Призвание

Кровь. На моих руках было так много крови. Мерзкое чувство. Внутри меня все кипело и полыхало, я смотрела на эти руки, и мне хотелось плакать, хотелось сбежать. Столько чувств накопилось за эти годы внутри, не уверена, что все возможно выразить словами: омерзение, боль, страх, отчаяние, борьба…

На моей одежде тоже была кровь. Ощущение, что тотальность судьбы в жизни и смерти. Одни могут узреть чудо, для других — это конец. Сегодня, сейчас, для кого-то наступил конец. На моих руках поблескивала кровь этого мужчины, он мертв, для него чуда не случилось. Его семья, в них сегодня тоже что-то умрет, что-то невидимое, но очень важное.

Теряя близких, мы все это чувствуем. Я тоже это чувствую, во мне что-то умирает каждый раз.

— Время смерти: пять двадцать три.

Я накрыла тело молодого мужчины белой простыней, и минуту все молчали. Он скончался от разрыва легкого. Очередной самоубийца. Он выбрал не слишком удачную высоту для прыжка. Не умер сразу, но и выжить не смог.

Я неистово ревела, когда впервые у меня умер пациент. Это, как и с потерей близких — шок. Ты боролся за его жизнь, но спасти не смог. Потом была апатия, она сменилась горечью и огромным сочувствием.

Тогда я стала много пить, не могла заглушить эти переживания, и каждый раз приходилось налегать на спиртное, чтобы хоть как-то забыться, отпустить, но и алкоголь не помогал в полной мере. Огромное чувство сознательности не позволяло напиваться достаточно, у меня есть работа.

На первом году интернатуры я часто думала о жизни, почему одни борются за нее, а другие сами отказываются. Почему одни болеют, а другие попадают в несчастные случаи, и почему одним удается выжить, а другим нет.

Из операционной все вышли, одна я все еще стояла, погрузившись в собственные мысли. Мне так и не удалось отыскать ответа на тот вопрос. Как бы там ни было, здесь, в отделении скорой помощи, нам: врачам, пациентам, и родственникам — всем приходится сталкиваться с последствием, а не причиной.

Я не считаю, что врач — это бог или волшебник. Быть может, в каком-нибудь другом отделении в это можно поверить, но в скорой: здесь так много больных — самых разных; здесь более всего чувствуешь руку Господа, а себя — врача, лишь его инструментом. Многие мои коллеги со мной не согласятся, но сегодня этот мужчина на моем операционном столе скончался, и я не смогла ему помочь.

В таких случаях часто звучит фраза «На все воля божья». Тогда почему, если врач кого-то спасает — это что-то другое, и уже врач становится богом?

До конца смены оставалось немного, я привела себя в порядок, и вышла в холл. Я хирург-травматолог, и несколько лет работаю в этой больнице штатным сотрудником. Окинув взглядом отделение, ощутила в воздухе запах спирта и болезни. Порой, я различаю запах смерти. Скривившись, я поворачиваю, и иду в сторону буфета. После операций чувствую себя выжатой, и мне требуется подзарядка.

На самом деле, послезавтра у меня последний рабочий день, и больше мне, наконец, не придется все это слышать и ощущать. Я смогу вздохнуть впервые за долгие годы. Не знаю, когда именно горечь и сочувствие сменились на плеяду всех тех чувств, что жили сейчас во мне, которые жгли меня, и медленно убивали. Я ненавидела свою работу, хоть и делала ее безупречно, ненавидела больных людей, их лица, их переживания.

— София Денисовна! Там привезли спортсмена с повреждением позвоночника! — предо мной стоял интерн первогодка, неотесанный и взбудораженный, энтузиазм которого еще не покинул.

Я подорвалась, бросив только что откушенный бутерброд с вкусной колбаской, и помчалась к пациенту. Это был парень, примерно, моего возраста.

— Томаш Криштоф, футболист, повредил спину во время тренировки, — отрапортовал интерн.

Я осмотрела его, и назначила необходимые процедуры.

— Я возьму пациента, — это был мой коллега. — Ваша смена почти закончилась, отдыхайте.

