Говорят, до горизонта не дойти...

Приходя в себя во мраке одной из тесных мягких ячеек, в которых, говорят, мы спим, хочешь только одного — как можно быстрее покинуть этот гроб для живых. И, нащупывая свободные от чужих тел и конечностей участки лестницы, спуститься в кишащий людьми и крысами проход.

Моё спальное место — на предпоследнем ярусе, и ещё не один спуск не обошёлся без того, чтобы наступить на пальцы новичкам. Те, кто обитают здесь дольше, посноровистей.

Внизу не бывает свободного пространства, ждать бесполезно. На последнем метре просто прыгаю в безостановочно двигающийся людской поток, прижав локти к рёбрам, чтобы иметь возможность бороться за глоток затхлого воздуха. Под ногами раздаётся писк, что-то хрустит, и грызун в предсмертной агонии впивается острыми зубами в мою щиколотку. Говорят, паразитов у нас не водится.

Морщусь и иду дальше даже не споткнувшись. Падающих растаптывают, и крысы пируют их телами, пока чистильщики не убирают останки. Хотя, говорят, это дурацкие слухи.

Со всех сторон доносятся ругательства, окрики — сонные и беззлобные, наш вариант принятого у богатеев "Доброго утра".

Вонь от потных тел и гнилых ртов ещё терпима, но она усиливается с приближением к сортиру.

После с облегчением вдыхаю резкий химический запах дезинфекционного душа, отбивающего нюх на несколько часов. Говорят, эта процедура совершенно безопасная.

Одноразовая одежда растворяется и стекает с потоками грязной воды в канализацию, которая, как негласно известно, не соединена с общей городской.

Быстро надеваем свежие вещи, стопками лежащие в раздевалке. Размер один для всех и при моих росте и худобе одежда мешковато висит, оставляя открытой большую часть икр и предплечий, а текстильные туфли давят.

В гараже нас уже ждут железные коробки на колёсах, так называемые "автобусы специального назначения". Наш вариант — "саркофаги" — проще и честнее.

Сидячих мест нет. Только бесполезные поручни — "саркофаг" набит так плотно, что упасть невозможно. Даже не вынесшие духоты и давки, потерявшие сознание парни остаются в горизонтальном положении до момента высадки.

Уличный смрад просачивается внутрь, и, хоть после душа я не чувствую его запаха, но на каждом вздохе ощущаю, как болезненно сжимаются лёгкие в попытке выжать глоток кислорода из полученной порции грязи.

Короткие промежутки нещадной тряски перемежаются длинными паузами, наполненными только приступами тошноты и удушья, рокотом двигателя и гудками извне.

Мы не видим, но чувствуем пробку, образованную тысячами конструкций на колёсах. Наш автобус всего лишь часть беспорядочного жестокого стада, не прощающего ошибок.

И всё равно находятся пешеходы, отчаянно пересекающие улицы, дерзко лавируя в лабиринте металлических корпусов. Иногда "саркофаг" неожиданно подпрыгивает, давая нам понять, что стало одним безумцем меньше.

Оставшуюся часть пути проезжаем ровно, без остановок. Значит, "саркофаг" уже выехал за пределы города.

Вываливаемся из жестяных коробок, несколько минут просто дышим и щуримся, радуясь свежему воздуху и привыкая к свету. Даже если облачно, и идёт проливной дождь.

Не спеша идём к киоскам на колёсах, где получаем по бутерброду и пластиковому стаканчику тёмной бурды с запахом кофе. Говорят, кофе нам полезен.

Раньше завтракали ещё в городе, но большая часть еды не задерживалась в желудках до конца поездки. Сейчас лучше. Говорят, жизнь с каждым днём становится чуть-чуть лучше.

А потом — лопата на плече, и рулон с полиэтиленовыми пакетами в руке — минуем ряд предостерегающих плакатов, горы мусора, уже очищенные участки, заваленные чёрными пластиковыми мешками, и выходим на Поля.

Они — наша работа, они — причина болезней и преждевременных смертей, хоть об этом не говорят. Но, в первую очередь, они — пространство.

Мы рассеиваемся и образуем несколько свободных рядов — здесь можно позволить себе роскошь не видеть очередную опостылевшую спину впереди идущего.

Балуем глаза, всматриваясь вдаль, изучая линию горизонта. Вдыхаем полной грудью свежий воздух, подставляем лица ветру. Это наша настоящая зарплата, то, за что мы рискуем... Впрочем, говорят, опасности нет. Если соблюдать правила. Только никто не знает, какие.

Открываем мешки, наполняем их землёй, смешанной с мусором, складываем полные в невысокие пирамиды. Метр за метром продвигаемся вперёд, освобождая территорию для будущих домов, магазинов, улиц.

Вообще-то, мысль, что Полей когда-нибудь не станет, печальная. Но о начале возведения первых построек говорят уже очень давно, только всё никак не начнут.

Через пару часов падают первые, самые слабые. Говорят, обмороки — от жары. Или от холода. Смотря какая погода.

Упавших увозят на специальных тележках. Большинство из них проснётся завтра в своих гробообразных ячейках. Больше ничего не знаю, сам ни разу не покидал Поля на своих ногах.

Странно, но сегодня в голову лезут непривычные мысли. От представления, что скоро и меня равнодушно взвалят на тележку, увезут назад и положат до пробуждения в тёмную ячейку, впервые становится плохо. По-настоящему страшно.

Что изменилось? Появилось это странное чувство на уровне интуиции? Может моё тело подозревать, что следующего пробуждения не будет?

Беспокойство растёт, и скоро я уже не могу работать, даю лопате упасть на землю, смотрю вдаль.

Не уверен, что это действительно мой последней день — откуда мне знать наверняка, как проявляется предчувствие смерти?

Просто понимаю, что очень не хочу назад. И не пойду. Я уже видел такое, хоть раньше и не понимал. Есть другой путь.

Делаю шаг по направлению к горизонту. Второй. Третий. И уже не могу остановиться. Знаю, что никто не станет мне мешать.

Иду быстрей — не потому что тороплюсь, а просто потому что могу. Размахиваю руками и начинаю смеяться, моментально опьянённый новизной ощущений.

Пронзительное чувство абсолютной свободы. Непродолжительной, я знаю, но это не пугает. Оказывается, страшна вовсе не сама смерть...

Если повезёт, успею дойти до моря. Или даже до горизонта. Говорят, это невозможно. Но, скорее всего, это ложь. Как почти всё, что нам рассказывают.