Мысль, которая рвалась наружу

Душа человека полна несуществующим.

В душе были заточены мысли, и больше всего на свете они хотели прийти в бытие. Мысли сидели одна на одной, переплетаясь, перетекая и враждуя. Самые подлые мыслишки душили противниц исподтишка, другие, злобные, наполняли душу истошными криками, от которых всем без исключения обитателям здешних мест становилось хуже; те, что считали себя добрее прочих, старались держаться вместе. Многие мысли боролись с другими так давно, что уже и забыли, какой способ им открыт, чтобы выбраться со дна души.

Та мысль, о которой пойдёт речь, держалась особняком. В руках она сжимала тонкую шпагу с золотым эфесом, но такая теснота была в душе, что даже взмахнуть клинком было не просто; к тому же мысль была слишком осторожна, чтобы использовать оружие, не думая о последствиях. У неё, помимо прочего, был дар убеждения, она выглядела величественно и царственно, и когда проходила среди других мыслей, то самые тёмные, шипя, сползались к ней и сворачивались у ног, и самые светлые пели ей приветственные гимны. Но мыслей в душе было так много, и так тесно стискивали они ту, о которой идёт речь, что всё равно продвигаться ей приходилось очень, очень медленно.

Она беспокоилась, что может не успеть.

Тёмные зловещие стены очерчивали границы души, а из глубоких провалов в базальтовом полу порою вырывались багряные всполохи лавы. Но ближе к сердцевине вид становился несколько приемлемее — ибо там возвышалась Скала. Скала была покрыта плохо прижившимися здесь травами рая, зелёными и невозмутимыми, как кошачьи глаза, и хранящими бездны покоя в своём колыхании, словно прохлада морских глубин. Они пахли иссоповым мёдом и грозовым воздухом, и светились бледным сиянием молодой луны. На вершине скалы стоял трон, золотой престол, покрытый филигранными изображениями удивительных животных и птиц, сама надежда на существование которых наполняла мысли нежнейшей печалью и пьянящими воспоминаниями о несуществующем прошлом.

Там, над золотым троном, тёмные своды души размыкались, и был виден кусочек неба — но не беспечно-голубого, а того бездонного синего цвета, который появляется на незакатной стороне небосвода летними вечерами в полях вдали от больших городов. И луч света, похожий на золотое копьё или перо, падал из этого отверстия в сводах прямо на трон.

И к нему шла мысль, о которой мы говорим.

Наша мысль говорила с другими мыслями о людских обычаях и о тайнах высших существ. О том, как зачарованные люди падали замертво от восхищения, увидев хмельные пляски богов и богинь, которые сходились в самые тёмные часы самых душных ночей, чтобы породить младшее поколение, столь же вечно юное. Почему же мир не наполнен богами, куда уходят они? — спрашивала мысль, и когда другие, озадаченные, молчали, она дала им ответ, и одни радостно заулыбались, а иные закричали. О свершениях великих героев говорила мысль, о мужественных деяниях и хитрых уловках, воспетых в песнях, о взлётах и падениях забытых царств, и казалось, не было ничего, что бы она не охватывала собою. И другие мысли стали расступаться, признавая её власть и давая ей путь.

Но мысль, о которой мы говорим, всё равно двигалась медленно. И когда она обернулась, недовольная, чтобы понять, в чём дело, то увидела, что серебряные нити приковывают её к другой мысли, полностью ей противоположной. И та, другая мысль обвиняла первую в лицемерии, и в скрытом безумии, и в богохульстве, и призывала всех остановиться. Но наша мысль ответила: «Если мы сейчас остановимся, то все жертвы, которые мы принесли, все притеснения, которые мы претерпели, чтобы добраться до золотого трона, будут напрасны». И мысли прижались друг к другу ещё больше, и дали ей дорогу дальше.

А прикованная к ней мысль сказала: «Мы приносим жертвы ради того, чтобы приносить новые жертвы? или зачем ещё?». Но ей стали возражать.

Однако через некоторое время другие мысли забеспокоились, и стали ревниво смотреть по сторонам, ибо им хотелось самим оказаться на золотом престоле, и они не собирались уступать мысли, о которой мы говорим. Но она сказала: «Вы должны собраться с другими мыслями, чтобы посадить меня на золотой трон. А потом я принесу награду большую, чем вы могли бы рассчитывать при ином исходе дела. Если вы немного подумаете себя, то увидите, что моё воцарение даёт надежду каждой из вас. Если же мы остановимся, то станем посмешищем». И ей снова дали дорогу дальше.

А прикованная к ней мысль сказала: «Но какова цена?».

Меж тем, всё новые обитатели души сползались к той мысли, о которой мы говорим, и, задыхаясь, сплетаясь и тесня друг друга, умирали у её ног. Самые великие мысли умирали первыми, а мелкие и скользкие оставались жить.

«Вы видите, что происходит? Скоро всё, что отделяет человека от скота, умрёт от её прикосновения» — сказала прикованная мысль.

«Но всё возродится. Всё будет как раньше», — ответила мысль, о которой мы говорим. — «Наше положение тяжело, но только я знаю, как это исправить. Или кто-то ещё может что-то предложить?».

«Ты тоже ничего не знаешь» — ответила прикованная к ней мысль. Но всё же прочие жители души повели нашу мысль вперёд, к золотому трону.

И когда мысль, о которой мы говорим, дошла до подошвы Скалы, то оказалось, что она не может пройти сквозь райские травы, какими бы чахлыми они ни были. И тогда она повелела, чтобы к ней подвели ту, другую мысль, к которой наша была прикована серебряными цепями. И она взмахнула шпагой, и отрубила той мысли голову. И кровь другой мысли потекла по Скале вверх, и где она струилась, там райские растения умирали. Но и по смерти они источали слабый запах, приводящий на память дым от костра, возле которого поют песни в долгие осенние ночи при свете узкого месяца, и уютную таверну, которая таится возле старого моста у лесной реки, и горящие корабли посреди бушующего моря.

Итак, по бурому сухостою прошла наша мысль, и достигла золотого престола, и села на него, ликующе воздев окровавленную шпагу.

И мысль, о которой мы говорим, начала осуществляться, приходить из небытия в бытие, как происходит со всем, что достигает трона на Скале.

И она поднялась над телом впустившего её человека, и видела прекрасные залы и бдительных часовых, которые перекликались у дверей, и слышала, как воины говорят: «Наш мудрый государь наконец-то решился! Наконец-то, наконец-то мы им покажем! Пришло время для славных дел!».

И мысль любовалась на своё отражение в их глазах, и видела своё платье из слов надгробий и венец на голове из боевых песен.

Ибо мысль эта, прикованная некогда к своей противоположности — Миру, была Мыслью о Войне.