Поломанная кукла, потерянная тень
Проснувшись однажды утром в тяжелейшем похмелье, Инки Тот обнаружила, что потеряла тень.
То было пару дней назад.
Сейчас она сидит и смотрит, как мужчина и женщина — такие красивые, будто продали души дьяволу — мокнут под дождём. Таким красивым, будто воду в дождевых стойках освятил сам господь.
Шаг, еще шаг — и они совсем близко. Будь их носы чуть больше, на этой трассе страсти уже произошла бы катастрофа — спасибо боженьке и ринопластике, что эти двое так прекрасны.
Инки целится в них пультом.
Застыв в миге от чего-то еще более прекрасного, влюбленные исчезают.
Инки допивает кофе — чёрный, крепкий; как обычно, почти убежавший, но вовремя пойманный и отправленный куда положено.
Погадать бы сейчас на кофейной гуще. Но вместо предзнаменований на рабочий день — подвижных, как картинки в зоотропе — она увидит только пятна.
Послушать бы сейчас, о чём лгут этим утром сороки, спорят грачи, бранятся вороны; посмотреть, сколько тыквенных фонарей светится в окнах дома напротив. Конец октября — зябко, зато...
Да нет у неё теперь никакого «зато». Только тёмные окна, карканье да чёрная жижа на дне стакана.
Умываясь, Инки подносит пальцы к губам и позволяет каплям воды заледенеть; приятно.
Из ванной — в прихожую; коридор заставлен диковинками, привезёнными мужем из дальних стран. Инки снимает пальто с головы мраморной статуи, на которую навалена вся на свете верхняя одежда. Надо бы повесить в шкаф…
Инки тянет на работу — в редакцию «Грошовых ужасов города Ч.».
Но там ей, покуда не найдётся тень, делать нечего. Позавчера она сдала статью в рубрику «Что нового в Чернграде?» для хеллоуинского номера. А вчера шеф принёс ей чистые листы. Долго интересовался, действительно ли город так исчерпал себя.
Оказалась, что её тень — её чернила. Без той сокровенное исчезло не только с улиц, но и со страниц. Шеф дал отпуск по болезни.
Поэтому Инки идёт лечиться к Якову.
*
Он ждет по ту сторону барной стойки; за спиной — цветные склянки. Ещё два дня назад Инки видела, как в вон той, синего стекла, мерцала молния, а в зелёной лезли из икры головастики.
Яков торгует покоем и страстью, гневом и храбростью, весельем и забытьем — кому что.
У Инки заказ простой: чтоб не болело.
— Я потеряла тень, — признаётся она Якову, глядя, как тот смешивает в низком стакане бесцветные ингредиенты.
— Её ж нельзя так взять и потерять, — отвечает он, подавая ей напиток, — она могла сбежать…
— Или украли, — добавляет Инки, пробуя коктейль, — когда она раньше сбегала — всегда возвращалась.
— Значит, — ухмыляется Яков, — тебе известно, к кому обычно убегают тени.
Инки вдруг разжимает пальцы, обжёгшись о стакан. Полный пламени, тот разлетается вдребезги. Синеватый огонь подрагивает на осколках.
— Странно, — хмурится Яков, — я туда ничего…
— Это мои побочки, — смущается Инки, — прости.
Яков прав: тень мог привлечь только тот, в кого влюблён её хозяин. Пленить — тоже.
Убрав осколки, Яков возвращается к Инки, протягивая ей крошечный стеклянный пузырёк. Кажется, пустой.
— Держи компас.
— Что это?
— Звёздный свет. Приведёт тебя туда, где хочешь оказаться. Ты больше всего хочешь вернуть тень — значит, укажет, где искать.
— А если не больше всего?
— В смысле?
Инки не знает, как объяснить.
— Проехали. Спасибо, конечно. Только там нет ничего.
— Работает только ночью. Будут звёзды — будет и компас.
— Боюсь, что нет, — Инки поджимает губы, — без тени…
— Увидишь. Его и простолюди видят. Только собирать не умеют.
*
Вечером Инки выходит из дома, сжимая в ладони пузырёк.
В небе ещё серо; фонари на проводах бесцветны. Но скоро за мутными их стёклами вспыхнет рыжий свет. Тень такой любила.
Холод — гладкий пока, плюсовой, не колючий — влезает под ворот. Пора уже шарфик носить. Инки ёжится; в груди раздаётся боль.
Темнеет. Инки раскрывает ладонь.
И звёздный свет ведёт знакомой дорогой.
*
Дом Безымянного затерялся среди многоэтажек центра, как старая книжка сказок, оставленная кем-то на неподходящей полке — с энциклопедиями и папками.
За высоким сплошным забором не разглядеть ни крыльца под дощатым шатром, ни круглого окна на первом этаже.
Инки стучится в ворота.
Хозяин отворяет.
