Четыре заповеди

Пару лет назад снимал я за сущие пустяки комнату у одного парня. Звали его Валентин, а фамилия у него была Овечкин. Знакомые отговаривали — намекали, что Валик — ведьмак и всё такое прочее. Но жить в Лукоморске и ведьмаков бояться — всё равно, что моряку бояться качки. В общем, соблазнился я на малую цену и стал жить у Валентина. Первые две недели прошли — и вспомнить нечего, кроме того, что спал плохо на новом месте. А потом чёрт дернул пожаловаться соседу на бессонницу. Валентин достал из серванта обшарпанный деревянный коробок с женским силуэтом на крышке и стал совать мне, уверяя, что это обязательно поможет. Сказал и уехал куда-то по делам на неделю.

В коробке лежали две белые овечки, вырезанные из каменной соли. И всё. Очень хотелось спать, но как только лёг в постель, сон, как обычно, куда-то улетучился. Что было терять? Я поставил коробок в ногах на кровати, как посоветовал Валик. Ничего не произошло. Не уснул.

Лёжа с закрытыми глазами, вспомил старинный совет — считать перед сном овец. Интересно, хоть кому-нибудь, когда-нибудь это помогло? И вдруг в лицо мне подул свежий ветер, а под окном заиграла пастушья дудка. Под окном?! Я на девятом этаже! Открыв глаза, я приподнял голову с подушки. Моё зеленое шерстяное одеяло в желтую и синюю полоску превратилось в лесную поляну — по мерцающим изумрудным светом холмам и пригоркам бежали серебряные ручейки и золотистые тропки. «Да я УЖЕ сплю!» — догадался я. А как ещё объяснить, что прекрасная крошечная пастушка идёт по моей ноге, балансируя при помощи посоха? Из коробки стали выпрыгивать овечки, а я стал их считать. Одна, вторая… третья… десятая…

То утро было, наверное, самым счастливым в моей жизни. Целый день я ходил, улыбался, и пребывал в таком приподнятом настроении, излучая мир, дружбу, что чужие люди на улице, не стесняясь, подходили ко мне, спрашивая, не найдется ли чего выпить или покурить?

Ночью по одеялу бегали отары овец, пастушка играла чудесные мелодии. Всё вроде шло замечательно, но к четвергу на одеяле стали намечаться дыры. Овцы его ели. Сначала я подумал: «Да не страшно. Жалко, что ли? Все равно старое. Пускай себе едят». Однако, в ночь с четверга на пятницу, я проснулся оттого, что кто-то со всей силы бил по лицу так, что щёки вспухли. Пастушка лупила меня посохом и выглядела крайне недовольной.

— Ты чего?! — закричал я. — Что не так?

Противная девчонка затопала ножками. Протерев глаза, я посмотрел на одеяло. Из зеленого оно почему-то стало белым, а ещё пушистым. Оно дышало и мигало множеством красных огоньков. Оказалось, всю кровать заполонили овцы, некоторые свалились на пол и еле слышно блеяли из-под кровати. Остальные стояли молча, таращась на меня жуткими красными глазёнками. До рассвета я просидел в ванной комнате, закрывшись на щеколду. Мое тело искусали до синяков. Маленькие ранки сильно болели, как посыпанные солью. Заснуть не мог, хотя хотелось страшно. С ужасом понял, что у меня выработалось нечто вроде сна-зависимости от этой инфернальной компании.

Днём попытался избавиться от зловредной коробочки: запирал в ящик, выбрасывал в окно, пытался закопать, сжечь. Ничего не помогало. Как только я возвращался к своей кровати — коробок уже стоял на ней. Когда стемнело — ушёл из дома, сел у подъезда на лавочке и стал просто сидеть, обхватив голову руками, совершенно не представляя, что теперь делать. Валик вернулся из поездки как нельзя вовремя. Забрал коробку, попросил прощения за то, что не объяснил — пользоваться усыпляющими овцами каждый день нельзя. И платить им нужно — по 300 гм. зеленой шерсти за сеанс.

Хотел я съехать от Валентина, но он обещал давать мне свою машину. А я как раз устроился на хорошую работу в одной конторе на другом конце города, и машина была мне ой как нужна.

Опаздывая утром понедельника на работу, я заметался по квартире в поиске ключей от дома и от машины. Ага! Вот же они! Вся связка лежала на треснутом блюдечке с голубой каёмкой. Следующее, что помню — стою я у бронированных дверей соседки с восьмого этажа Эльвиры Михайловны и пытаюсь открыть многочисленные навороченные замки. Стоп! А зачем я это делаю?

