Звуки флейты над тихой заводью
Кровавый закат изукрасил небо багрянцем. Приложился к макушкам осин, потёрся о набухшие рябиновые гроздья. Задрал юбчонки у томно склонённых ив, разогнал зазевавшихся соек. Взлохматил хвост бесстыднице-белке, со смехом пронёсся по кронам, подёрнутым позолотой, — везде оставил пунцовый след. Осмелев, спустился пониже: ощупал стволы, пощекотал валежник. Вкрадчивым шёпотом молодого повесы расползся по лесу. Сунул нос в неглубокое озеро за опушкой, пересчитал камешки на дне, юркой рыбиной выскочил наружу. Вновь, неугомонный, взметнулся ввысь — отозвался из поднебесья прощальным птичьим говором. И тихо растаял, оставляя позади промозглое облако остывшего дня.
Краски скомкались и пожухли. Затрепетали-забились ожившие тени в тревожном ожидании. После угомонились, утомлённо свернулись калачиком, затихли. Осень, мягко нашёптывая дремотный мотив, как капризного младенца, баюкала лес, навевая сны о несбывшихся надеждах и о лете, исходящем плаксивым дождём.
Грустное вчерашнее лето — словно брошенное дитя подглядывает из-за холмов, размахивая на прощанье перебитыми еловыми лапами…
— Глупости! — черноглазый парнишка ладонью рассёк воздух, — сказки!
И в подтверждение слов вспушил сапогом опавшую листву.
— А вот и не сказки! — его собеседница сдвинула бровки, — мне мама рассказывала!
— Мамы много чего рассказывают… — насупился парень, — и исчезают со своими побасёнками.
Девчушка хотела возразить, но передумала. Она была чуть постарше и уже научилась вовремя кусать себя за язык.
— Если хочешь знать, — парень продолжал ковырять листву, — в наших краях поющих лебедей отродясь не было. Это там, говорят, за рекой, по ту сторону леса… А у нас шипуны одни.
Девушка качнула головой.
— Ладно. Давай собираться. Ночь скоро, а нам ещё идти и идти.
— Погоди! — мальчишка выглядел смущённым. — Ты здесь меня подожди. Я сейчас. Мигом!
Она прыснула в ответ.
— Ааа… Ну давай. Только быстро…
Парня уже и след простыл, а заходящее солнце осторожно раздвигало поредевшие ветки, подглядывая за неловкими подростками.
ШуРрРР! Порыв ветра взметнул ворох разноцветных листьев и рассыпал у ног.
Девушка вздрогнула. Украдкой огляделась по сторонам, приосанилась и, подобрав полы шелковистого подрясника, накрыла листву грубым башмаком, растоптала. Улыбнулась. Подставила тёплому ещё солнцу веснушчатое лицо и, широко раскинув руки, стала вбирать в себя благодать божью по крупицам. «Господи, красотища-то какая!»
Не устояла на месте, завертелась по кругу. Сильнее. До головокружения… Огромный ворон на ветке вдруг каркнул, будто чахоточный. И ветер вновь взмахнул крыльями, опрокинув послушницу навзничь.
Тишина.
Глухая тишина поглотила лес. Едкой дымкой расползлась по земле, накрыла сизым игольчатым покрывалом. Коснулась горячей щеки неживыми пальцами, сдавила ржавым капканом гортань. Словно во сне. Или в бреду… А следом, как водопад, — шуршание и шелест невидимых крыльев. В такт биению сердца, соревнуясь с пульсом в висках.
Она переметнулась на живот. Упёрлась ладонями в землю, прогнулась в спине. Замерла в ожидании. Прерывисто задышала, облизнула пересохшие губы и вдруг сорвала с головы полуапостольник. Влажные и тяжёлые, цвета перезревшей меди, волосы вырвались на свободу. Затмили солнце и погрузили лес во тьму…
Протяжные уханья вслед улетевшему ветру. Лёгкая испарина вокруг далёкого силуэта. Там, внизу. Маленькое перепуганное существо. С высоты птичьего полёта. Неподвижная точка на фоне крадущейся опасности. Зоркий взгляд старого ворона. Гвалт взметнувшейся стаи. Уходи. Убегай. Убирайся прочь! Глупое создание…
Чужое дыхание. Алчное и ненасытное. Далёкое и близкое. Гнилостное зловоние, смрад болотного духа, изголодавшегося по плоти.
Тьма сгустилась, раззявила чрево. Под ногами раздался треск, земля просела…
«Мама! Мамочка!» — она вскочила на ноги и метнулась прочь. Царапая руки и разрывая одежды. Подпрыгивая, словно силясь взлететь, но вновь опускаясь на звенящую от напряжения землю.
Опасность… она везде! В кустах обнажённого чертополоха, шипящего на чужака. В протяжных стонах невидимых птиц… Лес пропитан отравой. Заражён. Силится вспрыснуть свой яд, обездвижить, — с каждым скрипом, каждым шорохом ветвей.
Бежать! Прочь! Туда, к лунной дорожке, что перекинула призрачный мост через стеклянное озеро… ЧурРр! Два ярких блуждающих огня. Преграждают путь. Зверь! Она не успела. Она…
…закричала. И пробудилась.
Девушка сидела на постели и тихо плакала, безвольно сжимая в руках грубое, нерадиво сотканное полотно, надорванное по краям.
«Валилла. Меня зовут Валилла!» — вторила она скороговоркой, силясь прийти в сознание. Неужели ей тоже суждено? Как и остальным…
А за окном бледнеющий лик царицы-луны качался в такт ударам отломанной ставни. Как неуклюжий арабеск под аккомпанемент похоронного колокола. Бом. Бом. Бом.
Девчонка вскочила и стала шарить в темноте. Нащупала на столе ломоть хлеба, запихнула в рот. Хлеб был тёплый и мягкий. Влажный? Словно живой… В горле что-то дёрнулось и завизжало, испустив жалкую дребезжащую ноту. Хрустнуло, обдало горячей струёй. По подбородку, по рукам текла чёрная жижа…
Элис открыла глаза и тут же зажмурилась. Рядом сиял экран телевизора — и там, на экране, кого-то жевали, издавая монотонный хлюпающий звук.
Несколько минут она вслушивалась в чавканье, пытаясь понять, хочется ли ей обратно в сон. Там, в грёзах, был лес, переполненный живностью. Тут — совсем никого. Пустота.
А ведь неделю назад был утренний кофе в постель и вялые попытки не разбежаться окончательно. Что ж, попытки не удались. Поцелуй в щёку, «пока, до завтра», опущенные глаза. И оба знают, что этого «завтра» не будет… Интересно, где он сейчас?
Элис перевернулась на бок. «А ведь не будет. Завтра». Девушка безнадёжно вздохнула. «Зверь из кошмара гораздо реальнее…»
Она вслушалась в отголоски сна, затаившегося в уголке смятой подушки. Тишина. Шорох сухой осенней листвы в темноте… И ещё один незнакомый звук! Бунтующий и неистовый. Покорный и робкий. Будто враждующие порывы ветра слились в немыслимом доселе порядке. Переплелись, сложились вместе, обретая разум… Музыка. Музыка ласкающей рябью просачивалась в комнату, бушующим водопадом обрушивалась на сознание, обнажённое после сна. Раскачивала на волнах, увлекала в глубину. После затихала, становилась задумчивой, нежной.
Элис судорожно нащупала пульт и выключила телевизор. Нет, не показалось! Звуки сочились из приоткрытой форточки, со стороны леса. Тихо, но явственно, будто кто-то исполнял гимн грядущему рассвету.
Она перевернулась на другой бок. Сильно-сильно зажмурила глаза, вздохнула полной грудью и… улыбнулась — неожиданно для себя.
«Всё будет хорошо. Завтра… Нет! Уже сегодня!»