— Кого к нам занесло октябрьским ветром, — добродушно басит Безымянный, разглядывая её, — привет, малышка без тени.
Немолодой, грузный, сутулый. Вот и всё. Без тени Инки не видела демона — только усталого мужчину. Выше Инки на каких-то десять дюймов, раньше он казался ей горой, полной пламени.
— Здравствуйте, — Инки протягивает демону руку.
Так и не смогла перешагнуть разницу в несколько тысяч лет. Всё на «вы».
— Если ты за тенью — её здесь нет.
А он на «ты» перескочил давным-давно — и справедливо. Сейчас — учитывая обстоятельства — верно вдвойне. Мы? Кто «мы»?
Безымянный пытается поднести её руку к своему лицу. Инки отдёргивает кисть; поправляет перчатку.
— Как любезно, — фыркает демон.
— Я зайду?
Внутри всё по-старому. Неудивительно: город всегда торопился куда-то, а Безымянный никогда этого не любил. Здесь время замедлялось.
Мог себе позволить.
Те же полки с коллекциями того и сего — монеты, статуэтки, украшения; тот же шкаф с фолиантами; стол какого-то там века; полосатая тахта. У каждого предмета в этих комнатах — история поинтересней, чем у Инки.
Но что поделаешь? Свою, какая бы она ни была, тоже надо прожить.
Когда-то они сидели на разных краях этой тахты: Инки — с блокнотом, Безымянный — с кривой своей улыбочкой.
*
«Последняя ночь Помпеи: как Везувий предупреждал смертных о грядущей беде».
— Почему они отправили тебя? — спрашивал демон.
— Потому что я вас не боюсь, — отвечала девушка.
— Значит, ты не знаешь, что я изучаю.
— Вы беседуете с мертвецами. Находите их души, допрашиваете. С пристрастием. А мне-то что? Я не мертвец. Пока.
Он смеялся.
Спустя месяцы они сидели — здесь же — вплотную, укрывшись одним покрывалом. Октябрьским ветром в комнату заносило разноцветную листву.
Демон рассказывал истории. В первые недели она хватала каждое слово; потом внимание её стало ускользать куда-то в небо.
Самое главное она уже слышала много раз: он изучал души тех, чьи тела не были погребены — и сохранились там, где бедолаги отдали концы. Помпеи, Эверест, торфяные болота…
Больше, чем о мертвецах, Безымянный рассуждал только о себе.
Когда он говорил об Инки, всё, как правило, сводилось к предупреждениям о страшных последствиях их связи.
— Шашни с демоном, — важно басил он, — плохо кончаются.
— Для демона.
— Я не шучу.
— Вы занимаетесь прошлым? Так занимайтесь. Оставьте будущее другим специалистам.
Инки подобрала с паркета принесённый ветром кленовый лист; как пламя, рыжина подползла к резным краям — пока ещё ярко-зелёным.
— Я переживаю, — вздыхал демон, — как насчет бессмертия?
— У меня есть бессмертие, — отвечала Инки, разглядывая листик на свет.
— Я про земное.
— А я про настоящее.
— Оно не очень.
— Вам откуда знать?
Безымянный раздражался. Уходил наверх.
Потом возвращался, ворчал; Инки извинялась. Слушала его. Отправлялась в далёкое прошлое. Училась всему, чему только могла научиться.
А когда темнело, тени их сливались; девушка смотрела, как её силуэт изгибается в свете пламени.
В ночь, когда остановилось её сердце, Инки показалось, что тень не хочет уходить от Безымянного.
*
Сегодня камин холоден и пуст; двери в сад заперты.
— Как супруг? — интересуется Безымянный.
— Всё в разъездах.
Взгляд Инки блуждает по углам; по потолку.
— Можешь всё обыскать, — благословляет демон, — её тут нет. Но хоть появился повод заглянуть. Как здоровье?
— Вашими молитвами.
— Всё дуешься?
Инки подходит к демону; мягкая ладонь ложится на её щёку.
— Вы хотели, чтобы я пришла?
— Я всегда хочу. Это ты злишься уже целый год, Инки.
— Я не злюсь. Я вас прощаю.
Она целует его — всего раз — прежде чем уйти.
*
Звёздный свет ведёт знакомой дорогой.
По Каменному мосту — через Черна-реку, на правый берег. По изгрызенным временем тротуарам, по бетонным лестницам — в огромный гараж.
Девять этажей — над землёй, девять — под.
Ей — на самый верх. Куда же ещё? У дракона тут мотоцикл.
С ним он проводит большую часть своей жизни.
— Ещё не поселился тут?
Крылатый устанавливает новое зеркало заднего вида. В нём и замечает Инки. Тихо матерится. Обернувшись, заключает девушку в стальные объятия.
Дракон пахнет бензином и табаком. Длинный, жилистый — вечный мальчишка, азартный и злой.
