Тополь на крыше дома

В прогалине облаков ярко светит луна, заливая светом широкую реку. Белеют хаты, чернеют крылья мельницы. Темно, но виден каждый листик на дереве и каждый кривой стебель татарника виднеется бурым цветом. Ночь и луна влекут, влекут и манят, гипнотизируя величественной бесконечностью симпатичную ухоженную женщину, которой не дашь и сорока в её то пятьдесят три.

— Ненавижу эту картину. Про Леську напоминает, — в сердцах бросает она мужу, везущему за ней чемоданы. — Зачем мы только сюда приехали? Нищебродство! В Ялте бы отдохнули как белые люди, раз заграницу ты не любишь ездить!

— Валюха, не кипишуй из-за ерунды! Тридцать три года прошло, а ты забыть не можешь. Что случилось, то случилось. Судьба значит такая — и у нас, и у неё. Никто Леське зла не желал.

Валентина и Роман Мицкевич прошли, а вернее пробежали — пронеслись на скорости ветра, мимо картины «Лунная ночь на Днепре», висящей в холе уютного лесного домика.

Домик принадлежал отельному комплексу «Архипелаг Днепрянский», что располагался на островах, поросших серебристыми тополями и ольхою. Большие острова «Архипелага» славились элитными санаториями, замечательными пляжами с белым песком, привезённым из далеких заморских краёв, теннисными кортами, полями для гольфа, причалами с катамаранами, байдарками и каяками, каскадом бань от русской и финской до турецкой. На маленьких удаленных островах были построены коттеджи для людей постарше, мечтавших о спокойном отдыхе или кемпинги для молодёжи. Цены здесь кусались не меньше ялтинских и заграничных, но для кошелька бизнесмена Романа Мицкевича они погоды, конечно, не делали.

На вытянутом, словно непотопляемый драккар, острове Безымянном, располагался скрытый от чужих глаз двух-этажный мини-отель. Собственный пляж, площадка с гигантским мангалом-драконом, сделанным по особому заказу, бассейн и отдельно стоящая сауна, что ещё надо для спокойного семейного отдыха или дружеских посиделок?

— Тиха украинская ночь, но сало надо перепрятать! — откровенно пропитый мужской голос грубо нарушил хрупкую идиллию речного острова.

В отель вошла-ввалилась ещё одна семейная пара. Долговязый мужчина, явно в молодые годы ходивший в «красавчиках», и женщина откровенно «рубенсо-кустодиевских» форм и объемов. За собой они тащили старые, видавшие доперестроечные времена чемоданы. Новоприбывшие были мокры с головы до пят из-за внезапно хлынувшего летнего ливня.

— Мне эта жуть скоро сниться будет в ночных кошмарах, — устало сказала женщина, вытирая лицо и кивая на луну среди облаков.

— Чего ты? — удивился муж. — Нормальная картина. Кстати, выложена из пазлов. И не лень кому-то было собирать.

— Леськина любимая картина, как же его…

— Куинджи! — пощелкав пальцами, сказал мужчина.

Его лицо, отмеченное печатью бесконечных романов и малоприятных историй, исказилось полу-улыбкой, полу-гримасой, будто он сам не знал, не понимал, как смог запомнить фамилию художника.

— А почему здесь двери на распашку? И духами женскими пахнет? — спросила женщина.

— Ты у меня спрашиваешь, Ирка? Опять ревнуешь? Мы вместе сюда зашли.

Ответом послужили женские крики в одной из комнат на первом этаже.

— Хе! А я уж боялся, что в этой глуши буду с тобой один куковать! — хохотнул муж толстухи. — Хм… знакомый голосочек.

В далеком детстве Женя Растихин ходил в музыкальную школу и считался подающим надежды ребёнком. С тех времен у него остался превосходный музыкальный слух, который, действительно, никогда его не подводил.

— Мерзость! Мерзость! Убери ЭТО отсюда! — орала Валентина Мицкевич, тыкая длинным алым ногтем в стену.

— Деточка, что случилось?! — ошалело вопрошал муж престарелой красотки, с недоумением взирая на натюрморт, висящий над двуспальной кроватью — хрустальная чаша с бронзовыми ручками наполненная водой в золотистой, слегка тусклой от времени рамке.

Прозрачный сосуд стоял на небольшом постаменте, задрапированном тканью. В нём плавал распустившийся цветок пиона с нежными бело-розовыми лепестками. Тень от чаши и постамента уходила ниже, рассеиваясь на фоне нарисованной серой стены. У подножия лежала охапка папоротника.

