Полдень

Кирилл

Июль. Духота стояла страшная. Асфальт раскалился так, что не станешь босой ногой. На небе ни облачка. Выходить по такой жаре на улицу — себе дороже. Но дома сидеть ещё хуже. Вот и спасались с Ксюшкой под хлипким навесом беседки. Крышу пропекло насквозь, но тень давала немного прохлады. Отсюда видно наш двор с покосившейся горкой и облезлым грибком, видно тётю Валю, которая развешивает бельё, а ещё видно мою четырёхэтажку. Окна квартиры, правда, с другой стороны.

Ксюша протянула мне конфету. Сосательная, "Дюшес". Рот тут же наполнился сладостью. Ксюшка — девочка хорошая. На год меня младше. Ей всего одиннадцать. Раньше мы как-то не играли, а теперь что мои друзья, что её подруги, разъехались кто куда. Вот и коротаем лето вместе.

— А ты когда-нибудь Ничегошность ловил? — вдруг спросила она.

— Это что ещё такое?

Не была бы она девочкой — сказанул бы грубее. Но вот с этим беда — общаюсь как в школе, а не как с пацанами. Неудобно при ней плохие слова говорить.

— Это так не объяснишь… — она смотрела под ноги. — Мне Ирка Малышкина показала. Необычно себя чувствуешь. Я даже испугалась немного.

Прям заинтересовала.

— Ты давай, рассказывай подробнее.

— Это лучше показать. Но идти надо. На поле.

Я нахмурился. На поле почти никто никогда не ходил. Вроде бы ничего такого. Пустырь, будка кирпичная, столбы с проводами гудят. А долго там не пробудешь. Неуютно становится. Пацаны говорили, что ночью там один мужик огни видел. Над полем кружились. Фиг его знает. Но мне почему-то всегда казалось, что ночью там не так стрёмно будет, как днём. При ярком свете солнца поле особенно неприятным становится.

Плечами дёрнул и говорю:

— Жарко, может попозже?

Она головой помотала.

— Нет, Ничегошность надо днём ловить. В полдень. Мы с тобой уже опоздали. Хочешь, завтра сходим?

Я кивнул. Завтра — это завтра. Не сегодня — и ладно. И было мне в тот момент и страшновато, и любопытно. А ещё в груди что-то тяжёлое легло. Такое же чувство у меня было, когда я маме про тройку в четверти не сказал. Ожидание неизбежной беды. Вот как, если по-умному.

***

Автобус быстро опустел. До конечной я добрался в гордом одиночестве, прислонив голову к оконному стеклу. Сколько я уже тут не был? Лет десять точно. А то и больше. И сам не знаю, зачем опять еду. Нет больше ничего у меня в этом городе, кроме дурных воспоминаний. Родители давно в Ростов перебрались. Друзья… Да какие друзья? Кто их знает, где они теперь. И глупо это — всегда терпеть не мог все эти встречи выпускников, или когда кто-то из забытого прошлого находит тебя в соцсетях. Это какая-то ментальная мастурбация. Былого не вернёшь, но потеребишь его, постимулируешь. Кому-то даже нравится.

И вот сейчас я буду заниматься примерно тем же самым. Бродить по старым улицам и отмечать изменения. Ну, уж такая причина всяко лучше, чем следовать за своими снами.

И, тем не менее… Может хоть себе врать не стоит? Я приехал из-за Ксюши. Она пришла во сне и сказала, что может помочь. Умоляла прийти к той самой будке на поле. Как же всё глупо.

Двери открылись, и я вышел в зной. Чёртова жара. Прям как тогда.

Все словно вымерли. Даже в ларьке, где я хотел купить сигарет, на окошке висела табличка "Вернусь через полчаса". Я уже отвык от этой провинциальности, возведённой в Абсолют.

До полудня времени больше часа, и я решил-таки потешить ностальгию и пройтись по знакомым местам.

Асфальт так раскалился, что казался мягким. В воздухе дрожало марево. Я брёл по улицам и оглядывался по сторонам. Вон виднеется старый автовокзал, вот музыкальная школа. Боже мой, как пусто. Ослепшие окна домов, закрыты шторами. Редкие прохожие куда-то спешили, и, кажется, старались уйти с моей дороги.

