Дым стелился по полу

С Айей меня познакомил Серж. Сказал, что пересеклись с ней в клубе, а там она слово за слово влилась в их компанию. Не то чтобы часто выбиралась на встречи, но считалась своей.

— Она классная, — объяснил он. — Но капризная.

— А я-то тут причём? — буркнул я недовольно.

Серж меня разбудил. Неделя выдалась совершенно адской: на работе я разгребал то, что накопилось во время учебного отпуска. Получилось, что, не успев отоспаться после сессии, я бросился грудью на амбразуру переработок. Даже в пятницу вернулся ближе к одиннадцати вечера и сразу заснул, а проснулся вот от его звонка.

Но как будто Серж и не виноват: кто же спит в субботу в три часа дня?

— Приходи, — сказал он вместо ответа на мой вопрос. — Тебе понравится.

И бросил трубку. Пиликнуло сообщение с адресом какого-то бара, я там вроде был пару лет назад. Или не был.

Голова не болела, но мысли в ней двигались как-то медленно, перекатывались от уха к уху. И я тоже двигался медленно. Встал, оделся, вышел в коридор и поздоровался с соседкой. Немолодая и нездорово сутулая, ссохшаяся, она всё же мне приветливо улыбнулась.

Умылся в ванной, с неудовольствием втягивая запах плесени. Ещё весной перекрашивали, и краска антигрибковая, да всё туда же.

Может, не ходить никуда? Меньше баров — больше денег. Выплачу за комнату, продам, возьму ипотеку на свою квартиру. Да хоть студию.

— Поехали! — сказал мне внутренний голос.

Иногда он звучал громче, чем я сам, и в такие дни его точно стоило слушаться. Иначе бы у меня не было ни комнатушки в коммуналке, ни свободы, ни денег на вечерку и на бары в придачу. Если бы я на него не полагался, то так бы и дрался с отцом по пятницам, а все остальные дни слушал бы крики на два голоса.

На телефоне светился ещё пяток сообщений от Сержа. Одно из них — фотка Айи. Худощавая девушка с русыми волосами сидела за столиком у окна. Кажется её внезапно окликнули, и она только-только подняла голову, а улыбнуться ещё не успела, поэтому серые глаза смотрели в камеру серьёзно. Ровный нос с выдающейся переносицей, необычная холодная красота, как у мраморных греческих статуй. Серж снял её чуть со стороны и сверху. Айя сидела в расслабленной позе, вытянув обе ноги в проход. Короткое чёрное платье приоткрывало стройные белые бёдра.

И сразу мелькнула мысль: а действительно зачем я вообще живу тут в Питере, бьюсь с бедностью, работаю и учусь? Чтобы на выходных покрываться плесенью в душной комнате? Так можно было у родителей остаться. И так, и так страдать, только дешевле.

Я собрался.

Мы встречались в семь, и клуб был пустоват и слишком тих. На танцполе никто не крутился, играл какой-то невнятный джаз. Серж с компанией заняли низкий столик, уже заставленный закусками, но ещё не бокалами.

Айю я сразу заметил и узнал — она заняла целый диванчик, растянувшись на нём во весь свой невеликий рост.

Я пожал руку Сержу, парням, помахал Насте. И, наконец, Серж представил меня Айе.

— Это Костя, помнишь, я показывал фотку? А это Айя.

— Привет, — сказала она. — Ты мне нравишься.

И всё это ровным приветливым тоном, как будто нормально с этого начинать знакомство.

— Я же говорил, — сказал Серж и заржал.

Айя улыбнулась мне, но без особого тепла, не поднялась навстречу и шланг кальяна из рук не выпустила.

— Ты мне тоже нравишься, — ответил я, разглядывая её колени и дальше.

Это было отчасти правдой, иначе бы я не приехал. Мне нравились невысокие, худые и сероглазые. Мне нравились изнеженные и капризные. Мне нравились самоуверенные. Они любили яростно и властно, а потом не обрывали телефон, когда я сам переставал им звонить.

— Двигайся, — сказал я.

Она перебросила ноги на спинку, и я сел, подперев их спиной. Серж заказал бутылку водки, я не стал отказываться. Кто-то ещё приходил, но я узнавал не всех.

Айя безостановочно курила кальян.

— Дай попробовать, — попросил я.

Она отдала мне трубку, и я не стал менять менять пластиковый мундштук, затянулся так. Табак, не камни. Крепкий, отдающий сладковатым перегарным яблоком, немного корицей.

