Маджентовый натюрморт

На гладь тихой сельской идиллии кирпичом плюхнулось смачное матерное словечко.

— Сдох, — мрачно сплюнул Пётр и зачем-то снял и снова одел серую видавшие виды кепку.

— Сдох, — печально вторил соседу Семён.

Ткнув пару раз сапогом в безжизненное тело, Пётр отметил брезгливо:

— Гадость, прям глазам больно.

— Угу, — печально всхлипнул крестьянин и громко высморкался в скомканный полосатый платок размером с детскую пелёнку. — А ведь такой красавец был! Не зря старая моя его Натюрмортом назвала. Хвост в солнечном свете золотом отливал, гребень — красней спелых помидор... Такой петух! Голосистый, всё село поднимал! А кур топтал! Ого-го! Где взять другого такого?

— Натюрморт? — криво усмехнулся сосед, — ну, теперь он больше на этот... Как его? Экспресексизм? Абстрастоизм? Вот эта точно знает, — последние слова сопроводил небрежный кивок в сторону непримечательного флигелька в глубине двора.

— Анжелка знает, — равнодушно согласился Семён.

— Слушай, — осенило Пётра, — может это она его? Краски у неё есть, всякие гуаши-акварели, наверное и вот эта... Не знаю, как этот рак для глаз назвать.

— Неа, она нормальная девка, каждое лето на пару недель к нам приезжает, инспирацию какую-то ловит. На рассвете к речке бегает. Я ей честно сказал, что тут и карасей сто лет в обед не видали, не то что этих раций экзотических... — крестьянин снисходительно махнул рукой, — всё равно приезжает, одним словом — баба. Моя старая с ней сдружилась, слов умных нахваталась. Анжелка нам натюрморт на кухню нарисовала. И Натюрморта она пару раз рисовала, — и Семён опять грустно посмотрел на изуродованную тушку птаха.

— Точно одно, от этой покраски лапки то он и откинул, — с видом эксперта вынес вердикт Пётр. — По мне, так правильно сделал. Лучше уж сдохнуть, чем бегать с таким мракобесием на перьях. Кур то он точно бы больше не топтал, смотри, они в сторонке держаться, хоть и дуры.

Действительно, пернатый гарем с предательским отвращением в круглых глазах косо поглядывал на недавнего красавца из дальнего закутка курятника.

Пётр же, почувствовав в себе пробуждение великого сыщика, убеждённо продолжал:

— И, даже если ваша жиличка не сама петуха размалевала, то краска точно её. В наших промтоварах таким убийством не торгуют.

— Это... оно, конечно, да, — почесал простоватый Семён лысую голову.

— Что мнёшься? Пошли. Надо разбираться!

И энергичный сосед потащил Семёна за рукав к флигелю.

Дверь им открыла приветливая женщина лет двадцати пяти. Правда, не расфуфыренная, как многие приезжие, но по виду сразу ясно — городская от светлой гладкой кожи до чистых ровных ногтей.

— Здравствуйте, дядя Петя. Ой, дядя Семён, что случилось? — озабоченно спросила Анжела, заметив выражение лица крестьянина.

А выслушав сбивчивый, прерываемый всхлипами Семёна и руганью Пётра, доклад, печально покачала головой.

— Было дело пару дней назад. Пропал у меня баллончик с маджентой...

— Во блин, — невольно перебил Пётр, — имечко под стать цвету, аж передёрнуло! Нормальных цветов что-ли не хватает?

Художница вежливо проигнорировала вопрос и только развела руками:

— Я думала, закатился куда-нибудь, не особо искала, здесь в основном пейзажи с натуры пишу, этот тон ни к чему. А, оказывается, кто-то... нашёл.

— Спёр, — отрезал менее дипломатичный сосед.Анжела торопливо добавила:

— Это, конечно, всё равно моя вина. И, дядя Стёпа, я вам это компенсирую обязательно. Нет, нет, не возражайте! Иначе я буду себя ужасно чувствовать!

Несколько минут спустя вполне довольные мужики быстро и тихо, чтобы не привлечь внимания хозяйки, покинули двор и направились к пивной.

Петуха они заблаговременно прибрали с глаз долой. Сначала надо решить, какая часть нежданного богатства отправится в заначку, а затем выпить за упокой души маджентового Натюрморта. Трусоватый Семён не собирался возвращаться домой трезвым, подозревая, что, не смотря на компенсацию, истерику жена закатит знатную. Просто потому, что дело это она любила, а повод случался не каждый день.

В это время Анжела подошла к малиннику и тихо позвала:

— А ну-ка выходи. Я знаю, что ты там.

Кусты зашуршали, и оттуда, виновато сопя, выбрался чумазый босоногий мальчишка в грязных шортах и майке. На его исцарапанных ладошках каиновой печатью горели предательские маджентовые пятна.

— Я не хотел. Кто знал, что он помрёт? Сами же разрешили... — капризно заканючил ребёнок, уже наученный жизнью, что нападение — это лучшая защита.

— Разрешила, — вздохнула художница, — но когда ты сказал, что хочешь раскрасить натюрморт...

— Раскрасить НатюрмортА, — хмуро поправил мальчик, исподлобья внимательно наблюдая мимику странной тётеньки. Взрослых, признающих свою неправоту, ему до сих встречать не приходилось. Озорник пытался оценить новую ситуацию, прикидывая, влетит ему всё равно или пронесло.

— Ну, произошедшего не исправить. Не делай так больше, пожалуйста.

"Дура. Больше и не получится, он же умер", — удивлённо подумал ребёнок, но придержал свои мысли при себе и только согласно кивнул.

Лицо Анжелы смягчилось, и, почувствовав слабину, мальчишка нагло решился спросить:

— А вы дадите мне ещё краски?

И замер, опасаясь, что в этот раз границу перешёл и теперь ему точно всыплют.

Но тётка оказалась дурой редкостно доброй.

— А что ты хочешь рисовать? — осторожно поинтересовалась художница.

— Красить, — поправил мальчик. — Хочу покрасить мячик.

Анжела расслабилась и помогла юному дарованию с выбором тона — в этот раз мальчик сходу влюбился в шартрёз.

"Талант растёт", — подумала она тепло, как все бездетные наивно считая, что любит и понимает милых деток.

Она с улыбкой смотрела вслед убегающему мальчишке. Мелькали голые пятки, ветер небрежно перебирал светлые пряди давно нечёсаных волос — трогательная картинка просилась на холст. И вдруг, охнув, женщина кинулась вдогонку.

Мячиком звали толстого соседского кота.