«Уже», — шорохом осенней листвы под ногами. «Сегодня», — догорающими осенними красками. «Уже сегодня!» — падая в сон стремительно, как опалённая птица, сложившая крылья. Туда, где ей рады и ждут. И где обязательно будет…
Её ждали с нетерпением.
Ррр-ррР… Шерсть на загривке содрогается под новым порывом ветра. Каждый волосок. Возбуждённо искрится. Алчно подрагивает, издавая треск. Треск осиновых кольев в чреве костра. Упивается вонью сочащихся шрамов от свежих опалин.
Воспоминания… Голодным вороньём слетаются на добычу. Рвут на части онемевшее сердце. И высокие хмурые сосны по ту сторону выцветшего поля вторят им в остывающем осеннем танце.
Что-то не даёт успокоиться — будоражит и манит. Зовёт за собой. Нужно лишь пустить нос по ветру и поймать запах пищи. Робкие перебежки бесцветных зверьков по краям тронутых сумерками лужаек; гомон чужой стаи, уходящей прочь от его угодий, оставляющей подношения для ворон… Всё не то! Настоящие хищники не питаются падалью! Тут есть что-то другое… Тёплое и живое — трепещет от звериного оскала, выделяет сладкий предсмертный сок.
Лёгкая дрожь предвкушения. Голод иного порядка. Чувство близкой погони, страха, источаемого добычей. Жар от густой ярко-алой струи, что фонтаном забьёт из разорванной глотки. Прямо в пасть. Солёным пульсирующим родником в экстазе трепещущей плоти…
Новый порыв ветра ударил наотмашь! Запахом человечины. И будто копна отсыревшей жухло-охряной травы всколыхнулась за дальним холмом. Мышцы, налились сталью, лапы пружинят и несут! Вдаль и вперёд. Серой слившейся с ветром тенью.
Одиноко скребущая нота. Хладная, слегка дребезжащая. Подкрадывается к другой, тихой и неприметной. Хочет затеряться среди наигрыша — той мелодии, что возникла на грани полёта и сна. В упоении падает вниз — туда, где ждёт её…
Свет! Один… два… ярких немигающих ока, как пара блуждающих костров, что вырвались из подземелья. Алчные всполохи обезумевших мотыльков. Его глаза… Отражаются в её расширенных зрачках, завлекают к себе… в себя. Он нашёл! Будоражащий источник, принесённый ветром.
На мгновение он застывает и просто ждёт.
Кричать нельзя. Здесь нельзя кричать… Она не умеет кричать… Словно никогда не умела — ни после, ни до. Отражение в отражении. Зарницы света. Там, в лесной глубине, далеко внизу. И уже рядом. Мчатся навстречу, приближаются неумолимо. В другую сторону… Везде! Куда ни глянь.
Шаг.
Шаг вперёд.
Он делает шаг вперёд.
Время неспешно замирает. Вбирает в себя звуки. Разрезает на фрагменты. Движения. Перемешивает их. Складывает в новый узор. Сминает истлевшую бумагу времени. Поджигает. И вновь запускает с невиданной скоротечностью!
Гигантский серый зверь с искрящейся шерстью. Клыки цвета истлевшей кости. Рвут пространство на части, скрежетом отзываются в барабанных перепонках. Ожившее металлическое решето, за которым жужжит мошкара. Пестреет странным расколотым прошлым. Давит. Требует вспомнить! Что-то очень запретное…
И ещё один шаг.
Он медлит? Тот божественный нектар, что приманил его сюда, восхитительный запах живой плоти с приправой из трепета предсмертной агонии — всё это есть. Но есть и что-то ещё. Едва ощутимый привкус. Грызущая слух неверная нота, затаившаяся посреди незапятнанных звуков. Ещё шаг навстречу… И снова! Ядовито-горькая примесь… Хищники не жрут падали!
Падаль.
Безмолвно, не тревожа листву, навис он над распростёртой девушкой. Та застыла. А после…
Холодные пальцы вокруг звериного горла. Горячий и влажный язык. Горькая жёсткая шерсть заполняет её глотку. С привкусом прелой земли. Прокладывает путь в глубину. Брызжет отравленными семенами. Человечьи клыки… отчаянно впиваются в животную плоть… раздирают её, невзирая на хрипы. А следом пустота — холодная и обжигающая.
Будильник трезвонил назойливо, как осенняя муха. Возвращал к промозглой реальности. Не разжимая глаз, Элис протянула руку — что-то свалилось на пол, глухо ударилось о палас. Девушка обречённо вздохнула.
Из форточки доносилась мелодия. Теперь она казалась тягучей и заунывной — накрапывала, как плохо закрученный кран. Да кому ж там не спится!
Звуки усилились, нарастили обертоны. Следом послышался скрежет, и до этого стройный мотив стал крошиться, превращаясь в шутовской. Будто несколько музыкальных тем перетаскивали на себя одеяло, не в силах договориться — пока окончательно не перессорились. Надулись и замолчали, и долгая-долгая тишина… Порывы ветра за окном. И вновь, как в насмешку, шутливая средневековая пастораль почти над ухом.
Элис взбесилась. Свесила ноги с кровати, отыскала тапочки, обо что-то споткнулась. Не включая света, двинулась к двери, лавируя среди мебели. Странно… Очень странно, но входной замок не защёлкнут. Девушка напряглась, нажала на ручку, приоткрыла дверь. Дразнящий наигрыш доносился с лестничной площадки, откуда-то сверху. Затаив дыхание, Элис прошмыгнула наружу и окунулась в темноту.
Скользя ладонью по стене, она нащупала первую ступень, вторую… перила. Флейта звучала рядом и одновременно далеко. Любопытство побороло страх и… дверь за спиной скрипнула и захлопнулась, щёлкнул замок.
Девушка вскрикнула. Помчалась вверх по ступенькам, спотыкаясь и теряя тапочки. Куда делись соседи? Неужели никто не слышит… И застыла.
Неестественно яркий свет чердачного окна. Искажает привычные краски, заигрывает с оттенками. Неоновые цвета, преломляясь, распадаются радужным веером. Слегка подрагивают, сворачиваются, мельтешат. Галдят. Рваными точками утекают вдаль. Возрождаются заново.
На размытом подоконнике — отчётливая, словно вырезанная из картона, фигура юноши в изумрудных одеждах. Лица не разглядеть — только музыка. Сказочная кружевная мелодия останавливает время…
— Подойди.
Это не приказ, но ослушаться невозможно. Элис хочет сказать, что не в силах сдвинуться с места, но в следующий миг уже сидит на подоконнике.
— Хочешь, я научу тебя игре на флейте.
Снова не вопрос, а утверждение. Чудный, завораживающий тембр! И слова произносит медленно, вкрадчиво, словно поёт. У Элис кружится голова, в её ладонях — изящный предмет.
— Зачем… это? — инструмент в руках дрожит, струится золотистым светом.
— Это не простая флейта. Она наполняет жизненной силой — виртуозный игрок способен прясть этой флейтой чудодейственные нити. Из нитей ткать полотно. Полотно вплетать в лунную дорожку. Дорожка — это мостик между мирами. По ней не страшно уходить в глубину и возвращаться на поверхность. Но ты должна следить, чтобы она не порвалась…
— Иначе что?
— Иначе ты навсегда останешься в том мире. Впрочем, всё относительно — то, что ты считаешь своим, лишь изнанка чужого.
— Я запуталась…
Парень в изумрудных одеждах весело смеётся, рассыпая по подоконнику горсть разноцветного бисера.
— Приложи флейту к губам, — лукаво советует он. — Сама всё поймёшь. Постарайся прясть ровные и гладкие нити, чтобы не спотыкаться, когда перейдёшь на бег.
Элис послушно пригубила наконечник. Так странно… Поёжилась и почему-то покраснела. Смутилась. Наконец, отважилась и дунула. Флейта издала слабый стон, и к воздуху, как к поверхности оконного стекла, прилипла бесформенная нить из прозрачной свалявшейся пряди. Парень поморщился и вновь швырнул бисер на подоконник.
