Замыкая круг
Замыкая круг
Провожу рукой по ее поддатливой поверхности, покрытой нежным плесневелым пухом. Грязно-оранжевый бок испещренный сеткой морщин, чуть пульсирует под моими пальцами.
— Да, похоже тебе тоже уже не терпится, скоро придет пора начинать ритуал. — шепчу я, приподнимая и водружаю тыкву на свой импровизированный алтарь. В тусклом изменчивом свете свечей она видится мне лицом хитро ухмыляющейся старушки. Заглядываю в складочки и углубления, похожие на глазницы, придвигаюсь ближе, ощущая теплый, приторный, но уже чуть затхлый кисловатый аромат. Сажусь на колени перед постаментом.
Смотрю на часы: 23:21. Еще 2 минуты. Две. Двойка означает парность. А тройка — незавершенные циклы. Начать можно в 23:23. И у меня будет всего 23 минуты. Вдох. Снова вдох. Выдох. еще выдох. Придется дышать за двоих и не сбиваться. Иначе ничего не получится.
Инструменты на месте: острый нож и крепкая лопатообразная ложка с древним семейным орнаментом на рукоятке, рядом лежат два тонких волоска на кусочке красного хлопка. Придвигаю ближе к ноге новенькую черную свечу, которая так и норовит укатиться, поблескивая спиральными изгибами как застывший сгусток нефти. Под алтарем выкопана неглубокая “могила” для останков тыквы.
Все необходимые атрибуты готовы, а вот я нервничаю и машинально провожу пальцами по рельефу глубокого шрама на косточке большого пальца левой руки. Времени настроиться получше уже не остается. Глазами провожаю стрелки часов. Три.. Два... Вонзаю нож в самую верхушку, чтобы срезать черенок и вскрыть мягкие внутренности. Тыквенная плоть легко поддается первому надрезу, рука скользит, совершая оборот и продвигая нож все дальше по кругу. Вдох, вдох. Выдох, выдох. Прислушиваюсь к ощущениям внутри. Стараюсь работать ритмично: Прорезать оранжевую мякоть, зачерпнуть ее ложкой и бросить в ямку. “Хороним живое, возрождаем мертвое. Чтобы похоронить мертвое, и вырастить живое. И так по кругу. Такая жизнь, деточка.”, так любила говорить тётя Ружана.
Вдохнуть, вдохнуть. Выдохнуть, выдохнуть.
Время то ускоряется, то замедляется, а пространство вокруг становится гуще. Периодически кажется, что руки чужие, не мои. Ногти левой руки легонько царапают мягкую кожицу, повреждая нежные хлопья плесени, похожая на мягкий мох поверхность нежно щекочет кожу пальцев. Нужно сосредоточиться. Вдох, вдох. Выдох, выдох.
Когда-то я воротила нос от чуть подгнивших плодов, и не хотела собирать упавшие на землю яблоки. Мне нравились только красивые фрукты, с самой верхушки, сверкающие идеальными боками. Но они всегда оказывались кислыми и твердыми. В детстве мне было противно прикасаться к чему-то испорченному или гнилому, а бабушка, срезая коричневый рыхлый бок, и бросая “здоровую” часть в кастрюлю для компота, приговаривала: “Чтобы возродить жизнь, нужен цикл. Цикл развития: семечко, росток, плод. Плод, гниль, земля. Понимаешь, моя Семочка?” — обращалась она ко мне, к её самой невнимательной внучке. “Всё закольцовано.” — говорила она, — “Чтобы из смерти родилась жизнь, нужна гниль, нужна плесень, она — финал жизни, она — жизнь рожденная из смерти. Ничего нового не рождается в стерильности. А яблочко вкуснее то, которое уже созрело и упало на землю само, когда было готово к этому. Вот, попробуй…”
Возвращаюсь в реальность. Бросаю взгляд на часы. Осталось всего 11 минут из отведенных мне двадцати трех. Но этого должно хватить. У меня всё хорошо получается. Короткий вдох. Еще один вдох. Выдох, выдох.
