Золото атна

Аристарх Никанорович тяжко вздохнул и вновь отхлебнул кофию, за горькими своими думами горечи напитка даже не заметив. Спохватился, плюхнул ложку сахару, поболтал. Гроссбух-горевестник безо всякого снисхождения подытожил то, что он смутно ощущал — разоренье не за горами. Зверя калана сей год добыто втрое меньше против минувшего, на котика цены упали так, что жалованье артельщикам пришлось доплачивать из своей мошны. Индианы ломят цену на норку с бобром, как сговоримшись. От попечителей Российско-Американской компании перез закрытием Пути прислали нарочного, чтобы на Большую Землю ни-ни, неспокойно там. Дескать, французы с англичанами сговорились, автохтонов подстрекают. Провокаций-то в Петербурге опасаются, а нам отдувайся. Хоть продавай дело за бесценок да по миру.

Шелестов глянул исподлобья на портрет Всемилостивейшего государя, малость засиженный уже мухами, и захлопнул гроссбух так, что латунные оковки жалобно задребезжали. Аристарх Никанорович забренчал колокольчиком. Из людской вкатился служивый болван с лафитником, серебряной рюмочкой и розеточкой икры на подносе. Пыхтя паром, болван объехал стол, преловко все с подноса снял и замер. Промышленник набросал несколько фраз, положил записку на поднос и скомандовал в слуховой рожок на голове служивого.

— Гони, Самоварский, в залу да отдай Хлыстову в собственные руки.

Глядя на надраенную медную спину болвана, Шелестов плеснул водки и залпом выпил. Далече стольный град, когда еще Северный путь вскроется... Пан или пропал.

Хлыстов этот служил меховщику верой-правдой уже десять лет. Не за страх, а за совесть служил, после того, как Шелестов спас его в Кяхте, где собирались мужика запороть. За что уж, то дело давнее и темное. Не пожалел ни разу о поступке своем промышленник — не было у него с той поры артельного передовщика удачливей да хитрей. Поживу за три версты видел, только что зубами не вцеплялся. Богатые зверьем места как нутром чуял. Самого черта мог уговорить и облапошить, да так, что тот еще и благодарен будет. Верный человечек, словом. Только была у него страстишка, у этого Хлыстова. Лют он был сверх всякой меры. И до баб падок.

***

Не зря тертый калач Шелестов контору держал на острове Нучек, что в устье реки Медной! Не первый раз уже ходили его партии по Суситне старой тропой дикарей к дальним их стойбищам. Да только всякий раз летом дело было, и не добывать зверя артели ходили, а скупать мягкую рухлядь. Задешево, за водку, берданы старые, из армии списанные, за одеяла да котелки досель продавали верхние кольчане драгоценные шкурки, цены истинной им не ведая. Нынче как надоумил кто, вот беда. Путь Хлыстову со товарищи теперь лежал к верховьям Медной. Туда еще не ходили ни люди Шелестова, ни партии заклятого недруга его, Петра Куяка-Ласточкина, второго по богатству меховика.

Проводника передовщик искал недолго — прошелся по креольскому поселку, поспрошал, и взял единственного вызвавшегося, старого кенайца Хаакет Та. Тот божился, что долго охотился в тех краях да повздорил с вождем одного стойбища. Тем временем участники партии уже завершили сборы. В новехонькие вихресани на паровом ходу погрузили припасы, посадили лаек в особых клеточках, чтобы не добрались до съестного. Все двенадцать артельщиков встали на широкие камусные лыжи, закрепили тросы на специальных скобах по бокам саней. Сам Хлыстов и помощник его Сенька Самосватов уселись за штурвалы, и обе упряжки вместе с лыжниками покатились по льду скованной морозом Медной.

Первые дни пути прошли благополучно. До больших холодов оставался еще целый месяц, но опытный передовщик не хотел терять времени. Остановки делал краткие, только на еду и сон да чтобы нарубить для санных котлов дров, которые сушили тут же, у костра. Ненасытные испанцы драли по три шкуры за каждое ведро чародейской красной воды, посему запас решили сберечь на черный день, на дровишках перебиться. Мимо стойбищ на берегах проезжали быстро — а ну как найдутся доносители Куяка-Ласточкина?

На шестой день к полудню сильно потеплело и задул ветер. Вихресани еле ползли по рыхлому и влажному снегу, оленьи шкуры на полозьях камусных лыж промокли и плохо скользили. Проводник встревожился. Он догнал упряжку Хлыстова и, задыхаясь, пробормотал:

— Худо. Уходить с реки надо. Выше-выше. Водяной медведь лапы тянет, шибко злой.