— Экая неумеха, — он провёл ладонью по её волосам. — Ничего, рано или поздно получится. Или не получится никогда, и ты позабудешь эту встречу, как и множество других… Лучшая дорога та, которая ведёт по кругу.
— Что же мне делать?
— Оставь флейту себе, — лицо собеседника постоянно ускользало из поля зрения. — Будет одно из двух: либо ты с ней подружишься, либо музыка тебя поглотит. Как и всех остальных.
— Спасибо…
— Пожалуйста, — он наклонился и чмокнул её в лоб.
Раздался щелчок, и красивая маска пошла трещинами, обнажив то, что под ней.
Одно только мгновение… Элис успела рассмотреть. И узнала. Вскрикнув, отпрянула. Парень ухмыльнулся в ответ, выражение лица изменилось — стало холодным и жёстким, как мороженый окунь. Зелёные одежды померкли и истрепались, превратившись в лохмотья. Он цепко схватил её за локти: «Чего ты орёшь, припадочная? Узнала меня, да? Узнала…» — встряхивая на каждом слове.
А она кричала и кричала, не переставая, пока не очнулась. Звонок будильника возвещал о начале нового дня.
Элис наспех глотнула кофе, втиснулась в узкие джинсы и свитер и, на ходу застёгивая куртку, выскочила из дома. Ветер под руку с осенним дождём вприпрыжку моросили по улице, единственной в этом богом забытом посёлке.
Она поёжилась, надвинула капюшон и зашагала вперёд. Миновала несколько пятиэтажек и свернула в тёмный чумазый проулок, в конце которого виднелось серое здание больницы.
Командировка, подвернувшаяся так удачно, начинала тяготить. Осень, безлюдная северная пастораль, убогая клиника — едва ли это спасёт от депрессии, нахлынувшей после разлуки с Максом.
«Перспективная в плане карьеры поездка. Маленькая деревушка. Люди мрут как крысы… — начальник лаборатории в задумчивости постукивает ручкой по столу, как дятел: тук-тук-тук. — Возьмёшь пробы воды и грунта…»
Как-то так ей это расписали — скомкано и нелепо. Ха! А Макс… он даже не пытался её удержать. Значит, так вот она ему нужна. И теперь ещё этот сон…
— Ты чего плакаешь? Тоже кто-то умер?
Она вздрогнула. Её теребила за рукав маленькая черноглазая девчушка в грязных лохмотьях.
— Можно и так сказать, — пробормотала Элис.
— Не плакай. Сейчас время такое. Хозяин себе невесту ищет.
— Какой ещё…
Элис вдруг поняла, что она одна, и рядом никого.
— Какой ещё хозяин…
Ветер и дождь. Пустынная улица. Хмурое утро, недовольное собой, а заодно и целым миром вокруг. Печальный желтоватый отсвет больничных окон. И колокольный звон вдалеке. Погребальный?
Что за место! Странные, словно сошедшие с древних страниц, имена. И обычаи тоже… странные. Мёртвых не оплакивают, могилы не засыпают. Провожают с почестями — в жутких масках правят обряды, взывают к духам болот…
В нос ударил едкий торфяной запах со стороны леса. Душный и отравляющий. У девушки подкосились ноги, она стала хватать ртом воздух, согнувшись пополам. Пространство на миг раскололось, и оттуда выпало длинное чёрное перо. Прямо под ноги. Перо свернулось, запищало и уползло, подтягивая тело, как червяк. Элис взвизгнула и помчалась прочь, стуча каблуками. Бом, бом, бом… Под звуки колокола она пнула массивные стеклянные двери и вбежала в больницу.
Рутинные дела, ничего не значащие фразы. Медицинские карты перекладываются из папки в папку. Элис снова пытается набирать телефонный номер, но слышит неизменное: «Ошибка сети». Невидящий взгляд скользит по историям болезней, превращает чьи-то жизни в гладкий график для медицинского журнала. Ну, конечно же, дело в болотных испарениях, которые влияют на психику — она сама это сегодня испытала. Взять грунт на анализ? «Местные в лес не сунутся, а сама не пройдёшь», — вспоминается голос главврача. Что за чушь!
Череда цифр в колонке с летальным исходом. «Странная эпидемия», «внезапная вспышка» — всё это фразы для глянцевых изданий. Статистика более сдержана и в чём-то безжалостна. Кривая на схеме ползёт вверх, словно змея из затхлой щели. Откуда столько людей в этих местах? Элис подняла брови. Внезапно в мозгу что-то щелкнуло, и она стала заново просматривать списки фамилий… Нет, не почудилось: если верить журналу регистраций, умирали в основном женщины и девочки — отходили в мир иной и… оживали вновь, чтобы заново умереть. Бег по кругу какой-то. Что вообще здесь творится?!
Элис зажгла настольную лампу. За окном сгущались ранние сумерки, дождь усилился. Здесь, у полярного круга, осеннее утро холодно приветствовало вечер, минуя родного брата — день.
Она потянулась, достала из сумочки сигареты — пачка была пуста. Девушка вздохнула. Не хотелось выходить на улицу, но без курева тоже не жизнь. Она собрала бумаги и двинулась к выходу — короткой дорогой, через морг. Внезапно её посетила идея: прямо сейчас взять образцы с одного из трупов и обследовать всё самой.
В морге было тихо и прохладно. Сюда не долетал слякотный стук дождя и заунывный колокольный звон. Элис покосилась на охранника, дремавшего у входа, и прошла к холодильным камерам.
На столе под покрывалом лежал свежий труп. Свесившаяся обескровленная рука не оставляла сомнений — те же симптомы, что у других. Элис подошла ближе, откинула серую в пятнах простыню, прошлась внимательным взглядом. Молодой парень. Худой и какой-то… дикий. Вместо лица — искажённая маска, напоминающая звериный оскал. Хищник, привыкший стоять до последнего. Элис нахмурилась и всмотрелась внимательнее. Сдержала дыхание, а потом отпрянула, бросив покрывало обратно на лицо… Она уже видела этого человека — тогда, во сне! Изумрудные одежды и флейта… куда подевалась его флейта? Девушка торопливо попятилась к двери, не сводя глаз с трупа, и… тот вдруг дёрнулся, пальцы скрючились в неприличном жесте… Она бросилась прочь.
Элис стояла у распахнутой двери и смотрела на рыдающее небо. Жутко хотелось курить. Погребальный звон, раздавшийся с новой силой, сливался с ударами грома. Из-за угла показалась траурная процессия. Люди шествовали чинно и торжественно, невзирая на ливень.
«Гробы несут мужчины, умирают женщины», — так сообщила главврач — меланхоличная особа со сложным лапландским именем. Сказала и исчезла, Элис с ней больше не встречалась.
Гробы сверху чёрные, внутри — белоснежные. Покойница в кипенном наряде с лилейным венком на голове, уже вторая за день. «Ещё одна непонятность, — пронеслось в голове, — умирают только женщины… Но ведь флейтист умер от той же болезни!»
А обычаи в этой местности и правда допотопные. В хвосте шествия скачут ряженые в звериных шкурах и страховитых масках. Снуют и галдят. Пляшут, как болотная нечисть на Лысой горе. Элис поёжилась.
— Ты не слушай её, мала она ещё. Нахваталась глупостей всяких, домыслила…
Элис подскочила от неожиданности. Напротив под дождём стояли две девочки. Одна, маленькая грязнуля, — утренняя утешительница. Другая — постарше, в чёрном одеянии с покрытой головой. Глаза живые, смышлёные, и веснушки по всему лицу, словно солнышком обрызганная. Улыбается.