*
Пресса собралась на арене заранее. За час до состязания драконы — убийцы с чешуйчатыми руками и обожжёнными лицами — вышли давать интервью, каждое из которых могло стать последним. Журналисты бросились к ним — как всегда, идиотической толпой.
Крылатый стоял чуть поодаль. Знал, что к нему никто не подойдёт.
Инки подошла.
— Сколько вам лет?
— Охренеть вы народ, писаки, — прыснул дракон, — что за вопрос?
Взглянув на Крылатого единожды, Инки уже не могла ни отвести глаз, ни согнать улыбку с лица.
— Тридцать, — добавил он.
Сердце Инки будто растворилось.
— Вы идёте на смерть, — тихо заметила она, глядя на драконов, позирующих под вспышками камер, — эти бойцы…
— Тыщелетние пердуны, знаю, моя леди, — улыбнулся он, — и каждому из них я выпущу кишки.
— Верю в вас.
Когда в толпу журналистов затесался букмекер в идиотской высокой шляпе, Инки крикнула — так, чтобы слышал Крылатый:
— Двести золотых на зелёного!
Ей было жаль мальчишку.
Но после состязания он нашёл её — окровавленный, обожжённый, весёлый — и спросил, чего это она так смотрит и улыбается.
Инки сказала, что у неё получился отличный репортаж.
— Ещё и ставка выиграла, — добавила она, — чего бы мне не улыбаться?
«Смерть старым змеям: зелёный новичок наносит бывшим чемпионам сокрушительное поражение».
С тех пор её и влекло в небо.
Крылатый звонил среди непроглядных чернградских ночей, пьяный в стельку — позвать её. Она обзывала его рептилоидом; обещала убить.
И срывалась к нему. Целовала. Просила съездить за сиянием.
Они садились на мотоцикл и ехали туда, где в любое время года лежал снег.
Любовались зелёными волнами в полярном небе. Дракон согревал Инки; тени их — огромные, размытые — подрагивали в этом неверном свете.
Крылатый мог преодолевать невероятные расстояния за невероятное время; замерзая на такой скорости, Инки вжималась в его спину — от холода, не от страха. С ним было не страшно: змей вёл уверенно и никогда не ошибался.
Только в ночь, когда её сердце остановилось, что-то пошло не так.
Они были даже не на трассе — уже в городе; ни одной машины на ночных улицах. Только вот на повороте со Второго кольца Крылатый почему-то не сбросил скорость.
Удара Инки не запомнила — только ощущение, будто внутри что-то растворяется. Как тогда, в их первую встречу.
*
Крылатый снимает с правой руки Инки перчатку; смотрит на уродливый металлический протез. Гладит сгибы серебристых пальцев.
— Болит?
Инки мотает головой:
— Ерунда. Тень вот от меня сбежала.
— Так ты за тенью, — мрачнеет дракон.
— Я думала, ты украл её, чтоб я на тебя подумала, — улыбается Инки, — и пришла поговорить.
— Нам, наверное, не о чем говорить.
В груди так прихватывает, что Инки изо всех сил старается не согнуться пополам.
— Поэтому ты не приходил после…
— Нет, Инки, — змей вдруг повышает голос, — я не приходил, потому что у тебя есть муж. О чём ты когда-то очень кстати умолчала.
— О чём молчать — мне видней, — огрызается Инки, — и ещё…
— Мне больше не нужна эта игра, — дракон облокачивается на сиденье мотоцикла, — я не могу нормально ездить после катастрофы. Боюсь. Сражаться не могу. А кто виноват?
— Кто?
— Ты и твоё вранье. И твой муж. И его сраная техномагия.
— Не доказано.
— Я знаю, почему тормоза отказали.
— Прости меня, — говорит вдруг Инки.
Она подходит к нему вплотную, заглядывает в глаза.
Змей плачет.
— Ты социопатка, Инки Тот, — шепчет он, — зря ты пришла. Здесь нет твоей тени. Уходи. Я прощаю тебя.
— Я тебя тоже, — говорит Инки.
И целует его.
*
Звёздный свет ведёт туда, где Инки бывала, но давным-давно: холм над рекой, двор заброшенной больницы.
Звучит плоховато. Но худшее, на что тут можно наткнуться ночью — какая-нибудь парочка влюблённых. Ибо во дворе больницы стоит беседка, из беседки видно Черна-реку, и лучше места для свиданий, когда тебе двадцать, во всём городе не сыскать.
Приближаясь к беседке, Инки замедляет шаг. Там — на скамье под давно прогнившим куполом — кто-то ждёт.
Лунный свет очерчивает контуры фигуры; но человек смотрит в сторону реки. Лица не разглядеть.
Инки приходится окликнуть полуночника:
— Извините… Вы не моя тень случайно? Будет плохо, если нет…
— Угрожаешь? — с насмешкой.