«Там деньги лежат! Десять тысяч долларов и сто тысяч рублями», — охотно объяснил мне мой внутренний голос.

«Где?»

«В сейфе за картиной с какой-то недешевой мазней. А Эллочка с мужем укатили на две недели в Тунис».

«Понятно. Ну, тогда ладно», — согласился я и продолжил «вскрытие».

«Нет! И всё-таки, стоп! Зачем я граблю соседей?»

«В Рио поедешь! На карнавал!»

«В Сибирь ты поедешь, Сева, на лесоповал!» — сказал я сам себе, неимоверным усилием воли заставив себя остановиться.

Что происходит? В руках почему-то оказалась связка чужих ключей с массивным брелком похожим на ситечко, украшенное кристаллами Сваровски. Чувствовал я себя вроде неплохо, но как-то очень… очень странно: мне хотелось пилить гири, грузить апельсины бочками, принять турецкое гражданство, ну и ограбить соседей, естественно, и не только их. Выбросив чужие ключи в мусоропровод, я поспешил домой. Дома на блюдечке лежали мои собственные ключи. Не раздумывая, схватил и поехал на работу. Там выяснилось, что к ключам от квартиры, комнаты, гаража и машины само-добавились ещё и ключи от квартиры начальника.

Без стука и приглашения ввалился я в кабинет шефа, обмахиваясь листом искусственной пальмы, который отломал от дерева, стоявшего в кадке у него в приемной.

— Сева? Тебе что... жарко? — после недолгого молчания, спросил меня Виктор Тимофеевич.

— Ага. Жарко. Как в Бразилии!

— Чего хотел?

— Отгул на всю неделю, — нахально заявил я.

Думаю, если не отпустит — уйду в самоволку и… Samba de Janeiro… начну с его квартиры. Отпустит — вернусь домой и постараюсь сдержать криминальные порывы. То ли магия сработала, то ли интуитивно Виктор Тимофеевич почувствовал, что его заначка на новые зимние колеса, лежащая в картонной коробке из-под утюга «Филипс» на средней полке в шкафу — в опасности, но с работы меня отпустили.

«Сева, Сева, чти уголовный кодекс!» — беспрерывно твердил я по дороге домой, чувствуя, как каждые десять-пятнадцать минут на связку добавляются всё новые и новые ключи, а в голову «лезет» информация о пустых квартирах в городе на которые можно устроить налёт.

По понедельникам возле подъезда пенсионеры проводят дворовой чемпионат по шахматам. Чего я полез к ним играть? Я же не умею. Закончился мой шахматный дебют дракой. Меня больно побили шахматными досками, что хоть немного отвлекло от мыслей о грабежах. Дома я «зализал» раны — помазал особо пострадавшие места зеленкой, погрустил и решил, что мне пора жениться. Не долго думая, я зарегистрировался на всех сайтах знакомств, которые смог найти. И уже через полчаса общался с замечательной, чуткой, отзывчивой и, не побоюсь этого слова, знойной женщиной. Читал ей по скайпу стихи про креолку и пирата. (Сочинил, пока грустил.) Ничего особенного, но ей понравились. Она настойчиво звала меня к себе для более… мм… продуктивного общения, но я точно знал, что если приду в гости, то порежу все стулья. К себе её пригласить тоже не мог, так как пол не только в моей комнате, а и по всей квартире, включая ванную комнату, кухню и прихожку, покрылся толстым слоем ключей от чужих домов, квартир, дач, гаражей и сейфов.

— Выпьем с горя! Где же кружка?!

Загребая ногами ключи, в квартиру вошел Валентин, когда я уже прибывал на грани полного отчаяния. Большая бутылка самогона, заткнутая кукурузным початком, которую он держал в руках, немного не вязалась с его, в общем-то, интеллигентной внешностью.

— Справился с искушением? — спросил Валик. — Думал в тюрьме тебя придётся проведывать.

Я согласился с ним выпить только потому, что меня колотила противная липкая дрожь. Мы выпили и разговорились на разные темы. Помню, как Валик, смеясь, совал мне в руки жетон немецкого солдата времён Второй Мировой Войны и спрашивал, не хочу ли я недельку пожить в Третьем Рейхе? Внешность моя, мягко скажем, не арийская, да и характер — совсем не нордический, поэтому я отказался. А потом прямо у него спросил:

— Ты ведьмак?