— Тебя как зовут? — Элис тоже улыбнулась в ответ и склонилась к той, что постарше. Жестом пригласила девочек под навес. Те дружно замотали головками.
— А ты… разве меня не узнала? — девочка выглядела растерянной. Потом поспешно добавила: — Меня здесь все знают.
— А она тут новенькая, — снова встряла малышка.
— Ну, давайте знакомиться. Я…
Элис услышала крики со стороны шествия и невольно отвлеклась.
Траурная процессия, завернувшая было за угол, теперь возвращалась обратно. Мужчины постарше с непроницаемыми лицами чинно вышагивали впереди, за их спинами маячил гроб с мраморной белизной внутри. В хвосте шествия улавливалось движение. Шёпот разносился вдоль улицы: «Хозяин… Хозяин пожаловал!» Шеренга остановилось.
Элис решила глянуть поближе. Выскочила из-под навеса и тут же в страхе прижалась к склизкой стене. Через дорогу навстречу процессии двигалось тёмное месиво, безвольно колышущееся, как медуза в грязной морской пене.
Серые накидки-плащи. Хоронят лица, скрывают руки. Выпускают из-под полы пульсирующие нити. Нити взбиваются в кудели. Кудели вплетаются в ковёр, являя на свет божий студенистую массу. Та с головой покрывает саван…
Элис прищурилась и вскрикнула. Не было никакого савана! По ветру парила невесомая фата, и обнажённая юная дева ступала по ковру. Гуттаперчевые руки под стать нитям изгибались в такт студенистой волне.
Подвенечное платье всё ближе, волны всё неистовей. Что-то длинное и гибкое поверх волн. И звук. Низкая тревожная нота. Странно знакомая. Элис почувствовала, что не может сдвинуться с места. Будто кто-то мешает, хватает за ноги… чуть пониже коленей… впивается в джинсы… Она потеряла равновесие, сделала неловкий шаг в сторону, и — наваждение прошло, унесённое очередным ледяным порывом ветра. У ног лежала разорванная нить, тонкая и грязная. Элис вскинула голову. Тёмные плащи по обеим сторонам улицы. Выбеленный силуэт мёртвой невесты поверх согнутых спин. И кто-то ещё напротив — в чёрной маске с длинным носом-клювом. Неужели, жених? Элис скользнула взглядом вниз, стараясь рассмотреть нить, о которую чуть не споткнулась… Может, это тоже часть представления? Тщетно. Дождь и сгустившаяся тьма схоронили все следы.
Низкая тревожная нота взвилась вверх с неистовым рвением. Колокола вторили ей с удвоенной силой, и Элис никак не могла понять, откуда ей знаком этот мотив.
А представление перешло в новую суматошную стадию. Люди в масках зверей кружили хороводы вокруг гроба с покойницей и её пернатого жениха. «Хозяин… Это маска хозяина!» — догадалась девушка. И, ощутив чьё-то присутствие, резко обернулась. Под дождём всё ещё стояла девочка — та, что постарше. Теперь она была одна.
— Я знаю, как тебя звать, — девочка выглядела очень серьёзной. — У нас быстро слухи разносятся.
— Вот и славно, — Элис всё ещё приходила в себя от увиденного. — Ты же промокла совсем! Где твоя сестрёнка, и как тебя…
— Валилла. Моё имя Валилла. Странно, что ты меня не узнаёшь.
Сказав это, девочка развернулась и пошла в сторону леса. Внезапно остановилась. Потопталась на месте и крикнула, прежде чем исчезнуть:
— У меня нет сестрёнки… Иди, тебе сейчас в больницу надо!
«Хозяин! Хозяин забирает! Забирааает…»
Низкими вибрирующими голосами, в унисон ветру и дождю, во славу ночи и мгле.
«Хозяаааааииинн…»
Длинная протяжная нота, словно нить… и замерший на мгновение колокол, как финальная точка в безнадёжном мотиве.
А в следующий миг всё кончилось. На полуслове оборвалась мелодия. Замер в отдалении колокол. Затихли голоса людей под звериными масками. Мраморными изваяниями застыли волны-плащи. Тишина будто разрезала по живому, оглушив и отправив на бездонную глубину.
Элис сдавила ладонями уши и побежала. Прочь от этого безумия. Обратно, в сухой освещённый кабинет, к скучным, но понятным графикам.
«Сигареты закончились», — сковырнулась досадная мысль. Неужели возвращаться? Её передёрнуло. Элис воровато оглянулась по сторонам. Шествие безмолвно утекало на кладбище. Ещё виднелись в конце улицы чьи-то согбенные спины, и маячил жутковатый силуэт «жениха», но не было уже белоснежной фаты поверх обескровленного девичьего силуэта.
«Забрал, — поняла Элис, — Хозяин забрал». Она ощутила, как по спине пробежал холодок. Сжалась в комок, спрятала руки в карманы и… нащупала в глубине злосчастную пачку! Может, опять через морг? Теперь уже всё равно…
На входе никто не дежурил. Элис толкнула дверь и прошла внутрь: темно и сухо. И намного безопасней, чем снаружи. Мёртвые предсказуемы. Девушка вспомнила якобы ожившего парня и нервно хохотнула.
Она подошла к трупу бродяги. Есть же всему этому объяснение? Остаточное напряжение в мышцах, игра света и тени…
В тусклом свете тело выглядело странно. Казалось, оно увеличилось в размерах. И стало… короче? Элис нашарила выключатель — люминесцентные лампы под потолком замерцали — она бросила взгляд на труп и остолбенела: под треск ламп на неё смотрело мёртвое лицо главного врача. Стробоскопический эффект создавал ощущение шутовской мимики. Неизвестно откуда влетевшая муха зажужжала над безжизненной маской и, сделав круг, взгромоздилась на нос покойницы. Мышцы лица задёргались, и главврач чихнула. Села на металлическом столе, протёрла глаза. Огляделась вокруг бессмысленным взором, извлекла фату из складок живота. Криво водворила себе на голову и с жеманными повизгиваниями поскакала к выходу… Элис застонала и по стенке сползла на пол. «Это переутомление… К чёрту всё. С неё довольно! Домой…»
Какие-то тени снуют перед лицом. Её толкают. Хлопают по щекам!
— Скорее, доктор! Доставили девочку…
Кто-то подхватил под руки. Прикрыл опустевший стол сырой простынёй. Она с трудом узнавала коллег.
— Парень… где парень? — она пыталась говорить связно.
— Какой парень? Скорее! Будете ассистировать. Может, удастся спасти.
И Элис сдалась, позволив увести себя из морга.
Девочка металась в бреду — санитары с трудом удерживали её. Элис узнала ту самую грязнулю, от которой впервые услышала про Хозяина… Но ведь час назад она говорила с ребёнком!
Руки выполняли привычные действия, а мозг жил своей неведомой жизнью, не желая разбираться в случившемся. И вдруг всё прояснилось. Словно буря событий достигла своего апогея и на минуту стихла. Глаз бури… и детские глаза напротив. Чистые и незамутнённые. Немигающие. Губы шепчут чуть слышно. Элис склонилась пониже…
«Хозяин…»
Казалось, все звуки мира утихли вокруг.
Хозяин придёт, хозяин придёт.
С собой заберёт, за лес уведёт!
Зверь догоняет, Зверь настигает…
Он помешает… невесты лишает…
Элис очнулась, прерывисто вздохнула.
Вернулись звуки больницы. «Разряд. Ещё один… Ровная линия…»
Обескровленное детское лицо. Предсмертная маска. Страшная и непостижимым образом удовлетворённая.
«Только Зверь может помешать… Только он».
И следом чуть слышно: «Жаль, что моё полотно…»
Мысль, затерявшаяся среди безликого хрома операционной, улетевшая на свет ламп. Прощальное послание того, кто отправился на встречу с Хозяином. Элис молча прикрыла ей веки, не заметив свалявшегося мотка нитей в безвольной ладони.