— Крепкий, — я не придумал ничего умнее. — А почему у тебя имя такое странное?

В ответ она выпустила цепочку дымных колечек.

— Лучше Айя, чем Костя. Тебя как в школе дразнили?

Вечерело, клуб музыка становилась громче. Она поднялась, чтобы выбрать коктейли, села нормально, перебросилась парой слов с Сержем. Тут я понял, почему он так настаивал на моём появлении: Айя за всё платила щедрой рукой. И, видимо, кому-то из тех, кто ей нравился, надо было её развлекать.

Я пил и танцевал, курил её кальян. Айя только смотрела на меня с диванчика. В какой-то момент я устал, сел к ней обратно. Она пила чёрный русский, я забрал бокал, отпил и поморщился. Как можно так разбавить водку?

— Даже я коктейли лучше мешаю, — прокричал я.

— Да? У меня дома свой бар, ты мог бы меня научить, — ответила она.

Я кивнул, и мы выскользнули из клуба. Никакой домашний бар мне Айя показывать, конечно, не стала. Мы завалились в ближайший отель — ей не нужно было смотреть на цены и выбирать — и весь вечер занимались пьяным жадным сексом. Утром безо всякой неловкости она оставила мне номер телефона.

Я набрал Айе через пару дней.

— Сегодня плохой день, — сказала она едва слышно, как-то шипяще, и бросила трубку.

Подумал было, что мне сразу дали отставку, но она написала в следующую пятницу, позвала потусить отдельно, без Сержа и остальных.

***

— Тебе надо избавится от Айи, — сказал мне голос.

Вообще-то обычно он был моим внутренним, но сегодня звучал из тени парадной. Я вгляделся, но никого не увидел, обычная облупившаяся краска в пять слоёв и никого.

— Что за бред? — пробормотал я.

Не став дослушивать, я рванулся вверх по ступенькам, влетел в свою комнатушку, закрыл дверь, замер. Вроде тихо.

Как будто можно убежать от внутреннего голоса. Мне мерещится от переутомления?

***

Мы встретились с Айей ещё несколько раз. Виделись только по выходным, когда оба бывали свободны, и как-то в субботу она позвала меня к себе.

Квартира в старом фонде на третьем этаже встретила меня бронированной толстой дверью в неповоротливой дубовой обшивке.

— От бывшего досталась, — ответила Айя, открывая.

Я ничего не спросил, но, видимо, слишком громко думал. Она, впрочем, не смутилась, пригласила небрежным жестом внутрь.

Одета Айя была только в пушистые тапочки и в чёрную ночнушку или домашнее платье. В общем в какую-то небрежную шёлковую тряпочку на голое тело. При каждом её движении я видел всё. Или почти всё, а остальное уже додумывал.

Мне нравился этот наряд.

Квартира оказалась ещё более тяжеловесной и неповоротливой, чем дверь. Оформленная во вроде бы сдержанном чёрно-белом стиле, она давила выпуклой гипсовой лепниной, хрустальными люстрами, холодила мраморными полами и черно-белой плиткой, рябила в глазах узорами на стенах, кажется, на тканевых.

Войдя, я сразу попал в анфиладу комнат, заканчивающуюся кухней. Как в коммуналке, только комнаты смежные.

Внезапным ярким пятном оказался портрет мужчины во второй слева комнате. Нестарый, лет тридцати, чуть полноватый, но с довольно живым взглядом. Кажется, художник отдельно нарисовал его лицо и отдельно старомодный костюм, растворявшийся в тёмном фоне по краям картины.

— А это и есть бывший, кстати, — сказала она, заметив, что я смотрю на портрет. — Жидкими гвоздями приклеил, без ремонта не отодрать. Забудь, пошли на кухню.

Она соврала: никакой кухни у неё не было. Зато оказалось, что говорила правду насчёт коктейлей в нашу первую встречу. В безукоризненно белом помещении, опять с мраморными полами, была оборудована полноценная барная стойка из чёрного лакированного дерева. Чуть меньше тех, за которыми я работал раньше, но высокая, широкая, со стульями и шкафчиками, пустыми креплениями для бокалов. И позади — зеркальный шкаф с рядом разноцветных бутылок. Ещё одно яркое живое пятно.

На стойке стоял кальян. Айя резво взобралась на столешницу, села боком, свесив правую ногу в мою сторону, а левую в другую. Затянулась.

— Что-нибудь будешь? — спросила она.