Инки узнаёт голос — и миг спустя человек оборачивается.
— Смешно, — говорит Инки, приближаясь, — но зачем?
— Чтоб вытащить тебя на свидание.
Яков улыбается.
— Просто так позвать — не судьба?
— Может, я боялся.
— А чего меня бояться?
Инки криво улыбается; эту улыбку, как и многое другое, она позаимствовала у Безымянного.
— А вдруг ты бы…
— Где она? — перебивает Инки.
Яков достаёт из кармана пальто бутылку.
Ну конечно.
За стеклом бьётся что-то чёрное, неистовое, испуганное. Инки жадно тянется за склянкой; раскрытая ладонь дрожит.
Яков отдаёт ей бутыль. Инки быстро откупоривает; пьёт, запрокинув голову.
И освобождённая тень расстилается по мраморным ступеням беседки.
И с каждым глотком к Инки возвращаются ощущения, звуки, знаки.
И виднеются из-за нахлынувшей тьмы худшие воспоминания.
*
— Он жив? — спросила она прежде, чем к ней вернулось зрение.
Безымянный хмыкнул.
Она открыла глаза: демон сидел возле больничной койки. Что выражало его лицо, Инки не видела. Но голос звучал спокойно:
— Жив. И тебя вытащим.
Инки уловила ритмичный механический звук. С трудом повернула голову.
В аппарате искусственного кровообращения мерцали кристаллы; это не обычная больница. Кто-то должен был нехило заплатить, чтобы её, Инки, жизнь, так вот спасали.
— Я не чувствую правой руки, — прохрипела она.
— Её нет, — вздохнул Безымянный.
— Чем же теперь писать? — глупо пошутила Инки, чувствуя, как к горлу подкатывает горький ужас.
— Это не всё, Инки, — продолжал демон. — твоё сердце…
Она плакала. А он всё говорил, долго: о том, что сердце её остановилось по пути в больницу. О том, что люди не живут с такими травмами, как у неё, пока в дело не вмешаются демоны.
О том, что ей установят новый «движок», бессмертный и безупречный.
Возможны, правда, «побочные эффекты» — это не секрет. Вместе с искусственным сердцем тело часто обретает что-то ещё. Что-то вроде способности превращать в неживое всё, к чему притронешься. Трансмутацию эту не исследовали до конца, но Инки слышала где-то — это страшная, холодная, мёртвая магия; если ты не демон — жить с этим мучительно.
Но лучше ли умереть?
«Лучше».
— Я против, — выдохнула Инки, — я не хочу.
— Я всё оплатил. Оно уже готово.
— Вы сделаете из меня чудовище. Я не хочу.
— Твой супруг подписал согласие, пока ты была без сознания. Мы не можем позволить тебе умереть, Инки. Мы любим тебя.
*
Инки разбивает пустой сосуд о мраморные ступени.
Многие минуты смотрит в сторону реки; слушает город.
Шелест крыльев — рядом, волчий вой — вдали, песни ведьм — на другом берегу. Ей кланяется призрак в халате доктора; ей виднеется мерцание на дне реки. Узоры на лунном диске приходят в движение, и бесцветные звёзды оживают, возвращая оттенки: у каждой — свой.
Как же она скучала.
— Она к тебе сама пришла? — спрашивает она, наконец, у Якова.
— Нет.
Он сидит на ступенях беседки.
— Ты забрал её…
— Когда ты набралась.
— Украсть у пьяной бабы тень — достойно. Ничего не ёкнуло?
— Ёкнуло. Но ты же здесь. Значит, сработало. И потом, — Яков щурится, — я ведь тебе нравлюсь. Иначе я не смог бы её забрать.
— Влюбилась, было дело. Но если ты знал — почему нельзя было…
— Чтоб точно пришла, — довольно потягивается Яков, — и влюблённые могут трусить. Тем более, ты замужем.
— Была.
Инки подходит к Якову; стекло хрустит под подошвами ботинок.
Она заглядывает в его глаза.
— Я прощаю тебя, — говорит Инки.
Еще шаг — и они совсем близко...
*
Розовым чернградским утром девушка и её тень бегут на работу.
На летучке Инки обещает, что сдаст в срок статью для праздничного номера. Сообщает, что ночью видела в городе какое-то новое чудовище.
— Возьмусь разобраться, что это такое, — обещает Инки.
*
Что нового в Чернграде?
На первом этаже деревянного особняка стоит могучее изваяние из пористого камня.
В гараже на правом берегу застыл, облокотившись на сиденье мотоцикла, мужчина из железа, бывший некогда драконом.
На ступенях беседки сидит, навсегда обратив взгляд к реке, стеклянная статуя юноши. Вечером, если верить прогнозам метеоцентра, на его голову выпадет первый снег.