«Бом-бом-бом», — вторил колокол порывам стылого ветра. В наступивших сумерках небо казалось серым. Дождь закончился, и стало совсем зябко. Девушка поёжилась и накинула капюшон.
Домой идти не хотелось. Перед глазами всплыло лицо умирающей девочки — словно госпожа Смерть собственноручно трясла перед ней погребальными погремушками. «Что же ты там увидела, малышка?»
Элис задумчиво взглянула на восходящую луну. Молочный ореол на фоне леса, черневшего частоколом вековых елей, и силуэт одинокой длинношеей птицы в центре лунного диска — почти не двигается, словно впечатался намертво. Чёрный лебедь в белом круге… Девушка грустно улыбнулась. И двинулась к своей съёмной квартире.
— Эй, красавица! Музыкантов поддержать не желаете?
Элис поравнялась с мусорной свалкой неподалёку от дома. Обычно там обитали коты и мелкие лесные зверьки, но сейчас посреди хаотично разбросанного хлама на большом деревянном ящике, как на троне, восседал беззубый старик с парнишкой лет пяти, босым и оборванным. Пацанёнок был точной копией деда, уменьшенной в размерах. Он сидел на мусорной куче и между ног держал старинную железную мясорубку. Поднимал с земли куски чёрного протухшего мяса и задорно его перемалывал… Девушка поморщилась. Рядом виднелась старая керосиновая лампа с разбитым стеклом. На коленях у деда лежала кантеле, дед подёргивал ржавые струны — словно курицу ощипывал.
— Не пожадничай бродящим музыкантам монетку, — заканючил старик, — а мы песню тебе споём. Тебе нужна новая песня, коль старую так бездарно растратила…
— Извините, я не люблю песен, — Элис ускорила шаг.
— Ну, если тебе плевать на выбор Хозяина… — сухо отозвался кантелист и стал ощипывать инструмент с удвоенной силой.
Элис замерла. Медленно повернулась, вгляделась внимательней. Из хаотичного дёргания струн под тонкими и неожиданно чуткими руками старика рождался мотив. Он расползался по пустырю, выгоняя из-под старых гнилых ящиков сгустки ночной тьмы. Шелестел грязными пакетами с мусором. Крысиным писком возвращался из подвальных щелей. Вызывал воспоминания о чём-то важном, тщательно схороненном в глубинах памяти. А следом рождались слова…
Через гиблое болото, что за лесом протянулось,
По-над заводью озёрной, остывающей в тумане,
На далёкий чёрный берег он несёт свою невесту.
Там они сыграют свадьбу, там останутся навеки!
Элис вдруг подумалось, что вторая девочка тоже ушла в сторону леса. И этот ритуал во время похорон…
Старик продолжал дёргать струны, а мальчик всё крутил и крутил рукоять мясорубки.
Только Зверь жестокосердный воспротивился помолвке.
Настигает он влюблённых, хочет помешать их свадьбе!
Элис непроизвольно шагнула к музыкантам. Ей вдруг нестерпимо захотелось встряхнуть старика — да так сильно, чтобы навсегда прервать этот странный, ни на что не похожий мотив. Чтобы остановить, наконец, череду смертей, привязанных к страшному лесу, кровожадному Хозяину и загадочному Зверю! «И ведь умирающая девочка говорила то же самое!» — пронеслось в голове.
Лишь невеста может выбрать, с кем пойдёт она отсюда.
Выбор есть, пока со Зверем бьётся-борется Хозяин…
И опять ноги отказали Элис. Она опустила глаза, уже догадываясь, что увидит внизу… Нить. Две нити. Тянутся от её ног прямо к мальчику-бродяге. Что-то чёрное на концах нитей. Дёргается, пищит. Невозмутимые движения детских рук. Куски падали отправляются внутрь ржавого металлического чрева. Чавканье. И чёрные брызги из мясорубки. А следом — кровавые сгустки, червяками выползающие наружу… И сухой старческий кашель, переходящий в каркающий смех — несётся вдогонку Элис, пока та судорожными рывками взлетает на свой этаж.
Она стремглав взобралась по лестнице и ввалилась в комнату. Заперлась на все замки-засовы, с трудом перевела дыхание и разревелась. Да что же тут происходит! Куда она вообще попала! Как же ей сейчас не хватало рядом друга. Макс… Он бы непременно что-то придумал. Они бы вместе нашли выход. Но Макс далеко, и к нему не дозвониться. Будто её не существует вовсе!
Девушка скинула туфли и, не раздеваясь, протопала в кухню. Разожгла плиту, поставила чайник… Нужно отсюда бежать. Прямо сейчас! Она полезла в карман за телефоном, нажала кнопку — мобильник издал жалобный звук, и экран погас. В полумраке Элис поискала глазами зарядку… на полу что-то лежало — длинное, похожее на трость. Она подняла предмет и потянулась к выключателю.
Щелчок. Ещё один. Тщетно. Она почувствовала, как в душе назревает паника, и принялась остервенело колотить по выключателю. Темнота…
Девушка усилием воли взяла себя в руки. «Сон! Всё это мне снится, — догадалась она. — Сейчас нужно сделать рывок, и я проснусь». Она зажмурилась что было сил и вновь открыла глаза. Ничего. Большое окно с незадёрнутыми шторами. Диск полной луны и чёрный пугающий лес вдалеке. Она протянула руки к свету и раскрыла ладони. Перед ней была флейта…
Хотелось плюхнуться на пол, стукнуться о батарею и отключиться. Вместо этого Элис внимательно осмотрела инструмент, поворачивая во все стороны. Положила на подоконник. «Может, он случайно выпадет в окно, и всё закончится?»
Она уселась рядом, не спуская глаз с инструмента. «Если только предположить невероятное, и остатками разума допустить очевидное. Если утренний сон — это вовсе не сон…» Казалось, флейта засветилась в доказательство робким синеватым свечением.
Элис закрыла глаза и представила, как берёт инструмент в руки, подносит к губам и решительно дует… Ничего. Полная тишина. Она зажимает отверстия подушечками пальцев — флейта отзывается глухим хрипом и выплёвывает сморщенную болезненную ноту. Как пересохший изюм.
Девушка принимается дудеть, не переставая. Снова и снова повторяя попытки, пока выскакивающие наружу звуки не обретают силу и не заводят хоровод. Пространство раскалывается надвое, образуя трещину, и лёгкая стая нот с чириканьем устремляется в дыру, приглашая за собой. Треск, гвалт, падение…
Элис стоит на опушке, за которой лес. Позади — лунная дорожка, сотканная из тончайших нитей. Впереди — ледяная враждебная темнота. И тягостное ощущение, что за ней наблюдают.
Она набирает воздух в лёгкие и кричит: «Ты кто-кто-кто…»
«Я Элис-элис-элис», — подхватывает пробегавший мимо ветерок.
И опять тишина. Нужно ли нарушать её? Позволительно ли? Кто, неведомый, услышит твой звук? Что за сущность придёт на зов? Не проще ли оставаться в тиши и во мраке…
Но что-то уже вышло на свет. Что-то в ней самой. Грубое и неистовое. Готовое явить миру свою новую песнь. А разве у неё была старая? Она вообще не припомнит ни одной, даже колыбельной…
«Элис», — звук эха, умершего в вышине.
«Э-лис», — скрип иссохших корней под землёй.
«Э-лиии-ссс», — долгое остывающее шипение на конце. Будто раскалённое солнце постучало о макушки зимних елей.
Припев. Мелодия. Песня. В каждой душе живёт она…
Песня льётся в уши, зовёт, умиротворяет. Манит туда — за высокий холм, в томительную глубину. В то место, где кончается один путь и начинается другой. Словно бег по замкнутому кругу, из которого не бывает выхода. А может, мы просто его не замечаем?
