизочка, а рулетку-то зачем?

— Как зачем, бизань тебе на якорь? — вскинула бровь Елизавета Петровна, — Измерять кухню. Твоя пробоина всю мебель попортила. Наконец-то кухню нормальную заведем, не отвертишься. Вот я через неделю поеду в санаторий и начнешь.

Василию Павловичу осталось только вздохнуть. Спорить в такой ситуации бесполезно, да и действительно ремонт уже назрел. Кухню не трогали все пятнадцать лет, с момента переезда в эту квартиру. Остальные комнаты обновили, а вот на нее сил и желания все время не хватало.

Вот тогда-то, убирая высокий и довольно странный для кухни шкаф, Василий Павлович увидел за ним дверь. До безобразия обычную и деревянную, да еще и с облупившейся зеленой краской. По всей логике она должна вести в подъезд, вот только там никакой двери не было.

Вдруг Василий Павлович почувствовал что-то из далекой юности, наверное, так и выглядит тот самый вкус приключений, вера в мечту. Повеяло теплом, казалось, что раздалось пугливое стрекотание диковинных птиц. Может быть, вон там за дверью, будет она? Манящая, опасная, величественная, коварная, таинственная и такая желанная Амазонка.

Наваждение длилось всего пару секунд. Василий Павлович взялся за ручку и дернул её на себя. Дверь не открылась. Профессор попробовал еще, но та даже не пошевелилась. Вдруг с косяка упал маленький ключ. Василий Павлович вставил его в скважину и провернул. Ничего как будто не произошло. Никаких ярких молний, таинственных сияний или искрящихся паров. Просто вполне себе обыкновенная кухня наполнилась необыкновенными звуками, запахами, а главное, чьей-то грубой и неразборчивой речью.

Профессор дернул ручку. Дверь резко отворилась и целая стена мисок, котелков и каких-то плошек рухнула вниз. Видимо, они опирались на дверь с обратной стороны. Вот только против всех законов физики посуда упала не на кухню к Василию Павловичу, а столкнувшись с невидимой преградой, с грохотом осела вдоль неё.

Открывшаяся картина доверия не внушала, но и на чудо особо не походила. За горой посуды в полумраке вырисовывался земляной пол какого-то шатра или юрты. В центре в каком-то подобии каменного очага горел огонь. Если такие метаморфозы теоретического подъездного пространства опасений не вызывали, то вид тех, кто сидел у печи, поверг Василия Павловича в полный ступор. Двое страшнолицых громил с торчащими клыками и перекаченными руками. В отличие от мышц, одежды у них почти не было. На этом изучение странных соседей закончилось, потому что один из низ заговорил.

-Ар-щ-щ! Какого р-рартскаргенс?! — прогремел громила с блестящими в свете очага кольцами на клыках. Голос исходил как будто от него, но последнее слово чуть отличалось по звучанию. Как потом понял Василий Павлович, это был первый и последний раз, когда невидимый переводчик не смог подобрать правильные выражения.

Ответить Василий Павлович не успел. Чудовище подскочило и с рычанием бросилось к открытой двери. В школе юный Вася всегда имел проблемы по физкультуре, но вот теперь он позавидовал сам себе. Старт с места, рывок к выходу из квартиры, прыжок через обувницу, скоростной слалом по лестнице. Эх, если бы рядом была спортивная комиссия, то, возможно, кандидата в мастера спорта профессор получил бы на месте. Восемь секунд, четыре этажа и запыхавшийся Василий Павлович в старой белой футболке и спортивных штанах оказался на улице.

Это уже потом выяснилось, что попасть к новым соседям и им к нему невозможно. А вот звуки и запахи проникали на ура, чем активно пользовались недовольные новым соседством чудища. А надо сказать, что запахи были отвратными. Причем, судя по всему, источником этих самых запахов была еда. От этого становилось еще неприятнее.