Передовщик призадумался. Среди деревьев вихресани будут едва тащиться. Но если Хаакет Та не блажит, то потерять можно куда больше, чем время. Он замахал флажком — остановка.

Старик снова подергал его за рукав:

— Худо-худо. Вода придет, все пропадем.

Много объяснять не пришлось. Троим артельщикам и прежде доводилось попадать в нежданную наледь, и каждый раз коварная вода уносила пару-тройку товарищей и всю добычу с припасами. Как на грех берега были пологие, лесистые. Порешили свернуть и искать до темноты каменную площадку. А если не сыщется, то строить помост.

Среди деревьев сани двигались куда медленней, от силы пару верст от русла и покрыли. Темные влажные стволы стояли стеной на сколько хватало взгляда.

Сенька заглушил сани и замахал флажком.

— Никак, глухо дело. Помост надыть сработать. Аршина так в три, не мене. Пока свет не ушел… — Помощник смачно занюхнул табачку и, прочихавшись, сплюнул. — Скидай лыжи, робя! Жрякаем да за дело! Живчей, живчей! А ты, старичина, костер разводи, а то ишь, расселся, фря разэдакая…

Работа спорилась — тонуть в ледяной воде не хотелось никому. Несколько вековых сосен были споро повалены, распилены, распущены на доски — неровные, но ведь не лодку мастерили — и набиты на высокие свежие пни. К полуночи чуть живые от усталости артельщики втащили по доскам сани и уснули вповалку на сосновых лапах, набросанных на помост.

Когда рассвело, стало ясно — не зря старались. Медная разлилась, вода текла между деревьев, закручиваясь у стволов водоворотиками. Невдалеке за дерево зацепился труп лося, покрытый ледяной коркой.

— А вот кому мясца, несвеженького, лежалого, невкусного?.. Ай!

Шутника наградили оплеухой. Смеяться никому не хотелось — одному Всевышнему ведомо, когда еще спадет вода, а мешки с припасами не сегодня-завтра начнут показывать дно. И костра не развести, на бревнышках-то сидючи. Влажная одежда меж тем уже давала себя знать.

— Как мыслишь, старик, сколь еще вода держаться будет?

Старый кенаец поглядел на Хлыстова исподлобья.

— Энктагя только знай. Уйдет ветер, уйдет вода. Водяной медведь опять спать станет. Хорошо смотри, как опечи кормиться полетит, тут ветру конец. — Похожее на печеное яблочко лицо проводника пошло трещинами: он улыбался. — Амик сейчас как мы. Сильно худо. Дома нет. Медведь водяной унес. Ты бери амик, пока он дом строит.

В словах старика был толк. Разрушенные среди зимы бобровые хатки сулят хорошую добычу. Хлыстов ухмыльнулся и вдруг услышал тихий стук. Стучали в дно помоста. Ему не почудилось, остальные тоже заозирались и притихли. Утренний шутник Андрейко, самый молодой и бедовый паренек, перекрестясь, свесился посмотреть.

— Тю, да то, никак, кольчанский скарб к нам прибило! — Длинной веткой он орудовал под помостом, и наконец, на свет, покачиваясь, выплыл саженной длины массивный ящик, покрытый крупными черно-белыми узорами. — Тяжеленный, тварюка, без малого пуд! Ну-тка, поглядим, чем здешние индианы богаты…

Позади сдавленно охнул и попятился Хаакет Та, но остальные артельщики уже сгрудились на краю, наблюдая, как в четыре руки поднимают добычу. Кто-то приволок ломик и вручил его Андрейке.

Внутри лежало ссохшееся тело. Темная кожа покойника имела странный золотистый оттенок, но не это заставило Андрейку отпрянуть. Труп беспалыми ладонями тянулся к шее, к золотому ожерелью тонкой работы, изображавшему человеческие пальцы. Запавшие глазницы покойного были зашиты толстыми жилами, а раззявленный беззубый рот набит крупными самородками. На крышке и стенках ящика виднелись причудливо переплетенные веточки и перья.

— Эй, старик, что за бесовщина? — Даже у все повидавшего Хлыстова голос срывался и чуть дрожал. Передовщик пнул ящик в сторону проводника. Хаакет Та забился между санями и тихонько скулил, теребя нательный крест. — Мда, дела.

— Гляньте, братцы! У мертвяка-то индианского, никак, кости золотые!

И верно, от удара высохшая кожа на голове лопнула, обнажив тускло блестящий желтый череп. Расхрабрившийся Андрейко поддел ее, сдвинул в сторону и стал ковырять. Сомнений не осталось — под ломиком был металл.

— А ведь это нечаянные капиталы, братцы! И золото мыть не надо — оно само в руки приплыло! Поделим его и концы в воду! Верно говорю?