Цветы на теплой коже
— Ай! — острая боль мгновенно вернула Наташу из грустных мыслей обратно на кухню. Женщина быстро сунула обожженные пальцы под струю холодной воды, другой рукой, дотянувшись до плиты, выключила газ под плюющейся жиром сковородой.
За что ей это все?! Тяжелая обида на все, всех, на эту сковороду, жалость к себе сдавила горло и потекла по щекам, горячими каплями плюхаясь с подбородка в раковину.
Пульсирующая боль в пальцах утихла, боль сердечная уползла в глубины сознания, щуплые плечики распрямились. Нельзя! Ей нельзя быть слабой и несчастной. Наташа осторожно промокнула покрасневшую кожу полотенцем, вправила в пучок выбившуюся тронутою сединой прядь. Там за стеной ее сыну очень плохо. Ему нужна ее помощь. Ему! А не ей.
Наташа снова зажгла газ и стала лепить любимые котлеты Стасика. Может быть, хоть их поест.
***
Все началось два года назад, когда сын записался в студию боди арта. Принимали туда с восемнадцати лет, и парню пришлось обмануть преподавателя, подсунув паспорт друга, который был старше на два года. Обман раскрылся недавно, когда самому Стасу не хватало до положенных восемнадцати всего пары месяцев. Но руководитель сильно разозлился и выгнал его из студии.
То ли от обиды, то ли от раннего прикосновения к таинствам женского тела, но талант художника, изначальное неосознанное желание, подростковый интерес смешались в ядовитый коктейль и превратились в фобию, болезнь, навязчивую идею. Стасу было плохо. Физически плохо! Его ломало, руки тряслись, длинное жилистое тело то горело, то сводило судорогой.
Рисовать на холсте или бумаге Стас не умел и не хотел:
— Мам, ну как ты не понимаешь?! Это мертвое холодное полотно! Оно не может нести на себе то, что я хочу ему передать. Не может! Мне туда надо, в студию. Мне надо теплое живое тело!
Наташа гладила сына по слипшимся от пота черным кудрям, укрывала тремя одеялами, поила пустырником. Врачи разводили руками, прописывали успокаивающее, советовали сменить обстановку или заняться спортом. И почти все уже у порога, пряча в карман денежные купюры, шептали несчастной матери в ухо что-то о психиатре.
К психиатру?! Стасика?! Нет. Он нормальный, просто что-то не так в этом мире…
Проблема была в том, что мальчик был уже взрослый. Это маленького ребенка, как бы он не упирался, можно взять за руку и оттащить туда, куда хотят родители, заставить делать то, что он не хочет. Хотя бы съесть эти уже остывшие котлеты. Девяностокилограммовое дитя, которое выше тебя на голову, даже с дивана не спихнешь.
Но однажды, придя с работы, женщина обнаружила пустую квартиру. Испуг лишил ее сил. Чего испугалась, и сама не поняла. Просто что-то опустилось внутри, обдав холодом и заставив сесть прямо посреди комнаты на рыжий линолеум. Она уже боялась перемен!
Сын вернулся домой под утро. Возбужденный, веселый, в ауре запахов утренней росы и с пятнами краски на пальцах. Он громко хлопал дверкой холодильника, звенел ложкой в стакане, что-то напевал…. Наташа ничего ему не сказала, просто вслушивалась в эти такие живые, обычные звуки, как в музыку, боясь радоваться. Потом, не раздеваясь, упала в кровать и заснула.
***
«В ночь с пятого на шестое июня в Центральном городском парке была убита семнадцатилетняя девушка. Всех, кто имеет какую-либо информацию об этом трагическом событии, просим позвонить по телефонам, указанных внизу экрана. А теперь о погоде….».
Наташа кнопкой на пульте заткнула диктора и подошла к окну. Желтые фонари цвели бенгальскими огнями сквозь потоки теплого дождя. Прелый мокрый воздух просачивался через москитную сетку, дурманил свежестью и чистотой. Промытый асфальт поблескивал лужами, по которым никто не шел. Где же Стас?!
Третий вечер сын уходил из дома, приходил под утро, потом спал до обеда. Он ничего ей не рассказывал, но по горящим глазам, задумчивой полуулыбке она чувствовала, что у него все хорошо. Может, влюбился? Но почему же так тревожно на душе?!
***
После пяти минут стараний, подергиваний и просящих робких постукиваний дверь в подвальное помещение осталась неприступной. Наташа укоризненно взглянула на пыльную ляповатую вывеску, обещавшую полную открытость до восьми вечера, и забарабанила кулаками.
За металлическим полотном что-то звякнуло, дверь приоткрылась:
— Тебе чего? — дохнуло из темноты приторно-сладкой и какой-то до боли острой волной.
Женщина отшатнулась, поморщилась:
— Мне это, студию надо! Студия Арт здесь? — она показала пальцем на вывеску.
— Нет! То есть, здесь, но уже нет. Закрылись мы, — дверь захлопнулась.
— Подождите! А Стас? Стас здесь?
— Нет здесь никого, — глухо ответила дверь.
Наташа поежилась и медленно пошла домой. И правда, что это она. Чего бы ему возвращаться в эту странную студию, его же отсюда выгнали.