— В чем дело?! — попытался выяснить у жены Мицкевич, но та продолжала кричать и сыпать проклятиями.

Роман подошёл поближе, потрогал картину пальцем. Натюрморт был нарисован масляными красками.

— О! Ирка, смотри, какие люди! Сеструха твоя с мужем пожаловали!

— Сними картину или завесь ее чем-нибудь! — закричала Ирина Растихина на мужа сестры. — Ты что не понимаешь?!

— Нет! — возмущенно ответил Роман. — Что я должен понимать?

— Свеча! Свеча! — вопили сестры.

— Где?! — голос бизнесмена сорвался на позорный девчачий визг.

— Ша, Рома! Ты хоть не ори, как баба, — спокойно заметил Евгений, подходя к картине. — Вот она свеча, — сказал он, указав на нарисованный пион. — Свеча-хамелеон в форме цветка, что Вальке подарили на двадцатую днюху. Кстати, кто подарил?

— Не помню, — ответила Валентина на удивление спокойным, слегка охрипшим голосом. — Вернее, не знаю. Долго думала, чья она, спрашивала — никто не признался. Стоял коробок среди других подарков. Рома, вызывай катер, пусть перевезут нас в другой отель, для нормальных людей, — попросила она тем ледяным тоном, которым в былые годы разбивала сердца поклонников.

— Шторм начинается, — с сомнением покачал головой Роман. — Но попробую, — сказал он, присаживаясь на кровать.

С отвращением посмотрев на зеленое покрывало, расшитое листьями и завитушками, с не меньшим отвращением взглянув на Ирину и её мужа, Валентина устремилась вон из комнаты.

— Я прилягу в другой спальне — разболелась голова, и чтоб никто ко мне не заходил! — бросила она через плечо.

Не прошло и трёх минут, как из второй спальни донесся то ли хохот, то ли плач.

— Ира, посмотри, как она, — попросил сестру жены Мицкевич.

— И тебе здрасти поближе, зятёк, — ответила женщина, подходя к Роману. — Твоя жена — ты и беги узнавай, чего с нашей королевишной приключилось. Прошла мимо меня, как мимо пустого места!

— Ты знаешь почему! — с плохо замаскированным укором бросил Роман.

Лучше бы он этого не делал, потому что, уперев руки в бока, Ирина Растихина разразилась таким матерным сквернословием, что оно напрочь заглушило раскаты грома.

— Вы значит по заграницам кататься будете, а я Леську хоронить должна и ребёнка её блюсти? Так получается? Свеча Валькина была, напугать её ты с Владиком придумал, а я это всё разгребай!

— Мы с Владиком? А не вы с Валюхой? — возмутился Роман.

— Вы! Вы!

— А чей муж кровью измазался, свиную голову нацепил?!

— А кто его подбил на это? Сам бы он до такого не додумался!

— Это точно! — подтвердил слова жены Евгений.

— Головой своей надо было думать, не маленький уже. Перестарался!

— Я с дембеля только откинулся, считай, что маленький был, — с неуместным хохотком парировал Растихин. — Университеты не заканчивал, классиков не читал — знать не знал, что всё так серьезно, что Леська так взбрыкнет и головой поедет.

— Всё ты знал! Русскую литературу мама моя тебе преподавала. Знал ты у неё всё, как миленький! И про Гоголя, и про Пушкина, и про Мамина-Сибиряка.

Роман встал, открыл один из чемоданов и достал оттуда дождевик с капюшоном, сказал, что на остров с минуты на минуту должен прийти еще один катер. Так ему сообщили из колл-центра. Из-за погодных условий связь с катером потерянна, но если он не разбился и не утонул, то по графику вскоре прибудет на Безымянный. И если господам Мицкевичам угодно в шторм плавать по Днепру — то милости просим, только договариваться придётся в «ручном» режиме.

Накинув плащ, Роман покинул коттедж — отправился встречать катер на причал, а Ирина, не выдержав, пошла проведать сестру. Валя сидела рядом с кроватью, закрыв лицо руками.

— Женя! — закричала Ирина. — Живо сюда!

Заскочив с разбегу в комнату, Евгений тут же попятился назад, закусив губу почти до крови.