— Водку? — неуверенно спросил я, разглядывая зелёно-коричневые стеклянные ряды бутылок с редкими вкраплениями красного, синего и золотого.

— Откуда бы, — Айя поморщилась. — Это сам бар мне достался от бывшего вместе с квартирой, а вот наполняла я его сама.

— Ты пила чёрный русский в клубе.

— Как будто там был выбор.

Она неторопливо затянулась своим дурацким яблочным табаком и выпустила из губ плотный кальянный дым над собой. Он окутал её лицо, будто ароматный туман.

— Ром от десяти лет, — сказала она. — Мескаль. Бреннивин.

Тут уже поморщился я.

— Может, хоть чаю предложишь?

— Где-то был пуэр…

Руки у Айи были заняты кальяном — она придерживала колбу — но она откинулась, оперлась спиной на столбик на краю стойки и вытянула левую ногу. Я не видел, но судя по звуку, она приоткрыла дверцу шкафчика с той стороны. Потом чуть наклонила голову, разглядывая и повторила:

— Да, шен пуэр пара видов, немного шу пуэра. Смола из Гуанчжоу.

Мне стало смешно. Всё здесь было горьким, пропахшим гарью и странным.

— Дай угадаю, из виски у тебя только Талискер?

— Ещё Лафройг, — ответила она. — Я его не пью, но держу на всякий случай.

Айя указала ногой на нужную бутылку. Та стояла практически на верхней полке, и стопу пришлось поднимать высоко. Край ночнушки скользнул вниз, задрался, приоткрывая косточку таза. А потому я не обратил внимание на виски, взгляд невольно вернулся обратно, к вытянутой стопе, тонким длинным лодыжкам. К колену, забавному, чуть развёрнутому внутрь… к крупной родинке на бедре… округлому едва видимому отсюда краю попы.

— Иди сюда, Костя, — сказала Айя, когда я, наконец, посмотрел ей в лицо.

Её серые глаза не оставляли места для споров, и я подчинился, склонил голову. Она развернулась на стойке, опустила стопы мне на колени. Мои руки тут же будто сами собой смяли ночнушку, подхватывая Айю под ягодицы, подтаскивая ближе.

Кожа её всегда была необычайно прохладной и чуть сладковатой на вкус. Сегодня она отдавала яблоком и ромом, как табак в кальяне, который она не сразу перестала курить. Когда мундштук со стуком покатился по гладкой стойке, а она обеими руками вцепилась мне в волосы, меня накрыло чувство победоносной эйфории.

Айя не оставила меня на ночь, попросила уйти, когда мы закончили.

Обуваясь, я заметил под галошницей что-то поблескивающее. Потянулся и достал ключи.

«Бери», — сказал голос, вроде бы в этот раз внутренний.

Я хотел окликнуть Айю, но она ушла в душ и не слышала. Тогда я просто положил их на галошницу и ушёл.

***

Однажды утром я обнаружил бумажку с адресом и каким-то набором рядов и цифр, пришпиленную кнопкой на дверь. Это была дверь в моей комнате, и бумажка была моя, и даже почерк, но я ничего такого не писал.

— Езжай, — сказал голос.

— Пошёл ты, — ответил я и занялся своими делами.

Выдержал я два дня, а на третий отпросился с работы и поехал. Ехать пришлось далеко, за город.

Это оказалось кладбище.

Я нашёл нужную могилу и уставился на знакомый портрет на роскошном мраморном надгробии. Айя иногда упоминала бывшего, и я почему-то думал, что она разведена. Но нет, она была вдовой, причём супруг её почил совсем недавно, ещё в этом году. Его могила оказалась крайней справа. Я посмотрел влево и мне на секунду показалось, что слева от неё — длинный ряд «бывших» Айи.

Но всё-таки, чего я боюсь? Она носит чёрное, как и положено вдове и ничего от меня не хочет.

Я набрал Айе.

— Сегодня неподходящий день, — сказала она по телефону.

Но я всё равно приехал. Поднялся на третий этаж, и увидел, как просачивается из-под двери дым. Торопливо потянул за ручку и почему-то дверь мне поддалась, будто никогда и не бывала запертой.

Дым повалил из-за двери. Он был какой-то странный, густой и холодный, непрозрачный. На пожар не походило. Я вошёл в квартиру, прикрыв за собой дверь. Дым доходил мне до колена и становился гуще и выше с каждым шагом. Свет казался тусклым, будто серость стен вытягивала не только краски, но и яркость.

