Если душа спит

И покатилась моя головушка, только космы рыжие веют.

Стоп... а почему рыжие-то?

"А-а-а..." — крик потонул в голове. Оказалось у меня и рта нет. И лица не вижу. Одна только косматая моя-не моя голова?

"Что за?! Стоп... стоп... А почему, собственно стоп?"

Нечаянно обнаруживаю, что катиться очень даже приятно.

Ничегошеньки не понимаю. Качусь мячиком. Но до чего же ощущения нежные, до щекоточки душевной. И вижу головушку эту странную — свою-чужую чётко, только со стороны, как во сне. И вижу, и чувствую, и осязаю всё происходящее явственно: сочные луга на пологих холмах, насколько хватает взора; траву высокую, густую и очень мягкую. Едва касаюсь её упругих верхушек. Этого достаточно для толчка. Отскакиваю будто невесомый и долгого лечу.

Утренний ветерок скользит рядом. То обволакивает меня дурманом разнотравья, то омывает прохладной летней свежестью. Возникает чувство, что мной играют мягчайшая в мире травяная перина и бойкий ветр-озорник.

Ну и пусть, игра приятна. Немного смущает голова. Она действительно похожа на косматый мяч. Волосы толстые, но мягкие, пшенично-рыжие, длиной с чайную ложку. Полощутся на ветру тяжёлыми прядями, почти не оставляя просвета, и я за ними не вижу совсем — есть ли у меня лицо. А надо ли? Ни глаз, ни ушей, ни рта, ни носа по ощущениям там нет. Мысли вязкие и ленивые. Ну и что? Ведь это же только сон? Сон?

"Эге-гей! — врывается в мой мозг. — Кто сказал тебе что это сон? Летим выше. Летим вместе?"

В добром десятке метров над моей головушкой плывёт она. Ну конечно она, ведь голосок чудесно звонкий, а волнистые каштановые волосы ее мяча значительно длиннее моих и красиво струятся, будто ветер над ними колдует по-особенному бережливо.

"Не сон? А что тогда?"

Я с неохотой отталкиваюсь от ласковой зелени и ровняюсь по высоте с каштановой незнакомкой. Тут ветер упругий и сильный, и мы просто несёмся в его волнах.

"Я не знаю. Ты сам про себя должен знать. Из сна, говорят, тоже можно сюда попасть, но сложно. Я бы не смогла. А ты откуда?"

"С Земли".

"Нет, не слышала о такой. Но это не важно. Раз мы здесь, мы можем насладиться, мы летим!"

Радость в её голосе завораживает, и мне мерещится, вернее нет, на какой-то миг действительно открывается воздушный призрачный образ. Огромный жёлтый цветок. Даже не цветок, а букет, лимонно-жёлтый, пылающий почти как солнце. Пахучий! Сладкий-сладкий, до безобразия.

"Ну погоди, как же неважно? Если не сон, то что? Не знаешь Землю? И что это за головы в которых мы сидим?"

"Ха-ха-ха, — незнакомка громко смеётся, — головы! Ну ладно, пусть будут головы. Ты за них не волнуйся, это местные существа. Они специально созданы — души принимать, у них и мозгов-то своих почти нет".

"Души? Мы души? Как созданы?"

"Очень просто, как и в каждом из миров".

"То есть как в каждом? На Земле никаких таких специальных существ не создано".

"Откуда ты знаешь? — каштановая заливается ещё беспечнее. — Но это всё не важно. Совсем не важно".

"А как ты сюда попала? Кто ты?"

"Какая разница тебе кто я? Про себя я знаю. В своём мире я давно умерла. Главное..."

Я рухнул вниз. Волосы плетьми обожгли лицо, но травушка приняла ласково и бережно как дитя. "Я умер? — выжгло в сознании. — Я умер".

***

Представить себя холодным трупом не получилось. Родное, хоть и ушибленное жуткой догадкой, естество воспротивилось такому раскладу напрочь. "А где же свет в конце тоннеля? — слабо, словно в онемении подумал я. — Это что, какой-то переходный мир для тех кто умер? А почему, собственно, умер? А может какой несчастный случай приключился, к примеру? Может лежу сейчас в больничке, в коме? Окружён заботой врачей и родных. А это вот всё — игра сознания, нормальный коматозный бред. И всё закончится надо только очнуться".

Мысль о коме не то чтобы успокоила, но дышать стало легче. Кроме того, окружающий мир не позволил до конца отстраниться. Он продолжил дурманить свежестью, контрастом красок и зазывал в полёт. Все попытки сосредоточиться на грустных размышлениях всерьёз и выстроить в них логику начали вязнуть в каком-то неестественно навалившемся безразличии. Подступила расслабляющая сладкая лень, сопротивляться которой совершенно не хотелось.