На стене, сделанной из нарочито простых досок, висел натюрморт в большой светло-коричневой раме. Фон в картине казался продолжением реальной стены — такие же темные доски. На них развешены куски разделанной свиньи — три рульки и туша кверху ногами. Внизу на деревянном разделочном столе, в окружении кусков мяса и требухи, лежит свиная голова. Казалось, что она спит, опираясь на четвертую рульку, как на подушку, хитро щурится во сне и улыбается. Нож с коричневой ручкой брошен небрежной рукой возле розового пятачка.

— Что дёргаешься? — внезапно спросила Валентина, подняв голову, сверкнув яркими синими глазами и тряхнув прекрасными, пшеничного цвета волосами. — Или свинья свиньи испугалась?

Лицо Евгения потемнело от гнева, но он оставил выпад Валентины без внимания. Подошёл к картине. Это была репродукция, а не масляная картина как в соседней комнате. Внизу маленькая табличка «Петр Кончаловский. Мясо. 1936 год.» и ниже несколько строк из биографии художника.

— Родился в Славянске, умер в Москве, — задумчиво прочитал Растихин.

— Славянск… — сказала, как выплюнула Валентина. — Леська там училась. Как я ей завидовала! Гордость семьи. Сама поступила на самый престижный факультет. Помнишь, как мать говорила, Ирка? Олеся в люди выбьется — всех нас наверх вытянет, берегите сестру, а то будете в школьных столовках всю жизнь щи варить.

— Сними! Завесь! — зашипела Ирина на мужа.

Евгений дёрнул картину, но она казалось была закреплена на стене намертво. Он махнул рукой, сказав:

— Завешивайте сами, надоели обе. Истерички! — и вышел из комнаты.

А в холле раздавался смех и веселые голоса.

— Рома! Жека! Сколько лет! Как же я по вам соскучился! — в домик, в сопровождении Романа, который уже передумал уезжать, и сестры-хозяйки Лерочки, зашел налегке — с одной маленькой дорожной сумкой, ещё один гость отеля — Влад Олешко, режиссёр, известный довольно успешными психологическими триллерами, снятыми по мотивам произведений классиков.

— Признавайся, твоя работа?! — Ирина, как злющая фурия налетела на Владика чуть ли не с кулаками.

— И тебе здрасти, Ирочка!

— Ты не лыбся, а отвечай, твоих рук дело? Леську до психушки довел, а теперь за нас с Валькой взялся?!

Мощная комплекция позволяла Растихиной тащить худосочного Олешко от Куинджи к Кончаловскому, а от Кончаловсого к натюрморту с пионом неизвестного художника, как паровоз тащит пустой вагончик. Возле натюрморта с цветком Владику, наконец, удалось вырваться и спрятаться за изящной Лерочкой.

— В своем ли ты уме Архипова номер два?! Допустим я развесил здесь пейзаж и натюрморты, но тебя с мужем и Вальку с Ромкой я тоже сюда волоком волок, как ты меня сейчас?!

— Нас никто не волок, сами приехали, — заметил Роман. — Мы на Архипелаге раз в два-три года стабильно отдыхаем. В нашем номере-люкс джакузи новое монтируют и нам три дня предложили пожить на Безымянном, а потом заехать в пансионат. А вас с Женькой как из сюда занесло? В Мариуполе море пересохло? — рассмеялся он.

Евгений покосился на жену.

— Ира, скажи им.

— Сам говори, — огрызнулась та.

— И скажу. Не по карману нам ваш буржуйский отдых. Звонили мы на Архипелаг ещё зимой — цены узнавали. За такие деньжища в Турцию слетать можно и не на три дня, а на десять. А потом они позвонили нам и сказали, что по номерам телефонов был розыгрыш и мы выиграли три дня проживания на Безымянном за 20 процентов от стоимости.

— И то переплатили! — сказала Ирина. — Просидим под дождем три дня да домой поедем.

— А я тебе говорил! В начале лета на Архипелаге всегда дождит, только на Ивана Купала погода устанавливается. Вспомни, как мы тридцать лет назад сюда приезжали на турбазу Восточного, тогда тоже…

— Замолчи! — снова, не сговариваясь, закричали на Евгения Ирина и подошедшая, услыхав шум Валентина.

— О! Архипова номер один! — радостно поприветствовал Валю бывший одноклассник.

— Девушка, — обратился к сестре-хозяйке Роман Мицкевич. — Лерочка? Правильно я запомнил?

Лера, миловидная темноволосая девушка лет 25-35, услужливо покивала головой.

— Лерочка, может вы проясните происхождение этих картин?

Сестра-хозяйка беспомощно обернулась по сторонам.