«Что это за песня-песня-песня…»
«Человечная, вечная, вечная…»
«Во власти каждого сделать музыку пьянящей и сладкой. Или превратить её в кислый уксус…» — слова рождаются в голове.
«Сумеешь ли ты переиграть свою главную мелодию?»
Нити. Неосязаемые нити вокруг — те, что привели её сюда. И отзвук шагов. Крадущийся шорох за спиной.
Она оборачивается, поднимает руки к глазам, опускает. Скользит взглядом — вдаль и вглубь, по бесконечно длинным волокнам, опутавшим всё окрест. Тончайшие нити в её пальцах. Только так и можно попасть сюда! В место на стыке, где замирают звуки и начинается песня — та, что позвала её. И вновь по кругу.
Шорох. Она резко вскидывает голову. Сбоку — в темнеющей гуще кустов. Ближе. Чьё-то прерывистое дыханье.
Лёгкая дрожь в кончиках пальцев. Стон ветра, слившийся с дыханием чужака. Ещё секунда… она делает шаг вперёд… навстречу несущимся на неё звериным глазам! Навстречу клыкам, готовым рвать, вновь и вновь погружаясь в дымную плоть… Ладони вперёд!
«Дзиннн», — звук ветра, пойманного меж ладоней, дрожь нитей — всё сливается в громогласном крещендо, опутывает серую тень, зависшую в полёте. Тугой кокон пережимает звериное горло… «Э-лисс! — хриплым шёпотом. — Это я…»
Она ослабляет хватку. И открывает глаза.
Рядом — остекленевший взгляд. То ли зверь из сна, то ли парень из морга. Элис открыла рот и извлекла череду безмолвных звуков.
— Чего разоралась, припадочная? — самец потёр шею, а потом скабрёзно ухмыльнулся и набросил девушке на голову мокрое полотенце. — Поймала меня? Теперь остынь.
— Т-т-ты… кто! — она отшвырнула тряпку. — Сукин ты сын! Всю жизнь мне испоганил. Чего тебе надо? Кто ты вообще такой!
— Жизнь? Испоганил?! — казалось, парня это позабавило. Он опустился на корточки и зашёлся в хриплом смехе: — Я? Тебе? Испоганил? Да ты, как бы, сама меня… себе…
Он резко поднялся и посерьёзнел.
— Я предупреждал: флейта — не игрушка. Вон, смотри, чайник на плите разрывается. Сейчас зальёшь огонь, напустишь газу и задохнёшься, — он оскалился, — снова я виноватым буду?
Элис метнулась на кухню, парень поплёлся за ней.
— Ладно, не кипятись, — он взгромоздился на табурет. Забросил ноги на стол и стал сосредоточенно набивать трубку табаком. Изящная металлическая ложечка, которой он это делал, едва ли гармонировала со всем остальным: медведь, штопающий носки серебряной иглой, да и только. Девушка украдкой глянула в его сторону и вдруг успокоилась.
— Давай помогу, — вырвалось у неё.
Парень окинул Элис насмешливым взглядом. Внимательно и не спеша. Не без удовольствия. Она смущённо отвела глаза. Зарделась.
— Нет. Давай лучше на дуде сыграем! — он весело заржал. Потом внезапно смолк и вновь стал серьёзен. Даже грозен.
— Чего моргаешь? Дудку тащи! Быстро! — и отвесил ей шлепок.
Девушка взвизгнула и выскочила из комнаты. Парень отправился следом.
Он застал раскрасневшуюся Элис в спальне — та тщетно тыкала пальцами в телефон. Парень оскалился.
— В полицию звонишь? Ну-ну… Ты здесь хоть одного стража порядка видела?
— Послушай… — она всхлипнула, — может, объяснишь хоть что-то? Я так с ума сойду.
— Скоро сама всё поймёшь. Хотя, может ни хрена и не догонишь. А сейчас нам идти пора, пока солнце не встало.
— Куда…
— К Хозяину в лес, собирать семена-образцы с его огорода.
Девушка вздрогнула:
— Значит…
— Довольно, — оборвал он резко. — Гони дудку. Раз сама играть не умеешь…
Не дождавшись ответа, вырвал флейту из рук, поднёс к губам и прикрыл глаза. Сосредоточился. И извлёк нежную трепетную мелодию — на одном дыхании, будто кота по шерсти приголубил.
Пространство вокруг ожило и засветилось — как тогда, на чердаке. В воздухе повисли тончайшие длинные нити. Не понимая, что делает, девушка, словно по наитию, стала со всех сторон выхватывать паутинки-ниточки и сплетать их между собой. К первым подтянулись остальные — спустя мгновение, у неё в руках было ровное прозрачное полотно.
— Открой окно, — глухо скомандовал бродяга.
Элис подчинилась.
Паутина в её руках ожила, почуяв свободу, и выпорхнула наружу, образуя хрупкий подвесной мостик.
— Прыгай скорее! — парень подал ей руку и помог вскарабкаться. Следом взобрался сам.
«Господи, сделай так, чтобы это были мои фантазии…»
— Фантазии? Кто знает, где грань между реальностью и восприятием. Мир — продолжение нас самих. Всё дело в барьерах, которые мы устанавливаем. И в малодушии.
— Да ты философ, — девушка спрыгнула с моста на землю и огляделась.
Перед ней простирался лес — мрачный и тёмный. Пугающий. Позади — непроглядная тьма, впереди — неизвестность. И едкий, едва уловимый запах удушья.
— Будешь тут философом, — пробурчал парень и добавил: — Это болотные испарения.
В чащу убегала светящаяся тропа. Элис поёжилась.
— Зачем нам туда?
— Надо найти твою песню. Найти и перепеть.
Элис сделала несколько шагов — тропа преобразилась и заиграла огнями, словно волшебник развесил на деревьях сотни фонариков, освещая путь.
— Всё же занятно, что ты меня не узнала. Запомнила только свои страхи? — голос парня звучал хрипло.
Элис обернулась. Бродяга стоял, прислонившись к стволу, и держался за сердце.
— Что с тобой? — она подбежала к парню.
Лицо его осунулось. Руки сводило мелкими судорогами, тело трясло.
— Дальше… пойдёшь одна. Мне нельзя.
— Но…
— Просто открылась старая рана, — он будто выплёвывал слова. — Найдёшь Хозяина, а там… там посмотрим.
— Ты о чём говоришь? — Элис чуть не плакала, — я тебя здесь не брошу.
— Это я… вынужден… тебя бросить, — неожиданно он обнял её и жадно, как-то по-звериному, приложился.
У девушки перехватило дыхание. Заколотилось сердечко: тук-тук-тук…
— Всё, пошла вон! — он резко оттолкнул её, а затем шагнул за дерево и пропал — будто не было вовсе.
Элис закусила губу и оглянулась на убегающих вдаль светлячков. Впереди был свет, позади — тьма. Девушка всхлипнула и сделала выбор.
Лес, лес, лес… Он затягивал каждого, не выпускал из цепких объятий. Испарения болот с каждым шагом становились назойливей, удавкой сжимались вокруг шеи. Навевали видения, угрожали воспоминаниями.
Детство… Почему она не помнит его? Ведь не из кукушкиного яйца вылупилась? Пустота…
И безнадёга. Девушка стиснула зубы и, что было сил, помчалась вперёд. Раздирая руки о терновые ветки, падая и поднимаясь вновь. Пока не поняла, что не в силах больше бежать. Даже двигаться не в состоянии.
Она стояла посреди топи по колено в трясине. Болото мёртвой хваткой вцепилось в лодыжки и тянуло вниз. Испарения сгущались и поднимались причудливыми столбиками вверх. Обретали очертания, перешёптывались между собой, превращались в кошмарных зверей с разинутой пастью и отточенными клыками. После теряли тела и зависали бездушными масками с искажёнными злобой гримасами. Перед Элис всё вертелось и плыло.