Франтишек учтиво взял из моих рук медкарту и приступил к работе, а я осталась чуть поодаль, и со стороны смотрела на очередную трагедию. Положение парня было серьезным, даже при осмотре можно сделать предположение, что ему может понадобится операция, и дай бог, чтоб его история хорошо закончилась.

У Томаша были светлые волосы, и выразительные, пленительные черты лица. Он смотрел на меня, а я на него. Почему-то, я не могла отвести взгляда от этих бездонных серых глаз. На секунду показалось, что я выпала из реальности, но восклицания двух пожилых людей привели меня в чувства. Родители, — догадалась я.

Не хотелось более смотреть на чью-то боль. На часах пять минут седьмого, а это значит, что рабочий день уже закончился. Пора выбираться из этого дома страданий. Быстренько переодевшись в человеческую одежду, наспех накинув вокруг шеи свой любимый красный шарф, я оказалась на улице.

Моя детская любовь — Прага. Пришла весна, оттаивала земля, а с крыш капала талая вода. В лужах, прозрачных как зеркала, отражалось холодное, но прекрасное ярко-голубое небо. Запах оттепели и весенняя свежесть радовали мои легкие, дурманили голову. Я готова была забыть обо всем, что произошло за эти сутки, обо всем, что так люто ненавидела. Дома меня ждала уютная постель и забвенный отдых.

***

Я проснулась, когда на часах была почти четверть двух. Я отлично выспалась, сбросив резким движением одеяло, так что оно аж вспорхнуло, спрыгнула с кровати и поспешила в душ. После бодрящей процедуры и хорошего сна, жутко хотелось есть.

На этот вечер у меня были планы. Хотелось выбраться на прогулку, посвятить весь вечер себе, а пока я прикидывала в своей голове, куда бы пойти, из спальни донеслась взрывная мелодия Бон Джови.

— Софи! Привет, ты уже встала? Планы есть? Может прогуляемся? — раздался в трубке голос Петры.

— Привет, — обрадовалась я, — давай, я дьявольски голодна, и мне хочется чего-нибудь вкусненького!

— Может в «La Veranda» поедим?

— Тогда, через час там!

Я быстро собралась, и ровно в назначенное время, уже поджидала лучшую подругу у ресторана. Легкий ветерок трепал мои блестящие каштановые волосы. Он ласкал мое лицо, поглаживал подол кремового розового платья из летящей ткани, и я улыбалась ему.

Петра была вихрем — очень шумной — и ее всегда было много. Она неслась на встречу мне, и в этом вихре мы ввалились в тихий и уютный ресторанчик. Мы сели в углу у шкафа на пол стены, который был декорирован бутылками из-под дорого алкоголя, замысловатыми чайничками, и книгами, которые можно было взять и почитать. Я повесила молочного цвета пальто на спинку стула иже с ним шарф.

— Ты не передумала увольняться? — тщательно пережевывая, спросила Петра.

— Ты же знаешь, что нет.

— Уверена, что не пожалеешь потом?

— У меня нет сил больше смотреть на это. Перед концом смены к нам поступил футболист с травмой позвоночника. Он мне душу наизнанку вывернул, так смотрел…

— Как?

— Не знаю…Мне стало жаль его, он — красив и ему всего тридцать, — его образ пронесся в моей голове. Он был мил.

— Ты слишком восприимчива. Доедай, пойдем прогуляемся, погодка чудесная!

Доев, мы вышли и пошли в сторону Мемориала Кафки, и дальше Евангелической церкви. В Старом городе веяло вычурностью и волшебством.

— Может сходим в Национальную галерею? — предложила я.

— Я не против.

Солнце скатывалось за горизонт, и кирпичного цвета черепица, и окна, и все здание Национальной галереи, сверкало в златистых лучах уходящего солнца. Внутри было тихо; людей было не очень много; стук от каблуков моих красных туфель эхом раздавался в залах, и разрывал покой дремлющего здания. Замершие истории эпохи Возрождения на исполинских полотнах, были внушительны и величественны. Мы продвигались, и мое внимание привлекла картина «Прага. Натюрморт с собором». Ее автором была петербурженка Ирина Касперская, моя соотечественница.

Картина была гравюрой в технике офорт. На ней изображался горшок с цветами, а на фоне виднелись купола церкви Святого Николая. Любопытно было, откуда она рисовалась.