Валентин возмущенно помотал головой.

— Я арте… артива… артефактор.

Со слов Овечкина я понял, что когда-то он начинал как обычный коллекционер магических предметов, но уже давно перешёл на новый уровень и балуется созданием простеньких артефактов используя рецепт индийских йогов.

— Слыхал выражение «Слово, повторенное миллион раз, становится вещью»? — спросил он у меня.

— Да, ладно? Это же шутка такая! Ты что, миллион раз повторяли какое-то слово? — не поверил я. — Язык отвалится!

— Зачем самому повторять? Как думаешь, сколько раз люди говорили: «Ключи от квартиры, где деньги лежат на блюдечке с голубой каемочкой»? Или детскую запоминалку цветов радуги «Каждый охотник желает знать…»? Мне остается только дождаться последнего нужного повторения, ПОЙМАТЬ РЕАЛЬНОСТЬ НА СЛОВЕ и… вуаля! Новый артефакт у меня в кармане!

Проснулся я на следующий день ближе к полдню. Валик снова куда-то подевался, на кухонном столе не стояло проклятое блюдечко, грабить никого не хотелось, в квартире не валялись повсюду ключи. Даже своих ключей я не находил. Где же они? Я долго ходил из комнаты в комнату, из кухни в коридор, ища связку ключей, задумчиво почесывая затылок какой-то тоненькой палочкой. А откуда она у меня?

Поглядел на руки. В руках был маленький разноцветный флажок. Сначала показалось, что это флаг ЛГБТ-сообщества, и такие страсти в голову полезли, что ноги подкосились, но потом я понял, что это обычный детский флажок с семью цветами радуги. Хм… И в чем подвох? Подождав ещё с часик, я понял, что очень голоден, а в холодильнике совсем пусто. И хочешь, не хочешь, но надо идти в продуктовый. Свои ключи я нашел в ботинке. Обрадовался. Переоделся, переобулся и поспешил на улицу.

На улице было пасмурно. Посмотрев на небо, я попытался определить, стоит ли вернуться за зонтом и… не смог оторвать взгляд от облаков — невероятно красивых, как на картинах голландских художников эпохи Возрождения (не знаю, почему так подумал — в живописи я разбирался не лучше, чем в шахматы играл). Небо над индустриальным пригородом показалось мне произведением искусства гениального мастера. Какие краски, какие тона! Какие там 50 оттенков серого… Я видел сто! И почему я не замечал этого раньше?

Усевшись посреди тротуара, я стал смотреть в небо. Прохожие шарахались от меня, как от сумасшедшего, но мне было все равно. Полил дождь. Живые нити связали меня с красотой, которой я не мог налюбоваться. Вскоре сквозь тучи пробилось солнце, и появилась радуга. Она была идеальной. Впервые в жизни я четко различал все семь цветов: красный, как кровь, оранжевый, как кожура у апельсина, желтый, как пух цыпленка…

— Кхм! Каждый охотник желает знать: «Где сидит фазан?» — звенящий, почти детский голосок, прервал мою ментальную связь с небесными сферами.

Рядом стоял рыжеволосый парнишка в нелепом оранжевом камуфляже. На его плече висело старинное охотничье ружье. Знаете, такие в фильмах показывают про дворянскую жизнь — приклад из красного дерева, серебряные украшения, изображающие поверженных кабанов и медведей.

— Что простите?

— Где сидит фазан? — настойчиво повторил рыжий охотник.

Охотник?! Вот оно… опять началось. С низкого старта я рванул за гаражи. Добежал до пустыря, а небо над ним, как на федоскинской миниатюре. И пусть меня градом побьёт, если я знаю, что это такое. Залюбовавшись изысканной простотой сиреневых с розовым отливом облаков, я совсем забыл про преследователе и его ружьё. А зря!

— Вы не подскажите, как пыж надо набивать?

Стараясь не делать резких движений, я обернулся. В метрах в трех от меня стоял Рыжий, крутил в руках ружьё и пытался сунуть ему что-то в дуло. Вёл он себя не агрессивно, поэтому я рискнул подойти и спросить:

— Зачем вам нужно пыж набивать? Охотиться на кого-то собрались?

— Желаю знать, где сидит фазан?

И тут на меня снизошло вдохновение.

