соНДва

Я встретил его на улице, когда уже давно не горели фонари. Нет, они не были разбиты. Но в нашем районе уже давно не было электричества. Лишь он скакал как солнечный зайчик меж тротуарами. Возможно, он и был солнечным зайчиком в наших душах, затемнённых, нерассвеченных душах обитателей кошмаров.

И воды не было в нашем районе. Выпили. Провода перегрызли. Трубы повыдували. Кошмарный был год. Под землёй всё кишело, гудело, и лишь добрый друг всех нас, солнечный зайчик, милое достояние сумрачных подворотен, скакал от фонаря к фонарю, ловя в наших лицах улыбки.

Да, мы тогда дарили ещё улыбки. Тогда нам ещё не перекрыли кислород. Он тогда ещё не оседал конденсатом на мостовых, и брюхастые квадрокоптеры, как налившиеся комары не собирали его из сливных канав, да с дырищ посреди дорог.

Скачущий солнечный зайчик из Ка-Лавераса. В том году моя невестка родила двойню. У обоих была разная судьба. Одного назвали Ген. Он мечтал о космических просторах, запускал ракетные модели, затем профессионально занялся поджогами. Второго звали Сень. Он наводил ужас на окружающих, шутник был ещё тот, одевался в костюмы с хэллоуина и злобно смеялся. Он был роботом. Это не совсем нормально для одного приплода, чтобы один был Геном, а второй роботом.

Оба ни разу в жизни не встречали нашего солнечного зайчика. А я встречал и даже знал его имя: Пётр Григорьевич, последний фонарщик. Он предпочитал называть себя крайним. Он и был крайним в пищевой цепочке, ведь только у него стояли триподы переработки мёртвых и раненых. Говорили, что он бывший военный, и потерял голову где-то в боях под Царь-градом. Не потеряй он голову, мы бы потеряли куда больше.

Шёл последний день войны. Воевали правые с левыми. Левых было больше из-за естественной кривизны Земли. Поэтому правым сказали сражаться, как дьяволам. В итоге победили нижние правые. С тех пор с четвёртой четверти никаких вестей.

А Пётр Григорьевич пожирал да пожирал. За ним гонялись котята, пытаясь обнять лапками. Он раздавал детишкам яйца вкрутую, хворь лечил, просушивал смазку, приносил окружающим рабость. А со мной он говорил по душам. Иногда мне казалось, что в нашем квартале души остались только у него, у меня и у старого кашалота. Про кашалота я не могу рассказать ничего приличного: пил много, проектировал фонтаны. Он, вообще, появился, свалившись с небес. Нежданно возник как-то и свалился. И почему у него есть душа, я не скажу. Маленькая подлая душа, говорящая ему волочиться за каждой девчонкой в квартале. Бывает, ползёт опять за кем-то, шлепает ластами по мостовой. Ему говорили: "Куда ты лезешь, душа бога, куда?" Девчата кричали ему: "У тебя даже усов нет". А ему только завести пластинку: "Погладьте меня, ведь у меня есть душа. У вас её нет, а у меня есть. И у солнечного зайчика есть! Он сны видит".

Я тоже видел сны. В кино сны видел, в газетах их читал. Встречал сны о большем, о меньшем, рождающие чудовищ и вызываемые полётами пчёл. А Пётр Григорьевич был дрим-сёрфером. Я бы не сказал, что хорошим, ведь снов осталось немного: о возвращении домой мой самый любимый.

Пётр Григорьевич говорил, что снилась ему тьма тьмущая людей. У всех белые лица, широко открытые глаза. И все шли домой во тьме. Я его расскажу напоследок.

Ещё ему снилось, что он, Петр Григорьевич стоял на огромном космодроме перед готовой к старту ракетой. Суетящиеся вокруг инженеры проводили последние тесты его скафандра. Ему предстояла великая миссия спасения Земли. Солнце, то самое Солнце, которое долго дарило жизнь нашей зелёной планете, должно было быть уничтожено встроенной в ракету термоядерной нановакуумной бомбой. В результате смс-голосования, завешившего предварительное реалити-шоу, он был выбран пилотом-камикадзе для судьбоносного корабля. И вот уже последний отчёт, он сидит в кабине, и все телезрители исторического старта наблюдают, как он храбро переносит перегрузки. Фотонный самолёт должен достигнуть солнца за пять часов.

За бортом справа и слева проплывают планеты, спутники и кометы. Громадный шар огненной плазмы, по мере его приближения, всё уменьшался. Пётр Григорьевич не боялся смерти и во весь голос пел.

"Светит незнакомая звезда,

снова мы оторваны от дома…"

А Солнце становилось всё меньше и меньше. И вот, когда его корабль подлетел к цели путешествия и затормозил, герой с планеты Земля открыл кабину и осмотрелся. То, что так ярко светило на Земле висело в космосе небольшой трёхсотваттной лампочкой. Зачем тратить материалы подумал Пётр Григорьевич о бомбе, надел толстые руковицы, выкрутил Солнце и спас Землю. Пустой цоколь Е 27, висел в пустоте. Порывшись в бардачке Пётр Григорьевич достал маленькую десятиваттную лампочку и вкрутил её на место старой. Окружающий космос залил нежный полусвет.

Хотел бы я такой сон. Мне кажется, что Петр Григорьевич был из ветхозаветных времён, когда люди долетали до Солнца. Сейчас ни одна сейсмическая катапульта не позволяет подкинуть человека выше стратосферы. Именно с помощью такой Ген, в итоге, исполнил свою мечту и стал космонавтом. За поджоги.

Солнечный зайчик начинал каждый день с оды о радости. Затем кашалот наползал на улицу, с которой поднимался разорванный мелкими клочками туман, леденевший потом на жестяных крышах и столбах с ненужным никому электричеством. Иногда он стекал в лужи у подножий памятниками великих философов, разрушая одну гранитную теорию за другой. Жизнь была непредсказуемой. Сень пропал в одну из душных ночей, когда особо неприятный шквалистый ветер поднимал из моря любопытных кальмаров и бросал на ветряки. В такие дни к Кашалоту приезжала вся его семья. Они лобызая одну вышку за другой, подползали всё ближе в Чёрному морю, из которого всплывёт то бакен, то любопытная рубка подводной лодки. Там тоже жили друзья кашалота.

А мне всё время снился сон о возвращении домой. Много ртов, проламывающих тонкий наст, идущих по снегу, чтобы уйти за Великую стену и найти там солнце. Окутывающие пласты тьмы, разные для каждого роста, обматывающие по несколько десятков человек брамы, и во главе этой толпы один, повыше других на голову. Он раскрывает себе грудь, и поднимает над собой нечто яркое и слепящее. Тьма рассеивается, щупальца уползают, трескается Великая стена. И лишь зоркий глаз Петра Григорьевича мог бы мне объяснить, что в руках у того ведущего людей лидера — сердце или лампочка для четырнадцатого цоколя. Но ему этот сон больше не снился.