Как и художница, я тоже была петербурженкой. В галереях я не бывала уже давно. Они меня только расстраивали, но не сегодня. Я была преисполнена счастья, наконец, я оставлю ненавистную мне работу, и смогу посвятить себя тому, что так сильно люблю.

С малых лет я обожала рисовать, я посещала художественную школу, и лелеяла мечту стать настоящей художницей. Но что такое родиться в семье потомственных медиков, к тому же профессоров. Они позволяли мне «играться», но как выяснилось за пару лет до окончания школы, художником мне стать никогда не позволят. Романовы считали, что дочь должна заняться «серьезным делом», и этим делом, по их мнению, была медицина.

В итоге, пришлось поступить в медицинский. Я не могла простить им разрушения моей мечты, и единственное, что я тогда могла сделать — это уехать. Мы были однажды в Праге, мне тогда шел четырнадцатый год. Прагу я полюбила всей душой, она стала городом моей мечты, поэтому долго раздумывать не пришлось. Не сказать, что родители были в восторге от моего решения, ведь в Санкт-Петербурге были и связи, и возможности, но им пришлось согласиться, по крайней мере, я потом могла вернуться.

Я не вернулась. Закончила ординатуру, и мне предложили место в той же больнице.

Все эти годы я жила с тоской и разочарованием, а с ординатурой и работой, и вовсе возненавидела медицину. Может потому, что она украла мою мечту? Возможно, от того, что, когда стала медиком, я прочувствовала на себе страдания мира? Не уверена… но, вдруг, поняла, что даже если ты врач, ты не можешь все. Отменить естественный ход вещей не в твоих силах, а подвластность другой жизни — в действительности эфемерна. Чужая боль может ранить не меньше, чем своя.

Каждый человек — со своей историей, он рано или поздно приходит в дом боли, а в отделении скорой помощи все еще острее. К нам поступают люди после несчастных случаев, скоро заболевшие, или уже нездоровые и слабые, коим остается доживать последние дни.

Быть может, возненавидела из-за всего вместе. Так или иначе, я ни единого дня не ощущала в ней призвания. Глядя же на этот натюрморт моей соотечественницы, силы наполняли меня. Более не пугало, что скажут родители, я дошла до той предельной точки, когда далее так жить совсем нет сил.

Я стояла, закрыв глаза, сегодня впервые за многие годы ко мне пришло умиротворение и спокойствие — а открыв, не сразу поняла, что случилось. Вид был все тем же. Горшок с цветами. Купола церкви Святого Николая. Только не картина открывалась моему удивленному взору. «Натюрморт» был самым что ни на есть настоящим.

Некоторое время я находилась в чрезвычайном потрясении, а потом принялась озираться по сторонам. Кто-то недалеко сидел на лавочке. Я пошла по дороге и поняла, что нахожусь в саду «На Валах», а время года странным образом сменилось на осень. Пожелтевшие и покрасневшие листья раскрашивали это дивное место. Пожухлые укрывали землю, и цветным ковром разносились в порывах ветра. Листья тихо шумели, напевая неизвестную мелодию.

Сад располагался на высоте, и с него открывался невозмутимо интеллигентный вид на Прагу. Я шла в сторону города, и пыталась понять, каким образом перенеслась сюда. Перемещение было необъяснимо, и мой мозг отказывался верить в происходящее.

Быстрым шагом я вышла из сада, но понятия не имела, куда идти. Было раннее утро, и густой туман укрывал только просыпающийся город. Погода была гораздо холоднее, по всей видимости — это была уже глубокая осень. Я шла по улицам, и подумала, что стоит, наверно, отправиться в Национальную галерею, что-то подсказывало, что виной всему злополучная картина. Иначе, почему я оказалась здесь, и вид был точно таким, как на ней?

В воздухе стоял запах сырости, и было до боли зябко. На остановке сидела скрюченная старушка с осиротевшим видом, и здоровый мужичок, пыхтящий сигаретой. Продрогшие, оба искоса поглядывали на дорогу. Стылое небо простиралось над нашими головами. Мне пришло в голову спросить время и дату.