Но я всё же нагнал невысокого мужичка в футболке.

— Закурить не найдётся? — спросил я.

Тот дёрнулся всем телом, повернул голову, а потом протянул мне пачку "Донского".

— Быстрее бери, — сказал он.

— Спешишь куда-то? — спросил я, вытаскивая сигарету.

— Полдень скоро, — ответил мужичок, сунул пачку в карман.

Я больше ничего не успел спросить, так как он быстро перешёл на другую сторону улицы и свернул в один из дворов.

***

Вечер принёс долгожданную прохладу. Жители окрестных домов повыползали из своих убежищ. Старики заняли лавочки у подъездов, молодые устроились в садике, где пили пиво и громко смеялись. А мы опять были вдвоём. И, если честно, мне это даже нравилось. Будь тут даже Юрка — наверняка бы всё испортил.

О Ничегошности мы больше не разговаривали. Мне что-то не хотелось расспрашивать, а Ксюшка… А не знаю, что Ксюшка. Мне показалась, что она вообще жалела, что упомянула.

Мы с ней строили комплекс для пластиковых роботов. С подземным этажом и мостом. Потом сделали яму с зыбучим песком, в которой чуть не погиб Робот-крокодил, но его героически спас Робот-человек.

И как-то незаметно стемнело.

— Мне пора домой, — сказала Ксюшка.

— Да и мне, — кивнул я. — Пойдём я тебя доведу, а потом к себе потопаю.

— Зачем? — удивилась она. — Я сама бы…

— Ну, ты же девочка. Надо проводить, значит, — уверенно так сказал.

Ксюша на меня как-то странно посмотрела и кивнула.

Уже у самого подъезда она вдруг спросила.

— Так завтра пойдём Ничегошность ловить?

— Пойдём, интересно же.

— А, ну, ладно… Тогда не спи долго. До завтра.

И убежала, а я домой пошёл.

***

Пустые улицы. Зной добил и без того умирающий городок. Как будто зомби-апокалипсис пришёл. Заверни за угол, а там толпы ходячих мертвецов.

Собственно, я примерно угадал. Не толпа, а всего один. Упитый до мертвецкого состояния мужик, который расположился в тени магазина "Южный". Пиджак на голое тело, трико и дурацкая кепка.

Увидев меня, он весь затрясся, захохотал и ткнул в мою сторону пальцем. Пришлось ускорить шаг.

Вот и родной дворик. Всё по-прежнему. Грибок, горка, четырёхэтажки. И опять никого. Похоже, тот "зомби" единственный, кто встретил меня в бывшем дворе. Грустно. Я ведь помню, как тут кипела жизнь. Когда всё стало таким? Когда?

Знаю ведь, когда. В тот самый полдень, когда пропала Ксюша, шестнадцать лет назад. Тогда всё потеряло смысл. Будто что-то вычеркнули из моей жизни. А заодно и из жизни всего города.

Я уже говорил, что не люблю копаться в прошлом. Что было — то прошло. Глупо считать девочку, с которой дружил в детстве, самым важным человеком в жизни. Но… Чёрт, ведь так оно и есть. И дело даже не в том, что после её исчезновения на том самом чёртовом поле, я пять лет посещал психиатра. Я ведь вижу её во сне. Она росла вместе со мной. Позавчера она пришла ко мне молодой женщиной. Какой бы могла быть, если бы не исчезла.

А ведь все мои отношения с девушками — чистый фарс. Этот призрак из сна был мне дороже всех живых. И я не мог отказать, когда она меня позвала.

Она собирается мне помочь… Она! Девочка, которую проглотил Полдень, которая, должно быть, давно мертва. Боже, насколько же я жалок, что она собирается мне помогать.

Впору рассмеяться, как тот безумный алкаш. Но вместо этого я поглядел на часы. Пора идти на поле.

***

— Давно ждёшь? — спросила Ксюша, выходя из подъезда.

— Не, только пришёл, — сказал я. — Слушай, может, не пойдём никуда? Что-то мне не хочется.

— Испугался — так и скажи.

— Да не, чего мне бояться?.. Просто…

— Тогда нюни не разводи. Договорились же.

Она сегодня такая серьёзная. Волосы завязала в тугой хвостик, губы поджала. Видно, что нервничает.