В прошлый раз я не успела. Я была слишком неопытна и при этом самонадеянна, не прислушивалась к тому, что говорят старшие. Сначала забыла подготовить семечку и просто воткнула ее в землю над холмиком могилки и прихлопнула пару раз, считая, что она и так приживется. “Природа сама разберется” — думала я, и первый росток погиб, потому что заболел и зачах. Это значило, что нужно повторять всё заново, а это привело к тому, что позже прижилась вторая вынужденная посадка. Тыква созрела не в срок и оставалось слишком мало времени, чтобы она успела полностью покрыться плесенью. Наверное тогда этого слишком тонкого пушистого покрова "междужизни-междусмерти" оказалось недостаточно для истончения границы, и ты не смогла пробиться, моя дорогая. К тому же моя неловкая, тогда все еще детская рука не смогла орудовать ножом настолько быстро, насколько было необходимо. Я разволновалась и начала суетиться, когда поняла, что ритуальное вырезание совсем не похоже на обычное праздничное, которое мы практиковали каждый год с сестрами, и которое казалось мне лёгкой забавой. С каждым надрезом ткани бытия сопротивлялись всё сильнее, следующий кусочек было сложнее вытащить, чем предыдущий. Паника и страх захватили мои неумелые руки, нож соскользнул, прополосовав кожу левой руки. Саднящие и скользкие от крови пальцы не могли удержать тяжелое тело тыквы.
Эх, бабуля, если бы ты только была со мной... Но в этом деле никто не должен помогать, чтобы не разрушить зыбкую тонкую связь между душами, нельзя вмешиваться в процесс призыва.
Вдох, провожу ножом по краю тыквы, отделяя пласт. Вдох, загребаю ложкой в левой руке остлоившуюся мякоть. Выдох, бросаю оранжевый комок в яму. Выдох, снова режу ножом. На этот раз я тренировалась всерьез и четко соблюдала предписанные ритуалы. В этом году мне исполнилось 15, и я уже слишком взрослая, чтобы проиграть какому-то дурацкому древнему обряду. И сейчас эти картинки прошлогодней неудачной попытки, мелькающие в сознании, лишь сильнее подогревают мой азарт. Потому что я знаю, что каждая попытка будет отдалять тебя от меня. И с каждым разом у меня будет всё меньше права на ошибку.
Тишина давит на уши мягкой ватой, в вату превращается и воздух, он обволакивает меня. Ложка чуть скользит в моих руках, но резво продолжает выковыривать тыквенное нутро из оболочки. Всего двадцать три минуты. Это ведь слишком мало! Но именно это время — и есть гармония между живым и мертвым, божественным и человеческим. В эту ночь перед Самайном, в честь которого меня и назвали, единственный шанс в году для оживления.
Если у ведьмы нет фамильяра — она не может быть полноценной, круг ее не пропустит — нужен проводник. Воскрешение своей кошки — это очень важный ритуал и не каждой удается успеть пройти его пройти до конца, пока она окончательно не утратит тонкую нить связи. Вдох, вдох. Выдох, выдох. Без фамильяра не получить настоящую силу, без силы не примкнуть к шабашу, без шабаша не поддержать хрупкий баланс нашего замкнутого мира.
"Без круга ты обречена на обычную жизнь, жизнь тех, кто не влияет на свою судьбу." — говорила мать, которая презирала тех, в ком не хватило силы и внимательности, чтобы завершить призыв.
Мне нужна эта сила, чтобы получить свободу. Чтобы управлять своей жизнью!
Вдох, взмах. Вдох, взмах. Выдох, взмах. Выдох, взмах.
Продолжаю погружаться в уже совсем неподатливое нутро тыквы. Руки саднит от мелких царапин, руки в отчаянии загребают тыквенную массу, которая скапливается и давит на нежную кожу под ногтями. Кажется они вот вот перестанут слушаться.. Как тогда, когда я раскапывала землю... Грудь сдавливает, а щека становится влажной, по ней стекает слеза, которую у меня нет времени смахнуть. Мотаю головой, в попытке отбросить именно эти мысли. Из глубин сознания крадутся дурацкие мысли, что дело даже не в силе, не в шабаше. Я просто не хочу быть одной из тех неудачниц, кто оплакивает своего питомца, кто зря принес его в жертву. Каждый день смотреть на взрослеющие, а затем стареющие руки и вспоминать черноту бездыханного тельца доверчивого ласкового животного, с которым я росла и отдавала ему каждый день тепло, а ты отдавала тепло мне, замыкая круг нашей энергии, мягко мурлыкая под моими детскими пальчиками. Непроизвольный взгляд на пальцы, тонущие в чреве тыквы. Картинка в голове сменяется: эти пальцы теперь тонут в мягком липком черноземе, выкапывая могилку. Почему это нужно было делать голыми руками? Как будто всего, что происходит до этого — мало! Нужно сильнее погрузить нас на дно, поддерживая этот ужасный цикл жизни и смерти. Перед глазами хрупкое черное тельце, теряющееся в бархатной поверхности почвы. Два моих светлых волоса поверх чернильной шерстки, неуместно контрастных на фоне этой глубокой черноты, произнесенные три слова. Это мучительно. Но ритуал повторяют все женщины в нашем роду, этого не избежать — только после этого можно менять свою судьбу. Только это дает свободу выбора. Дурацкую свободу. Но если у меня не получится.. Если не получится.. тогда твои мягкие янтарные глаза будут преследовать меня до конца жизни из каждой тени.