Портрета на стене не было, пустое место зияло ободранными обоями. Я понял, что теперь стёрта даже память о «бывшем» среди людей.

— Я же говорила, сегодня плохой день, — услышал я, стоило мне дойти до кухни.

Айя в любимом чёрном платье сидела на своём любимом месте на стойке и курила свой любимый кальян. Дым из него стекал на пол, заполнял комнату и доходил мне уже до пояса.

— Уходи, — сказала Айя строго, глядя мне в глаза и спрыгнула.

В прыжке она наклонилась вперёд и потому ухнула в дым, тут же скрывшись в нём.

— Это не смешно, Айя, и не безопасно! — крикнул я, делая шаг и пытаясь нащупать её в сером киселе, но только ударился рукой о бар.

Что-то хлопнуло позади, я обернулся и увидел в конце коридора открытую входную дверь.

«Уходи!» — вспомнил я приказ Айи.

— Слушай меня, — сказал вдруг вроде-как-внутренний голос. — Она всегда должна держать оружие рядом с собой. Надо только найти. Но сейчас уходи.

Я послушался их обоих.

Той ночью я не мог заснуть.

И на следующую ночь.

А потом я взял отгул на работе и стал следить за домом Айи, как велел мне внутренний голос. Или не внутренний.

*** Айя встречалась не только со мной, но это меня не задело. Я догадывался, что она мне не верна, да и сам, возможно, был просто слишком занят для того, чтобы видеться с кем-то ещё.

Она приводила к себе мужчин несколько раз в неделю. Кажется, у неё не было типажа: кто-то подвозил её на роскошной машине, а кто-то приходил пешком. Молодые и не очень, высокие и низкие.

Единственное, на что я действительно обратил внимание: не все возвращались. Большинство задерживались у неё на несколько часов, но некоторых я не мог дождаться ни в тот же день — а мне Айя не давала остаться ночевать — ни на следующий. И их никто не искал, полиция не приезжала к Айе, а она сама выходила на следующий день как ни в чём не бывало, и я прятался.

Но почему-то она меня не видела. Никто не обращал внимания.

— И не должны, — сказал голос. — Чем меньше тебя видят и помнят, тем лучше. Вон посмотри как эта хорошо устроилась вне памяти.

С работы меня уволили, но я продолжал слежку. Запаса денег хватит ещё на пару платежей, а мне нужно время.

И я начал понимать паттерн. Или мне так казалось. Каждое третье воскресенье любовник оставался на ночь. Как-то я ждал до самого утра, и с первыми серыми лучами рассвета не выдержал, поднялся к Айе.

Я шёл и надеялся встретить её любовника, надеялся, что она или он устроят мне безобразный скандал.

Дверь оказалась закрыта.

— Скандала не будет, — сказал голос. — Открывай.

В карманах звенело, и я достал две связки ключей. Вот мои, а вот те, что я оставлял у неё на галошнице. Я открыл дверь и вслушался в тишину. Толстые стены едва-едва пропускали шум воды в трубах. Прошёл сквозь анфиладу комнат. Спальня была за кухней, направо, не знаешь — и не найдёшь.

Дым стелился по квартире, но не поднимался выше колена.

В спальне лежали двое. Айя спала в разворошённой постели, какая-то необычайно розовенькая даже в сумеречном свете питерского утра, обнимала обнажённого парня моего возраста. Я потряс её за плечо, но она лишь чуть дёрнула рукой. Тогда я взялся за него, встряхнул, потянул, но его голова вдруг скатилась набок, странно держась на неестественно повернутой шее. Парень смотрел мимо меня уже невидящими открытыми глазами. Покрывало сползло, открывая тёмную дыру в его грудине.

Я не стал вглядываться, выронил тело и невольно отступил на два шага.

— Ищи кинжал, — сказал голос. — Пока она спит. Он должен быть рядом.

Мебели Айя держала немного, и я обыскал всё довольно быстро. В кровати ничего, в шкафу тоже. Поставил стул, забрался и перебрал коробки на шкафе. В самой дальней, пыльной, нашёл кинжал и сунул его в карман не глядя, не думая, что порву ткань. Сложил всё обратно, вернул стул и ушёл.

Уже дома рассмотрел нож. Не слишком длинный, в половину локтя, если мерить от кончиков пальцев, с чёрной каменной рукояткой, какой-то тусклый и архаичный.

— Это для Айи, — сказал голос. — Бить надо между третьим и четвёртым ребром.