Дома опять было непривычно пусто. Чтобы спугнуть тишину, Наталья щелкнула пультом: «…труп женщины со следами рисунков на теле. Просим всех, кто находился в парке вчера в два часа ночи и имеет какую-либо информацию, позвонить по телефону…». Пульт выпал из ослабевшей руки. Она все поняла.
Как это случилось?! Почему?! Стас был всегда хорошим, послушным мальчиком. Он никогда…. Ну почему она не послушалась врачей, не отвела его к психиатру! Он болен, да, он не виноват, а просто самом деле болен. Его надо остановить.
***
Сердце щемило. Левая рука занемела. Наташа растирала ее, всматриваясь в темноту по краям аллеи, вслушиваясь в ночные шорохи. Вот что-то треснуло справа. И снова нереальная густая тишина, как будто уши заложило. Скамейка. Посидеть бы немного, пока сердце отпустит. Нет, нельзя. Может не успеть. Господи, только бы еще кому-нибудь не вздумалось ночью в парке гулять.
Весь город на ушах, по телевизору про два убийства в парке уже объявили, неужели какой-то дурочке все равно приспичит пощипать свой буйный адреналин. Это, как на кладбище в полночь, сама такая была, помнит. С них, молодых, станется….
Лишь бы успеть его раньше встретить. Хорошо, что тут только две аллеи. Наташа уже второй час ходит то по одной, то по другой дорожке. Встретила мужика с собакой и все, больше никого. Еще кружок сделает и домой.
Опять шорох, но уже слева. Повторился.
— Стасик, сынок, — кусты угрожающе зашумели, стряхивая росу, что-то черное большое двигалось сквозь них к свету. — Сыночек. Это я, мама. Пошли домой, а? Пошли, я что придумала-то, будешь меня разрисовывать. Каждый день. Правда! А то ж что ж я некрасивая хожу. Пошли, Стасенька, я согласна…
Она еще что-то торопливо и нервно говорила, пока темный силуэт, молча, надвигался на нее. Где-то внизу из-под длинного рукава сверкнул клинок.
Вдруг что-то удивило, заставило замолчать! Запах! Сладкий противный запах ударил острой волной одновременно с ножом. Уже оседая к ногам убийцы, Наташа радостно вскрикнула:
— Стас?! Это не ты! Слава богу, что это не ты…
***
Спящие липы поблескивали мокрыми кронами. Звук шагов разлетался по темным безлюдным аллеям, рикошетил в чугунных решетках ограды. Молодой человек торопился.
Вот и вагончик сторожа. Крашеная хлипкая дверь заперта изнутри. Тихий стук разлетается по спящему парку артиллерийской канонадой.
— И хто тама? — интересуется прокуренный басок.
— Так я же.
— А! Стасик, ну заходь. Мы ужо тебя тута давно ждем, — дверь распахивается и парень, ослепнув от теплого света голой лампочки, спотыкаясь о порог, вваливается в каморку. — Опаздываешь, Стасик.
Пахнет крепким вонючим табаком. Сторож Иван Иннокентьевич курит только «Приму». Кривыми артритными пальцами он задвигает щеколду на двери и подталкивает гостя к ящику, изображающему стол. В углу на продавленной узкой кровати сидит Лиля, Лилечка.
Русые спутанные пряди беспорядочной копной стелятся на плечах, накрывают нахмуренные брови. Лилечка смотрит на Стаса сквозь этот льняной водопад сердито и обиженно:
— Я тебя уже час жду. Уходить хотела!
Голос у нее нежный, чистый, как акварель. Стас опускается рядом на пружинную кровать, и она, продавленная двойной тяжестью, заставляет двух человек прижаться друг к другу. Стас чувствует ее тепло. По телу пробегает дрожь.
— Ну что, пойдем? — девушка вскакивает, пряча румянец в локонах. Вот ведь удобная прическа!
— Пошли, — вздыхает парень.
Полная луна заливает площадку нереальностью. Слева слышится сонное сопение тигра Самсона. Чуть дальше расположился вольер с зебрами. Справа под каштаном в большой клетке, ворочаются два медведя. Передвижной зоопарк спит.
— Ты все взяла?
— Конечно, — девушка махнула пакетом. В нем что-то звякнуло, в кроне каштана сонным чириканьем отозвалась птица.
— Ну что встали, как просватанные?! Почапали уж, — Иван Иннокентьевич тряхнул связкой ключей и пошел вперед.
Дверь в вольер чуть слышно скрипнула. На песчаной площадке лежал огромный слон. Он спал. Вздымалось серое округлое пузо. Откинутый вперед хобот напоминал брошенный пожарный шланг.
— Я ему вечёр хорошую порцию веробина в корм насыпал. Действуйте, ребяты, покеда спит. Если чего, я тута.
Стас и Лиля достали из пакета баночки, кисти и принялись возить ими по теплой живой коже. Хорошо, что сегодня слон заснул на уже раскрашенном боку. Скоро праздник. Если успеют покрыть животного орнаментами и рисунками, хозяин зоопарка заплатит хороший гонорар. Где-то за деревьями разрезали ночь полицейские сирены. Но парень с девушкой этого не слышали, они рисовали цветы на слоне.
***
Полиция подоспела, когда бывший руководитель арт-студии, наркоман со стажем, приучавший своих учеников познавать красоту женского тела через наркотический дурман, разрисовывал окровавленную, но еще теплую грудь незабутками.