— Помилуйте, сударь, — заметил я. — Не водятся у нас фазаны. Вы бы на природу поехали, за город, в деревню. Хотите, я вас на автобусную остановку провожу? В шесть часов маршрутка уходит на село Капищево. Прекрасное место, чудесные люди. Я сам оттуда родом. Речка, лес, развалины дворянской усадьбы. Вам понравится!

— Думаете?

— Уверен! Наверняка там живут и те, кто умеет пыж… пыжа… набивать. Покажут, всему научат.

«Заговорив» охотника, я почти насильно затолкал его в автобус, заплатил деньги водителю (чтоб уж, наверняка!), помахал вслед рукой и довольный собой отправился в поход по магазинам, размышляя попутно — какие краски купить? Акварельные или акриловые? Или масляные? Я твердо решил стать художником и рисовать небо. Как называются художники, что рисуют небо? Тех, что море — я знаю, маринисты. А небо?..

Понедельник прошел спокойно. Во вторник я тоже был на работе, сидел, пялился в компьютер, работал потихоньку и между делом обдумывал композиции своих будущих шедевров.

— Фазана не видел? — спросил коллега, мимоходом заглянувший в комнату.

Я решил игнорировать вопрос, так как подумал, что это проделки артефактора Овечкина. Посижу, думаю, помолчу — и само как-то всё рассосётся.

— Сева, что молчишь? — не отставал коллега. — Виктора Тимофеевича не видел?

Как душем холодным обдало. Фазан!

Виктор Тимофеевич Фазан — наш начальник!

— В буфет вроде шёл. А что?

— Да его чудик рыжий ищет. Подходил ко мне, спрашивал: «Где сидит Фазан»?

— И ты сказал?!

— Да. Показал, где приемная.

Наверху раздался выстрел. Послышались крики и топот ног. Быстро, как только смог, я примчался в кабинет Виктора Тимофеевича. В комнате клубился вонючий сизый дым. Грузный шеф прятался за креслом, тяжело дышал и держался за сердце. На спинке кресла зияли следы от выстрела, а посреди комнаты стоял рыжий охотник с дымящимся ружьем наперевес. Доехал таки, стервец, до Капищева, где его научили набивать того проклятого пыжа.

— Пошел вон! — закричал я. — Брысь!

(Ну, а как еще с такими разговаривать? Я не знаю…)

Рыжий обрадовался мне, как родному брату.

— Сева, скажи, что я нечаянно! Ружьё само выстрелило!

Вот тупица! Он меня ещё и по имени называет!

Уже представил себя задержанным отделом по борьбе с терроризмом и дающим показания в сыром подвале.

— Ты что тут делаешь?!

— Охочусь на фазана, — заявил охотник. — В Капищево их нет. Я проверял.

— И ты решил охотиться здесь?! Ты… ты… Да ты хоть знаешь, как выглядят фазаны?

Рыжего явно смутил вопрос.

— Не знаешь?! — надавил я.

— А вот и знаю! — заупрямился он. — Они такие… ээ… фиолетовые.

— Тогда чего ты пристал к Виктору Тимофеевичу? Он что, по-твоему, фиолетовый?

— Ну…

Я присмотрелся к лицу начальника, которое выглядывало из-за кресла. Оно было нежно фиолетового цвета. Трясущимися губами шеф прошептал:

— Врача! Милицию! — и потерял сознание.

Охотник испугано попятился к двери. Ружьё еще раз самопроизвольно выстрелило, на этот раз в потолок. На голову посыпалась штукатурка, а дыма навалило столько, что комнату погрузило в плотный туман и запахло, как на болоте. Когда я откашлялся и сумел вытащить Виктора Тимофеевича в коридор, Рыжего и след простыл.

Врача нам пришлось ждать долго, хоть больница и недалеко — на соседней улице. Пока он к нам доехал, Виктора Тимофеевича привела в чувство вахтёрша Клавдия Васильевна, бывшая в молодые годы замначштаба гражданской обороны на военном заводе. А вот милиция прибыла неожиданно быстро. Из старенького уазика выбрался краснощекий милиционер — крепыш с красной папкой под мышкой. Без лишней суеты он отправился опрашивать свидетелей, но… не дошел — «застрял» в вестибюле.