Вдох, вдох. Рука крепче обнимает родовой орнамент на рукояти ложки, он отпечатывается на коже, врезается в нее. Выдох, выдох.
"Ладно хоть ложку дали" — приходит мне в голову нелепая мысль, — "А то бы опять голыми руками." С остервенением я выскабливаю тыквенный короб практически до идеальной пустоты внутри — чтобы свечка смогла встать на ровное донышко, чтобы ее пламя было защищено мягким ароматным коконом. Вуаль между мирами становится проницаемой лишь раз в году, и последние несколько минут улетают от меня будто перепуганные птицы.
Вдох, шарю пальцами возле ноги, неужели опять укатилась? Вдох. Нет, вот же она! Выдох, поджигаю фитиль. Выдох. Дрожащими руками аккуратно опускаю тающую под пальцами свечу в рыжие недра. Подбираю с хлопкового ложа два тонких невесомых усика и сжигаю их в этом пламени. Произношу три положенных слова. Два волоска, три слова — ритуал почти завершен, я уже чувствую, как воздух внутри тыквы сгущается, раздробленный на куски световыми бликами, как пустота постепенно начинает осознавать себя. Сейчас всё должно произойти!
Но ничего не происходит еще несколько мучительных секунд.
Ну же! Ну же?! В чем я ошиблась на этот раз?
Вдох, пламя свечи внутри ходит вверх и вниз. Вдох. Выдох. Тыквенная голова становится зыбкой в подвальном чаду. Выдох. Кажется, что она почти плавится вместе с воском черной свечи в центре, как будто сладкие перебродившие соки вот-вот сольются с этой чернотой, потекут по краям алтаря и разольется густым супом по полу подвала.
Неужели это он, зазор между мирами? Ощущение, что стоит чуть-чуть всмотреться, напрячь зрение, и я его увижу: внутри проделанного отверстия начинает вихриться темнота, она пульсирует и уплотняется, обволакивая горящее пламя. А отблески огня смешивается с темнотой в каком-то магическом танце. Я пытаюсь заглянуть внутрь, но оттуда идет нестерпимый жар, глаза жжет как от копоти. Раздается тихий очень слабый шорох и почти неразличимый звук когтей, царапающих по поверхности.
— Малуша? Малушенька, это ты?
Боюсь пошевелиться, в ожидании ответа или хоть какого-то звука. Прислушиваюсь затаив дыхание. Меня охватывает дрожь и радость предвкушения. Неужели получилось!? Неужели я смогла? Когда я бросаю взгляд на часы, остается еще 23 секунды. Именно столько, в точности двадцать-три. Это не может быть случайностью, это наверняка знак, что всё получилось. В ритуалах не бывает просто совпадений. И я уже чувствую эту связь. Теперь я могу приблизиться к свету внутри тыквы, который почти поглотила материализовавшаяся вокруг него тьма. Я наклоняю лицо поближе к этой шевелящейся черноте. Осторожно вдыхаю сгустившийся воздух, который с трудом проталкивается в нос, принося с собой запах влажной шерсти и теплый восково-тыквенный аромат. Раздается едва слышное "мяу", больше похожее на скрип. Я делаю облегченный выдох. Улыбка растягивает мое лицо. Два больших кошачьих глаза открываются и смотрят на меня в ответ. Я наклоняюсь еще ниже, протягиваю руки, вдыхаю этот приятный аромат зарождающейся жизни…
И тут тыквенная утроба перед моим лицом начинает сжиматься, пузыриться и вопить. Громко, надсадно. В нос ударяет запах горелой шерсти, такой терпкий и звонкий, что кружится голова.