Шли молча. Солнце жарило нестерпимо, а небо такое голубое-голубое и ни одного облачка. Хоть бы ветерок подул.

Вот и поле — огромный пустырь под открытым небом. Колыхался ковёр травы, дышал как живой. Опоры ЛЭП стояли великанами, держали на плечах провода, гудели. Рядом невысокое здание, крытое шифером. В нём железная дверь с облупившейся краской и единственное окошко под самой крышей, узкое и забранное решёткой.

— Надо у стены сесть и на поле смотреть, — сказала Ксюша. — А потом сам всё поймёшь.

Сели рядом, прямо на траву. За руки взялись. И я стал смотреть.

Сначала я ничего не ощущал, а потом словно стукнуло. И ведь теперь непонятно, как раньше заметить не мог. Словами это сложно описать — права была Ксюша. Это… Я как будто в театре оказался. И понял, что весь мир передо мной — нарисованная на картонке картина. Или как занавес, руку протяни, отодвинь его и увидишь, кто там сидит за кулисами. И от того так невыносимо стало, в горле пересохло, пот прошиб.

И ещё эта музыка в ушах. Невыносимая, звенящая. Или это провода гудят?

А потом я заметил движение. Там… за пределами декораций. От страха я хотел сильнее сжать руку Ксюши и только теперь понял, что не чувствую её горячую ладошку. Я повернул голову и увидел, что остался один.

***

Пот застилал глаза, футболка прилипла к телу, и побаливали колени. Я вытащил бутылку воды из рюкзака, сделал глоток и выплюнул противную тёплую жидкость под ноги. Поле встретило меня привычным гудением. Всё как тогда: трава, столбы, чёртова будка. Только теперь я заметил, что железная дверь приоткрыта. Повинуясь наитию, я подошёл ближе и потянул ручку на себя. Резкий и противный скрип. Меня обдало затхлым воздухом и запахом влажной шерсти.

В полутёмном помещении за столом сидели двое — давешний алкаш и паренёк. Я уже даже не удивился.

— О, явился! — пробасил старик. — Гляди-ка, Феня, кто к нам пришёл.

Молодой издал звук, похожий на блеянье.

— Проходи. Выпить хочешь? — продолжил старый.

— Нет, я… меня тут встретить должны. Я лучше снаружи подожду.

Оба странных человека закатились хохотом.

— Снаружи! Слыхал, Феня? Садись! До полудня успеешь.

Я посмотрел на часы. Как же медленно двигается секундная стрелка.

Пришлось сесть за стол.

— Разрешите представиться. Паникёров, — чинно поклонился старик, наливая мутноватую жидкость в пластиковый стаканчик. — А это Феня.

Молодой опять заблеял-засмеялся.

Паникёров подвинул мне стаканчик, я зажмурился и выпил его залпом. Просто на автомате. Зачем я это сделал?

Старик что-то говорит, но я с трудом мог понять, о чём он. Голова стала свинцовой, и я испугался, что шея не выдержит её веса и сломается.

— Самое время за жисть поговорить, — сказал старик. — Ты ведь чувствуешь эту пустоту? Потому и сюда пришёл.

Я молча кивнул, стараясь не блевануть прямо на стол.

— Пустота, сплошная пустота. Для чего ты живёшь, бродяга? — какой же у него противный голос.

А Феня, тем временем, достал из кармана свирель и начал наигрывать простенькую мелодию. Но этот звук… Будто песок и мелкие камни попали под черепные кости и царапали обнажённый мозг.

— А ты хотел бы всё исправить? — голос Паникёрова звучал то слева, то справа. Я попытался сфокусировать взгляд и увидел, что он расхаживал вдоль стены, цокая по полу раздвоенными копытами.

Я даже удивиться не смог.

— Полдень забрал жертву к себе и остался доволен, — продолжал Паникёров. — Но, ты можешь вернуться назад и пойти вместо своей подруги. Как тебе такой расклад? Обменять своё пустое существование на её жизнь.

Внезапно смолкла флейта, а разум мой стал кристально чистым. Какофония звуков и образов отступила. Паникёров выжидающе смотрел на меня, Феня крутил в руках свой музыкальный инструмент.