За полгода Василий Павлович мало что смог узнать о жителях за дверью. Он пытался с ними и поговорить, и подслушать. Но чаще всего натыкался на ругань и оскорбления. Кажется, что с каждым разом переводчик все лучше и лучше погружался в глубины оттенков русского языка. Ругательства становились все более изощренными, порой даже такими, что Василий Павлович испытывал к ним профессиональный филологический интерес. Единственное, что стало ясно, так это то, что соседи какие-то кочевники и орки, а главу семейства зовут Ргашстар. Профессор даже почитал пару книг своего коллеги, из которых он только понял, что орки воинственны и несговорчивы.

Сперва Елизавета Петровна пыталась обуздать соседей, но потом даже она бросила это дело. К несчастью, дверь больше не запиралась. Как Василий Павлович ни старался, звуки и запахи все так же доносились из шатра. Даже попытки ремонта не помогали. Герметик отваливался, шкаф падал, гипрок намокал и портился.

День за днем к шуму и запаху привыкли, а странные соседи стали казаться ничуть не хуже, чем Колька — дебошир с верхнего этажа. Разница была лишь в том, что он устраивал «концерты» только по выходным, но на всю катушку, а эти через день, но понемножку.

Предаваясь воспоминаниям, профессор чуть было не проехал свою станцию, но вовремя спохватился и вышел. В столице от морозной свежести ничего не осталось. Слякоть, грязные лужи и сплошная серость, как на улицах, так и на лицах.

— Увижу ль я Бразилию до старости моей, — напевал себе под нос Василий Павлович, чтобы как-то скрасить дорогу до университета, — Только «Дон» и «Магдалина» ходят по морю ту…

Но не успел он перейти дорогу и закончить куплет, как не взирая на его должность и ученую степень, профессора обдало столичной морской волной из подтаявшего серого снега и воды с примесью тяжелых металлов.

Пока Василий Павлович пытался очистить пальто и брюки, он чуть не опоздал в университет. Там, как назло, перед самым Новым годом устроили экстренное заседание кафедры. Профессор не любил такие неожиданные мероприятия, как и все кафедральные интриги. Особенно после прошлого новогоднего застолья, когда он находился в своих мыслях, а его пышнотелая коллега в белоснежном наряде задорно спросила, похожа она на снежинку или на пушинку.

— Да-да, — ответил на автомате профессор и пробормотал себе под нос, — Пушинкопотам.

Он сообразил, что последнее слово произнес вслух, только, когда раскрасневшаяся «снежинка», хлопнув дверью выбежала из кабинета.

Теперь же Василию Павловичу на собраниях и празднованиях приходилось быть начеку. Но сегодня в добавок к этому появилась какая-то смутная тревога.

Как оказалось, волновался профессор не зря. Заведующий кафедрой рассказал о сложных условиях, поругал особо ретивых преподавателей за большое количество неудов платникам, из-за чего финансирование кафедры и университета в целом сильно страдает. Василий Павлович, как человек старой закалки, первым попал под раздачу, правда, со всем уважением, профессор как-никак. Его поблагодарили за долгую и плодотворную деятельность и отправили в почетную ссылку, иначе об этом управленческом решении, да еще и с понижением оклада, думать не получалось.

Елизавета Петровна перед праздниками уехала навестить дочку с внуками и должна была вернуться только ночью. Поэтому после работы профессор заехал к своему старому другу и спокойно погоревал о несправедливости жизни, пока его жена не намекнула, что елка не поставлена, десяток традиционных новогодних блюд не подготовлен, а они тут развели не пойми что на кухне.

Домой Василий Павлович приехал поздним вечером. Голова противно гудела. Ему казалось, что только кофе может все исправить. Раздевшись, профессор сразу пошел на кухню, чтобы в этот раз сварить настоящий ароматный напиток, а не ту утреннюю дрянь.

Десять минут поисков и все принадлежности для хорошего настроения найдены. Старая кофейная мельница мелко перемолола зерна, любимая турка празднично поблескивала своими медными боками. А вот она уже над синим огнем и желанный напиток заполнил её на две трети. Еще немного и нежный аромат польется по кухне, навевая мечты и фантазии.

Василий Павлович расплылся в улыбке от осознания того, что наконец-то забудет о превратностях сегодняшнего дня. Но тут вместо бразильского свежесваренного в нос ударила резкая вонь содержимого чьего-то желудка. Профессор стиснул зубы, выключил конфорку и бросился к соседской двери. Когда он её распахнул, то увидел в неровном свете огня Ргашстара, мешающего в черном котле вонючее закипающее варево.