— Извините, — вкрадчивым голосом обратилась я к старушке, — не подскажите ли, сколько время и какое сегодня число?

Пожилая женщина подняла на меня полные удивления водянистые глаза. Среди морщинок на ее лице читалась взволнованность. Она взглянула на часы.

— Без двух минут восемь, и, — немного помолчав, — сегодня двадцать шестое октября восемьдесят восьмого.

— Спасибо, — любезно поблагодарила я.

И подумала про себя, что стоило как-то более непринужденно спрашивать, ибо старушка из-подо лба поглядывала украдкой с таким лицом, точно пытаясь вычислить, не ополоумела ли я. Хотя, я и сама об этом думала. Слишком ненормально все было.

И что она сказала, какой год? Восемьдесят восьмой!? Как такое вообще возможно… Это выходит, что я перенеслась во времени, и… сейчас в ЧССР? Невозможно… это дурдом!..

Мысли вихрем проносились в голове, и одна была безумней другой, или я была безумной.

Внезапно, мыслям не осталось места. Я смотрела на дорогу, передо мной, будто кадры из фильма, проносилась чудовищная картина, а остановка была заместо кресел кинотеатра. Легковая машина, петляя из стороны в сторону, налетает в спереди едущий грузовик на встречной полосе. За ними образовывается целая цепь столкновений по обеим полосам. Машины с грохотом врезаются, подлетают, переворачиваются… Лишь на мгновение все замирает…

Октябрьское утро восемьдесят восьмого, в котором я оказалась не по своему желанию, а по воле чего-то неизведанного, я не смогу забыть никогда. Это туманное и промозглое утро еще долгие годы будет приходить в мои кошмары, и заставлять просыпаться в холодном поту.

Дым, крики, страх, ужас, боль и кровь. Я была босая, а в голове пусто. Я выбросила туфли где-то по дороге. В них было неудобно бежать, и совсем неудобно вытаскивать мужчину из-под перевернутой машины. Стекались сирены скорой помощи, и люди в форме с помощью инструментов выламывали двери, клали людей на носилки, оказывали первую помощь.

Вместе с ними я одна за другой накладывала шины, и пробиралась к следующим раненым. Я была ошарашена не меньше остальных, мне тоже было страшно, очень страшно. Одни были серьезно ранены, или без сознания, кое-кто уже был мертв, а кто-то еще жив, и ждал, когда его жизнь будет в безопасности, — они все надеялись выжить. Я же, я могла дать им этот шанс.

Возле одной из машин мужчина ревел медведем во весь голос, зовя на помощь. Его машина была в цепи последних столкнувшихся, и на вид не сильно пострадавшей. Большинство медиков было в эпицентре. Я помчалась к нему, у него был разбитый лоб, разодранная в хлам правая нога, и кровь стекала по лицу и одежде.

— Помогите! Моя жена, она вот-вот родит! Мы ехали в роддом! — он тряс мою руку, а молодая женщина внутри плакала и кричала. — Прошу вас!

Роженица выглядела не так плохо. Воды уже отошли, но кроме раненой руки, повреждений не наблюдается.

— Успокойтесь и тужьтесь! А вы позовите фельдшеров!

Я сосредоточилась на девушке, и следуя моим командам, она храбро пыталась справляться с ситуацией. Мужчина вскоре прибежал с помощью, а головка ребенка показалась на свет. Он потихоньку выходил, и вскоре полностью явился этому миру. Малыш оказался крепышом, и завопил во все горло, почти как его отец недавно.

Фельдшер подал мне плед, и перерезал пуповину. Мать от шока и плакала, и улыбалась, а новоиспеченный отец повторял и повторял: «Сын, сынок мой». Я протянула матери ее ребеночка.

— Спасибо вам, — сквозь улыбку и слезы вымолвила она. — Спасибо!

— Мы решили назвать сына Томаш, — вставил отец с гордостью.

Я медленно повернула голову в его сторону.

— Как вы сказали? — решила, мне послышалась.

— Томаш! Томаш Криштоф!

И уже не мне, а жене: «У меня есть сын!».

Подъехала скорая, и семью погрузили в машину.

— Как вас зовут? — спросила девушка.

— Софи Романова, — ответила я.