И вот я уже снова поддаюсь живительному духу буйной зелени. Настойчивый ветер заныривает в траву, словно специально отыскивая меня. Шуршит над головой, колышет сочную перину, настойчиво приглашая продолжить игру. А меня объяло непреодолимое желание поваляться в неге ещё чуток, поддразнивая ветер. Но и помечталось уже, как потом поддамся озорнику. Как снова поплыву по вершкам душистой перины, позволяя настырной ветряной свежести холодить сквозь волосы виски и лоб.

Исхитрился таки на минуту задуматься: что же могло на Земле приключиться такого, что я очутился тут. Но сосредоточиться как следует не получалось. Всплыло только короткое, ничего не объяснившее воспоминание: "Сделка не совсем честная была. Вернее, совсем... Обманул старика. И... а что и — выпить горькую очень хотелось. Нажраться. Ехал в машине, дождь лупил водопадом в лобовое стекло. Выпить нестерпимо, до зубного скрежета, хотелось. И? А всё — обрыв, ничего не помню. Вот ведь глупость какая..."

Я оттолкнулся от травы на встречу ветру и свободно поплыл.

Каштановой хохотуньи и след простыл. Вокруг простирались всё те же бескрайние зелёные луга. Возможно уже наступил день, трудно сказать. Я ощущал только, что это чудесное место — не Земля. А должно ли быть тут видимым хоть какое-то светило — неизвестно. Полупасмурно, как ранним утром, но никаких туч нет — небо чистое, дымчато-голубое.

Направление — куда лететь, загадочным образом понятно. Зачем? Что там ждёт? Стоило задасться серьёзными вопросами, как вернулась отрешённость и мысли вновь сделались вязкими. Этот мир, уж специально созданный для моей души или нет, требовал исключительного внимания к себе. Он мягко, но настойчиво накачивал меня счастливыми эмоциями. Может он питался ими? Может, я стал для него чем-то навроде желудка, перемалывающего дивную красоту в чувства?

Вскоре начали попадаться новые, подобные мне, но не такие красивые, как каштановая. Я заметил, что мысли других голов-мячей слышны при желании. Одни чётче, другие обрывочно. Не совсем понял, от чего это зависит, может от расстояния, а может от взаимной настроенности на общение.

"Новенький?" — прокричал ближайший кудрявый справа.

"Наверно", — решил ответить я.

"Молодец, решительный!" — похвалил он и резко набрал скорость, улетая выше и вперёд.

"В чём это я решительный?"

Не успел удивиться, как меня нагнала целая толпа косматых мячей.

"Эй! Посторонись, новенький!" — "Откуда вы знаете, что новенький?" — только и смог вставить в общий гвалт голосов я. — "Ну нет, я ещё не готов отсюда уходить. Я ещё в северных горах не был. Там, говорят, по-особенному нас почитают, и ковряги диковинные живут". — "Надо возвращаться домой, домой..." — "Так спишь на ходу — ясно, новенький". — "Про Кривту слышали.? Как она про Кривту свою рассказывала... решено. Я уйду на Кривту" — "Дурак ты, малыш! На Кривту, на Кривту... А ты взгляд её плотоядный видел?" — "Сам говорил: всякий волен выбирать. Каждая душа получит то чего достойна". — "Так я не эту подколодную имел в виду. Подумай ещё, малыш. Лучше с Космачём в северные горы иди. Там на вершинах снега, и стужей пахнет, почти как у нас на Трохе".

Группа унеслась вперёд, голоса стихли, а я задумался. Где нахожусь и куда лечу — не знаю, что приключилось со мной на Земле — не помню. Лечу красиво — этого не отнять.

"Бог, помоги. Бог, не оставь. О-о-о..." — плачь донёсся снизу из травы.

Я опустился ниже. Осторожно спросил:

"Эй, кто тут?"

Над муравой выплыла головушка. Волосы чернично-чёрные, короткие, лежат гладко по-мужски, а голос мягкий, женский:

"Зачем я здесь?" — произнесла обрывочно сквозь всхлипы.

"Я не знаю, я сам новенький".

"Хочу домой, хочу домой", — вдруг тонюсенько взвыла она.

Я растерянно оглянулся. Вокруг, как назло, ни одной другой головы.

"А может лучше полетим? Ты пробовала летать?"

"Ты не понимаешь! Я умерла там! Совсем умерла. Зачем мне теперь летать? Куда? Лучше исчезнуть совсем! Бог, не оставь меня-а-а... Бог, избавь от мук!"