— Ну, же. Ты ведь любишь её. Так спаси.

— Как это произойдёт? — спросил я.

Мой голос звучал глухо.

— Я отправлю тебя назад по линии жизни. В тот самый полдень. Нынешней памяти почти не останется. Ты должен будешь попросить Полдень забрать тебя. А Ксюша останется в реальном мире.

Сглотнул комок в горле.

— Я согласен.

— Поймай Ничегошность, бродяга! — завизжал Паникёров.

Меня снова закружил водоворот мыслей и образов.

— Надо у стены сесть и на поле смотреть, — такой знакомый голосок. — А потом сам всё поймёшь.

Солнце и низкий, вибрирующий гул, который превратился в мелодию флейты. Я снова видел движение занавеса. Но на этот раз я протянул руку. Сквозь марево можно разглядеть фигуру. Полдень приближался.

***

Всё закончилось.

Мы сидели вдвоём. Позади стена, впереди поле. И только провода гудят.

— Я видела сон, — всхлипнула Ксюша. — Долгий сон. Он был ужасен.

Слёзы текли по её щекам, а плечи вздрагивали.

И мы ушли с того пустыря. И больше не возвращались.

Я видел пустые улицы, под палящим солнцем и понимал, что никуда мы не вырвались. Полдень не отпускает тех, кто смог поймать Ничегошность. Просто теперь мы вместе. Вернулись к началу, чтобы идти, держась за руки.

Мне трудно вспомнить, что случилось. Отдельные фразы и мысли, которые никак не соберёшь вместе. Я только знаю, что меня обманули. Ксюши не должно быть тут. Я уверен.

Но она в ответ только улыбалась.

 

Ксения.

Никогда особенно не любила эту Ирку. Дура, по-другому не скажешь. А ещё хвастается много. То у неё пружинка-радуга, то кукла. Нос задирает слишком.

Но подруга, всё-таки, вот и пошла за ней на поле. Мне бы ещё тогда заметить, что с ней что-то не так. Я вообще потом думала, что не Ирка это была вовсе. Я потом у неё самой не спрашивала — страшно. А вдруг она до сих пор не Ирка. Да и вообще, после того случая, старалась её избегать.

А она за руку тащила. "Пойдём, да пойдём". И всё твердила, что покажет что-то.

Жарко было, я вся вспотела. Споткнулась ещё и коленку разбила, не сильно, но обидно.

Пришли, сели у кирпичного домика, стали перед собой смотреть.

— Что делать-то? — спросила я.

— Молчи, — зашипела Ирка.

А потом я увидела. Так страшно мне никогда ещё не было. Вроде бы просто фигура на освещённом солнцем пустыре, разглядеть толком ничего нельзя — слепит лучами. А кроме фигуры нет ничего. Только она настоящая, а остальное — детский рисунок. Словно намалевал кто-то цветными карандашами это голубое небо, пустырь и громадные столбы.

Лишь голос… Или голоса. Провода гулом в голове просили и заставляли. Что именно — не разобрать. Поняла только, что не смогу от этих приказов уйти.

Глаза открыла — Ирка рядом хохочет. Ногтями щёки себе расцарапала и смеётся, размазывая красное по лицу. А мне так страшно стало, что на ноги поднялась и бежать. Подальше от поля, от Ирки, от гудящих проводов и от звона в ушах.

***

— А ты когда-нибудь Ничегошность ловил? — спросила я.

Откуда только это слово взяла? Но оно хорошо суть передаёт.

— Это что ещё такое? — говорит Кирилл.

Он смешной такой, хочет взрослым казаться. Он мне Чипа напоминает, бурундучка из "Спасателей".

И ведь понимаю, что сейчас расскажу ему, и завтра мы на поле пойдём. Мне даже тошно стало. Вот о чём голос говорил — притащить с собой Кирилла. Нет, не могу.

— Да это шутка глупая. Ирка Малышкина рассказала. Не знаю, зачем вспомнила. Давай лучше в магазин сходим — мне мама на газировку денег дала.

Потом мы играли весь день. Кирилл меня домой проводил… Это было очень приятно.

Вот только ночью ко мне пришёл тот, с поля. Теперь он близко был, но из-за солнца опять не могла лица разглядеть. И я знала, что он зол.