Фельдшер вскочил в машину, захлопнул дверь, и та поехала, визжа своей гулкой сиреной.

Всех понемногу отвозили в больницы, разгребали машины. Посмотрев в последний раз на обломки, следы горести и следы страданий, я пошла вдоль дороги. «Томаш Криштоф», все крутилось в моей голове. Разве бывают такие совпадения? Не верилось.

Думала об аварии. Сегодня, где-то в далеком прошлом, я оказалась не там, где последствия, а там, где причина. Несколько иной мир. Мир, который заставил меня испытать нечто совершенно новое.

Мои чувства в отделении неотложки, и авария, что случилась на моих глазах: когда спешишь к раненому, которому больно и страшно, а потом его лицо перестает искажаться гримасой ужаса; когда прощупываешь пульс, но человек уже мертв; когда среди всего беспорядка и фантасмагории ты пытаешься дать младенцу жизнь, а затем держишь его на руках. Я пробовала переосмыслить все заново.

Как оказалось, сегодня я была счастлива стать чьим-то инструментом. Не смотреть со стороны в бессилии — а быть в силах пойти в гущу, и помочь. Я впервые благодарна, что я именно врач.

Не знаю, сколько я так шла, на улице прояснилось и солнце было уже высоко. Бросив взгляд на витрину бутика, я поняла, как жутко выгляжу, и почему прохожие озадаченно и обеспокоенно косятся. Босая, грязная, вся в крови, пыли, и еще бог весть в чем, я выглядела как жертва бомбежки, ДТП, или еще чего подобного.

И, вдруг, смех выходит из моих легких и гортани, а мне делается так легко, как не было ни разу в жизни. Я была счастлива.

В ближайшем киоске пришлось попросить три бутылки воды, и сбежать не заплатив. Продавщица смотрела на меня ошарашенным взглядом, молча достала бутылки, а я схватила их, и побежала как угорелая. Она в след кричала какие-то ругательства, и что-то еще, чего я не разобрала.

О девушке в кошмарном виде, которая стырила у нее воду, она, вероятно, еще долго будет рассказывать своим знакомым, а я впервые в жизни сегодня что-то украла. У меня не было денег, сумочку я где-то посеяла, а даже если б она была при мне, чешская крона в ЧССР ничем бы меня не выручила.

Спрятавшись в переулке, и поглядывая, не гонится ли полиция, или еще кто, вновь засмеялась, и стала потихоньку отмываться. На сколько это, конечно, было возможно. Лицо, руки и ноги… одежда же была безнадежно грязной, местами рваной и устрашающей, да еще и босая. Проблема.

Надо как-то добраться до Национальной галереи, не привлекая внимания. Что ж, придется рискнуть.

Я дошла до остановки, и села в транспорт. «Да-а-а», во взглядах столько вопросов, кто-то даже, было, хотел подойти, но я отвернулась и продвинулась вперед, а выйдя, поспешно направилась в сторону галереи. Когда уже почти достигла цели, мне таки посчастливилось оказаться в поле зрения блюстителей закона.

— Девушка, остановитесь, — два складных парня в один миг оказались возле меня, и окинув взглядом: — С вами все в порядке?

— Да, конечно, — сказала я с некой робостью.

И как им теперь объяснить, что я никого не грохнула!?

— Что с вами произошло? — спросил самый высокий.

— Недалеко от Садов на Валах авария произошла.

— Вы пострадали?

— Нет, я оказывала помощь.

— Подождите немного.

Второй связался с кем-то по рации, выяснял правду ли я сказала на счет аварии. Ну, оно и понятно.

— …Да. Понял.

Обращаясь уже ко мне: «Проедимте с нами, мы должны подтвердить вашу личность», и рукой указал в сторону машины.

— Хорошо.

А сама, включив пятую передачу, помчалась во весь дух. «Ага, личность проверим, как раз осталось», думалось мне. Я летела на всех скоростях не оглядываясь, пока не достигла цели, и не очутилась у картины. Она оказалась на месте. Быть она здесь в восемьдесят восьмом никак не могла, но она была. Я не ошиблась, и дело в ней.

«Ну, удачи! Дай бог все получится». Я стала напротив натюрморта, и, как и ранее, закрыла глаза.