Она закричала. А чёрный мяч так неистово заметался, приминая траву, что я невольно отпрянул на добрый метр. Перед взором вдруг возникла большая, с простыню, слегка расплывчатая по краям картина неведомого мне мира. Белоснежно-голубые, как арктический лёд, склоны из кристаллического песка. Розовый туман плотными кучерявыми копнами осадил вершины, и не понятно из-за него насколько высоки холмы. А у подножия чёрные лоснящиеся камни. Большие, с ведро, со стол или целые глыбы. Но, что это? Внезапно они зашевелились сразу все, словно почувствовали мой взор. Двинулись медленно, неотвратимо, раскалывая хрустящим дребезжанием мрачную тишь. О, Боже! Это она?! Это её сородичи?

"А-а-а!" — теперь уже закричал я.

Рванул ввысь. Опомнился только когда дух захватило от высотищи. Неспешно опустился, но ровно до того места, откуда едва мог разглядеть её голову.

"Прости, — донеслось слабым эхом, — я не хотела испугать тебя. Они не злые, они прощались там со мной. Прости..."

Я не ответил. Заботливый ветер уже уносил мою головушку прочь.

***

Я взмывал в прозрачную высь. Играл в салочки с ветром и заныривал в ласку лугов хлебнуть дивной душистости трав. Пока тревожная волна предчувствия не охладила меня. Кажется, место назначения рядом.

Постепенно и собратьев-голов вокруг набралось изрядно. Я плыл по ветру теперь медленно, боясь с кем-нибудь столкнуться. Гвалт голосов ширился и не утихал. Казалось, что очутился в море, в огромном косяке болтливой рыбы. И сейчас, невероятных размеров, траулер захватит нас всех единой сетью, швырнёт на жёсткую палубу. И судьба на всех одна — горячая сковородка.

"Ух ты!" — сообразил, что полностью свободен в мыслях.

Удивительная ясность обрелась в голове. Даже крутанулся волчком от неожиданности. Пригляделся, прислушался к окружению. Теперь я плёлся совсем медленно в едином плотном строю.

"Нет, я не готов. Послушаю пока, что другие скажут". — "В очередь! Что, не видите очередь?" — "Так вы тоже бывали в городе? Да, вот за тем холмом. Там луга кончаются". — "Да, там город. Он прекрасен, да... до сих пор волнуюсь. Может надо было остаться?" — "Местные ковряги так потешно поклоняются нам..." — "Да не смешите! Не больше, чем индийцы коровам".

Я отчаянно завертелся, выискивал взглядом сказавшего последнюю фразу. Он с Земли? Он тоже с Земли? Куда там, разве разберёшь в толчее из одновременно говорящих, кто тут и что сказал.

"Нет, вы посмотрите, он просто решил тут задержаться подольше, а пыжит из себя непомерно важного чинушу, пижон". — "Какое решил... он, как раз, про себя и не может решить. Вот и взялся за других решать".

"Да, этот прав, а тот сам пижон. Говорите уже молодой человек, я Вас слушаю".

Передо мною открылась вдруг пустота. И между мною и ею зависла лишь эта голова-мяч. И обращался такой же как я рыжий лохмач несомненно ко мне.

"Что говорить?"

"Куда направляетесь, конечно", — строго и официально потребовал рыжий.

"Домой, на Землю", — выпалил я и затаил дыхание от собственной наглости.

"Новенький? Уверен, что на Землю?"— вздохнул, смягчаясь в голосе рыжий.

"Очередь не задерживайте", — проворчал висящий за спиной.

"А... новенький", — прошелестел кто-то сочувствующий справа.

"Уверен. На Землю".

Мне почудилось, что я покраснел и рыжий это увидел, и все увидели. А в ответ передо мной смутным видением возникло печальное, но вполне человеческое и симпатичное лицо. Но лишь на мгновение.

Голова рыжего отплыла в сторону, как бы приглашая меня проследовать вперёд. Ну, я и двинулся в девственную чистоту пасмурно-голубого неба.

***

"Бр-р, темно и холодно. Зима что ли уже? Справа арка-проход на Красную Площадь — круто. А чего я низенько так обретаюсь, на каменном бордюре? О-о... я что, мышь? — приподнялся на серых крепких лапках и обозрел себя, увидел длиннющий хвост. — Крыса! Ещё хуже того. Что делать, что делать?"

Пока нервничал, мозг начал размягчаться и подтаивать, как сливочное масло, видимо земной мир тоже стал иным и не желал принимать от меня излишне заумных раздумий. "Пожрать! Конечно пожрать. Жизнь крысы так непредсказуема и коротка. Вот и контейнер перед носом. В него людишки за день столько вкусненького накидали. Люблю за это Москву — ого-го..."