***

В следующую субботу на свидание я пришёл в перчатках. Достал их с антресоли, где они валялись, пропахшие затхлостью и мандариновыми корками, которые я рассеяно сунул наверх пару лет назад.

Правда ли, что корки пугают моль?

Перчатки, впрочем, были кожаные и моль им не повредила, только сухость. Но на один раз сойдёт.

Я открыл дверь квартиры Айи и подумал, что в перчатках нет никакого смысла. Мы были близки. У меня были ключи. Разве первым делом спросят не у меня?

Нож я сунул в сумку, которую перебросил через плечо. Держал её перед собой всю дорогу и думал, успею ли быстро достать оружие.

Айя ничего не заметила. Она встретила меня привычной холодной улыбкой. Привычно пригласила к барной стойке, на которой в тот день не стоял кальян, только пара коробок с пиццей. Привычно встала с той стороны, что-то спросила, я что-то промямлил, она наклонилась в мою сторону и попросила повторить, и тогда я её ударил.

Неустойчиво поднявшись на барном стуле, перевесившись через столешницу, я ударил её клинком — кинжалом, ножом, стилетом, я не знаю, я не разбираюсь! — и он легко вошёл между третьим и четвёртым ребром, будто никаких рёбер не было, и Айи тоже не было. Я знал, куда бить, я хорошо изучил её худощавое тело, оно даже являлось мне во снах. Конечно, её нежная, едва очерченная грудь нравилась мне гораздо больше, чем рёбра, но я ведь целовал каждый сантиметр кожи, каждую чуть выступающую косточку, каждую родинку, а потому не ошибся.

И сейчас это тело передо мной вдруг всё посерело. Я отпустил рукоятку, схватил её за плечи, и они показались мне ледяными даже сквозь перчатки.

Айя потянулась ко мне обеими руками, и я на секунду подумал, что мне свернут шею. Айя могла бы, я сейчас понимал это. Или уже не могла? Если удар оборвал её существование, мог ли он разом лишить её нечеловеческой силы?

Она только коснулась пальцами моего лица, погладила по скулам едва заметным, невесомым поцелуем прохлады. Краем глаза я видел, как её пальцы сереют и рассыпаются холодным дымом.

— Ты мне и вправду очень нравился, — грустно сказала Айя, заглядывая мне в глаза.

Я отшатнулся. Её серые глаза больше не приказывали мне, не манили. Её тело теперь тоже было серым: начиная с ладоней и ступней оно теряло цвет, а потом растворялось, и лицо осталось последним розоватым пятном.

Айя не плакала, не кричала от боли. Она смотрела печально и чуть укоризненно, и с этим выражением она замерла, окончательно посерела, рассыпалась и исчезла.

Кинжал упал со звоном, и я скрючился на мраморном полу теперь уже пустой квартиры с бессмысленной гипсовой лепниной. Я, казалось, навсегда пропах дымом и яблоками. Не знаю, сколько часов прошло, прежде чем я встал, почему-то поднял оружие и ушёл, не оборачиваясь.

На улице занимались сероватые сумерки. Утренние или вечерние — не могу вспомнить.

Больше я не возвращался в ту квартиру. Мне никто не писал и не звонил, кажется, никто и не искал Айю.

Сначала я всё пытался понять: промедлила ли Айя или удар сразу лишил её сил. Надеялся разгадать её любовь. Иногда я думал о ней ночами, иногда — целыми днями. До сих пор не могу забыть холодной кожи, не могу отмыться от дымного запаха, и живые будто чуют, обходят меня стороной. Друзья меня забыли в первый же год. Серж держался дольше всех: писал мне, вытаскивал в бары, но в один момент и он пропал. Я сумел собраться, набрал ему и услышал:

— Кто это?

А потом:

— Чёртовы спамеры, чтоб вы сдохли.

Родителям я не звонил, не знаю, что хуже — если бы они меня вспомнили или если бы забыли.

Порой я просыпаюсь и бездумно брожу по собственной комнате. Перекладываю кинжал. Стоило бы его выбросить в канал или как-то ещё избавиться. Пробовал несколько раз, но рука не поднялась, и я закинул его на антресоль с глаз подальше.

Дым стелется на уровне лодыжек, тащится за мной и по общему коридору, располагается в углах кухни, и соседи в такие дни становятся глуповатыми, медлительными и доверчивыми.

Дым не имеет собственной формы. Дым заполняет всякий сосуд.

Голос из тени молчит, но мне не нужны слова. Знать бы ещё, зачем ему именно я?