Проснулась среди ночи и поняла, что этот больше не оставит. Вцепился в меня. Тихонько заплакала, а под утро уснула.

***

Нервы и годы брали своё. Всё-таки зря я наорала на Лидию Семёновну. Она хоть и дура, но родственница. Но меня, правда, с этими ритуалами задолбали. Когда человек умирает — все становятся какими-то средневековыми мракобесами. Я послушно завесила зеркала, накупила всякой чуши в "Ритуальных услугах", а эта сука старая стала после похорон зудеть про лапшу. Вот надо ей лапшу, хоть ты тресни.

Хорошо, что в морду её морщинистую не вцепилась — словами послала. А все головами только осуждающе-сочувственно качали. Ненавижу!

Я потом ревела у себя в комнате. В телефоне фотку Димки нашла, там, где он возле паровозика, к груди прижала и выла.

Мелодия вызова заиграла. Стандартное весёлое пиликанье, которое у меня стоит на неизвестные номера. Этот даже не определился. Я на кнопку нажала, к уху поднесла.

— Мама, — тихий голосок сквозь помехи. — Мама, привет.

Первая мысль была: "Вот я и сошла с ума", а вторая — "Да и чёрт с ним!"

— Дима, Димочка, где ты? Сыночек!

А в ответ совсем другой голос:

— Хочешь, чтобы сын не умер — приходи завтра в кафе "Визит" в полдень.

Противный такой голос, стариковский, скрипучий.

И тишина. Я во "Входящие", а там нет номера. Не было звонка. И в "Исходящих" и в "Непринятых". Чуть телефон об стенку не швырнула. И ведь понимаю, что шиза пришла. Но ведь пойду завтра, просто не могу не пойти.

***

Кафе "Визит" больше напоминало столовую на каком-нибудь заводе. Промасленные пирожки, кофе в пакетиках, нарезка, прикрытая пищевой плёнкой. За прилавком усталая женщина с одутловатым лицом. И зачем я пришла сюда? Вот ты и поехала, Ксюша. Ту-ту! Шифер посыпался.

Взяла себе кофе и уселась в углу. Про себя решила, что посижу часок и свалю.

Телефон достала, а там опять Димка на фотке улыбался. Чуть не разревелась. Хотела ВКонтактик зайти, но передумала. Там восемь непрочитанных сообщений было, сейчас ещё больше наверно. И в каждом сочувствие. Две точки, открытая скобочка. Не могла я это читать просто, физически не могла. Тошно до одури.

Я сначала не осознала, а потом дошло. Неестественная тишина вокруг. Радио бубнить перестало, разговоры стихли. Голову осторожно подняла.

Передо мной стоял дед. Одет аккуратно, борода причёсана, улыбался.

— Здравствуй, Ксения, — сказал и напротив уселся.

Я оглянулась украдкой — замерли все кругом. Только мы вдвоём в полной тишине. Точно поехала.

— Не волнуйся, ты не сошла с ума. Ну, может чуть-чуть, — улыбнулся старик.

— Кто вы?

— Моя фамилия Паникёров, — ответил.

— Как…? Что вообще происходит?

— Ты такая нетерпеливая. Расскажу сейчас всё, — опять он лыбился. — Но сначала ты мне ответь.

Вцепился вдруг пальцами в мою руку, я даже дёрнуться не успела.

— Довольна ли ты своей жизнью?

Он словно за ниточку дёрнул. Весь страх, недоумение, растерянность — всё исчезло. Осталась лишь злость. И мне было даже всё равно кто передо мной — плод больного воображение или того похуже.

— Довольна ли я? — начала я тихо. — Довольна? Все, кого я люблю, умирают. Сначала родители, потом муж, затем сын! У Димки была лейкодистрофия. Знаешь, что это такое? Знаешь? Мразь старая! И ты спрашиваешь, довольна ли я?!

Под конец я уже визжала. Тело тряслось, слёзы по щекам текли. А эта гнида лишь улыбалась.

— Ты ведь знаешь в чём причина твоих бед?

— В том, что Бог просто мудак!

— Это тоже, милая. Но есть кое-что ещё. Пустырь и полдень. Помнишь?