В глазах резко темнеет, невозможно выдерживать эту боль и теперь я совсем-совсем не могу вздохнуть. Черт! Что произошло? Не могу понять! Не могу дышать! Не могу дышать... Нужно сделать вдох! Вдох... Время застывает и сжимается вокруг меня. Проклятый вдох! Нет, как же я ошиблась! Кошачий дикий безумный крик рвет меня на части. Я должна была! Должна была… до последней секунды … дышать за двоих. Не прерывать эту связь! Теперь я тоже задыхаюсь. Пытаюсь сквозь резь в глазах взглянуть на часы. 13 секунд. Нужно собраться.. Нужно собрать слюну! Я ищу ее языком по пересохшему рту, мне нужно хотя бы немного влаги! Я ошиблась, а теперь у меня нет времени на завершение! Я не могу тебя потерять! Я должна сделать вдох! Злость наполняет меня и вырывается наружу с ужасным сдавленным рыком. Нужно плюнуть на свечу, погасить пламя, чтобы кошка успела уйти обратно!
Или целиком здесь, или целиком там — но только не между миров. Только не посередине! Только не на границе, которая скоро закроется!
Свет шипит и гаснет. А иир перед глазами рассыпается на миллион черных трепещущих мошек. Я пытаюсь оглядеться. Машинально потираю рубец на левой руке и понимаю, что всё закончилось. По крайней мере в этом году. Единственное, на что я надеюсь, это на то, что мне хватило последних секунд, что я успела и ты ушла...
Мне хочется закричать, но сил на это нет, руки трясутся от напряжения, груз неудачи тянет их вниз и ладони бессильно падают на колени. Малушенька… Я сглупила, допустила дурацкую ошибку, это всё моя невнимательность, я отвлеклась, слишком рано обрадовалась, и забыла, что нужно следить за дыханием, что ритуалы не прощают ошибок — нельзя терять контроль даже когда кажется, что всё получилось. С каждым годом наша связь всё слабее, ты всё дальше уходишь в зыбкий мир теней. Каждый год может оказаться последним и я не смогу тебя призвать, но я буду пробовать. Чтобы ты снова свернулась в мягкий пушистый клубочек на моих коленях и забыла про всю эту боль. Только потерпи еще годик, родная. Не обрывай эту тонкую нить. Не теряйся совсем. Через год я снова приду за тобой, и заберу.
Я сделаю все идеально! Потому что это не может быть зря. Я не могу потерять тебя зря!
—--
Резко открываю глаза. Кажется я задремала. Из подвала слышатся глухие удары, грохот и какое-то рычание. Щурюсь в полумраке комнаты, прислушиваюсь и жду. Спустя пару минут открывается дверь и из черной темноты проема появляется Мира, волоча за собой стул из светлого дерева.
Судя по ее лицу — ничего не вышло. Девочка в отчаянии пинает ножку стула, с которого тут же слетают ошметки оплывших свечей. Она бросает взгляд на меня и еще раз пинает беззащитную деревянную ногу, как будто это поможет. Секунду молчит и обмякает.
— Скогста! Это та еще Скогста! — восклицает она, резко встряхивая плечами.
— Что? — удивленно спрашиваю я, не ожидав, что ее первые слова будут именно такими.
— Мам, ну это ж эта дурацкая деревяшка так называется — “Скогоста!” — они там в своей Икее, нелепые имена вещам дают. Ничем не уступает вашим заклинаниям. — девочка бросает многозначительный взгляд на стул, который кажется даже, сжимается от ощущения своей причастности к неудаче.
Именно он послужил сегодня алтарем для ее первого ритуала воскрешения фамильяра, алтарь во все времена мог быть любым, даже этой странной Скогстой. И конечно же в первый раз у нее не вышло, ничего страшного. Через год она обязательно подготовится лучше. Я это знаю и я в нее верю. Ведь наш цикл никогда не заканчивается, а круг принимает следующие поколения.
Подхожу к дочери и крепко обнимаю ее. Слова сейчас ей не помогут, как не помогали мне в мое время. Когда ты молод — ты не слушаешь стариков, всё нужно нужно пройти самой. Потом, когда она успокоится, я всё-таки поговорю с ней и расскажу свою историю. Но я не стану убеждать ее, что сила важнее всего, что без ритуала нет круга, что без круга нет ведьмы. Я всегда буду принимать ее, ведь я ее мать, а она мой плод... Ох, хрупкий задорный плод, который стремится вырваться из объятий, и, похоже, спешит упасть с дерева. Размыкаю кольцо объятий. Отхожу на шаг, машинально потираю шрам на левой руке, который чешется каждый раз, когда приходит осень, и бросаю взгляд на густые полуночные тени слабо освещенной комнаты. В углу дивана, среди мягких подушек вспыхивает янтарь сонных любопытных глаз.