— Разное у них происхождение. А вы снять их хотели? — уточнила она.

— Хотели! — хором ответили сестры.

На лице Лерочки отчетливо читалось «У богатых свои причуды…», но вслух сказала:

— Картину с цветком в чаше снять, наверное, можно. Её недавно повесили, после того как гости стену разломали.

— Зачем?

Лерочка пожала плечами.

— Натюрморт с лимонами здесь раньше висел — вмонтирован был в стену. У одного из постояльцев аллергия на лимоны, смотреть на них не мог. Выпил — плохо стало, решил, что из-за лимонов.

— Нарисованных? — удивился Роман.

Девушка вновь пожала плечами.

— Снимите её уже, — замахала толстыми ручищами Ирина.

Мицкевич и Олешко занялись картиной, а Растихин, включив режим деревенского ловеласа, попытался подкатить к сестре-хозяйке, не обращая внимание на свою жену, которой, впрочем, было давно и глубоко наплевать, чем он занят.

— Лерочка, — ласково сказал Евгений, в душе посмеиваясь над ее короткой, как у мальчишки стрижкой. — Имя у вас красивое, и голос… знакомый такой. А хотите, я вам загадку загадаю? Не отгадаете — с вас поцелуй!

— А если отгадаю? — вежливо улыбнулась сестра-хозяйка.

— С меня — желание.

— Загадывайте.

— Кто убил натюрморт?

— Буратино. Носом холст проткнул. Старая шутка, мне в детстве её папа загадывал.

— Ишь, какая, — разочарованно протянул Евгений, вспоминая, что в его молодости так ни одна девушка и не смогла разгадать этот незамысловатый ребус. — Говори желание, красавица!

— Я подумаю, — закруглила разговор Лера, внимательно присматриваясь к попыткам мужчин снять картину.

— Ага! Я понял! — воскликнул Олешко. — Ромка, давай немного вверх и на себя.

На кровать водопадом посыпались засохшие листья папоротника. Лицо Валентины, шея и область декольте покрылись красными пятнами.

— С детьми приезжали! — защебетала Лерочка. — Дети набросали. Гербарий собирали!

— Только листья папоротника? — устало заметила Валентина. — Девушка, не мелите чушь. Откуда эта картина? Кто нарисовал?

— Рядом с Безымянным есть остров Златинка. На нём старая графская усадьба. Там… там… — чуть запнулся Лерочка. — Выставка-ярмарка. Благотворительная. Оттуда привезли. И ту — с луной и речкой, что из пазлов.

Вечером компания старых приятелей отправилась в сауну — выпивать и тусить. Все, кроме жены Мицкевича, заявившей, что видеть не может их трезвые рожи, а на пьяные так и вовсе нет желания смотреть. Ночью Валентина проснулась от резкого запаха — в комнате пахло скошенной травой, и кто-то всхлипывал. Так плачет ребёнок или скулит щенок. Всё было неправильно, и запах, и звук. Осмотревшись женщина увидела стоящую на полу свечу-цветок, переливавшуюся разноцветными огоньками, затем из темноты угла появилась длинноволосая девушка в белой рубахе до пола с охапкой папоротника в руках.

— Аааа! Ты кто?!

Валентина кошкой бросилась на ночную гостью, раздирая ей лицо, плечи и грудь острыми ногтями.

— Не бейте! Это я — Лера!

Валентина со злостью дернула девушку за волосы — в руках остался парик.

— Говори, кто подучил?! — Валя Мицкевич дала Лерочке пару хороших затрещин.

— Владик, его ваш муж попросил. Он хочет развестись. Объявить вас сумасшедшей, чтоб имущество не делить. Он придумал картинами пугать, и вашей сестре с мужем заплатил, чтобы они приехали, чтобы всё как тогда было, — слова лились из Леры дождевыми потоками.

— Владик, ну знала, что он мразота, но настолько… — пробормотала Валя Мицкевич.

— Роман Владу денег даст. На фильм новый. По Гоголю снимать хочет — «Страшная месть».

— А Ирка?

— Машину ей пообещали.

— Вот дрянь! Леську не похоронила, ребенка её в детдом сдала, и меня предать решила. А ты, дура, с чего помогать им взялась? За квартиру? За машину?

Сестра-хозяйка заплакала:

— Нет. Снял меня Владик в порно-ролике домашнем, пять лет назад мы с ним встречались.

— Шантажирует? Мужу грозится показать?