Она закрыла глаза и приготовилась к смерти. В общем-то, как говорил её новый друг, смерть не так страшна, есть вещи ужаснее. «Жизнь, например», — подсказал кто-то извне. А разве нет? Внезапно ей стало смешно.
— Смерть! Ау! — хохотала Элис. — Где же ты! Веди своему хозяину ещё одну невесту…
— Довольно, — послышалось сквозь туманную пелену.
И воцарилась тишина. А после… После стало слышно, как кто-то приближается. Поднимает на руки, бережно вынимает из топи. Прижимает к ледяному сердцу. Кто-то очень нежный и потрясающе красивый. Девушка разомкнула веки и встретилась со спасителем взглядом. Глаза в глаза. Восхитительно! Волшебно. Истомно. Как он прекрасен. Почти как… И утонула в них, теряя сознание.
Она стояла на берегу озера, напряжённая, как струна, и сливалась с призывной песней лебедя. Завораживающей и чарующей. Элис понимала, почему ни один человек не способен остаться в живых, внемля этим звукам. Сердце просто не в силах выдержать такой совершенной, идеальной гармонии! В противовес несовершенству жизни…
По лицу Элис катились слёзы, и она сглатывала их, не стесняясь. Песня стихла, и теперь лишь слабый всплеск нарушал безбрежный покой. Лишь он один. А ещё лебедь, величественно скользящий к берегу.
— Как же я по тебе истомился, — проворковал он нежным, ласкающим говором и расправил чёрное оперение, представ во всей устрашающей красе.
Девушка почтенно склонила голову:
— Отпусти остальных. Я согласна скрасить твоё одиночество, Хозяин Тёмного Леса.
Он загадочно улыбнулся, выходя на берег и принимая человеческий облик — чарующий и неотразимый. Снял с пальца кольцо со сверкающим чёрным камнем дивной огранки и протянул его девушке. Та секунду помедлила и раскрыла навстречу безвольную ладошку.
— РрРрры! — послышалось издалека.
Тишина. Вязкая и давящая. Мир без звуков и времени. Вселенная с единственной песней, притаившейся в изогнутой птичьей шее. И где-то там, в глубине внутреннего пространства, едва различимые удары метронома. Как кривая энцефалографа, получившая шанс на вторую жизнь. Неуловимый мотив из потаённого уголка души, зависшей между мирами…
— Надевай!
Она вздрогнула и раскрыла ладонь. Редкой ценности морион в изысканном золотом обрамлении. Кольцо чуть заметно пульсирует, мерцает. Камень искрится в такт колышущимся у берега волнам, отражает ослепительную красоту своего господина.
Просто вытянуть палец. Просто надеть…
«Дзиннн», — что-то лопается далеко позади. Незримая нить. Кто-то касается волос. Гладит и нежно целует. И следом взрывается огненной лавой! Брызги в глаза — рёв озверевшей круговерти из листьев, вырванных с мясом, угасших и вновь возрождённых. Кожа, сдираемая с рук… обручальное кольцо… Отправляется в небо! Утренней звездой низвергается в студёную гладь.
Лебедь хватает девушку, стискивает в объятиях и воспаряет над озером. Под ними — серая тень на берегу… Серая? Новый бешеный порыв ветра. Отрывает Элис от крылатого существа, тянет обратно на берег… Слишком далеко! Она падает вниз — в безмолвную глубину.
Мертвенный холод. Тишина и покой. Она погружается вслед за кольцом. Туда, где нет боли и тревог. Просто разжать пальцы. И надеть…
Ветер гигантским невидимым молотом ударил по водной глади. Разорвал волны на части. Поднял со дна муть и грязь. Перемешал с остатками листьев. В её глазах отразился берег. Два размашистых чёрных крыла, воспаривших над вечностью. И серая тень наперерез. Огненная вспышка, а в следующий миг ответный столб земли — погребает под собой пламя зверя, несущего свет.
Свербящий скрежет, порождённый изгибами длинной шеи. Песнь торжества и печали. Любви и потери. И вечной тишины. Предсмертная песня лебедя… «На-дее-вааай…»
Кольцо рядом с ней. Сквозь прозрачную чёрную воду. Только протянуть руку…
И новый удар! Земля, поглотившая зверя, решила вдруг пробудиться. Пошатнувшийся силуэт в элегантном оперении над вздрогнувшим берегом. И следом — разящий ответ чёрной птицы. Оглушение тишиной. Хруст прерванной жизни. Скованная льдом озёрная гладь — от края до края и вглубь, до самого дна. Кромешная тишь. И кольцо возле самой руки. Движется, неподвластное силе льда. Ближе… ещё… палец тянется навстречу…
Безмолвие на берегу. Там, за пределами морозного кокона. Конец извечной битвы или временная передышка? Тёмные крылья приближаются. Идеальные черты проглядывают сквозь застывшую маску с длинным клювом. Совершенная, невозможная красота! Ручейки из глаз, лёгкий прерывистый вздох. И жгучая стужа от кольца, соприкоснувшегося с пальцем… Но разве не об этом она мечтала?
Ледяные осколки мёртвого озера, неспособные отражать. И останки животворного вихря — того, что кружил вокруг зверя. Сор плавно опускается, навсегда впечатывается в толщу льда, оседает вместе с ней на дно — в вечный сон. Кусочки коры, жёлто-зелёные листья — воины света, проигравшие свою последнюю битву. И что-то ещё рядом с ней. Продолговатый кусочек дерева, заброшенный сюда в пылу сражения. Остатки того, что принёс ветер.
Флейта!
Дотянуться губами… её последний вздох… а после — выдох — так, как показывал он. И, вдруг, шальным диссонансом с окружающей мёртвой идиллией, пьянящим фонтаном — живая музыка! Хрустальный водопад звуков, тот самый мотив, который она безуспешно силилась воспроизвести. Волшебная мелодия из сна. И новый неистовый удар ветра — изнутри вспарывает лёд, выбрасывает Элис на берег — к подножию кургана, к телу того, кто принёс флейту…
Длинная, нескончаемая паутина вокруг рук и ног. Тянет за собой, настойчиво приглашает. Сопротивляться бессмысленно. Девушка делает шаг, другой. Серая масса в прозрачном тугом коконе. Ветер осторожно перебирает длинные, не по годам поседевшие ворсинки — кажется, что зверь ещё дышит. Зверь? Сами вы звери!
Она осторожно опустилась на влажный мох. Флейта смолкла, остались лишь отголоски, затерявшиеся в прибрежной осоке. Воспоминания о припеве — диком и чувственном, яростном и печальном… Она с грустью взглянула на того, кто казался когда-то бродягой. Нежно обхватила его голову руками и прижала к животу. На память пришла колыбельная из детства, которую пела ей мама:
На серебряной луне
Пёсик заскулил во сне.
Снится пёсику, что он
К нам на праздник приглашён.
Как же вниз ему попасть?
Не разбиться, не упасть…
Паучок сплёл паутинку,
Привязал её к травинке.
Наш щенок скорее вниз.
Поскользнулся и повис…
Утром филин рассказал,
Что наш пёсик в сад упал.
Мы пойдём его искать,
Мы заглянем под кровать.
Мы поищем за окном,
Вверх посветим фонарём…
На серебряной луне
Кто-то заскулит во сне.
Она взглянула на звёзды. Мертвенный лик полной луны, абсолютно плоский. И чёрный птичий силуэт на фоне белого круга.
Возвращение возможно, пока Зверь не проиграл битву с Хозяином. Как-то так пелось в песне. Вернуться? Она медлила. Бродяга со звериными повадками — по эту сторону озера. Ласковый и вечный муж — по другую. Пламя и лёд, боль и забвение. Жизнь и Смерть… «В каждом из нас притаился зверь, мечтающий услышать лебединую песню и остаться в живых». Она сжала дудку окоченевшими пальцами и из последних сил наполнила лёгкие воздухом. Скорчилась от боли. Поднесла наконечник к губам и выдохнула, вложив в этот порыв всё оставшееся тепло. И флейта запела.