Конечно же, Василий Павлович считал себя вполне культурным человеком, пожалуй, даже интеллигентом. Он не ругался и ни на кого не срывался после случая, когда по молодости пытался высказать недовольство супруге, а потом неделю ходил в затемненных очках. Больше таких оплошностей Василий Павлович не допускал. Но сейчас все проблемы последних лет, а еще больше сложности дня сегодняшнего, обрели видимый объект для ненависти. Возможно, что все невзгоды ушли бы, если бы удалось доварить кофе. Но Ргашстар со своей тошнотворной гадостью сбил все планы.

— Эй ты, кусок оленьих фекалий, дубина тупоголовая, раффлезия Арнольди, — выплеснул все сравнения, что пришли в голову, Василий Павлович, пытаясь уподобиться в речи своему нелюбимому соседу.

Сложно сказать, какой перевод услышал Ргашстар, но только приоткрыл рот и впервые ничего не сказал. Убедившись в успехе, Василий Павлович продолжил победоносную атаку.

— Ты сейчас же выльешь в помойку ту дрянь, что варишь в котле, и больше никогда… Слышишь? — продолжал кричать профессор, боясь остановится, — никогда не будешь смердеть у меня под дверью, животное! Скоро Новый год, а ты…

На этом запал закончился, и Василий Павлович попытался отдышаться. Большего всего его поразила реакция соседа. Тот так и продолжал сидеть с полуоткрытым ртом и мешать содержимое котла. Профессор даже испугался, что Ргашстара хватил удар от неожиданности или того хуже, тот сошел с ума.

— Сильно. Особенно, раффлезия Арнольди, — пророкотал орк к облегчению профессора. Через секунду сосед кивнул на чан. — Хотите рхагса? Хорошо помогает, когда вот так, как у вас.

— Что, как у нас? — замер в недоумении Василий Павлович.

— Депрессия, подавленное состояние, в общем психологическое расстройство с явными поведенческими синдромами, — сказал Ргашстара и хлебнул жидкости из котла, — Ох, как же он чудесен.

Должно быть, так же мог почувствовать себя британский солдат, когда полуодетый пигмей заговорил с ним о высоких материях на языке Диккенса и Уайльда. Теперь настала пора Василия Павловича стоять с разинутым ртом.

— Похоже, вы немного ошарашены и недоумеваете, не так ли? — догадался орк и снова выпил жижи, подчерпнув её ложкой.

— А... ну…кхм, — резюмировал профессор.

— Ничего удивительного, мой дорогой сосед, — продолжал Ргашстар так же спокойно, — Вот вы что сказали, когда распахнули дверь?

— Кхм, — покраснел Василий Павлович, — я был несколько несдержан и …

— Вот именно, вы сами на себя не походили. Несколько странная, но ругань, агрессия, бесстрашие… Вот до чего вас довели.

Профессор еще раз оглядел орка, который теперь не казался ни страшным, ни противным. Просто здоровенный, уставший от всего амбал, не красавец, конечно, но далеко не хуже пропойцы Семенова из соседнего подъезда.

— Так выходит, любезнейший, — вернулся к более привычной форме общения Василий Павлович, — вы тоже подавлены и угнетены? Поэтому вы…вас не узнать?

Ргашстар только вздохнул.

— Но откуда все эти познания в психологии? Да и депрессия для орка, не хотелось бы вас обидеть, как-то не типична.

— Ну, у нас здесь тоже какое-никакое образование есть. А депрессия да. Обычно войны, сражения, споры, как на поле боя, так и у домашнего очага. Все это не дает переживать, держит в тонусе. А сейчас затишье, — проговорил Ргашстар и уставился на огонь. — Дочка замуж собралась. Жена с ней поехала избранника по полосе препятствий погонять. А вот у нас в клане ей плохо что ли? Всего хватает. Бойцы, как на подбор. Так нет… потянуло на экзотику…

Тут Василий Павлович вспомнил свою давно уже не маленькую дочь, её жениха, предсвадебные хлопоты. И ему захотелось сесть рядом с Ргашстаром и даже его приобнять. Профессор взглянул на котел и вдруг все понял.