Ещё с «допотопных» времен, когда на первом этаже размещался краеведческий музей, там у нас висит большая репродукция знаменитой картины Петрова-Водкина «Купание красного коня». Милиционер как на неё глянул, так и застыл. Больше с места не сдвинулся! Просто стоял, смотрел на красного коня, периодически вытирая красным платочком слёзы умиления, и повторял:

— КАЖДЫЙ… каждый человек должен это увидеть!

На все предложения, а затем и настойчивые просьбы секретарши Виктора Тимофеевича, пройти наконец-то на второй этаж и побеседовать с потерпевшим, милиционер лениво отмахивался, говорил, что сейчас подойдет сержант Желтков и всех опросит. Действительно, минут через десять, из уазика вылез еще один милиционер и зашел к нам внутрь.

— Краснов! — обратился он к первому милиционеру. — Почему вы ещё не начали составление протокола?

— Я занят. Тебе надо — ты и составляй.

Укоризненно покачав головой, сержант Желтков осмотрелся, немного подумал, заметил виновато-испуганные глаза вахтерши и задал ей вопрос:

— Клавдия Васильевна, расскажите, а чем вы занимались во время нападения на Виктора Тимофеевича? Как на вверенную вам территорию проник человек с ружьем?

— Я… вышивала, — неохотно призналась вахтёрша и заплакала.

Милиционер галантно предложил ей жёлтый платок.

— Ну-ну… — ласково сказал он. — Не плачьте. Вы крестиком вышиваете или гладью?

— Крестиком… — всхлипнула она.

— Покажите, — попросил у нее Желтков.

Дрожащими руками Клавдия Васильевна достала из ящика стола большие пяльцы и протянула ему. На них был почти законченный рисунок-вышивка желтых цветов в вазе.

— Это же «Подсолнухи» Ван Гога! — восхитился милиционер. — Какая красота. Вы просто мастерица! ЖЕЛАЮ смотреть и другие ваши работы! Чайком с лимоном не угостите?

Не знаю как вам, но мне стало всё понятно. Ожидаемо скоро появился и милиционер по фамилии Зеленский. До Виктора Тимофеевича он тоже не дошёл.

— Никаких томатов! Такие вещи надо ЗНАТЬ! — строго выговаривал он нашей уборщице тёте Дусе, поспорив с ней по поводу рецепта приготовления зеленого борща со щавелем.

Пришли два молодых стажёра из милиции — синеглазые красавцы Голубенко и Синельников. Встречать их высыпал весь незамужний контингент нашей конторы. Стажеры отмахнулись от женского внимания, как от назойливой мухи, задали лаконичный вопрос «ГДЕ СИДИТ?..» и поспешили на второй этаж. Понимая, что от радужных милиционеров, можно ожидать какого угодно подвоха, я последовал за ними. Шёл и думал: «Пускай куролесят, лишь бы меня не трогали! Но с другой стороны, Виктор Тимофеевич человек хороший и начальник неплохой. А ну как, навредят они ему дурацкими шуточками? Рыжий чуть до инфаркта его не довел!»

Кабинет Фазана был разгромлен и начальник вместе с Голубенко и Синельниковым устроились в приемной — болтали, смеялись, шутили. Ещё идя по коридору, я услышал разговор шефа с незваными гостями. Милиционеры рассказывали Виктору Тимофеевичу, что подумывают уйти из милиции и организовать собственное дело. Какое дело — я так и не понял. То ли шахту открыть, то ли гостиницу, то ли гостиницу в шахте. И вот именно такого человека им не хватает, чтобы всё возглавить. В общем, бред несли, а шеф только головой кивал и поддакивал. Тут меня такое зло взяло: вместо того чтобы заниматься творчеством, я должен тратить время на всякую ерунду!

— Вон отсюда, клоуны! — без лишних сантиментов прикрикнул я на них и указал на дверь.

— Дома поговорим, — бросили мне на прощание радужные милиционеры и ушли.

Стоит ли говорить, что домой я идти побоялся, так как ждали меня там шесть здоровых мужиков, безумный парниша с ружьём и артефактор Валик. «Хоть бы документы из квартиры забрать, да и вещички жалко бросать», — думал я. Маме звонить совестно, да и чем она поможет? Поэтому я позвонил её брату — дяде Грише. Внимательно выслушав мою историю, дядя велел мне сидеть в сквере у дома и ждать его приезда. Ждать пришлось долго, так как машины у дяди не было, а маршрутки из Капищево уже не ходили. Ездил дядя иногда в Лукоморск на телеге с лошадью — продавать молоко.