Это была как пощёчина. Я даже замолчала. Этот старикашка только что озвучил то, что я всегда знала, но боялась признаться.

— Кто ты такой? — я вырвала руку из его мёртвой хватки и вскочила со стула. — Ты ОН?

— Ну, в каком-то смысле, — ответил Паникёров. — Я его воплощение. Эх, как бы объяснить попроще… Я скорее что-то вроде пальца на его руке. Аналогия не очень, но по-другому ты не поймёшь. А теперь сядь!

Он рявкнул так, что я подчинилась, и теперь в ужасе разглядывала собеседника.

— Что Он такое?

— Полдень, — ответил старик.

— Он забрал Димку?..

— Нет, милая. Твой сын умер. Ты же сама сказала диагноз. И твой муж разбился в аварии. Но всё это произошло потому, что ты разгневала Полдень.

— Но ты сказал, что можешь вернуть сына.

— Не совсем. Я могу дать тебе второй шанс. А уж как ты им распорядишься — дело твоё.

Я прикусила губу, вытерла слёзы и спросила:

— Это как?

— Могу вернуть тебя обратно по линии жизни. В тот самый момент, когда ты решила не ходить на поле. Твоей нынешней памяти почти не останется. Только маленький кусочек, чтоб ты могла сделать более осознанный выбор. А дальше только от тебя зависит, как ты проживёшь.

Я обвела мутным взглядом кафе.

— Если соглашусь — то смогу избежать проклятья Полдня?

— Да.

— Тогда я согласна.

Паникёров достал из пиджака музыкальный инструмент. Несколько дудочек разной длины, скреплённые вместе. Кажется, это называется панфлейта.

И он заиграл. А я стала падать. Глубже, глубже.

— А ты когда-нибудь Ничегошность ловил?

— Это что ещё такое?

— Это так не объяснишь… — я говорила, а сама готова была заплакать. — Мне Ирка Малышкина показала. Необычно себя чувствуешь. Я даже испугалась немного.

***

Кирилл исчез. Просто провалился в пустоту. Осталась лишь звенящая нота в тишине. Я примерно догадывалась, что будет нечто подобное. В голове лишь обрывки воспоминаний, смутные, как старые сны. Я помню, что Кирилл должен был прожить ещё долго, помню, как он поцеловал меня на выпускном, помню, как разбился… Теперь ничего этого не будет. Мой Кирилл…

Ещё одно воспоминание. Сыночек, Димка. Теперь он не родится. Я старалась вспомнить его лицо и не могу. Теперь на мне нет проклятья Полдня — я это ясно ощущала. Дышать легче. Но пропали все, кого я любила… буду любить… уже не буду любить…

Жутко болела голова. Нужно уцепиться за настоящее, чтобы боль прекратилась.

Осталась лишь грусть. Когда бабушка Нюся умерла, я также горевала. А ещё чувство вины — ведь это я привела Кирилла на пустырь.

А провода всё гудели и гудели — с ума сойти можно. Отвернулась и пошла прочь.

Не помню, как до дома добралась. Солнце пекло нестерпимо. Потом у меня температура поднялась, и я неделю пролежала дома.

Приходили люди, спрашивали про Кирилла. Мама его плакала. Я ничего не рассказала.

Помню, мне тогда снилась музыка. Кто-то играл на флейте.

***

Они несли чушь про космические течения, карму и астрал. Собиралисьпо выходным в подвале ДК. Местные презрительно называли эти сборища "сектой". Главный там Николай, гуру, которого за глаза именовали Тибетом. Иногда, после собраний, он трахал меня на кушетке у стены. Нормальными отношениями это было назвать сложно. Зачем я ходила сюда? Выискивала крупицы действительно ценных духовных практик. Медитация, управление сновидениями. Через сны я теперь смогла связываться с Кириллом. Приглушила это щемящее одиночество, которое поглощало меня.

В Полуденном мире время текло не так, как у нас. Он там словно муха в сиропе. Мы то дети, то снова взрослые. Но, кажется, он был уверен, что живёт обычной жизнью и это я пропала.

Иногда я путешествовала в собственную параллельную жизнь. Там у меня умер сын, который здесь даже не родился. Там я общаюсь с друзьями и родственниками, здесь я одинокая затворница со странными увлечениями. Если честно, я даже не знаю, где мне лучше. Боль или одиночество? Потери или чувство вины? Выбери, Ксюшка, свою горькую пилюлю. Красная или синяя — один чёрт, в них яд.