— Муж объелся груш! Пулей с работы вылечу, если такое в Интернет выложит — я там ещё и под наркотой. А мне очень нравится работать на Архипелаге, — заверила Лера Валентину.

— Будет ему страшная месть! Поможешь? В долгу не останусь.

— Всё что скажете! — охотно покивала головой девушка. — Достал уже пугать! Будь, что будет!

— Дождь идёт?

— Давно перестал.

Черный дым валил вверх, а треск горящих брёвен эхом разносился по округе. Люди звали на помощь, но никто не пришёл. Тогда Евгений, вспомнив службу в десанте, выбил табуреткой окно в предбаннике и в костюме Адама ломанулся через раму с битыми стёклами. Бросился к дверям, но те оказались крепко заколоченными, без специальных инструментов быстро было не открыть. Женя Растихин вернулся, чтобы помочь вылезти из небольшого окна щуплым Владику и Роману, но Ирине протиснуться в него было нереально, даже если каким-то чудом она бы резко похудела вдвое. Раздался скрежет, горящая крыша провалилась, превратив предсмертные вопли Иры Растихиной в стон выходящего из пор в древесине воздуха. Голые окровавленные мужчины побежали к дому, а там их ждали Валентина, вооруженная тесаком с кухни и Лерочка, что держала в каждой руке по ножу.

— Лера, ты что творишь?

— Валя, ты чего?

— Знаю, почему ты на мне женился! — закричала Валентина. — Маменькин сыночек! Вера Степановна в Леське души не чаяла. Как же! Любимая ученица. Когда всё Архипово на ушах стояло, что сын директора школы девку до психушки довёл, я к ней пошла — клялась, божилась, что это неправда. А теперь мама умерла — жена стала не нужна! Так, Ромочка?

Вале Мицкевич многое еще хотела сказать мужу, да не успела. Демонстративно зевнув, Лерочка без замаха метнула один нож в грудь Романа, а вторым легко перерезала горло Валентине. Только за мгновение до смерти Валя заметила, что на руках у Лерочки зачем-то надеты белые перчатки.

— Лерочка! — задохнулся от ужаса Владик.

— Бежим! — дернул его за руку Евгений, мельком взглянув на нож, торчащий из тела Мицкевича.

Замерзшие, измазанные в грязи, Влад и Роман спрятались в овраге за площадкой с мангалом-драконом, что сверкал под утренним солнцем, усыпанный каплями росы, как драгоценными алмазами.

— Что этой бешеной надо? — зашептал Владику Евгений. — Кто она?

— Же… жена, — промямлил Владик.

— Чья?

— Моя. Пять лет вместе. Это она придумала, как деньги у Ромки на новый фильм попросить, когда я ей историю с Леськой рассказал. И путевки со скидкой она подсунула.

— Нет, ты меня не понял! — разозлился Растихин. — Она десантный нож в Ромку метнула. Кто она?!

— Ка… каскадёр. На съемках познакомились. Лера в цирке раньше работала. Ножи метала. А ещё раньше по контракту в армии служила.

— А ещё раньше?

— Детдомовка.

— Влад! — раздался резкий окрик со стороны площадки.

— Я здесь, солнышко! — на автомате ответил Владик, вставая во весь рост, и тут же рухнул обратно — из его левого глаза торчала финка.

Евгений понял, что прятаться больше нет смысла, он вынул финку, отер о траву и стал подниматься на площадку.

— Где так ножи научилась кидать? — спросил он у Лерочки.

— Ты научил, забыл? Я до восьми лет папой тебя звала.

— Архипова номер три дробь один, — протянул Евгений, обходя девушку по кругу. — То-то голосок мне знаком.

— Папочка-папуля… Маму изнасиловал, дочь в детский дом сдал.

— Нет, девонька, — поцокал языком Растихин. — Был я всю жизнь мудаком, да не был никогда дураком. Спасибо советскому образованию — точно знаю — у светловолосых и светлоглазых родителей не бывает таких чернявых кареглазых деток. И мать твою я не насиловал, и невинной овечкой она в ту ночь не была.

— Плевать на неё. А вот тебя я отцом считала. Что ребенок знает про генетику?

— Заплачь ещё, буратинка! Скажи спасибо, что до 8 лет содержал, — поиздевался над Лерой Евгений.

— А что мне плакать? — отмахнулась от жестоких слов Лера. — Муж мертв, тётки мертвы — я единственная наследница, а здесь меня вообще не было. На втором причале стоит катер — твой труп вывезу и в Днепре утоплю.