Как и в прошлый раз, я не почувствовала никаких изменений, однако, когда открыла глаза, Петра стояла рядом.

— А! Твою ж налево! — воскликнула она.

Подруга смотрела на меня ошалелыми глазами.

— Что за черт!? К-как… что с тобой случилось!?

Петра принялась дергать мою одежду, а увидев ноги, уже приготовилась что-то восклицать, но я закрыла ей рот рукой, и схватив под локоть, потянула в сторону выхода.

— Быстро идем отсюда, дома расскажу!

Я вытянула ее из галереи, и вызвав такси, мы вскоре оказались у меня дома. Ей пришлось подождать, пока я приведу себя в божеский вид, хотя было видно, как она обеспокоена, и как ей любопытно. За чашкой чая уже, я ей все в подробностях рассказала.

— Невероятно! Выходит, это — картина тебя туда перекинула? — спросила она.

— Выходит, что да.

— А Томаш? Думаешь, это был он?

— Кто знает, но года совпадают, дату рождения я не припомню.

— Офигеть… Так, а работа, передумала увольняться?

— Совсем, — с улыбкой сказала я.

Петра осталась у меня с ночевкой, и мы проболтали допоздна, обсуждая все снова и снова.

Утром, придя в больницу, я первым делом пошла забрать заявление.

— Почему решила не уходить? Я столько уговаривал тебя, — спросил наш всеми уважаемый завотделением.

— Я нашла свое настоящее место, — ответила я.

— О как, ну, я смотрю ты аж светишься, — седовласый мужчина засмеялся, — что бы там у тебя ни произошло за вчерашний день, я рад, что ты остаешься. У тебя золотые руки. Было бы жаль потеряй мы такого хирурга. Иди тогда в центр травматологии, и возьми медкарту Томаша Криштофа, они спрашивали за тебя, но ты же уходить собиралась, а раз остаешься, будешь оперировать, и дальше вести его. У парня компрессионный перелом позвоночника.

— Поняла.

Выйдя, я быстренько переоделась, и сразу направилась в травматологию. Мне нужно было узнать, тот ли Томаш ребенок, которому я помогла появиться на свет. Мне передали карту, и я во все глаза уставилась на дату. Томаш Криштоф, родился двадцать шестого октября восемьдесят восьмого. Это невероятно, но мне было мало, и я уже бежала к его палате. Сердце так бешено колотилось, у двери я остановилась перевести дух, и вдохнув поглубже, открыла дверь.

— Здравствуйте, я ваш новый лечащий врач, — выпалила я сходу.

Он был в палате с родителями, и они вместе обернулись ко мне. С минуту повисло молчание, они внимательно смотрели на меня, и их лица постепенно вытягивались.

— Софи Романова?! — пожилой мужчина встал со стула, и подошел ко мне, немного прихрамывая.

— Ваша нога, были осложнения? — я переводила взгляд с его ноги на лицо, и обратно.

Молчание висело в воздухе. Муж с женой на время лишились дара речи.

— Я была уверена, что вы ангел. Мы вас столько искали, обошли все больницы в городе, но врача с вашим именем нигде не было, — сказала она.

— Не уверена, что вы поверите в мою историю, — неловко произнесла я.

— Но вы же стоите перед нами, и ничуть не изменились, думаю, и в вашу историю сможем поверить.

Томаш смотрел прямо в мои глаза: пристально, несколько удивленно и заинтересованно.

Моя история и впрямь поразила их, но они не могли не поверить в нее. Девушка, спасшая женщину и ребенка, сидела перед ними, и ей предстояло еще раз побыть их личным ангелом. Ей предстояло поставить их сына на ноги.

***

Операция Томаша прошла успешно, он вскоре совсем поправился. Мы вместе, и я очень люблю его, а в его серых, глубоких, дивных глазах читаю те же чувства.

Быть врачом — мое благословение. Я дважды спасла любимого мужчину, и изо дня в день имею возможность спасать человеческие жизни, воплощать их надежды, и рассеивать тревоги. К остальному я научилась относиться проще, и по возможности, быть для своих пациентов хотя бы утешением, если не могу подарить спасение.

А инструмент я, или нет, уже не имеет никакого значения.