Вождь

Иду домой и злюсь на весь белый свет. Холодно, сыро, ветер в лицо. А мне жарко. Даже пальто расстегнул — ах, ты ж, пуговица оборвалась. Ищи ее в мартовских лужах.

Иду и переживаю, весь свет не мил. У каждого человека бывает плохое настроение. Хоть у взрослого, хоть у первоклашки. Вот и я себя словно ощущаю первоклашкой. Хотя, если посчитать, сто лет прошло с тех пор. Это, как говорится, целую жизнь прожил с тех пор. Поумнел ли? Если честно, то не знаю. Мне почему-то кажется, что ум и совесть каждого человека можно сравнить с тем, как он кушает дома. И любит ли он кушать дома? Вот у меня мамин борщ и румяные пирожки с капустой всегда будут жить в воспоминаниях. Такая вечность мне по душе. Эх, прийти с мороза, сесть за стол и горячего пирожка схватить!

Ага, размечтался. Приду, увижу кислое лицо Зинки, сразу аппетит пропадет. Воображает много, а сама лучше б пуговицу мне пришила. Или научилась борщ варить. Как мама. Нет, она, видите ли, занята своим «образованием», и все вокруг должны восторгаться умной и упорной Зинулей.

Иду и страдаю. Думаю, что это настоящее преступление — заставлять человека делать то, что ему не хочется. Почему мне не хочется делать то, что меня заставляют? Это самый важный вопрос для любого человека, которому хочется делать совершенно другое. Пусть даже неправильное по мнению всех остальных людей.

Самое главное, думаю я, людей всего мира надо хорошо кормить, построить для всех каменные дома и чтобы никто не болел. А еще пусть школьников не заставляют учить те уроки, которые им в жизни не пригодятся. Пусть знания будут на выбор. Или стихи учи, или примеры решай. Или иди на все четыре стороны. Я знаю, так будет справедливо. И вдруг меня осеняет! Не понимаю, откуда вдруг взялась такая громкая мысль, но я подумал: «А может это нужно самому товарищу Сталину?» И сразу вместе с испугом в животе родился смех. Я даже остановился. Стою, улыбаюсь испуганно. А в голове патефонной пластинкой крутится цитата вождя всех народов: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет её». Вот мне сейчас, оказывается, необходимо повторять знаменитые слова знаменитых людей.

И я подумал, что только Петька меня поймет. Но не скоро. Когда вырастет и усы получит. А пока он увлеченно катается по дому на велике. Ждет, когда я домой доберусь, чтобы поиграть в атаманы.

Иду, размышляю и вдруг…

— Молодой человек, можно вас на минуточку?

Ого, это она мне? Бабуля в телогрейге, больших валенках и с палкой резной. Голову серым пушистым платком обмотала, смотрит хитро одним глазом.

— Молодой человек, не поможете преклонных лет даме форсировать данную магистраль?

Я аж рот открыл. Нет, не из-за обращения, молодые люди для нее, видать все, кому меньше ста лет. А то, какие слова она сказала после «молодого человека» меня прямо в столб обратило. Форсировать?

Перевел я странную бабушку через улицу. Как полагается, перевел, по нарисованной лесенке и на зеленый свет. Она и говорит:

— Хочу наградить тебя, Максимка, за доброту и послушание.

Она рразз! — и коньки протягивает блестящие, острые, как тетрадь. Словно из воздуха выхватила.

Ох, какие замечательные! Я сразу понял, что это не «хоккейки» и не «снегурочки». Они сверкали, как снег на крыше. Их страшно было трогать, обрежут пальцы и пальто. Но я все равно их погладил, не удержался, и в руке песня родилась радостная.

Я рразз! — и зажмурился. Откуда «преклонная дама лет» о моей мечте проведала? Даже страшно стало. И еще, совсем непонятное: как она узнала, что я вчера смотрел кино «Максимка», и теперь все время вспоминаю храброго негритенка.

— Спасибо, — бормочу, — бабушка. Только я не знаю, как вас зовут и можно ли брать эти коньки.

— Федором Павловичем меня зовут, — отвечает бабушка густым голосом, полным махорки, пива и пельменей с перцем и уксусом. — У меня можно подарки брать. Даже обязательно.

И пошла, неторопливо, своей дорогой. Палкой тюк да тюк.

А я уже возле дома, держу коньки, словно котят. Они блестят, люди проходят мимо, не замечают сияния. А у меня глаза болят. И голова болит. Очередная вариация диссоциативного расстройства личностной идентичности привела к спонтанному возникновению нетипичного эго-состояния. Мне важно разрушить этот мир. Пусть не до основания. Но изменить модель соотношения… Какую модель? Я потряс мокрой головой, затолкал сверкающие коньки в портфель. Он старенький и порванный. Правой рукой вытащил из кармана бечевку, что припас для Жучки, обмотал портфель два раза. Потом постучал в дверь. Зачем стучал? Она не заперта. Нам не от кого запираться …синдром множественности подсознаний… и захожу в коридор. Не снимая ботинок, заглянул в кухню, шагнул раз, другой. Она большая, здесь хорошо. Петька бесстрашно катается туда и сюда. Он увидел меня, обрадовался и затормозил.

Высокие старые стены, календарь с листочками, под календарем репро… лепро-дукция Федора Палыча, вытертый ковер под столом, чтобы скрыть царапины, квадратный, этот ковер, и квадратная белая скатерть на большом крепком столе. Из моего портфеля выглядывают два меча, два крыла, два артефакта. Артефакты, хо. Я не буду их вытаскивать дома. Петька, почти врезавшись в стол, успевает ловко затормозить, даже велосипед не уронил, Жучка подбежала, хвостом машет, изгибается от счастья, плечом толкает меня под ноги, поднялась и все свои собственные две передние лапы мне на грудь бросила. Она думает, что я могу упасть, вот и поддерживает. Только Зинка строго таращится, привстала из-за стола, ага, уроки сделала, сейчас начнет маме стихи пересказывать. Даже дома не снимает красного галстука. Воображала! Они все замерли, как в музее. А мама могла двигаться. Маме все можно.

Она огорченно присела на стул. Сознание привычно зафиксировало ее стоптанные зеленоватые тапочки, широкий кухонный фартук, усталые белые руки на коленях и печально-расстроенный взгляд с всепрощающей укоризной… косыночка аккуратно, словно в храме, голову покрывает. Родные мамины губы шепчут неслышно:

— Опять?..