— Хочешь на меня все убийства повесить, буратинка недоделанная? — взревел Евгений, кидаясь на девушку.

— Хочу, чтобы ты сдох, папочка. Желание мне проспорил, забыл?

Растихин замахнулся на Леру финкой, но годы в пьяном угаре давали о себе знать. Его движения были невнятными и размашистыми, она же двигалась плавно и четко — резала быстро и хорошо защищалась. Евгений отбросил бесполезную финку, схватил валявшуюся возле мангала тяжелую ветку, стал обороняться ею. В конце концов, ему удалось выбить из рук Леры нож, а дальше Растихин сделал так, как учил сержант. Нож обратным хватом, обманный выпад сверху, прямой удар под восьмое ребро. По самую рукоять.

Лера лежала на спине, на её губах пузырилась кровь. В предсмертном бреду девушка шептала: «Хочу, чтоб ты сдох, папочка!»

— Не дождешься, буратинка! — мужчина брезгливо отошел от умирающей и устало оперся на мангал.

Из-за дождя почва стала рыхлой и железная махина качнулась, Евгений не устоял на ногах, с размаху приложившись виском о декоративный рог. Умер он мгновенно, через три минуты скончалась и Лера.

Говорят, что перед смертью перед человеком проносится вся его жизнь, но Лера вспомнила только один разговор. Разговор с врачом в пансионате для душевнобольных на острова Златинка.

***

— Сумасшедшая, которая предваряется сумасшедшей?!

— Грубо, но по сути верно. В своих дневниках ваша мама называет себя тополем, выросшим на крыше старого дома.

Лера задумалась:

— То есть дерево, которое не может вырасти нормальным, и при этом разрушает дом?

— Абсолютно верно. Ваша бабушка, поняв, что одна из ее дочерей-тройняшек невероятно талантлива в учёбе, возложила на Олесю непомерный груз ответственности за будущее благополучие семьи, чем уже в детстве подорвала ее психическое здоровье. А Леся мечтала стать художником. Год проучилась на юриста, бросила и ушла в училище.

— Но родители об этом не знали? — уточнила Лера.

Врач покивал головой:

— Олеся надеялась, что сможет стать успешным художником и этим обеспечит семью, но быстро поняла, насколько наивны её мечты. Добавьте к этому незапланированную беременность. Неудачницы и развратницы — такими могли быть её сестры, но не она. Каким мог быть выход из ситуации?

— Самый разный. Послать всех к чёрту и уехать. Сделать аборт.

Врач грустно улыбнулся:

— Олеся предпочла притвориться жертвой и спрятать своё безумие в ещё большем безумии. Спровоцировала сестёр и их ухажеров на розыгрыш по мотивам легенд о цветке папоротника, подложила свечу-цветок в подарки Валентины, звонила от имени сестёр Владу и Роману — подбрасывала идейки, в том числе, предложила на главную роль сына мясника — Евгения, который смог достать свиную голову. Соблазнила парня, когда он бросился за ней в погоню, обвинила в изнасиловании, разыграла сильный нервный срыв.

— Хм, — настала очередь улыбнуться Лере. — И все-таки она смогла позаботиться о сёстрах.

— И опять вы правы. Чтобы замять скандал молодым людям пришлось жениться на сёстрах Олеси. Сыну директрисы, насколько я помню, досталась сестра-красавица, а сыну мясника — сестра-толстушка.

— Почему вы сказали им, что мама умерла?

— Я не должен был, но она хотела полного разрыва с семьей. Понимаете, — замялся врач. — Я в долгу у вашей матери. Как я уже и говорил, Олеся Архипова талантлива во всем. Она помогла мне написать докторскую, является теневым соавтором всех моих научных статей. Олеся была уверена, что никто из сестер не позаботится о похоронах и не приедет за ее телом. Так и вышло. Вы стали интересоваться её могилой. Она долго думала, но потом разрешила всё вам рассказать без утайки, — врач выложил на стол записку. — И просила передать.

— «Я мечтаю стать тополем, растущим на берегу Днепра, вдали от людей» — прочла вслух Лера. — То есть, катись ты, доченька, откуда пришла.

Опустив глаза, врач молчал, а девушка поставила перед ним большую коробку.

— Вот! Ей подарок. Делали на заказ. Говорят, сумасшедшие такое любят.

— Что это?

— Тётка, у которой я жила, рассказывала про любимую картину матери. Куинджи «Лунная ночь на Днепре». Это пазлы. Двадцать тысяч штук.