То была песнь пробуждения и саднящей тоски. Крик отчаянья под звук оживающих бурлящих вод. Возглас приветствия — навстречу солнечному свету, наконец протиснувшемуся сквозь узкий проход. Оживляя застойное гнильё воспоминаний. Расширяя границы реальности. Гимн восходящей заре…
Она видела, словно в ускоренном фильме, как первый крик новорождённого превращается в новую, пока ещё робкую флейту жизни, неумело плетущую своё песенное полотно. Лунную дорожку, сотканную из призрачных нитей-нот. Готовую разорваться от небрежного обращения. «Флейта — это не игрушка…»
«Скажи, Элам, не потому ли говорят, что жизнь — это песня?»
«Вовсе не обязательно! — он улыбается одними глазами. — У твоей будущей дочери это палитра…»
Ноты незримыми нитями оплетают пространство. Расслаиваются. Группируются в случайном порядке. И вдруг начинают стекать к земле. Быстрее, по кругу — в гигантскую засасывающую воронку… Тащат за собой, ломая сопротивление. Она запуталась, застряла! Ноты… Нещадно дерущие горло ноты наращивают обертоны. Рвут пространство на части, скрежетом отзываются в барабанных перепонках. Пестреют расколотыми воспоминаниями — как ожившее металлическое решето, за которым жужжит мошкара…
Воронка вращается по кругу. Утекает в узкое отверстие.
Она сидит, одиноко сжавшись в комок, в грязной ванне. И сквозь пар, исходящий от струек воды, пытается рассмотреть рисунок на кафеле. Бессмысленно наклоняя голову то вправо, то влево. Заставляя рисунок вращаться. Раскачивает комнату, керамические стены. Взгляд ничего не замечает, только тёмные полоски, причудливо стекающие в орнамент. Рука что-то нащупывает. Длинное и холодное. Острое. Единственное, что осталось от Макса. Странно, что она ничего не ощущает. Ни боли, ни обиды. Вообще ничего. Только напряжение где-то там, в глубине. На самом дне чёрного и холодного озера. Ей кажется, что это неправильно. Живой человек всегда что-то чувствует. Хотя бы обиду. А ей всё равно. Ей хочется чувств. Боли. Любви! Она переводит взгляд на предмет, сросшийся с ладонью. Видит там себя. Страшную и смешную. Уродливую. Просто отвратительную! С рыжими свалявшимися куделями. Деформированное отражение на поверхности острой стали. Страх и ненависть, как болотные испарения, отравляют. Тёмно-бордовые струи в воде. Исчезают в воронке. Молчаливая тьма увлекает в своё царство. В ночной лес. И только странная звуковая вибрация откуда-то сверху… как прозрачная, хрупкая нить, сотканная пауком-виноделом… наотрез отказывается рваться… наигрывая едва различимую мелодию всеми забытой флейты… переплетённую с незнакомым старинным напевом, сумрачным и протяжным. И золотистый свет. Неестественно яркий, как осеннее солнце в чердачном окне. Искажает привычные краски, заигрывает с оттенками. И вдруг хрупкая мелодия разбивается на мелкие осколки.
Кто-то врывается. Грубый и неотёсанный, лица не разглядеть. Грязно ругается и тащит из ванны. Стягивает запястья тугим канатом. Накладывает повязки. И это не Макс. Макс пахнет по-другому. Это чужак, отбившийся от стаи. Насильно вливает в горло водку, дыша перегаром в лицо: «Пей, идиотка!» Водка влажная и солёная, шевелится. Стекает тонкими чёрными струйками по подбородку. Пищит, словно живая. Её тошнит. Выворачивает наизнанку. Ей очень плохо. Нет, ей невыносимо.
А когда сознание возвращается, они занимаются чем-то запретным. Молча и не глядя друг другу в глаза. Как животные, чтобы затем навсегда разбежаться. Сначала ей всё равно. А потом начинает нравиться. Нет, она тупо стервенеет! Бродяга показывает ей самое дорогое, что у него осталось — свою флейту, большую и в зазубринах. А ей и показать-то нечего. И это её веселит. Это доводит её до безумия, и она хохочет, как припадочная.
После он долго её трясёт, обхватив лапищами за горло. Сдавливает когтями: «Жить надоело, да?! Смерти хочешь?!» — и брезгливо плюёт, словно перед ним падаль. А потом сжимает сильнее, встряхивает, выдавливая слова: «Я покажу тебе нутро смерти, я проведу тебя туда! Я научу тебя зубами выгрызать свою песню!»
Он смыкает челюсти на её горле. Рваная боль. И следом пустота. Холодная и обжигающая. Звенящая… А за ней волна злости и ярости. Швыряет на берег реальности.
«Пусть это будет сон. Ну, пожалуйста, пусть это будет сон…»
— Эй! Ты чего разлеглась? — мальчик встревожено тряс подругу за плечо. — Ты чего?
— А где зверь? — она выглядела усталой и оглушённой.
— Какой ещё зверь? — забормотал он торопливо. — Нету тут никаких зверей. Меня всего-то минуту не было. Да что с тобой!
— Наверное я немного уснула. Извини, что напугала.
— Вечно ты! — он чуть не плакал.
Девчушка с трудом поднялась на ноги, её пошатывало.
— Знаешь… мне привиделся странный сон. Будто я — это не я, а взрослая девушка из чужого мира. Того, что по другую сторону леса, — проговорила девочка озадаченно. Потом добавила:
— Может, это моя мама? И отец… Я их не помню совсем.
— Может, да, а может, нет…
— А ещё мне показалось, что там был и ты, только взрослый.
— Все мы из одной колыбели, — парень поморщился.
— Будто бы меня бросил возлюбленный, и я почти умерла — вот только не совсем, а словно зависла, — продолжала она скороговоркой, — и попала в этот мир, который показался мне очень странным. Словно бы там за лесом кончается царство смерти, и отсюда ещё можно вернуться, но никто не знает как… Слушай, а правда говорят, что дети повторяют судьбу родителей?
— Не знаю. Но я бы тебя никогда не бросил, — отводя взгляд, пробормотал парнишка.
— Я искала способ вернуться в свой мир, но меня постоянно отбрасывало назад. Пока меня не укусил зверь. Или я его укусила…
— Сколько таких… зависает. Даже в своём мире. Словно и не живут вовсе, — он избегал смотреть ей в глаза.
Жизнь как сон, сон как жизнь…
— Зверь подарил мне волшебную флейту и научил плести лунную дорожку из звуков музыки… хотя, я больше люблю рисовать, — она продолжала тараторить.
— Звери — это хорошо. И птицы — хорошо…
— Ой, да, там же ещё был Хозяин-лебедь! Он искал себе невесту, и девушки в округе умирали. Красивый… Почти как ты, — девушка зарделась. — Ой, что это! Какая прелесть! Куолем, покажи!
— Я вот что хотел сказать… — парень переминался с ноги на ногу, опустив голову и что-то сжимая в кулачке, — мы ведь почти взрослые… Через пару лет нам уже можно будет… Бросай свой монастырь и… давай помолвимся!
Он разжал ладонь и протянул кольцо. Изящное золотое колечко с дивной огранки чёрным морионом… И поднял, наконец, глаза. Девушка отшатнулась.
Пустые, лишённые значков, глазницы. Абсолютно чёрные, как подаренный кристалл. Куолем вытянул шею и запел. Сказочно и восхитительно. А следом другой звук, родной и знакомый. Флейта! Откуда-то издалека. И чья-то стремительная серая тень на фоне заката.
Примечания
Элам — от фин. elämä — жизнь.
Валилла — от фин. välillä — между.
Куолем — от фин. kuolema — смерть.