— А в котле у Вас, скажем так, кофе?

— Простите, не очень понял, что?

— Ммм, такой чудесный напиток, в котором важен не только вкус, но и процесс приготовления. Когда его варишь, то каждой клеточкой ощущаешь удивительный аромат. Он подхватывает тебя и уносит в далекую страну, о которой ты только мог мечтать. А когда начинаешь пить, то весь окружающий мир с его проблемами исчезает и на короткий миг…

— Ты становишься самим собой, — закончил за профессора Ргашстар и тут же встал. Он взял котел и вместе с ним присел рядом с дверным проемом. Василий Павлович сел рядом.

— Только это не кофе, а рхагс. Смесь из жира, корней пинкаты и зерен чингва. Настоящий рхагс — крепок, как мужчина. Некоторые пьют растворимые отходы, не понимая, что половину вкуса дают хорошие продукты, а половину правильный процесс приготовления. И, еще, — орк огляделся и прошептал, — секрет настоящих рхагсоваров. Пикантные нотки добавляют волосы из гривы горного пони. Гномы дерут за них втридорога, но поверьте, оно того стоит.

То ли Василий Павлович привык, то ли что-то произошло, но запах орчьего варева действительно стал казаться пикантным и даже интригующим.

— А знаете, у меня знакомый за лошадьми ухаживает, я у него спрошу, может волос этих получится набрать для вашего рхагса. Вот только, не передать же…

— Ну, не совсем, чтобы не передать, — отвел взгляд Ргашстар, — понимаете, ходил я к шаманам, говорят небольшую щелочку сделать можно. Извините, я тогда по глупости хотел всяких насекомых к вам накидать, чтобы поскорее избавится от соседей. Вы уж извините, пожалуйста.

— Да, бросьте, сам тоже не сахар, — произнес Василий Павлович и вдруг подскочил с места, — знаете, давайте я вас кофе угощу. Завтра ведь Новый год, а значит пора чудес. Вдруг получится окошко открыть?

Конфорка снова загорелась синим пламенем, и медная турка с гордостью приступила к своим прямым обязанностям.

— Знаете, дорогой Ргашстар, кофейные зерна у нас лучше всего выращивают в далекой вечнозеленой стране Бразилии, где в густых джунглях теряется величественная река Амазонка. Там живут самые настоящие розовые дельфины, а в воздухе летают разноцветные бабочки, — рассказывал Василий Павлович, наблюдая за кофе и улыбаясь.

— А по берегам реки ходят пятнистые кошки и ползают чудные звери с панцирями. Это Илиария, родина зерен чингва. Её дикие заросли часто приходят мне в мечтах…

Василий Павлович взглянул на Ргашстара. Орк сидел с закрытыми глазами и улыбался, а по кухне плыл тонкий пробуждающий к жизни кофейный аромат.

Ближе к двум часам ночи Елизавета Петровна припарковала машину под окнами дома. С удивлением она отметила, что на кухне горит свет. Когда она открыла дверь в квартиру, то в лицо ударил теплый и влажный воздух со знакомым запахом. Она как будто помолодела и снова оказалась на борту корабля в далеком южноамериканском порту. Стали слышны возгласы белозубых мулатов, плеск океанской воды и крики диковинных птиц.

С кухни доносились какие-то звуки. Когда Елизавета Петровна открыла дверь, то увидела красно-желтого длиннохвостого попугая на лиане из мишуры, свисающей с холодильника на стул. По полу, едва перебирая ногами, большая сухопутная черепаха толкала золотисто-красный новогодний шарик. Пустая медная турка с остатками кофе торжественно занимало центральное место на столе. А в это время из радиоприемника то ли под шум помех, то ли под стрекотание насекомых, доносились два мужских голоса. Они пели пусть и слегка нестройно, но очень душевно и, почему-то, а капелла:

Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам,

Суда уходят в плаванье к далеким берегам.

Плывут они в Бразилию, Бразилию, Бразилию,

И я хочу в Бразилию, к далеким берегам.