Когда дядя Гриша спрыгнул с телеги, у меня глаза на лоб полезли — дядя был подпоясан железным ломом. Размотав лом, он несколько раз махнул им в воздухе — лом зазвенел, загудел и засветился. Дядя Гриша удовлетворено хмыкнул, спросил у меня номер квартиры.

— Валька Овечкин, говоришь? — дядя недобро ухмыльнулся и пошёл вызывать лифт.

Вернулся дядя быстро. Кинул мне пакет с документами и рюкзак с вещами. Велел лезть на телегу, а сам долго вытирал травою лом, затем снова завязал его на поясе.

— Дядь? — спросил я, когда мы выехали за город. — Ты его убил?

— Убьешь такого, как же! — вспылил дядя. — Его ещё прадед убить пытался, когда Валька по дворянской усадьбе после революции шарил. Поживу себе искал, вещички старинные — арти… арте… тьфу, забыл слово! Экспроприатор хренов, короче!

— А лом откуда?

— Так прадедовский.

— А сколько же Валику лет? — задумался я.

— Он потомственный колдун, брюсовских корней. Такие долго живут, — заметил дядя Гриша. — А ты Севка, как и я, и мамка твоя, и пол-Капищева — колдуны природные. Нужен ты ему был, чтобы вещички его поганые «включать», сам не умеет или боится.

— Круто ты с ним, дядь.

— Нельзя таким слабину показывать. Мне ещё сердце ёкнуло, как к нам рыжий парень в деревню пожаловал, и по округе шерстил, фазанов искал. Мы всем миром ему на билет до Лукоморска скинулись, лишь бы он уехал.

— А что Валик Овечкин вам сделал? — поинтересовался я под мерный стук копыт. — Вы же его хорошо знаете?

— Я, Севка, из-за этого паразита Битлз разлюбил! — со слезой в голосе ответил дядя. — Никогда не прощу!

— Как так? — не понял я.

А вот как… Тут дядя поведал короткую, но захватывающую даже по сравнению с моими приключениями, историю.

В молодости дядя Гриша увлекался иностранной эстрадой. Его коллекции пластинок с песнями легендарных битлов позавидовали бы и столичные стиляги. Любил Григорий эти пластинки самозабвенно, как родных детей, до того самого дня, когда познакомился с Валиком Овечкиным, городским парнем, приезжавшим отдыхать на турбазу. В честь укрепления отношений между городом и деревней Валик подарил Грише новенький альбом «Битлз» с желтой субмариной на обложке. Григорий уже записал Валентина в лучшие друзья, но не тут то было. Во время проигрывания самой первой на пластинке песни, после слов «Sky of blue and sea of green іn our yellow submarine», дядя услышал в своей голове чужой голос, гнусаво, почти по слогам, произносящий: «Небо голубое, море зеленое в нашей желтой субмарине». Испугался до смерти! «We all live in a yellow submarine» пели битлы, «Мы… все… живём… в желтой… подводной… лодке» дотошно повторял за ними голос.

— А я ведь немецкий в школе учил! — скорбно заметил в этом месте своего повествования дядя.

— Вы выучили английский язык после того, как прослушали пластинку? — удивился я. — Здорово!

— Ага, как бы не так! Я понимаю только слова песен «Битлз». Проиграй мне любую их песенку, и я её по строчке переведу!

Найдя в смартфоне запись «Yesterday», я включил песню, и мой дядя из Капищево показал «мастер-класс».

— Невероятно! Но все равно не понял. Почему вы перестали любить битлов?

Дядя только рукой махнул и перевёл разговор на другую тему — стал меня жизни учить:

— Запомни, племяш, — говорит. — Четыре заповеди. Первая — халявного жилья не бывает. Вторая — халявного транспорта — тоже, нет своей машины — пешком ходи, на телеге езди. И третья! Пить не садись с плохими людьми, — сказал и замолчал.

— А четвертая заповедь какая? — спросил я.

— Чего?

— Ну ты сказал — четыре заповеди.

— Ах, да, четыре, — ответил дядя, погоняя лошадь. — Нравится какая-нибудь иностранная песенка — никогда не пытайся узнать, о чём они там поют. Так разочаруешься…

Долго потом после этого происшествия жил я в Капищево и нос не смел сунуть в Лукоморск. Стал рисовать небо над деревней, на выставки картины посылал, и жизнь потихоньку наладилась.

Живу и помню четыре заповеди.