Я много читала, пытаясь понять, с чем столкнулась. Средиземноморский "ужас полдня", когда сама Природа становится врагом человеку. Концепция "отчуждения" и "изгнания", знакомые предметы вдруг становятся чужими и далёкими. И, конечно, догадалась, кем был Паникёров. Хотя я думаю, что это просто привычная для него маска. В таком виде ему когда-то поколонялись.

Во многих странах полдень — это мистическое время, когда можно пробудить нечто враждебное человеку. Кажется, у меня это получилось.

Больших трудов стоило получить информацию и об этом пустыре. В семьдесят третьем там пропало двое детей. В восемьдесят втором нашли неопознанный труп. Скорее всего там просто "тонкое место" между нашим миром, и тем… А может быть это алтарь. Я не знаю. Чувствую, что смертей там было гораздо больше, чем мне удалось раскопать. У меня такое ощущение, что весь город в сговоре.

И, всё же, у меня была надежда. Я ведь видела тот день, когда прервалась линия второй Я. День, когда Паникёров предложил отправиться в прошлое. В этой моей жизни он ещё не наступил. Двадцать первое июня. Остался какой-то месяц.

Я уверена, что он будет в этом самом кафе "Визит". Просто не может не быть. Иначе всё зря. Можно смело петлю на шею. Разницы уже нет.

***

Паникёров пришёл не один. По левую руку сидел паренёк, а по правую девушка. И если первого я никогда не видела, то лицо второй показалось знакомым.

Свита Паникёрова помалкивала, как и кафе вокруг.

Я уселась напротив и сразу перешла к делу:

— Хочу, чтобы опять отправил меня в прошлое. В тот самый полдень.

— Хоть бы поздоровалась, — буркнул Паникёров. — Зачем бы мне это делать?

— Я пойду вместо Кирилла. Всё равно мне житья без него нет.

Паникёров покачал головой.

— Нет, так уже нельзя. Он свой выбор сделал.

До боли сжала кулаки.

— Тогда я уйду вместе с ним, — сказала тихо, но уверенно.

Паникёров некоторое время молчал, рассматривая меня. Глаза у него нечеловеческие — зрачки овальные, а радужка грязно-жёлтая.

— Всё как он и сказал, — прошептала девушка из свиты.

Я, наконец, поняла, кто она такая. Ирка. Даже лёгкие следы от порезов есть на щеках, если присмотреться.

— В Полуденном мире не бывает "долго и счастливо", — сказал старик. — Ты осознаёшь это?

Я кивнула. И тогда он заиграл на своей панфлейте.

Козлоногий бог танцевал посреди кафе, кроша копытами плитку на полу. Рядом подыгрывал ему на свирели рогатый фавн, а Полудница кружилась, одетая лишь в марево. А я падала, отдалялась и пропадала. Была я — нет больше.

Они меня пожалели. Дали забыть две неудавшиеся жизни. Оставили смутные сны.

И я плакала и радовалась, схватив Кирилла за руку. Видела его грустный взгляд и молила Полдень, чтобы он и ему послал забвение. И, тогда, мы могли бы начать строить подземный комплекс для роботов, или залезть на крышу беседки, или стать секретными агентами, или пить холодную газировку из горла по очереди и думать, что это почти поцелуи.

 

Эпилог

Дети играют. Их живые голоса заполняют собой космическое одиночество. Две хрупкие игрушки на ладони у Бога. Две добровольные жертвы. Время не имеет значения. Есть лишь тонкая, но прочная, нить, соединяющая этих двоих. Ещё одна струна. Каждая из них даёт чистую и уникальную ноту, когда лопается. Каждая должна прозвучать в определённый срок. Через мгновение, или через сотню лет. Эти ноты порождают Музыку. Слышишь её? Тебе может показаться, что это мелодия флейты, или свирели. Или хор множества голосов. Прислушайся. Выйди в полдень под открытое небо и внемли. И тогда ты поймёшь иллюзорность своего мира. Выйди в Полдень. Стань частью Великой Мелодии. Поймай Ничегошность.